Электронная библиотека » Константин Коничев » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Из жизни взятое"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 22:10


Автор книги: Константин Коничев


Жанр: Советская литература, Классика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
ГЛАВА ШЕСТАЯ

НАСТРОЕНИЕ в тот день у Судакова было преотличное. Окружком партии командировал его в Вожегодский район, как сказано было в удостоверении – «по вопросам организационного укрепления колхозов». Срок не был указан, но было оговорено: «Впредь до вызова». Он шёл до первого продмагазина, чтобы запастись продуктами, шёл, тихонько насвистывая какой-то мотивчик и соображая, как надо в своих расходах уложиться в суточные. Навстречу из-за угла, будто вынырнул, Касперт. Тот ехал в старинном купеческом экипаже. Вороным рысаком управлял кучер Никита, бывший георгиевский кавалер всех четырёх степеней и герой гражданской войны, особенно отличившийся при подавлении эсеровского мятежа в Ярославле. А теперь он был кучер и в своем роде «телохранитель» начальника. Обнаженный наган на кожаном шнуре грубо и внушительно торчал у него из-за ремня.

– Никита, стой! – крикнул Касперт.

– Тпр-ру! – И рысак, как вкопанный, остановился.

– Здравия желаю, товарищ начальник! – приветствовал Касперта Судаков.

– Привет. Вот что, Судаков, районирование и обострение классовой борьбы в деревне потребовали значительного расширения нашего аппарата. Мы набираем штат сотрудников. Хотите обратно к нам? Я мог бы о вас в партийном порядке поставить вопрос, но спрашиваю вашего желания…

– Нет, нет, товарищ Касперт, – наотрез отказался Судаков. – Не могу. Простите. От вас на учебу не выберешься. Вот у меня длительная командировка в район. Съезжу, снова пошлют. Я лучше поработаю по организации колхозов…

– Ну, что ж, неволить не буду. По колхозам? Хорошо. Только не будьте толстовцем, либералом-непротивленцем. Учтите – времечко горячее! Никита, правь к окружному!..

Экипаж, потрескивая рессорами, покатил мостовой.

В тот же день Судаков уезжал на станцию Вожегу. Ехать всего четыре часа. Некогда ни спать, ни знакомства заводить. Смотрел в окно, а за окном вагона не ахти что: то болотные сосенки, то заросшие кустарником подкошенные луга, то березняк вперемежку с осинами. Поезд проскочил через Сухонский мост. Две фабрики остались позади, и опять леса и перелески, да полустанки – разъезды со штабелями заготовленных бревен.

В Вожеге вечером он зашёл к секретарю райкома. Рыжий нервный секретарь стоял у стены, где висел первобытный телефон, и кричал в трубку:

– Грязовец! Грязовец! Принимай вызов соревноваться! Алло! Сколько у вас процентов? Что? Тридцать пять? Мы перекрыли. У нас на сегодняшний день пятьдесят и два процента. Приближаемся к сплошной коллективизации. Наше Тигино гремит. Читайте газеты!.. – Секретарь повесил трубку. Попыхтел, погладил всклокоченные, прилипшие к веснушчатому лбу волосы и обратился к Судакову:

– Ко мне? Командировочный? Ваш документ?.. Так, так. Ну, что ж, посланы к нам? Сумеем вас использовать на все сто. Надо бы вас не к нам, а в Грязовецкий район посылать – у нас более или менее благополучно. Мы не дремлем: вчера в Тавренге тринадцать кулаков и одного попа арестовали за попытку сорвать коллективизацию. В окружкоме не знают, что ли, слабых звеньев? Слышали? Там, в Грязовце, пока тридцать пять процентов…

– Догонят и обгонят, – спокойно и резонно заметил Судаков, уязвляя тем самым самолюбие секретаря.

– Что вы понимаете? Не делайте голословных заключений, – сказал секретарь строго, но быстро обмяк и спросил вежливо и примирительно. – За счёт чего? Почему так думаете?..

– Скажите, как у вас в Вожегодском районе – люди переселяются, или вернее, бегут на новые места? – спросил Судаков.

– Крайне незначительное число.

– Ну вот. А грязовецкие испокон веков связаны с отхожими заработками. В Москве, в Ленинграде… Кто официантами, кто полотерами, кто гардеробщиками, банщиками, массажистами, торгашами-разносчиками… Да все грязовецкие! Вот вы не спросили по телефону Грязовец, сколько у них, как началась коллективизация, утекло людей на новые места? Ну, хотя бы в Ленинград?

– Ого! Вы мне, товарищ, загадали загадочку. Выходит, у них ещё и тридцати пяти процентов нет. Верно, так и велось: семья в деревне, а глава семьи и сыновья взрослые в Питере, на легких заработках. Учтем это, учтем… Значит, могут нас обогнать за счет утечки крестьян в город? По-нятно!..

– Что мне делать прикажете? – спросил Судаков.

– Что прикажу? Что прикажу? – Секретарь побарабанил по столу костлявыми пальцами, подумал немного для солидности и распорядился: – Зарегистрируйтесь у делопроизводителя. И марш в Тигино… Там у нас образцовый куст колхозов. Целый комбинат! Задача такова: опираясь на бедняцкую часть колхозников, выявляйте все недостатки, нарушения, злоупотребления и устраняйте их. Злостных к ногтю!.. Звоните, докладывайте. Не забывайте: правый уклон – главная опасность. Лучше перегнуть влево – ошибки не будет. Оружие есть?

– Нет, зачем оно?

– Как зачем? На всякий случай. Возьмите у начальника раймилиции под расписку наган и десяток патронов. Оружие теперь не помеха. А вдруг да…

– Я думаю, обойдется без «вдруг».

– Нельзя так думать. Ну, в час добрый! – Секретарь протянул руку. – Желаю успеха…

До Тигина от станции двадцать верст. Переночевав в Доме крестьянина, Судаков хотел было нанять подводу и ехать на телеге. Но добрые люди предупредили:

– На телеге в Тигино? Костей не соберешь. Верхом тропками – ещё туда-сюда, но самое лучшее – пешком.

Пошёл Иван Корнеевич пешком. Нашелся попутчик – районный агроном. С полевой сумкой, рюкзаком за спиной он казался человеком бывалым. Не первый год ходит-бродит по захолустьям, знает все ходы-выходы. С таким полезно Судакову познакомиться – всё расскажет.

Агроном с дореволюционной выучкой, а значит, из состоятельных, не из бедноты. Где ж было бедноте до революции учиться до таких степеней, чтобы фуражка с бархатным околышем, лакированным козырьком и след от кокарды сберегся? Не было таких. Чувствуя своё возрастное и образовательное превосходство над Судаковым, агроном оказался словоохотлив, красноречив и откровенен.

Шли они, не торопясь, по обочине. По дороге – нельзя: выбоины, буераки, рытвины. По сторонам валяются ломаные оси, спицы и трубицы от колёс, оглобли, словом, всякие следы немудрых крестьянских повозок на этом лесном, безлюдном волоке.

– Здесь дорога заставляет желать лучшего, – выспренно говорит агроном. – Теперь не такое время, чтобы дороги править. Летом мужик в земле ковыряется. Зимой с него спрашивают лесозаготовки. А эта перестройка на колхозный лад отнимает у крестьян бездну времени. А не рано ли? И не напрасно ли? Я часто спрашиваю себя об этом. Некоторые говорят, что сверху виднее. Может быть, это так, а может быть, и не так. Ломают закостенелую, окаменевшую душу крестьянина-собственника. Полное покушение на частную священную и неприкосновенную собственность… Страшное, большой решительности дело затеяно. Осмелюсь вам сказать, молодой человек, до революции и в годы новой экономической политики я помогал хуторским и отрубным хозяйствам. И это считал целесообразным. Наше крестьянство не созрело, сознанием своим не дошло до обобществления земли, скота и всего прочего. Погодить надо, погодить, а главное, не нажимать силой. У нас опять нажим. Не понадобится ли ещё Сталину выступить в духе статьи «Головокружение от успехов»?..

Судаков молча слушал излияния агронома. Потом, когда сели отдохнуть на копны сена в стороне от дороги, он спросил его:

– А вы сами откуда родом?

– Здешний. В Тигине своё собственное хозяйство. Неплохое, прямо скажу. Плюс жалованье. Обид на личную жизнь никогда не имел. А теперь и моё хозяйство приняло мученический венец, вошло в колхоз. Что ж, должен был служить примером. Хорошо, буду служить. Послужу… Не знаю, долго ли продержусь я и другие тоже на остром гребне колхозной волны…

Агроном был до крайности мрачён, непрерывно курил, бросая под ноги недокуренные дешёвые папиросы. Потом он встал и сказал:

– Ступайте одни. Дорога прямая, никаких отворотов. А я тут на хуторок приверну. Мне торопиться некуда…

«Странный человек, – подумал Судаков, – спорить с таким – напрасный труд, тем более с глазу на глаз. Видно, пьющий: нос сизый с отливом, глаза навыкате и мешки под глазами. То-то работничек! Наверно, с ним придётся столкнуться?..»

Но столкнуться не довелось: на другой день Судаков услышал облетевшую всё Тигино весть. Пьяный агроном стрелялся. Пуля прошла навылет на два сантиметра ниже сердца. Увезли в Вожегу в больницу.

Остановился Иван Корнеевич на временное житье у одной вдовы, в просторной избе, по соседству с правлением Тигинского куста колхозов.

– Чаю нет, сахару нет. Бери в сельпе муку – хлеба я тебе напеку, как умею. Самовар есть – кипяток всегда будет. Ягоды ещё не поспели. Чего ещё? Живи с богом. Ни-ни, за ночлег на свежем сене, да за кипяток ни копейки не возьму. У меня крест на шее, никто ещё не снял.

Выслушав эти условия, Судаков развязал рюкзак и первым долгом разделил килограмм чёрствой колбасы между ребятишками и дал всем по крендельку, а хозяйке подал целую восьмушку чаю и горсть сахару.

– Батюшки! Какой добрый! Дай тебе господи…

Расположив к себе хозяйку и «троицу» её детей, Судаков не спеша стал выведывать, выспрашивать, и на все его расспросы говорливая хозяйка отвечала с избытком.

– Я неграмотная – не беда. Зато ребятишки мои все учёные. Им не препятствую. Без ученья-то куда податься? Некуда. Вон, у нас Довбиленок до чего достукался. Всё превзошел. В Москве учился. Теперь в Тигине за главного воротилу. Что скажет – быть по его слову. Про часы спрашиваешь? Живи, как знаешь, без часов; девятый год у меня часы не ходят. А висят, пусть висят. Никому не мешают. И опять же память о покойном муже…

– Давно умер?

– Какое. Не умер. Война-то была, так на Плесецкой коего году англичаны воевали да белые против наших. Там и схоронен на Плесецкой. В ту пору я беременная была этим меньшаком. Поревела, наплакалась я, будь они, интервенты, прокляты… Троих-то сирот каково поднимать на ноги? Это теперь ветер в спину, когда выросли. И малы пока, а не избалованы, да не испохаблены – всяко дело умеют делать: косить, грести, жать, молотить, боронить. Пашню деру сама. Лошадь то у соседей, то у брата брала, потом отрабатывала. Деревня, так и есть деревня. Да, вот прошлого года несчастье было: волки корову разорвали. А ты что на часы уставился? Если можешь, почини – и живи по часам, как в городе. А мы и без часов не собьёмся. На работу теперь в колхозе по колоколу выходим. Брякнет колокол – пошли все. На обед, на шабаш – тоже по колоколу… И так можно время угадывать: глянь на березу, что под окном, время верное показывает. Ежели тень от березы падает на колодец, то десять часов; ежели на Поликарпову избу – полдень, в промежутке – одиннадцать часов. Ходят такие «часы», не пикают, портятся только в сумрачные дни. Привыкай… У меня не раз командировочные останавливались. Я к чужим людям привыкла. Проезжих да прохожих теперь шибко много стало. Раньше волость вся около нас ютилась. Теперь район большущий-большущий. Ежели от Пунемы через Липник и Огибалово, да через нас по такой дороге пехтуром до Вожеги и в обрат до Пунемы – полдюжины лаптей понадобится. У нас ещё лапти из моды не вывелись. Обуви у всех недохват. Заколешь телку, бычка – кожу подай в заготовки. Береста-то везде есть. Кто умеет, сплетет лапти и форсит.

– Да, дело тут небогатое!.. – посочувствовал Судаков.

– Всегда, как я помню, бедноты у нас невпроворот. Вся надея на колхоз. Ваш брат, приезжие, хвалят будущую жизнь, а нам натерпелось – сразу бы забыть о вековой нужде.

– А чего бы ты, хозяюшка, хотела?

– Ну, как чего? Одеться, обуться всей семье и всем нам, деревенским. Сытость от нас самих зависит. Налогами если не обидят, – прокормимся. Нам ведь не велики и разносолы надо: капуста, картоха, репа пареная, каша-овсянка – это есть, а щи с мясом да молоко, это уж когда работа потяжелей… Из товаров – не худо, чтобы сахар, керосин, чай, да всё по хозяйству на потребу – серпы, косы, лампы… Нам ведь елестричества неоткуда взять. А будь елестричество, как в Вожеге, либо в Вологде, я бы ночей не спала. Плела бы кружева, да прошвы…

– Непритязательный народ у нас! – проговорил Судаков.

Хозяйка не поняла его и не пристала к слову. Когда всё была сказано, спросила, как его звать и была обрадована, что он некурящий. Такого не опасно уложить спать на сарае, на свежем пахучем сене – не подпалит, беды не наделает.

– Иди, Иванушка, отоспись с дороги. Там и мои ребятишки дрыхнут. Так привыкли на сене спать – не добудишься. Мягко, пахуче… Утром тебя будить или сам вскочишь?..

– Вскочу, – смеясь, ответил Судаков и пошёл отдыхать.

Спалось на сене действительно хорошо, крепко. Проснулся, когда острые лучи солнца врезались в щели на крыше, и на сеннике стало светло и по-своему всё ожило, заговорило. Две курицы хвастливо раскричались, выполнив свой долг перед хозяйкой. В сенях, постукивая копытцами, блеяла овца. Кто-то на улице, невидимый, отбивал косу. Скрипели тележьи колёса. Наземные ворота на двор были раскрыты настежь. Оттуда пахло навозом, и через эти ворота и западню то залетали в сарай, то вылетали на улицу, чередуясь, две ласточки – хозяева серенького гнездышка, прочно и недосягаемо сооруженного под самым князьком крыши. Судаков приметил, что ласточки ловили мух, и по очереди принося добычу в клювах, кормили двух уже взрослых детенышей. Птенцы были настолько велики, что вытеснили отца и мать из своей «квартиры», и тем приходилось ночевать на шесте, где висели прошлогодние веники. После утреннего завтрака родители решили поучить детёнышей летать самостоятельно. Медленно, трепеща крылышками, ласточки не спеша перелетали от гнезда до перекладины, садились, щебетали, подзывали к себе несмышленышей. И вдруг один птенец осмелился, чирикнул и полетел к родителям.

Перелет был совершен удачно. Птенец сел на перекладину и вскоре за храбрость получил от матери свежую муху…

Судакову пора бы и вставать, идти к глиняному рукомойнику в сени умыться, но он увлёкся своими наблюдениями и не хотел мешать столь серьёзным птичьим маневрам. Между тем и второй птенец перемахнул из гнезда на перекладину, и теперь они сидели вчетвером, весело щебеча и любуясь друг на друга. И вдруг старшие ласточки встревоженно зачирикали. Они увидели кошку, давно известного им заклятого врага. Пестрая, в три цвета кошка почти ползком подкрадывалась возле карниза к перекладине, глаза ее отливали страшным блеском, в них была выражена смертельная угроза для беззащитных ласточек, особенно для детенышей. Стоило бедняжкам неосторожно сверзиться с перекладины – и не видать им света белого. Хотел было Судаков отогнать кошку прочь, но тут подоспел бдительный защитник и сберегатель ласточкина гнезда, десятилетний меньшак – сынок хозяйки.

– Ах ты, пропащая гадина, паразитка кулацкая! – выругался мальчик. И при этом так сильно швырнул в кошку старым сапогом, что у неё поблёкли глаза и она, не дожидаясь от мальчика пощады, шмыгнула в подворотню и скрылась.

– Это не наша. Наша кошка мирная, – сказал мальчик, – это кулака мельника Проташи. Еще придет – убью паразитку топором. Третий день не даёт птенцам летать учиться. Летайте, миленькие, летайте!.. А вы не думаете вставать? Про вас Довбиленок спрашивал: кто приехал, откуда, надолго ли. А мы почем знаем… – Летайте, голубчики, летайте… Я ей, гадине, жизни не дам, если хоть перышко ущипнет! – уговаривал мальчик ласточек. – Какие вы несмелые… Кошки боитесь. Её, гада и надо бояться. Вот, воробья, те весной, я видел, лошади не боятся. Садились на запряженную кобылу, шерсть щипали и в гнезда таскали…

Ласточки успокоились, когда птенцы спрятались в гнездо. Мальчик снова заговорил с Судаковым:

– Учительница нам сказывала, есть птички калибровые, храбрые. У крокодила в зубах носиком чистят и не боятся.

– Не калибровые, а колибри, – поправил Судаков.

– Ну, значит, ты студент и есть, если знаешь…

– Почему ты думаешь, что я студент?

– Скажу тебе тайну – ответил мальчик. – Не выдашь?

– Нет, не выдам.

– Довбиленок-то в твой портфель заглянул. А там – ничего. Газеты и три книги: алгебра, какое-то «Материальное сопротивление», да история партии. Довбиленок и говорит: «Зелёный студент, наверно. Синь-пороха нам не выдумает». А зачем ему порох? Не знаю… Мамы дома не было. А то бы она ему сказала: «Не вороши, не безобразь, в чужой портфель не лазь!..»

– Ну и ну… – удивился Судаков. – Придётся вставать. Много времени?

– Не-е! Березова тень до Поликарповой избы ещё далеко не дошла. Бабы сено сушат, мужики в пустошах косят, а другие для скотины у речки большой двор строят – сразу сто коров туда запрут. А ты бы спал, чего делать. Приезжие у нас только по вечерам на собраниях речи говорят. А днём, кто куда. Или сидят да пишут…

– Маленький, а наблюдательный! – заметил Судаков, поднимаясь и очищая волосы от прильнувшего сена.

– Кто тебе сказал, что я маленький? Я в четвертый класс перешёл. Ниже тройки не было, а всё четыре да пятки…

– Молодец! Как звать тебя?

– Я не молодец, так и свинья не красавица, – по-взрослому ответил мальчик. – А зовут меня Ефим. В честь нашего тигинского летчика Ефимки Твёрдова. Он мой крестный. Он смелый летчик. Бывало, самолёт весь расшибся, Ефимке шесть рёбер переломило, а жив. Нет, дома он не живёт. В Няндоме, на железной дороге. Светлые пуговицы. Начальником…

– Так, так. А кто такой Довбиленок?

– Тебе мама вчера говорила. Главный воротило. Фамилия Довбилов. В газетах пишет. Я читал. Про наше Тигино. Речи-то он говорит почище всяких приезжих.

– Так, так. А мельник Проташа, что это за человек, и где, какая у него мельница?..

– Самая настоящая, двухпоставная. На реке, на низинке – спустись, тут и есть. Там всегда людно. И теперь мелет. Воды только мало – на один постав хватает. Да и молотья теперь немного…

– Так, значит, Проташина кошка – кулацкая паразитка, а он сам?

– Тоже паразит.

– Кто это сказал?

– Все, с кого он за помол по три фунта с пуда дерёт.

– Занятно. А ещё кто есть кулаки-деруны?

– Нет больше. Были, да Довбиленок их в колхоз принял – Зызовушку, Долгоязыкова, да Борисова…

– Подай-ка мне, Ефим, штаны и сапоги. Я вставать стану, оденусь.

– Поднимайся. Вода в рукомойник налита – холодная, свежая. А то и выкупаться можешь, чуть повыше от мельницы. Тут глубина такая – чёрта с ушами скроет.

– А ты знаешь, какого роста чёрт?

– Так мужики говорят. Значит, глубоко. Сажени две. Иногда глубже, если Проташа повыше на плотине щиты поднимет. А спустит воду – мельче станет.

– Дельный ты парень. В чём матери помогаешь?

– Сено убирать станем. А те двое, постарше меня, ушли в пустошь корье драть. Надерут, высушат – рубль за пуд, пожалуй, дадут. А ты куда от нас пойдёшь – в «Победу», в «Волю», в «Луч» или «Отбой»? Есть ещё «Красный пахарь». Это Довбиленок на собраниях все деревни по-своему перекрестил. Кто так называет, а кто по-старому: Лещёвка деревня, Степаниха деревня, Гридинская, Левинская, Никитинская, Малая есть деревня, но не меньше других. Вот иди сюда, к воротам встань, все деревни обскажу…

Так, для начала, через деревенского мальчика Ефима Судаков познакомился с расположением куста тигинских колхозов и отчасти даже с положением дел в них. Ведь на Довбилова, на Проташу и ещё кое на кого Ефим его нацелил. «Надо присмотреться, понять, учесть, взвесить – и не наломать дров», – размышлял Судаков. Как-никак он представитель окружкома партии – с него спросится.

И пошёл Иван Корнеевич Судаков по всем деревням Тигинского сельсовета изучать, с чего начался и как теперь выглядит этот один из самых первых в Вологодчине так называемый, куст колхозов.

…В Степанихе посреди деревни – два больших дома братьев Довбиловых, мужиков исправных, зажиточных. Старший из братьев хозяйство вёл, меньшой «выходил в люди». Много лет учился, преподавал обществоведение, теорию классовой борьбы; потом учился в институте красной профессуры.

В летнюю пору Довбилов приезжал в Тигино на отдых. Никогда он не чуждался своих соседей – ни бедных, ни зажиточных. Собирал их, вернее, они сами собирались, как только Довбилов появлялся в любой из тигинских деревень – в вечернюю пору, или в воскресный день. Поговорить он умел и знал о чём.

Старший брат иногда его спрашивал:

– Приехал на отдых и отдыхал бы… И как это у тебя язык не устаёт от речей?

– Надо, батенька, надо. Во-первых, я несу людям знания, во-вторых, на этом мужицком внимании, как на бруске-оселке я оттачиваю свой язык. В нашем деле язык – это всё, это – главное.

– Если он с мозгами связан, – добавлял брат.

– Разумеется. Время теперь не такое, чтоб молча отсиживаться. Надо говорить людям, разъяснять и действовать. От колхозов никуда не денешься. Они будут, они утвердятся. Но ломки будет немало. Смотри, что на юге наделано: раскулачивание почти закончено. В наших вожегодских лесах поселены за этот год несколько тысяч украинских, донских, воронежских кулаков. Это поветрие классовой борьбы нас коснётся? Очень даже возможно. Куда наших зажиточных мужичков, ну, кулаков, прямо скажем будут высылать? На Север ещё дальше? Не лучше ли изменить форму существования, сохранив по возможности своё содержание?

Своего брата и ещё кого следовало, по его разумению, Довбилов заблаговременно предупредил, чтобы в их крепких хозяйствах не было ни малейших кулацких признаков, немедленно лишний скот продать или под нож, батраков, работниц не иметь, никакой торговлишкой не заниматься. И не ждать у моря погоды, а организовать колхоз: первым застрельщикам коллективизации больше внимания и помощи будет от города, а также обеспечена неприкосновенность в случае раскулачивания.

Под таким углом зрения и начал Довбилов организационно действовать, создавать крупный тигинский куст колхозов из нескольких деревень. На первых порах мужикам это казалось чуждо, ново и непонятно. Звучало непривычно в ушах: «Колхозы, тозы, тозы, колхозы…». Но скоро поняли, что это не пустые слова.

В зимние каникулы приехал Довбилов из города. Слово за слово, собрание за собранием каждый вечер в каждой деревне. Решено было:

– Вступаем всем сельсоветом в колхозный куст!..

Временно воздержался лишь кулак Проташа – владелец водяной мельницы.

Протоколы и свои уставы отправили с ходоками в город.

Довбилов горазд на выдумки, дал определение: не куст, а комбинат. Так и в бумагах значилось. Из Вологды ответ ясный:

– Приветствуем! Начинайте, не робейте. Кредиты вам? Пожалуйста… Машины? Будьте любезны, берите. Тракторы? Можем и тракторов три штуки выделить, к осени добавим ещё четвёртый. Начинайте!..

И началось благое, великое дело, но не без сучка и задоринки, не без преград и препятствий, которые скоро обнаружились. О Тигине много писалось хвалебного в центральных и вологодских газетах. Под редакцией самого наркомзема вышла книжка Довбилова о колхозном комбинате. Раздались и восторженные голоса местных поэтов:

 
…Эх! Записать в какие книги нам —
В колхозах будет сущий рай,
Если в одно сплошное Тигино
Превратится весь наш край!..
 

Но до рая ещё было далеконько. Внутри «комбината» или куста обнаружилось классовое расслоение: бедняки и середняки вошли в один колхоз и назвали его «Победой»; зажиточная часть и кулаки вступили в свои «колхозные» разветвления и назвали их одно – «Воля», другое – «Отбой». И началась скрытая и явная борьба.

Партячейка малочисленна и слаба, комсомольская ещё слабей.

Судаков пришёл к секретарю партячейки Серову. У того сидел Довбилов. Беседовали. Проверили у Судакова удостоверение.

– Зачем послали, то и делайте, – сказал секретарь.

– Будут к вам вопросы, осветим, – добавил Довбилов. Вслух перечитал в удостоверении: – Тут сказано: «По вопросам организационного укрепления колхозов». Ясно и расплывчато, как всё в своём зачатии, – и, возвратив Судакову удостоверение, продолжал беседу с Серовым, но уже на более высокой деловитой ноте, нежели до прихода Ивана Корнеевича.

– Религиозных праздников справлять нынче не будем, товарищ Серов. Надо вводить новые нормы и порядки. Но сразу нельзя. Нужен постепенный переход. Люди веками привыкали, а тут сразу наотрез – нельзя. Сделаем так: праздник Преображения, шестого августа по старому стилю, назовём праздником «Первой борозды». И с этого дня начнём сеять озимовое. Успеньев день, пятнадцатого августа, назовем «Днём первого ржаного снопа» и с этого дня будем жать рожь. А праздновать, отдыхать, гулять – пожалуйста!..

– Умно! – согласился секретарь. – И люди не обижены будут, и новшество будет…

– Те же портки назад пуговицей! – насмешливо заметил Судаков. – Серьёзно ли это выйдет?.. Это не ликвидация религиозных праздников, а сохранение их под другой вывеской.

– Ну и что? Мы тут на новаторство и не претендуем, – возразил Довбилов и стал приводить примеры из истории Великой Французской революции:

– Вы, товарищ Судаков, не знаете. В своё время великие умы, члены Конвента, не только религиозные праздники – весь календарь изменили. Дни, месяцы получили тогда новые революционные наименования. Неделю заменили декадой. Вот и мы уже не первый год День урожая справляем в покров пресвятой богородицы, то есть первого октября. Но о «покрове» и речи нет. Никто и никому не помешает в такие дни проводить антирелигиозную агитацию. Пожалуйста!..

– А, по-моему, всё-таки это должно сверху исходить! – усомнился Серов. Он сидел на столе, а ноги в сандалиях покоились на табуретке. – А, впрочем, инициативе тоже мешать не должно. Но вот с кулаком дело посложней… Как тут быть в наших условиях? Куда его? И в чем разница между кулаком и зажиточным? Тут можно и недогнуть и перегнуть… Как по-вашему, товарищ Довбилов, скажем, поступить с тем же мельником Проташей?.. Каково на сей счёт ваше профессорское мнение?

Словом «профессорское» Серов хотел подчеркнуть значимость авторитета Довбилова, полагая, что Довбилов, учившийся в институте красной профессуры, не чета любому командировочному.

– С зажиточной частью населения мы уже поступили правильно! – Довбилов не сказал с кулацкой частью населения, а именно с зажиточной – так будет мягче. – Да и что значит кулак на севере? Разве сравнишь его с южным, украинским или донским кулаком. Наш кулак – мелочь. Рассосётся. И я так считаю: кулак и бывший торговец он нам классово враждебен теоретически и практически до тех пор, пока он не вступит в колхоз. А вступил в колхоз – он наш друг и брат…

– Как быстро и просто решается острая проблема классовой борьбы в деревне! Прямо-таки позавидуешь вашей мудрости, товарищ профессор! – сказал Судаков.

Понял ли его иронию Довбилов, не в этом суть. Он сделал вид, что не обратил внимания на слова приезжего, и продолжал свою мысль:

– В этом вопросе догматических установок, относящихся циркулярно ко всем местам России, нет и быть не должно. В каждых конкретных условиях следует решать на свой лад. На юге почти завершена ликвидация класса путем изъятия средств и выселения их владельцев. На севере – другой подход. Опыт покажет, что в коллективе кулака можно перевоспитать. Он умел трудиться в своём хозяйстве, поработает и на коллектив и на себя одновременно.

– Мне думается иначе: как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Эта пословица народная, не подразумевает ли под волком кулака? – резко возразил Судаков. И не имея под руками фактов, высказал как догадку: – Смотрите, товарищ профессор, эти волки могут нашкодить в Тигине.

– Вам рано судить, товарищ, вы вчера приехали, ночь проспали и хотите резонно разговаривать. Да и вообще в таких делах опыт требуется, а не с бухты-барахты. Кстати, кем и где вы работаете в Вологде?..

– Меня командировал окружком. Вольно вам думать, что я молодой зелёный студент и пороха не придумаю…

– Однако не знаю, как видят ваши глаза, а слух у вас неплохой, – отшутился Довбилов, вспомнив, как сегодня утром заходил к соседке и в присутствии Ефимки, заглядывая в портфель приезжего, высказал эти самые слова. Ему стало даже немножко неловко. Поведение его было явно не профессорским. Стало быть, в насмешку его величает так приехавший из города. Стало быть, надо ухо держать востро: следить за своими действиями…

– Вопрос с Проташей и его мельницей отрегулируем, мельницу отберём. А как это сделать – подумаем… – сказал Довбилов и вышел от секретаря, распуская на ходу кисею дыма от закуренной папиросы.

Не спеша, с оглядкой, он направился к водяной мельнице. Одет он был далеко не по-профессорски: простецкий костюм, распахнутая синяя сатиновая косоворотка, хромовые поношенные сапоги и выцветшая шляпа. «В нем есть что-то от тургеневского нигилиста», – подумал Судаков, глядя в окно вслед Довбилову.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации