Текст книги "О геологии, происшествиях, случаях на охоте и рыбалке. Книга 2"

– Иван Васильевич! – крикнул он.

Нюкжин задержался, взял письмо и сунул в карман. Он никогда не читал письма наспех. А Светлана выхватила адресованные ей шесть-семь конвертов и сразу же углубилась в чтение.

Но Луговой все-таки торопил с осмотром.

– Поплыли! – сказал он, как только Нюкжин подошел к нему.

Но тут же для проверки ткнул кулаком в поднятый нос «трехсотки». Он не поддался.

– Я подкачал, – сказал Андрей. – Садитесь.

Луговой прошел, балансируя, в носовой сектор.

– Держитесь!

Андрей подвинул лодку на воду, сел и взялся за весла. Нюкжину оставалось столкнуть на воду корму, но задерживала Светлана. Она удобно устроилась на бревне и читала письма.

– Ветка! – крикнул Андрей. – Ты долго?

– Сейчас! – ответила она, не поворачивая головы.

Нюкжин и Луговой переглянулись. Андрей недовольно нахмурился, вылез излодки, подошел к ней и повелительным жестом забрал письма.

– Отдай! – вскрикнула Светлана и вскочила.

Она даже топнула ногой, такая грозная и непреклонная, что Андрей растерялся. Он вернул письма и недоуменно сказал:

– Ехать надо. Тебя, что? Ждать будут?

– Я сейчас, – снова сказала Светлана и углубилась в чтение. Потом подняла голову и выговорила Андрею, как неразумному: – Надо же ответы писать…

Андрей постоял возле нее, потом повернулся и пошел прочь. Подойдя к лодке он только пожал плечами.

– Пусть! – улыбнулся Луговой. – У каждого свое дело.

Нюкжин столкнул лодку на воду и занял привычное место на корме. Андрей налег на весла. Правый берег приближался, смещаясь вверх по течению.

Слева, почти параллельно лодке шли Первый пилот и Полешкин. В руках они держали спиннинги. Они шли спокойно и деловито, как на работу.

– Толик! – крикнул Андрей Федорович.

Крупногабаритный пилот, которому совсем не шло такое уменьшительное обращение, повернул голову.

– Не задерживайтесь! Мы не долго!

Толик кивнул с достоинством: мол, знает, что делает и беспокоиться нечего.

Лодка зашуршала о галечник. Луговой спрыгнул на берег, на мгновение остановился, как гончая в стойке, разглядел пестро-цветной обрыв и ринулся к нему. Он был быстроног, сухощав и очень реактивен.

Нюкжин осматривал обнажение только что и, казалось, ничего не упустил. Однако Луговой находил все новые и новые пункты с его точки зрения очень интересные. Особенно привлекли его внимание зеленые глины.

– А это уже продукт ее первичного переотложения. – говорил он как будто обрадовано. – Смотрите: глина полна обломков вулканических пород. И цвет водных метаалюмосиликатов марганца и железа… Очень… очень… – что «очень» он не договаривал.

С лихорадочной поспешностью он пробовал породу на ощупь и на вкус, раскатывал в ладонях глиняные колбаски, рассматривал в лупу мелкие включения, отбирал и отбирал образцы. Андрей и Нюкжин едва успевали конвертировать их и документировать.

На обнажении

– Очень любопытно, – наконец подвел итог Андрей Федорович. – Возможно, что суглинки Колымской низменности – продукт переотложения этой коры. Будете на крупных обрывах ниже по течению, посмотрите внимательно. И напишите статью, когда получите анализы.

– Давайте напишем вместе, – предложил Нюкжин.

– Не знаю… не знаю… – явно колеблясь сказал Луговой. Он был жаден до статей, но дорожил репутацией ученого и если не принимал участия в работе, то свою фамилию под статьей, как правило не ставил. – Однако пора.

…В лагере их ждали. Гостеприимство – закон тайги. А если гость высокий, то и стол широкий. Составили ящики, накрыли их клеенкой. Миски, полные вяленой рыбой, вареным мясом, свежим хлебом. Экзотически высилась банка печеночного паштета.

– Недурственно устроились, – заметил Луговой.

– Мы не можем ждать милости от природы, – солидно отозвался Полешкин.

– Правильно! Природа сейчас сама нуждается в милости человека.

– Пообедаем?! – предложил Нюкжин.

– Нет! Нет! – Луговой заторопился. – Нас ждут.

– Отведайте, – мягко попросила Ася. – Я приготовила…

Андрей Федорович взглянул на Асю, на пилотов, которые делали вид, что им безразлично. Снова перевел взгляд на стол.

– Ну, хорошо! Отведаем. Только по быстрому.

Полевой таган

И Ася начала священнодейство. На первое она подала мясной бульон, наваристый, заправленный домашней лапшой и луковой подливой. На второе последовали котлеты. На каждой уместился бы Светланин тапочек. Рисовая каша рассыпалась отдельными крупинками. Но когда Ася поставила на стол таз и сняла с него полотенце, все ахнули.

– Пирожки!

– С ливером, – подтвердила Ася.

– Да, – сказал Андрей Федорович. – Был смысл задержаться.

Со всех сторон к тазу потянулись руки и через несколько мгновений он опустел.

– Приготовила старуха пироги, – сказал Герасим. – Старик очистил сковороду и говорит: «Что ел, что не ел». А старуха ему: «Что готовила, что не готовила!».

Легко смеяться на сытый желудок. И Андрей Федорович подобрел, не торопил. Когда Ася подала чай, спросил:

– Кофе у Вас есть?

– Нету… – как бы извиняясь сказала Ася.

– Сейчас я Вас угощу… Андрюша! Не в службу, а в дружбу. Принеси мой рюкзак. Он там, в салоне.

Андрей направился к вертолету, а Андрей Федорович обернулся к Нюкжину и сказал, словно они и не говорили ни о чем другом, кроме как о коре выветривания.

– Обнажение хорошо бы зафотографировать.

– У нас есть зарисовка. – сказал Нюкжин. – Светлана! Покажите, пожалуйста!

Светлана принесла журнал горных выработок. Она уже успела переодеться и теперь сама выглядела как картинка – синие джинсы в обтяжку, цветные кеды, красная клетчатая рубашка-ковбойка с открытым воротом и подвернутыми рукавами. Но Луговой на нее не прореагировал, он внимательно рассматривал рисунок.

– Недурственно… Недурственно… Однако слишком художественно. Надо смотреть профессионально. – Он достал из нагрудного кармана толстый карандаш. – Вы не возражаете?.. Вот здесь мы подчеркнем границы слоев… Здесь усилим формы размыва, чтобы отличались от остальных границ… Гальку надо нарисовать чуть крупнее, неважно, что немасштабно. Главное, чтобы выделялась…

Он закончил корректуру и стал перелистывать страницы. На последней обложке разглядел свой портрет.

– О-о!.. Я вижу тут не только неживая природа!

Светлана скромно опустила глаза.

– Неужели я так выгляжу со стороны?.. А, впрочем, похоже. Очень даже! А что у Вас еще есть?

Светлана смутилась. Она не знала, как держать себя с таким человеком, как Андрей Федорович. Не получилось бы конфуза. Но Нюкжин подбодрил ее.

– Она у нас художница. Целый альбом зарисовала.

Светлана принесла тетрадь для рисования. Луговой перелистывал, пилоты заглядывали через его плечо.

Дольше других Луговой рассматривал портрет Нюкжина. Открытый лоб с залысинами. Лицо строгое, губы сжаты, взгляд куда-то мимо. А щеки и подбородок притемнены, видно, что не брился день или два. Сочетание задумчивости и небритости придавали лицу поразительную конкретность – Нюкжин в первую очередь думал о работе и только потом о себе.

Остальные Луговой перелистнул почти не задерживаясь: Полешкин у костра… у лодок… у рации… – маленький, собранный, хозяйственный и самодовольный; Андрей – с рюкзаком… с ружьем… на обнажении… фрагменты портрета. Главное – глаза. Они выражали два чувства: любопытство и влюбленность.

На последнем рисунке был изображен Второй пилот. Он явно позировал, но в его взгляде читалось нечто схожее со взглядом Андрея.

– Отменно! Просто отменно! Вы не ту профессию избрали! – похвалил Луговой.

Нюнжин знал его способность – смотреть мельком, но схватывать самую суть. И был доволен. А Андрей сердился. Светлана обнажала перед посторонними сокровенное, не только свое, но и его тоже.

И уводя от альбома с рисунками, сказал:

– Я принес рюкзак. Тяжелый он у Вас.

Андрей не знал, что Главный возил с собой все дневники, используя каждую свободную минуту, чтобы перечитать их, сделать выписки, подготовить к публикации очередную статью.

Андрей Федорович покопался в рюкзаке и достал металлическую банку с импортной этикеткой и старинную ковшик-кофеварку на длинной ручке.

– Я сам сварю, – сказал он и пошел к костру. – Ася! Пожалуйста, приготовьте кружки.

Варить пришлось несколько порций, хотя кофе он разливал, словно украл, по чуть-чуть.

– Черный кофе пьют понемногу и маленькими глотками, – пояснял он. – Тогда чувствуется и вкус и аромат.

Его совету последовали лишь Нюкжин и Андрей. Остальные выпили черную ароматную жидкость если и не в один глоток, то в два.

– На один зуб, – пренебрежительно сказал Герасим.

– Ослиному уху и золотые серьги в тягость, – не замедлил отреагировать Луговой.

Герасим обиженно умолк. Главный, можно сказать, угощался его трудами, и вот – благодарность!

Обед заканчивался. Второй пилот и борт-механик поднялись и пошли готовить машину к вылету. Луговой укладывал в рюкзак кофеварку, которую Ася уже успела вымыть.

– Все в порядке? – спросил Нюкжин Герасима. За все время прилета гостей у них не выпало минутки, чтобы поговорить.

– Сахару прислали целый мешок, – буркнул Полешкин, словно Нюкжин обидел его своим вопросом, кровно.

– Мы же просили половину? – сказал Нюкжин вопросительно.

– Развесить не успели. Вот записка: «В связи с поздней заявкой посылаем продукты, приготовленные для другого отряда».

– Каждый лишний килограмм для нас в тягость, – подосадовал Нюкжин.

– Ничего! Мяса поубавилось! – утешил его Герасим. – Я часть отправил на базу. И пилотам дал.

«Раньше, когда поселков на Севере было по пальцам пересчитать, – подумал Нюкжин, – люди кормились охотой. Но теперь нет места, где бы не ступила нога человека. А источники снабжения прежние. Вот и редеет животный мир. Скудеют рыбой воды…».

И словно в подтверждение его мысли Первый пилот подошел к реке и вытянул из воды веревочку с гирляндой крупных серебристых рыбин.

– Девять штук! – не без удовлетворения показал он.

Провожали гостей гурьбой. Долго пожимали руки, словно улетали близкие, родные люди. Но ведь так оно и было, по сути.

Лопасти закружили, ветер взметнул песок, заставил отвернулся. А когда воздушный вихрь утих, оказалось, что вертолет уже далеко. Он летел вверх по долине, набирая высоту и уменьшаясь в размерах. С косы люди смотрели ему вслед, словно осиротели. Ведь он уносил с собой частицу той шумной жизни, которая обычно олицетворяла столь необходимое людям общение.

Первой подала голос Светлана.

– Хорошо все-таки, когда людей много, – сказала она. – Веселее.

– А я бы в отшельники пошел, – возразил Полешкин. – По мне чем меньше людей, тем лучше.

– Что же мешает? – спросил Андрей.

– Удобства не те.

– Нет, – покачала головой Светлана. – В отшельники? Даже с удобствами…

– По моему нас вполне достаточно, – сказал Нюкжин. – Да и некогда скучать.

Вернулись к столу. Герасим отбросил лишние ящики, как ненужное напоминание.

– Кофе хорошо, а чай лучше, – сказал он, снимая чайник с огня. И, припомнив обиду, добавил: – Велика фигура, да дура!

Нюкжин спросил:

– А пословица к чему?

– Так… – уклончиво ответил Герасим. – Пословица на пословицу.

– И напрасно. Андрей Федорович не имел ввиду тебя обидеть.

– И я не имел… – упрямо ответил Герасим.

Нюкжин подумал, что заступаться за Лугового сложно. Тот, действительно, высказался с бездумной легкостью человека, которому многое дозволено.

И тут, как нельзя кстати, Андрей спросил:

– А пирожков не осталось?

– Неужели не наелся? – удивилась Светлана.

– Говорят: «Что мое, то мое. Но не мешает добавить к нему еще немного».

Ася хозяйственно прохромала к костру и принесла оттуда ведро до половины наполненное пирожками.

– Когда Вы все успели? – удивился Нюкжин.

– Полдня разве мало? – сказала Ася.

Андрей принялся за пирожки, словно и не обедал. Можно было позавидовать его аппетиту.

– А пилотам понравилось у нас, – сказала Светлана.

– Всем понравилось, – согласился Нюкжин.

– В поле самое главное – еда! – самоуверенно заявил Герасим. – А здесь мясо парное, и от пуза.

Он бы еще долго рассуждал о преимуществах полевой кухни, особенно, когда она обеспечена свежим мясом. Но Андрей вспомнил о Луговом.

– А здорово, все-таки, Андрей Федорович! Едва подошел к обрыву, все ему уже ясно.

– Без пяти минут академик! – отозвался Нюкжин.

– Все мы без «пяти минут»… – съязвил Герасим.

– Нет! Знаете, в чем разница между академиком и нами?

– В чем?

– Академик помнит, чему его учили в школе. А нам каждый раз приходится

вспоминать старое.

– Тогда и я буду академиком, – сказал Андрей.

– Вот так! – засмеялся Герасим. – Простенько и со вкусом.

– А что? Я тоже помню все, чему учили в школе.

– Иван Васильевич! – напомнила о себе Светлана. – А Вы не хотите стать академиком?

Нюкжин усмехнулся.

– Я же сказал – у меня память заурядная.

Вторжение людей из внешнего мира настроило на «мирские» воспоминания. Но, мало-помалу, возвращалось ощущение, что они снова одни, что работа продолжается, что завтра надо снимать лагерь с приветливой Сердоликовой косы и плыть дальше, в неизведанное. И они притихли. Каждый думал о своем.

Чай не пил – откуда сила…

И следующий день настал.

Легли на землю палатки, лишенные подпор. Убрались в чехлы спальные мешки. Лишь над костром еще висел чайник и суповая кастрюля, их освободят перед самым отъездом.

Полешкин и Андрей готовили лодки к отплытию. Не так просто загрузить резиновую лодку, особенно если поклажа изменила вес и объем. Герасим укладывал каждую вещь отдельно, выбирая для нее свое место и примеряя по несколько раз.

– Нет, не годится, – он отстранил поданный ему ящик. – Дай-ка, вон тот куль. Что там?

– Мясо.

Полешкин посмотрел на ополовиненный мешок, на Нюкжина, потом сказал:

– Ну вот! Пора еще одного заваливать.

Сказано было слишком категорично. Того, что оставалось могло хватить надолго. Но что верно, то верно: присутствие гостей для запасов мяса оказалось чувствительным. Да! Все ели мясо, принимали его в дар, везли в поселок, – и никто /!/ не спрашивал: как его добыли?

Наконец лодки осели от груза. Пообедали. Суп, вареное мясо с макаронами, чай. Андрей еще намазал толстый ломоть хлеба печеночным паштетом.

– Последнее. Что каплю оставлять? – сказал он, как бы оправдываясь.

– Ешь, ешь… – подбодрил его Герасим. – Все меньше груза.

– Так он же сам становится тяжелей, – сказала Светлана.

– Ничего, зато лишнего места не занимает.

Они шутили. Обычное дело, когда все ладно.

– Готовы? – Спросил Нюкжин.

– Порядок!

– Тогда – по местам!

Полешкин, Ася и Светлана сели в лодки, Нюкжин и Андрей задерживались. Андрей ждал, когда первые лодки отплывут, полагалось держать определенную дистанцию.

Нюкжин столкнул лодку на воду и занял свое место на корме. Прощальным взглядом окинул берег. Да! Прекрасная была жизнь на Сердоликовой косе. Природа воздала им за старое, за новое и за три года вперед! Но не слишком ли бездумно пользуется человек дарами Природы?

А солнце уже кружило над головой, било в глаза, светило в затылок, заходило сбоку – река крутила, путала, и он сосредоточился на маршруте.

По солнечной сердоликовой реке, вдоль солнечных сердоликовых кос они плыли к высоким обрывам в рыхлых породах, которые, по мнению Лугового, являлись продуктом переотложения коры выветривания. Но мнение это предстояло еще или утвердить, или опровергнуть.

1986 г.

ВИКТОР МУЗИС

В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

В этот сезон я был направлен на завершение работ на участке, где среди архейских метаморфических пород по данным геофизики горным отрядом была открыта небольшая кимберлитовая трубка. Работы были начаты год назад, осенью меня перебросили туда для ознакомления с проведенными работами, где я присутствовал при уничтожении остатков аммонита, который остался неиспользованным.

Его заложили в центре выявленного кимберлитового тела, с пользой для дела, как дополнительная горная выработка. И для подтверждения данных бурения. После взрыва на этом месте появилась воронка глубиной 1.5—2 м и диаметром около 20 м.

Мингазов Валера, начальник отряда, спустился в воронку, которая стала быстро наполняться талой водой, и стал что-то заверять компасом. Я видел в мокрых стенках воронки только мерзлый шебнисто-валунный грунт и не понимал, что можно там мерять.

Мингазов с тазиком икры

– Залегание… – ответил Валера на мой вопрос.

Залегание в элювии брекчии? Я не стал больше расспрашивать, так как он был довольно самолюбив, был здесь «хозяином», а я хотел сохранить дружеские отношения.

В этом сезоне я должен был завершить начатые работы. В «наследство» мне был оставлен легкий буровой станок и вездеход, для перевозки станка по участку.

Буровой станок

Само место для лагеря было очень красивое – на высокой террасе реки Малая Куонамка у устья крупного ручья Онгхой-Юрях. Река шла неглубоким плесом с паберегой. И вид из бокового окошка палатки просматривался далеко вдаль – это я уже на предмет живности. На участок же на плоскую вершину сопки за год предыдущих работ была набита хорошая тропа, а по тропе, как известно, идти всегда и легко, и быстро, и приятно. Уж я-то знал толк в хождении по ним – и по кочкарнику на Колыме, и по щебенчатым склонам Верхоянья…

Помню, в Верхоянье, мы поднялись по руслу ручья и стали брать в лоб щебенчатый склон, держа курс на «седло», чтобы, выбравшись, перевалить на другую сторону водораздела. Щебенка сыпалась из под ног, ноги по щиколотку утопали в ней и скоро я брел уже с высунутым языком, как выдохшаяся собака, а выше было еще пол склона. И вдруг… путь нам пересекла баранья тропа, узенькая набитая прямая полоска, стрункой выходящая как раз на наше «седло». Мы встали на тропку, сразу почувствовав ее твердость и пошли легко и быстро, и даже усталость сразу прошла.

Баранья тропа

Когда мы подлетали на вертолете к месту высадки, я заметил из иллюминатора, что воронка полностью заполнена водой и отметил про себя, что это очень удобно – не нужно будет таскать мешки с пробами вниз к лагерю, так как промыть их можно будет в этом рукотворном пруду, а уж домыть в чистой воде ручья, если потребуется. Так, впоследствии, мы и делали.

Моей главной задачей было понять, что же «творится» на участке, выявить и подтвердить бурением кимберлитовые тела, если таковые найдутся и провести отбор металлометрических проб («металок» – как их называли). В геохимию (для облегчения поисков кимберлитов) я не верил, не видя по результатам предыдущих работ, чтобы она чем-то помогла, но план есть план, деньги надо осваивать, раз заложены, и работы эти выполнял со всей ответственностью.

И даже, когда в середине сезона Леша Тимофеев (он был назначен начальником партии после отъезда Осташкина на работу в Африку) спросил меня по рации, не смогу ли я увеличить свой план по металке вдвое, ответил: – Сделаем! – и нарастил сеть опробования еще двумя участками по простиранию отработанного.

За сезон я хорошо изучил участок, эту плоскую поверхность сопки, всю в мелко-глыбовых развалах метаморфических пород с отдельными задернованными полосками разреженного лесочка и кустарника. Я исходил его вдоль и поперек. Казалось, я знал каждый камешек (глыбу), отбирая шлиховые пробы в местах мало-мальски дешифрирующихся фотоаномалий, представленных на местности некоторым скоплением кустарника. Не говорю уж о профилях, которые мы прорубили с затесами, расставляя колышки-пикеты и отбирая по созданной сетке металку и шлихи.

Периодически к нам оказией залетал вертолет. Мы забирали почту и отправляли на подбазу ящики с металками, которые переправлялись в Батагай, куда стала на сезон выезжать и лаборатория и бухгалтерия. А вот шлихи отправлялись нашему минералогу, Татьяне Шарковской, которая развернула лабораторию непосредственно на полевом лагере на реке Оленек. Это было очень удобно, результаты мы получали довольно быстро и я мог доопробовать места нахождения минералов-спутников. Я отбирал шлиховые пробы, отмывал их в нашем пруду, отчего вода в нем вскоре из чистой стала мутной коричневой жижей, домывал в ручье и вновь готовил посылку Татьяне.

Но хорошие результаты не получались, чувствовалось какое-то общее заражение пикроильменитом и пиропом и в этом не было ничего удивительного, так как поверхность была плоской, а элювий двух выявленных трубочек, мог «заразить» всю поверхность. Двух – поскольку буровой станок в одной из перспективных точек, которую мы разбуривали, постоянно сгущая сетку бурения «крестом», показывал перспективу, пока не вскрыл элювий кимберлита в центральной части. Я отметил это место как дайка, а, может быть, жила. Ведь скважины были сужены здесь уже до полуметра.

Хочется отметить странную закономерность в живности участка. Никаких куропаток, никаких уток, в реке никаких ленков и хариусов. Только крупные чайки, мы их звали «мартынами», летали над рекой или бродили по отмели, вылавливая рыбью мелюзгу.

Но, на кухонном столе у нас постоянно, стабильно была жареная рыба. Не так, чтобы от пуза, но по куску на обед всем хватало. Дело в том, что на закидушку, в одном и том же месте, попадалось по налиму. По одному где-то через день-два. Не очень крупные, но и не мелкие. Напрасно многие относятся к ним критически. Нормальная вкусная рыба. Даже щука, которую здесь презрительно называют «сардон», довольно вкусна и совершенно не пахнет тиной – возможно это от того, что водится в чистой прозрачной воде.

Налим

Но наступила осень. Окрестности приобрели свой осенний желто-красный наряд. По ночам стало подмораживать. На участке работы подошли к концу, а хороших результатов как не было, так и не стало. А главное, чувствовалось по изученности, что что-то есть, а что – непонятно. Я все больше приходил к мнению, что поверхность сопки просто заражена эрозионным материалом от выявленных двух мелких кимберлитовых тел.

Нужно было уже готовиться к эвакуации лагеря. А, главное, погрузить буровую на вездеход и осторожно спустить его вниз по склону к лагерю по пробитой серпантином и наезженной им самим дороге. Осторожно, потому что дорога эта хоть и шла по залесенному склону, но среди глыбовых развалов с уступчиками. И гусеницы, особенно в местах поворота, часто соскакивали.

И вот был намечен последний день. День завершения работ и спуска вездехода. Вечером, как обычно, выйдя на связь, чтобы сказать очередное: – «У меня ничего нет!» – я в ответ получил очередную сводку от Татьяны. И в одной из проб, отобранной на пикете на самом западе участка… полный набор значительного количества пиропа и пикроильменита в «рубашках» – это уже не заражение, такой результат мог быть только с пробы самого элювия кимберлита.

Татьяна Шарковская

Времени на бурение уже не было и с утра, позавтракав, мы потопали по тропе на участок. Ребята стали готовить буровую к погрузке на вездеход, а я пошел на пикет, где была отобрана проба со спутниками 1 класса. Выйдя на профиль и на нужный пикет, где отлично сохранилась закопушка, из которой отбирался материал, наклонился, чтобы пощупать материал, и еще не успев дотронуться до него, разглядел в мерзлотной высыпке… дресву кимберлита. Я выпрямился и, как будто неожиданно прозрев, сразу понял, что «творится» на участке – передо мной, через весь участок, тянулась узкая прямолинейная протяженная зеленая полоска кимберлитовой дресвы, шириной около 40 см, отлично выделяющаяся на фоне желто-красной растительности. Это была кимберлитовая дайка! Спасибо, осень!

Обегав участок, стало понятно: здесь 5 кимберлитовых даек, все они одного простирания метров по 200, параллельные друг другу; одной ширины; отлично видимые сейчас, осенью; они хорошо объясняют заражение участка минералами-спутниками; на них пришлись две выявленные якобы «трубки» и еще они хорошо дешифрировались на аэрофотоснимках темными полосками на сером пятнистом фоне архейских пород.

Краски осени

Дайки получили название по ручью Онгхой и нумерацию: -1, 2, 3, 4 и 5. Я порадовал результатами Тимофеева, а он Натапова – главного геолога экспедиции.

– А как же быть с трубкой Мингазова, – спросил я потом Тимофеева. – Там же просто дайка…

– Да, напиши – раздув… – Видно и ему не хотелось спорить с ворчащим самолюбивым Валерой.

Потом и сам Валера согласился с наличием на участке даек. И, рассматривая в бинокуляр материал шлихов, даже нашел в них мелкие обломочки кимберлитов.

Во второй половине дня, мы начали потихоньку спуск по склону вездехода, загруженного буровым станком. Потихоньку… потихоньку… аккуратно… Пару раз, правда, «разулись», но быстро привычно «обулись» и благополучно выехали к лагерю. Там мы и оставили его на консервации.

Но осень сделала нам и еще один подарок! Эвакуация лагеря затянулась – с вертолетами всегда так: то спецрейс, то санрейс, то ресурс кончился, то непогода по дороге, то еще что-нибудь… А мы собрались, стащили все, что можно и не нужно уже, на косу, где будет садиться вертолет. Осталось свернуть спальники, палатки, рацию, вытрясти печки, сложить раскладушки – но это по прилету борта.

Я лежал в палатке, поглядывал по привычке в боковое окошко, затянутое противомоскитной сеткой. Погода в августе чудесная – комаров нет, погода погожая, ночью подмораживает, а днем тепло. И тут я заметил какое-то движение на речке – глаз привычно реагирует на движение. Сначала я подумал, что это «мартын», но почему он плывет строго к берегу? Вот он потихоньку выходит на берег… Заяц?.. Я взял бинокль… Да, нет, «маловато будет»… Он выходит… Олень! Белый олень!

Скатившись с раскладушки и схватив карабин, потихоньку, прячась за кустиками и невысокими бугорками, стал подкрадываться к оленю. А по залесенной террасе позади меня, кто-то из рабочих в темной телогрейке, заметив, что я выскочил куда-то с карабином, пошел за мной, да еще и во весь рост… Я погрозил ему кулаком и махнул рукой, пригнись, мол, ложись… Он залег.

Особо рисковать я не стал – спугнешь еще… Олень почему-то не убегал в лес, а спокойно стоял на косе… Домашний? Но ни один оленевод за весь сезон не проходил мимо нас. Был домашний, отбился и одичал? Возможно. А мы весь сезон на консервах, за исключением дарованных нам природой речных даров (налимов).

Выстрелил я метров со ста… Олень вздрогнул… Попал! Выпустил обойму, чтобы наверняка. Он упал. Разделав его, разделил на части, отложил печень и сердце, требуху завернул в шкуру и сложил в камнях, заложил там же голову с шеей. Подбежавшие ребята отнесли все в лагерь и подвесили на ветерке, чтобы обдуло.

Первым делом пожарили печенку. И вырезку. Свежая печенка, да со свежим хлебушком, да с чайком… У-у-у! До чего же вкусно! Ну и «порадовались» же мы…

Сохранение мяса обветриванием

Что готовить из мяса дальше? «Давай, для начала, просто отварим его», – попросили ребята. Очень уж соскучились все по свежему мясу. И мы сварили ведро мяса. Каким же вкусным оно оказалось… Когда мы его съели, запивая мясным бульоном, ребята сказали: – Давай сварим еще! Так мы и съели все мясо только отваривая и даже жарить не хотелось… А когда оно кончилось, я достал из камней голову и отрезал шею. Так мы и съели все, наслаждаясь вкусом оленины.

Вертолет не прилетал, видимо, чтобы не мешать нашему пиршеству, но тут же прилетел, как только все мясо было съедено…

Мы погрузились и вылетели в Оленек.

= = = = = = = = = =