Текст книги "Сквозь черное стекло"

СЦЕНА 44. МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. ВЕЧЕР. ОСЕНЬ.

Настя и Михаил Александрович идут по площади среди других туристов и просто гуляющих людей. Впрочем, народа не много и у Насти есть возможность спокойно рассмотреть все вокруг.

– Ну как, нравится? – спрашивает Михаил Александрович, чуть обнимая ее за плечи. – Это место силы… Власть – вот она. Тут лежит.

Михаил Александрович задумался о чем-то своем.

– А ты чего дрожишь? – вдруг удивился он, обняв ее за плечи.

– Холодно как. Странное место какое.

– Что странного? – удивляется Михаил Александрович.

– Кровью пахнет сильно тут. – тихо говорит Настя. – Не чувствуете?

Михаил Александрович обескуражено посмотрел на Настю.

– Власть всегда пахнет кровью. Без этого не бывает. Так мир устроен, девочка. – Он помолчал. – Ну, ладно, пошли. опаздываем.

СЦЕНА 45. МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. ВХОД В РЕСТОРАН, ВЕЧЕР. ОСЕНЬ.

Михаил Александрович и Настя направляются ко входу в ресторан, где начинается благотворительный вечер. Вокруг уже много других нарядно одетых гостей. У дверей выстроились швейцары в позолоченных мундирах.

СЦЕНА 46. ЗАЛ ДЛЯ ТОРЖЕСТВЕННЫХ МЕРОПРИЯТИЙ. ВЕЧЕР.

Среди нарядных гостей ходят одинаково одетые красотки – активисты мероприятия и раздают гостям лотерейные билеты.

Михаил Александрович стоит рядом с немолодой дамой, Маргаритой, одной из устроительниц бала. Настя стоит чуть в стороне и беседует с какими-то девицами.

– Как считаешь, получился вечер? – спрашивает Маргарита.

– Безусловно, весь бомонд. Но ты, главное, – склонился к ней Михаил Александрович, – про прессу помни, чтобы во всех СМИ. яркими красками. и по многу раз. Как договорились. Мне сейчас это нужно, как никогда.

– Не волнуйся, я тоже заинтересована в этом, как ты понимаешь. Кстати, – она иронично кивнула в сторону Насти. – Откуда девочка?

– С луны… Она вообще не отсюда, не с вашего шарика.

– Да ну? Инопланетянка?

– Почти. Что, удивлена?

– Ничуть. С такими деньгами как у тебя, Миша, можно и инопланетянку приобрести, почему нет? – смеется она. – Ну а вообще, как она. Я имею в виду, как учится? Какие отметки приносит из школы?

– Ну и змея же ты, Маргарита, не меняешься.

– Это от старости, Миша. Ты тоже не молодеешь, хотя пытаешься.

– Спасибо за комплимент.

Михаил Александрович смеется и чокается с Маргаритой.

– А если честно, кто она, твоя жена?

– Моя вдова.

– Честный ответ, учитывая твой возраст. До чего же вы все, мужики, козлы! – тихо говорит она, собираясь уходить.

– И твой Гриша?

– А мой Гриша больше всех. Только это между нами.

Михаил Александрович и Маргарита обмениваются шутливыми поцелуями.

Михаил Александрович оглядывается, выискивая глазами Настю, идет к ней.

Его неожиданно останавливает некий пожилой господин, похоже, из давних знакомых.

– Молодец, что приехал. Рад тебя видеть, – говорит он, расплываясь в улыбке. И добавляет игриво, – и с молодой женой. Поздравляю!

– Спасибо.

– Ну, что, я слышал, ты приобрел два номерных завода?

– Один. Пока один.

– Тоже неплохо. Куешь, значит, оборонзаказ? В три смены? Как это теперь принято.

– Уже в четыре.

– Ух! Фартовый ты парень, Михаил, – и чуть наклонившись и понизив голос, добавил, – я тоже планирую быть поближе к этому ведомству. Реальный деньги сейчас – только там, это факт.

– О, извини, – пожилой господин торопливо кому-то кивает приветственно, – я сейчас.

И тут же уходит, теряясь в толпе.

СЦЕНА 47. АЭРОПОРТ В МОСКВЕ. НОЧЬ. ОСЕНЬ.

Настя и Михаил Александрович поднимаются по трапу в самолет.

Михаил Александрович за руку здоровается с стюардессой. Они входят вовнутрь. Последним по трапу поднимается Николай. Дверь закрывается за ним.

СЦЕНА 48. САЛОН САМОЛЕТА ОСТРОВОГО. НОЧЬ.

Настя и Михаил Александрович сидят в больших креслах. Рядом с ними никого нет. Настя смотрит в окно на проплывающие вечерние облака. Михаил Александрович потягивает виски.

– Через две недели поедем в Лондон. Через год мы вообще переедем жить в Англию, я уже решил это… Не слышу аплодисментов?

Настя неопределенно пожимает плечами, продолжая смотреть в окно. Это раздражает Михаила Александровича.

– Злишься, да? А чего злиться-то? Что, бал не понравился?

– Не понравился.

– Что опять тебе не так, монахиня ты моя, драгоценная? А?

Настя молчит, не отвечает. Это ещё больше злит Михаила Александровича.

– Нет, ты скажи, всё-таки!

– Не делают так добро, – наконец, говорит она. – Вы же сами сказали, что на прессу и телевидение потратили больше, чем собрали. Что, не так?

– Так. И что из этого?

– Никто даже толком не знал, на что собираются деньги.

– Да. А как иначе?

– Правая рука не должна знать, что делает левая, когда даёте милостыню. Так сказано. Вот так и надо делать добро. Бескорыстно.

– Опять цитаты. Как-то, что ни возьми, у вас, у церковников, на всё есть цитатник. Прямо как у Мао. А своей головой думать не можете? Ты хочешь, чтоб я отдал деньги тайно, чтобы даже никто не знал об этом? Так? Чтоб даже никто мне за это спасибо не сказал? Как будто я обязан, кому-то там. Ну, здорово! Да кто же согласиться на это? Идиот, что ли?

– Да и потом… Что для этих людей пожертвования? Это для них – копейки, они чаевые дают больше. Вон, содержание вашей яхты, сколько стоит в день? Вы же сами сказали, я слышала. Лишние эти деньги у вас, некуда девать? Отдайте тому, кому нужны они, кто с голоду умирает, у кого на лекарства и лечение детей денег нет. На эти деньги жизнь человеческую можно спасти.

– Можно. – он помолчал, – а зачем?.. Спасать зачем?

– Как? – опешила Настя.

– Ты думаешь, я такой уж тёмный? Я тоже кое-какие цитаты знаю из вашего священного писания. Имеющему – прибавится, а у не имеющего – отнимется. А? Так или нет?

– Это. про другое сказано. – растерянно возразила Настя, – это.

– Да, нет. Сказано – значит сказано. Универсальный закон жизни. Потому, – он сделал паузу и произнес раздельно, – потому, что мир так устроен.

– Что, молчишь? Теперь можешь сказать свое обычное «неправильно устроен». Такой пароль у нас теперь будет, да? Моя фраза – твой отзыв.

– Зачем вы так? – Настя отвернулась к окну.

Какое-то время они молчат. Михаил Александрович поглядывает на нее, усмехается.

– Ладно, всё. Забыли. – он трогает ее за плечо. – А как тебе Москва?

– Красивая. – не отворачиваясь от окна, пробормотала Настя.

Михаил Александрович глотнул виски, иронично взглянул на Настю, пытаясь поймать её взгляд, но она отвела глаза.

– Какая-то ты возвышенная сегодня. Излишне. Вообще-то я не люблю, когда кто-то надо мной возвышается. Надо бы тебя. как бы это сказать. приопустить. а? – Он неожиданно встал, потянулся: – Засиделся что-то. Пойдем, прогуляемся. Покажу тебе кое-что. Тут есть другие помещения, в самолёте.

В конце небольшого салона, напоминающего скорее холл, видна дверь. Михаил Александрович открывает ее, приглашая Настю войти:

– А это мой кабинет. Ну, как? – он пропускает Настю вперед и закрывает за ней дверь.

СЦЕНА 49. САЛОН САМОЛЕТА ОСТРОВОГО. НОЧЬ.

В кабинете расположен большой стол, рядом со стойками, шкаф по типу платяного, несколько кресел. Михаил Александрович подходит к шкафу, открывает дверцу. Там висят в ряд несколько костюмов, рубашки, много галстуков. Михаил Александрович выбирает один из них, почему-то проверяя его на прочность. Подходит к Насте и ничего не говоря, начинает связывать ей руки в запястьях.

– Зачем это? – теряется Настя, пытаясь освободить руки.

– Не бойся, ну-ну. это такая игра, сейчас объясню.

Он туго связывает ей руки и наклоняет ее к столу, лицом вниз, привязывая другой край галстука к стойке:

– Ну, не бойся, говорю тебе.

– Зачем это? – пытается освободиться Настя, но безуспешно. – Зачем?

– А затем, – он начинает тяжело и возбужденно дышать ей в ухо, задирая ей юбку, – чтобы я мог с тобой сделать то, что я хочу. Очень, очень развратное. За это в мусульманских странах даже приговаривают к смертной казни. Вот так.

– Ой, ой, больно так! Что вы делаете? – вдруг вскрикнула она. – Ну, не надо! Больно же, больно!

– Всё, всё. Сейчас не будет больно. Вот так.

– Ой, ой! Не надо! – начинает всхлипывать она. – Не надо!

– Надо, – повторяет он, – надо.

СЦЕНА 49-А. ДВОР ОСОБНЯКА ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

Ко входу подъезжает лимузин Острового, за ним, как обычно, джип.

Настя резко выходит, почти выпрыгивает из машины, не закрыв за собою дверь, и быстро идет ко входу в дом.

Михаил Александрович выходит следом.

– Настя, – кричит он, – подожди!

Но она не оглядывается.

СЦЕНА 50. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

В спальне очень темно, слабый свет из окна сквозь прикрытые шторы чуть высвечивает комнату, фигуру Насти. Она сидит у низкого столика, возле дивана в центре спальни. Перед ней иконка и молитвослов. Ее пальцы привычно движутся по строчкам шрифта Брайля.

Приоткрывается дверь, Михаил Александрович входит в спальню, стоит какое-то время, вглядываясь в темноту, потом подходит. Настя продолжает молиться, не замечая его. Он молча садится рядом.

Настя вздрагивает, поворачивает голову. Они смотрят друг на друга.

– Я виноват, я знаю… Прости…

Он умолкает, отвернувшись, как-то неопределенно проведя рукой по груди, затем вдруг снова смотрит на нее, не отрываясь.

– Тебе больно было сегодня? – наконец, произносит он.

– Очень.

– Да, конечно. Но ты должна понять. Это так возбудило меня. Это так, вообще, возбуждает. Ты разве не почувствовала?

– Мне было больно.

– Ну, да. больно. Но в этом всё дело. Да, насилие. То, что запрещено. Вообще, что-то новое. чего не было раньше. Всё это возбуждает. Разве не так? Так устроен человек. Что, я один такой?.. Нет, конечно. Но другие боятся признаться себе в этом. Вот и вся разница, – он помолчал. – Хочешь сказать, что это порок, когда хочется чего-то такого? Нет, не порок. Это искренность. Да, мне этого хочется. Что, плохо? А почему плохо?.. Почему кто-то должен за меня решать, что хорошо, что плохо? Я хочу решать сам. И буду решать. Разве я не прав?

– Вы больны.

– Чем это я болен?

– У вас душа больна.

Настя поворачивается к нему, их лица теперь близко друг к другу. Михаил Александрович замечает слёзы на её щеках. Она, вдруг, начинает гладить его ладонью по голове как ребёнка.

– Ты что так смотришь? – теряется он. – Гладишь, как ребёнка.

– А вы и есть ребёнок, только очень больной. И вас уже не спасти, потому что веры у вас нет.

– Что, в аду гореть буду? – усмехнулся он.

– Не знаю. Может и в аду. Но я буду молиться о вас. Я каждый день молюсь. Бог даст, отмолю вас. Вы изменитесь. По молитве – всё возможно. Если жена или муж верующий, а другой нет, то он спасается верой супруга. Так отцы церкви учат.

– Отцы, – задумчиво повторил Михаил Александрович. – Точно, лунатик я. какие-то отцы. Отцы.

Он достал фляжку из кармана халата, приложился к ней. Затем неожиданно повернул её лицо к себе, взяв за подбородок, притянул.

– Ты что ж и вправду думаешь, что для меня Бога нет? Такой тупой атеист? Нет. Всё не так просто. Он есть, я это точно знаю. Но только мы против него, вот в чем всё дело.

– Кто мы? – опешила Настя.

– Человечество. Человеки. Когда он придёт – все будут против него. Он же сам так сказал, забыла что ли? Потому что мы другие. Другой породы. Вот тогда-то и будет Армагеддон. Он против нас, мы против него. Кто за него встанет? Ну, разве что, такие как ты, блаженные. А что вы можете в этом мире? Ничего. ничего.

Он вдруг откинулся назад, скривился, взявшись рукой за затылок.

– Голова. тянет как. Принеси таблетки. на столе лежат.

Настя быстро встала, подошла к столу, принесла таблетки. Михаил Александрович тут же торопливо проглотил их, закрыл глаза, затем взял ладонь Насти и положил себе на лоб.

– Не убирай. руку. пожалуйста, – прошептал он, засыпая.

СЦЕНА 51. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ХОЛЛ. ЗИМА.

Как всегда по утрам, накрыт стол в холле. Михаил Александрович уже сидит за столом, завтракает. Входит Настя, садится к столу. Молчит.

Она в своем стареньком выцветшем платье. Михаил Александрович удивленно смотрит на нее. Настя не поднимает глаз.

– Чего это ты в этом платье сиротском? – раздраженно говорит Михаил Александрович. – Тебе же столько всего накупили. Где это все?

– Я в церковь сейчас пойду, на службу.

– Понятно. В церковь по-скромному, а по жизни – от «Версаче». Логично.

Настя продолжает сидеть, опустив глаза, не притрагиваясь к еде. Молчит.

– А чего не ешь? Сидишь, как статуя… Что случилось опять?

– Я причаститься хочу сегодня.

– А что, перед этим нельзя есть?

– Нельзя.

Молчат. Михаил Александрович поглядывает на Настю, но она не поднимает голову.

– Я спросить хотела у вас. одну вещь, – наконец произносит Настя тихо, подняв глаза.

– Ну, спроси.

– А если бы операция не удалась. Как бы вы поступили со мной?

Михаил Александрович отвечает не сразу, с удивлением и интересом вглядываясь в Настю.

– Хочешь честно?

– Честно.

– Отвез бы тебя обратно в интернат. И все. Ну, денег может быть дал, немного. Калека мне не нужна. Да и никому не нужна. Что? Сомневаешься в этом? Нет, девочка, мир так устроен. Всем нужны здоровые, красивые и молодые. А ущербные – они для чего? Сами мучаются и другим создают проблемы. Разве не так. Я бы им всем, честно говоря, разрешил эвтаназию. Всем было бы лучше от этого. Когда-нибудь так и будет.

Настя молчит, не отвечает.

– А почему спросила?

– Так. Подумала. А вот еще. Вы говорили, что любите меня, так?

– Ну. – Михаил Александрович с интересом посмотрел на нее, даже перестал есть.

– А вы знаете, есть такой брак. Называется белый. Это когда люди живут вместе, в любви живут, но без отношений. интимных. А мы разве не можем так?

Михаил Александрович взял ее руку и притянул к себе, возможно, крепко сжимая ее при этом.

– Ой, больно так, – невольно вскрикнула Настя, – пустите.

Но Михаил Александрович продолжал держать ее руку, вглядываясь глаза в глаза. Молчал.

– Значит, не любишь? – наконец произнес он. – Не любишь… не любишь.

– Почему? Нет. Люблю, наверное, но как-то иначе, не так как вы хотите.

– Интересно, – вдруг усмехнулся Михаил Александрович, – Другая бы на твоем месте врала, говорила бы люблю, обожаю. А ты нет. Говоришь правду. Не люблю и всё. Это хорошо, что ты говоришь правду. Это редкость.

Зазвонил телефон. Михаил Александрович наконец отпустил ее руку и включил трубку.

– Да? – говорит он быстро и сразу же встает и направляется к окну. – Так. Уже приехал? Ага, вижу. Молодцы. Давай, разгружайте. Но очень осторожно, головой отвечаешь мне.

СЦЕНА 56. ДОРОГА РЯДОМ С КОМБИНАТОМ. СУМЕРКИ. ЗИМА.

… Бесконечная шеренга угрюмо идущих людей вдоль дороги: ватники, спецовки, надвинутые шапки. А вдали – темные квадраты огромных заводских строений, трубы, прожектора, заборы с колючей проволокой по периметру. Пар стоит над строениями, постепенно покрывая все пространство, превращая его в серый ядовитый туман.

Настя сидит в машине, смотрит в окно.

СЦЕНА 57. ЦЕРКОВЬ В КАМЕННОГОРСКЕ. УТРО. ЗИМА.

Настя подходит ко входу в храм, осеняет себя крестным знаменем. Входит вовнутрь.

СЦЕНА 58. ЦЕРКОВЬ В КАМЕННОГОРСКЕ. УТРО. ЗИМА.

Пожилой священник, приблизившись к уху Насти, негромко выговаривает ей:

– А ты когда замуж-то вышла, дочка? Что-то я не понимаю.

– Месяц назад, – тихо отвечает Настя, всхлипывая.

Она стоит, низко опустив голову, как и положено на исповеди.

– Что? Месяц назад?! – невольно вскрикивает священник. – И уже хочешь мужа бросить?! Ох, молодежь пошла, прости Господи!

– Не бросить, батюшка… А жить белым браком, без отношений…

– Где же ты такого начиталась? Что ж это за брак такой, белый? Это, чтоб и детей не было?

– Ну да. Получается так.

– Грех это, дочка. Брак для деторождения освящен Богом, потому и таинство называется. Он у тебя верующий хоть, муж твой?

– Нет.

– Неверующий супруг верою другого супруга спасается. Помни это. Молись за него. Это долг твой теперь. И от обязательств брачных не отказывайся, не греши. Как сказано в Нагорной проповеди? «Кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Вот и иди, и терпи. Тем и спасайся.

Он накрывает ей голову епитрахилью, чтобы прочитать разрешительную молитву.

– Как имя твое?

– Анастасия.

– Отпускаются грехи рабе Божией Анастасии. и т. д., – бормочет он.

СЦЕНА 59. УЛИЦЫ КАМЕННОГОРСКА. ПЕРЕЕЗД. СУМЕРКИ. ЗИМА.

В свете фар видны стоящие впереди машины, переезд, закрытый шлагбаум, шеренга солдат с автоматами вдоль переезда, два военных газика.

– Вот попали, не повезло, – бормочет Николай.

Он сидит на первом сидении, Михаил Александрович сзади.

Михаил Александрович набирает какой-то номер на телефоне.

– Да, Нина Петровна, еще одно. Забыл сказать. А что у нас с благотворительностью? Ну, это ясно, что не даём. Правильно делаем. Понятно. Что значит некому заниматься? Так может нам фонд организовать, благотворительный? Почему? Есть кому возглавить. Моя жена, Анастасия Сергеевна, вполне могла бы. Да. Считайте, что решение уже принято. И это. Сроки. Оформите все бумаги к пятнадцатому. Ну, значит, постарайтесь. Вообще-то это будет вроде как свадебный подарок, поэтому. Ну, хорошо. Да. Жду.

Михаил Александрович выключает телефон.

– Чего-то засиделся, – бормочет он и выходит из машины. Николай и двое из джипа выходят следом.

Михаил Александрович стоит возле машины, смотрит вокруг. Рядом с дорогой, в темноте, освещенной тусклыми лампами, расположился вещевой рынок. Ближе всего к нему торговые ряды с качающимися на ветру черными майками с портретом президента в военной форме. Сразу за шлагбаумом видно железнодорожное полотно, там движется бесконечный состав: зачехленная военная техника.

– Михаил Александрович, – подходит к нему Николай, – вы бы вернулись в машину. Место тут плохо контролируемое. Не нравится оно мне… Надо бы вообще изменить маршрут.

Михаил Александрович ёжится от холодного ветра, но не уходит. Смотрит на состав, думает о чем-то.

– Ваша продукция, ведь, Михаил Александрович? – улыбается Николай.

– Моя.

– А все-таки здорово придумано, – Николай кивает в сторону эшелона, – вроде обычный состав. Издали ни в жизнь не поймешь, что внутри.

– Ты, Коля, меньше болтай на эту тему. Лучше будет.

Михаил Александрович возвращается в машину.

СЦЕНА 60. БЕРЕГ МОРЯ. СУМЕРКИ. ЗИМА. СОВМ. С КОМБ.

Бездна. Тьма. Огромные волны возникают из темноты и снова пропадают в ней.

Настя сидит на какой-то старой бочке, у края пустынного берега и смотрит на волны.

Похоже, сидит уже давно. То ли думает о чем-то, то ли не может оторвать взгляда от завораживающей ее бездны. От холодного ветра ее глаза слезятся, а может и не от ветра вовсе.

За ее спиной, вдали видны узкие лучи фар стоящих машин и тени охранников возле них. Неожиданно фигуры охранников начинают торопливо перемещаться от машины к машине.

А один из них начинает размахивать руками, словно пытаясь привлечь внимание Насти, а затем бегом бросается к ней, выкрикивая на ходу:

– Анастасия Сергеевна! Быстрее, сюда! Несчастье случилось! Срочно!

СЦЕНА 61. УЛИЦЫ КАМЕННОГОРСКА. СУМЕРКИ. ЗИМА.

Скорая помощь, пожарная машина, несколько полицейских машин, суета и бестолковая неразбериха вокруг. Впереди догорает машина представительского класса, окна ее и борта прострелены. Возле машины лежат трупы, уже укрытые черным целлофаном.

Настя и сопровождающие ее охранники проталкиваются к горящей машине, но замечают в стороне Николая, который делает им знак подойти.

Там, возле него, стоит машина скорой помощи, дверцы ее открыты.

Михаил Александрович сидит внутри, ему делают перевязку на руке. Видно, что он нервно возбужден, как всегда бывает после шока, улыбается.

– Вот, зацепило, – смеется он, обращаясь к Насте. – Шофера убили… И из охраны двоих… Такая стрельба тут была… Думал все, конец.

Когда Настя подходит совсем близко к нему, он говорит тихо:

– Выходит цыганка права была, а? Вот, и не верь после этого.

СЦЕНА 62. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

В комнате Насти темно, только горит свечка на столе, возле иконки. Настя сидит, склонившись над молитвословом, бормочет что-то негромко. Ее пальцы проворно и привычно скользят по строчкам шрифта для слепых.

Открывается дверь. Михаил Александрович входит в комнату, подходит к Насте. Садится рядом, молчит.

– Рука болит? – спрашивает Настя.

– Не очень. Терпеть можно. – Михаил Александрович смотрит на открытые страницы молитвослова. – Это и есть буквы для слепых? – спрашивает он, кивнув на молитвослов.

– Не могу к обычным буквам привыкнуть. Еще не получается, – словно стесняясь, говорит Настя.

– Привыкнешь.

Оба молчат, в тишине потрескивает свечка.

– Ночь никак не кончается… Скорей бы, – вздыхает Михаил Александрович.

Затем, будто что-то вспомнив, внимательно смотрит на Настю, ждет, пока она поднимет на него глаза.

– Сегодня у тебя выходной, – усмехаясь, говорит он, – секса не будет. Ты же этого хотела?

– Я? – растерянно переспрашивает Настя.

– Ты, ты… Думаешь, я не понял, про что ты мне утром говорила?… Хотя я понимаю тебя. Да. Старый уже, живот торчит, на боках жир. и вообще. Ну, не красавец. Может даже урод. Может. Но разве я не достоин счастья? А? Я ведь заслужил его. Я столького добился. Кто еще так, назови, от нуля и на вершину? Единицы. А мне тоже хочется любви. Такая вот маленькая слабость большого человека. Тут я попался. Да. Тут меня на крючок и взяли. А это плохо. Очень плохо.

Он наклонился к Насте совсем близко.

– Запомни, нельзя быть на крючке. Никогда.

Михаил Александрович встает, идет к двери, но затем вдруг возвращается обратно. Настя удивленно и растерянно смотрит на него. Он снова садится рядом, смотрит Насте прямо в глаза.

– В тебе ведь тоже есть зверь. Или думаешь нет? Есть.

– Какой зверь?

– И страсть, и похоть, и все как надо у тебя, девочка, не заблуждайся.

– Что вы такое говорите? – вспыхнула Настя, – я. я не понимаю.

– Да, ну?… Вот ты вспомни, когда я тебя на бочок положил, ты ножки наверх подтянула. И. Ну? Ты же стонала, как зверек, скулила, как кошка, даже царапалась. Забыла, что ли?

– Зачем вы эти гадости говорите?

– Почему гадости? Это природа. Твоя природа, твой зверек. Он пока еще маленький, не развился, а подрастет – в один прекрасный день так прыгнет. Ого-го! От твоих правил церковных ничего не останется. Мордой в грязь, в жижу зловонную.

– Мерзость вы говорите, на то и дана человеку молитва и исповедь, чтобы расти духом, низкую природу в себе изменять.

– Ух, ты! Да ты философ еще. А много ли тех, кто изменил? Природу свою. Я не беру тех, что от старости уже ничего не могут. А нормальных возьми, здоровых и молодых. Ты вот почитай монахов твоих, что пишут… Только и каются, только и сознаются в грехах, себя иначе как окаянными грешниками не называют. Значит не изменили себя, не получилось. Истязают себя, голодают, мучают, а изменить не могут. Разве не так?

– Не так! Не так!.. Это они от стыда за свою природу, от святости своей так каются, потому как видят в себе и малую соринку. Что вы-то знать можете про святых, монахов? Вы лба своего даже перекрестить не можете, а тоже мне, осуждаете!

– Я смотрю, аж, дрожишь. Ух, ты! Убила бы меня, а? Так ненавидишь сейчас.

А все потому, что думаю я иначе, чем ты. Только-то. А это, между прочим, тоже природа наша, человеческая, убить того, кто думает иначе.

– Страшно как вы живете, – Настя вдруг закрыла лицо ладонями, заплакала. – Страшно.

– Страшно, – согласился Михаил Александрович. – А что делать? Мир наш так устроен.

– Не наш, а ваш.

– Мой, что ли?

– Не только. Вообще. Ваш.

СЦЕНА 63. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ЗИМА.

Настя и Михаил Александрович завтракают, как всегда, в холле. Михаил Александрович, как обычно по утрам, свеж и полон оптимизма.

– Какие планы на сегодня? – спрашивает он.

– Еще не знаю.

– Сейчас приедут организаторы свадьбы. Утвердить программу. Так что, никуда не уходи. Я хочу, чтоб ты была.

– Мне-то зачем?

– А что, я буду утверждать твое платье, фасон, длину шлейфа? Еще цвет кареты. Под цвет платья или нет? Тонкий вопрос.

– Какая карета?

– Мы с тобой, золушка, в карете будем ехать, запряженной четверкой белых лошадей. А губернатор будет встречать нас с золотым ключиком, такой вот сценарий.

– Кошмар какой-то.

– Да, ну? То есть ты, девушка с тонким вкусом, хочешь сказать, а я такой жлоб необразованный, мешок с деньгами. Да?.. Я тебе, по-моему, уже один раз объяснил. Так надо! Что непонятного?

– Хорошо. Я буду. Хорошо… Что вы цепляетесь к каждому моему слову?

– Что-то тяжело нам стало разговаривать. А это плохо. Очень плохо. Плохой знак.

Он замолчал, вроде бы сосредоточившись на еде. Настя тоже молчала.

– А ты, кстати, не хочешь съездить на пару дней, перед свадьбой, в твой Белодонск? Увидеть свой интернат, ну, там. директрису, подруг. Ты же даже не знаешь, как они выглядят, не видела никогда. И на тебя пусть они посмотрят.

– А что, можно поехать?

– А почему нельзя.

– А когда можно ехать? – заволновалась Настя, – Я бы поехала.

– Сейчас узнаем.

Михаил Александрович набрал на трубке местного переговорника какую-то цифру и коротко бросил в трубку:

– Зайди, Николай.

Николай тут же возник в дверях, похоже, он был поблизости.

– Пилоты где у тебя сегодня?

– Отдыхают. Но можно вызвать. К середине дня будут готовы. А куда летим?

– Мы – никуда, только в конце недели. А вот Анастасия Сергеевна полетит в Белодонск.

– Понятно.

– Значит, Марину вызови. Пусть курирует поездку и приготовит там всё: прессу, телевидение, она знает. И это. Кто возил Анастасию Сергеевну тут?

– Василий Михайлович.

– Ну, вот, пусть Василий Михайлович и едет, как шофер и администратор.

– Больше никого?

– Хватит. Остальные все – за день до моего приезда, как обычно.

– Так я побегу собираться? – Настя радостно срывается с места.

– Беги, беги. Звонить будешь каждый вечер.

– Конечно…

СЦЕНА 64. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. САЛОН МАШИНЫ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Машина движется по улицам провинциального городка. Настя взволнованно вглядывается то в одно окно, то в другое. Василий Михайлович с сочувствием и теплотой поглядывает на нее.

– Странно, совсем всё другое. – говорит Настя, – но я помню все повороты на проспекте. Правда. Вот сейчас надо будет налево. Точно налево, – говорит она.

Машина сворачивает в боковую улицу.

– Да, не волнуйтесь так, Анастасия Сергеевна, – говорит шофер ласково. – Найдём, адрес же есть.

СЦЕНА 65. ДВОР ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Впереди появляется забор, за ним небольшой парк, в глубине которого видно двухэтажное строение казарменного типа с облупленными стенами. Машина направляется туда, подъезжает ко входу. Похоже, что в здании идет ремонт. Окна изнутри обляпаны побелкой, возле двери стоят деревянные козлы.

Настя выходит из машины, растерянно оглядывает садик, здание интерната, небольшую пристройку тоже казарменного вида и рядом с ней церковь. Всё так непохоже на то, что ей, вероятно, представлялось ранее.

Из дверей интерната торопливо выходят несколько женщин. Впереди полная дама с букетом цветов:

– Настя, Настенька, ну, наконец-то, – восклицает она, и Настя по голосу ее понимает, что это и есть Людмила Петровна. Она обнимает Настю, вручает ей букет и, не переставая тараторить и всхлипывать на ходу от волнения, ведет ее в помещение.

СЦЕНА 66. ИНТЕРНАТ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

– У нас тут ремонт, видишь. Спасибо твоему Михаилу Александровичу, – доверительно понижает голос она. – Наконец-то хоть приведем всё в порядок, а то нас уже выселять собирались, за аварийность. Представляешь? Но, слава Богу… С тобой такое чудо. И Михаил Александрович с деньгами помог. Всё совпало. Прямо не верится.

– Осторожно тут, – Людмила Петровна обходит сидящих на корточках рабочих из Средней Азии. – Ну что сидим, Ахмед? Кого ждём? Перерыв кончился давно, – прикрикивает она строго на них и снова к Насте: – Сюда, сюда, Настенька. Я в кабинете приготовила нам застолье, отметим твой приезд, как же.

– А где девочки? Где все? – спрашивает Настя, удивленно оглядывая пустые коридоры.

– Так ведь ремонт, я ж говорю, – поясняет Людмила Петровна, – на это время нас всех переселили в санаторий водного транспорта, это в пригороде. Если хочешь – я тебе адрес дам. Ты же на машине, съездите. Это не очень далеко.

– Ой, – вдруг останавливается Настя у поворота. – Подождите. По-моему, я знаю. Там, налево – ваш кабинет, а сюда, направо, комната, в которой мы жили. Так?

– Так, – умиленно восклицает Людмила Петровна и добавляет, уже обращаясь к другим женщинам, – ну надо же, всё Настенька помнит, умница какая.

– Я сейчас. Можно? – и не дожидаясь ответа, Настя идёт дальше по коридору, чуть дотрагиваясь пальцами до стены, узнавая свои движения, открывает дверь. Видна большая комната с железными казенными кроватями.

Настя входит в комнату, подходит к одной из них, проводит ладонями по выщербленному железу, кивает, словно разговаривая сама с собой:

– Здесь, да. Это моя кровать, – говорит она, затем подходит к окну.

Шумят деревья в саду, вдали видна кочегарка.

Настя дотрагивается пальцами до окна, закрывает глаза и прикладывается лбом к холодному стеклу. Стоит так какое-то время, не шевелясь.

Людмила Петровна и ее помощницы, стоя в дверях, молча переглядываются, понимая, что сейчас лучше оставить Настю одну.

СЦЕНА 67. ДВОР ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя выходит из интерната, Людмила Петровна провожает ее. Они обнимаются. Настя направляется к машине.

– Ты только обязательно позвони, – говорит ей вслед Людмила Петровна.

– Конечно, – кивает Настя.

Она подходит к машине, кладет букет на заднее сиденье, затем что-то говорит водителю и идет к монастырю, на ходу доставая из сумки платок и повязывая его на голову.

СЦЕНА 68. МОНАСТЫРЬ. ИНТЕРНАТ. ДВОР. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя подходит к большой настенной иконе, висящей на внешней стене монастыря, под навесом. Там, как всегда, горят лампадки и свечи. Лежат цветы.

Настя стоит возле иконы, осеняет себя крестным знамением, затем идет дальше ко входу в монастырь. Но неожиданно останавливается, задумавшись. Медленно снимает с головы платок, стоит так какое время, словно никак не может решить – идти ей в монастырь, или нет. Наконец, поворачивается и идет обратно…

Две монахини, подметающие у входа аллеи, удивленно смотрят ей вслед.

СЦЕНА 71. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя неожиданно вышла на шумную торговую площадь. Здесь было много небольших магазинчиков, ларьков, палаток, кафе и закусочных. Настя с интересом разглядывала прилавки, витрины. Она купила себе хот-дог, такой вкусный, как ей показалось, и с наслаждением поглощала его на ходу.

Она остановилась у витрины музыкального магазинчика, за стеклом были выставлены альбомы популярных музыкантов. Её внимание привлекла песня, доносившаяся изнури. Она прислушалась, постояла, пошла дальше, но потом вернулась. Вошла в магазин.

СЦЕНА 72. МУЗЫКАЛЬНЫЙ МАГАЗИН. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Внутри было всего несколько покупателей. Девушка-продавец разговаривала с ними как со старыми знакомыми, обсуждая каких-то общих друзей. Настя подошла к прилавку, надеясь узнать, что это за песня такая звучит, которая ей так нравится, и можно ли купить этот альбом.