Текст книги "Патриарх Никон. Загадки Раскола"

Константин Писаренко
Патриарх Никон. Загадки Раскола

© Писаренко К.А., 2014

© ООО «Издательство «Вече», 2014

Глава 1. Простой смертный

Ничто не предвещало того, что мальчик Никита, рожденный в мае 1605 года в обыкновенной нижегородской семье, менее чем через полвека возглавит огромное московское государство, чтобы вернуть русскому народу веру в себя, утраченную на заре века, в эпоху Смуты. Правда, заплатить за это пришлось очень дорого – знаменитым церковным Расколом, который по причинам личного характера наш герой не сумел пресечь в зародыше. Историки до сих пор спорят, кем были его родители – марийцами или мордвинцами. Протопоп Аввакум настаивал на первом. Второе «вычислили» из сочинения Ивана Шушерина, служившего у Никона иподиаконом. Мемуарист назвал родиной патрона село Вельдеманово в Нижегородском крае. А в нем проживало в основном мордовское население. Между тем Аввакум близкого знакомства с Никоном и до ссылки в Сибирь, и тем более после возвращения оттуда не водил, и опираться на его пропитанные неприязнью признания опрометчиво. Так что, увы, подлинная национальность великого патриарха неизвестна. Как неизвестно и многое из первых сорока лет жизни «святейшего государя». То же, что мы знаем, сохранилось в анналах истории благодаря Шушерину, видевшему и слышавшему нашего героя чуть ли не ежедневно.

Именно он пусть кратко, но обрисовал детские и молодые годы Никона. Потерю в малолетстве матери Мариамны Гавриловны («Маньки», по выражению Аввакума). Ненависть мачехи, изо дня в день притеснявшей и даже пытавшейся убить пасынка. Колебания отца Мины Васильевича («Миньки», по словам Аввакума), то защищавшего сына, то поддерживавшего сварливую жену. Немудрено, что едва подросший отрок в какой-то момент сбежал из дома и укрылся от деспотичной женщины в одном из нижегородских монастырей. Шушерин назвал Макарьевский Желтоводский, однако, судя по документам – несудимой грамоте патриарха Филарета 1628 года и духовному завещанию игумена Авраамия 1640 года, – активным восстановлением разоренной в XV веке татарами обители Авраамий занялся около 1629 года. Так что не в нем спрятался отрок.

Поневоле став певчим и послушником, Никита вскоре обнаружил, насколько по сердцу ему самоизоляция внутри монастырских стен, в кругу монахов и разного рода паломников. И когда отец все-таки разыскал пропащую душу, та вернуться обратно в отчий дом согласилась не прежде, чем посыльный сообщил, что батюшка при смерти. Хитрость оказалась пророческой. Никита, конечно, примчался в родные пенаты и обнаружил главу семейства с домочадцами… «во здравии сущих». Правда, не успели все нарадоваться долгожданной встрече, как Мина Васильевич скоропостижно скончался. Кстати, имена двух дедов Никона – по отцу и матери – сохранились благодаря поминальным записям в синодиках XVII столетия. Там же запечатлены и имена братьев Никона – Симеон, Никифор, Григорий. Они явно не мордовские и не марийские. Судя по ним, будущий патриарх по национальности – русский.

Разумеется, осиротевший юноша собирался возобновить отшельничество в монастыре. Но родня убедила его остаться, вступить в наследство, жениться, обзавестись детьми. Напрасно. Воспоминания о монастырской жизни не отпускали, манили Никиту Минича и в итоге сорвали с насиженного места для изыскания «жития своего при церкви Божией». В сопровождении супруги, конечно. Если верить Шушерину, то с миром будущий патриарх простился «в некоем селе», не имевшем в одном из храмов священника. Видно, вакансия возникла давно и пользовалась дурной славой, раз ее отдали человеку со стороны и к тому же мирянину. Стоило Никите Миничу лишь пожелать возглавить заброшенный приход, и его тут же, без проволочек посвятили в сан.

И все бы хорошо, не покинь самоотверженный поп «по малом же времени… того села» с целью переезда «в царствующий град Москву». Причина появления молодого священника в столице, к сожалению, покрыта мраком. Сбежал ли он, не справившись с трудностями? Обратил ли на себя внимание высшего духовного начальства, захотевшего познакомиться с героем? Или к истине ближе иное объяснение? Претендент и не думал оставаться в том селе. Ему приглянулся легкий способ обретения чина иерея. Заполучив это звание, он, понятно, под благовидным предлогом из глухого уголка ретировался… в Москву, добиваться более выгодного назначения. Точных данных на сей счет нет. Утверждения о приглашении неких московских купцов не более чем домысел биографов XIX века. Как и устоявшееся в историографии мнение, будто та самая сиротская церковь располагалась в селе Лыскове, богатой вотчине боярина Б. И. Морозова. Либо в Колычеве…

Впрочем, о мотивах отъезда можно судить по странному повороту в судьбе супружеской четы – вдруг возникшему у обоих намерению постричься в монашество. Жена ушла в московский Алексеевский девичий монастырь. Муж выбрал для аскетичного бытия далекую окраину Московского государства – Анзерский скит на одноименном малом острове Соловецкого архипелага. Шушерин, естественно, обосновал их поступок высокими соображениями – разочарованием в «суете мира сего» и поиском «удобных путей ко спасению». Правда, иподиакон далее упомянул о смерти трех детей Никиты Минича «во младых летех», и трагедия та предшествовала решению супругов. Она, несомненно, и повлияла в первую очередь на поведение каждого. Догадаться, как оба расценили страшную потерю, несложно. Господь покарал за прежние грехи! Серьезные грехи, совершенные ими… А какие, подсказывает хроника Шушерина. По ней выходит, что самый туманный эпизод в течение десяти лет супружества связан именно с таинственным посвящением обыкновенного «бродяги» (выражение Аввакума) таинственным архиереем (таково правило) в таинственном селе сразу во вторую степень священства – иереи (первая – диакон). И раз иподиакон умолчал о деталях столь важного события, то, очевидно, потому, что не знал их. А скрыл от него те подробности Никон, явно стеснявшийся или стыдившийся того, что в том селе с ним случилось. Случился же, похоже, заурядный обман: жители доверились чужаку, пообещавшему им долгую и верную службу, убедили местного епископа нарушить традиционный порядок и рукоположить самозванца прямо в священники, а тот, достигнув цели, взял и вскоре сбежал из той глуши неведомо куда. В компании с женой, бывшей заодно с мужем.

И вот по прошествии нескольких лет пробил час расплаты. Провидение лишило обманщиков самого дорогого – детей. Нет, не воспетый Шушериным альтруизм, а раскаяние побудило пару отречься от земной «суеты». Главная вина лежала, безусловно, на Никите Миниче. Оттого он и пожелал подвергнуть себя более суровому испытанию – жизни отшельника в холодных северных широтах. Спрятаться от всех захотел в Анзерском скиту – в ту пору уже достаточно известному убежищу для монахов-отшельников. Основал скит преподобный Елеазар, калужанин, из купеческой семьи, по-видимому, в смутные годы ушедший на север и избравший для уединения Анзерский остров – второй по величине в Соловецком архипелаге. Жил он в скромной хижине, которую сам и соорудил подле установленного им же креста – места ежедневных молитв и бдений. Елеазар близко сошелся, подружился с игуменом Соловецкого монастыря Иринархом. Это приятельство и стало отправной точкой для быстрого распространения по Святой Руси славы о благочестивом анзерском иноке.

Больше всего о том позаботился казначей Соловецкой обители Александр Булатников – правая рука игумена и искренний почитатель инока Елеазара. В 1621 году ему пришлось руководить строительством Соловецкого подворья в Москве. Монах привлек внимание царской семьи – государя Михаила Федоровича и старицы Марфы Ивановны. Они время от времени общались с Булатниковым, от которого и услышали много похвального об анзерском подвижнике. В том году иеромонах Варлаам с высочайшего позволения, данного в марте 1620-го, завершил возведение на Анзере деревянной церкви в честь Святой Троицы. Храм предназначался для десятка последователей Елеазара, постепенно перебравшихся на остров с Соловков, чтобы рядом с учителем в таких же, как у того, кельях-шалашах вести праведный образ жизни. Царское добро и денежную помощь на молельный дом запросил у Москвы конечно же игумен Иринарх. Его обращение вызвало интерес царя и царицы к анзерцам, который и удовлетворил Александр Булатников, в мае 1622 года монаршим повелением ставший келарем Троице-Сергиевой лавры. С легкой руки нового завхоза главного монастыря страны преподобный Елеазар в 1624 году удостоился звания строителя Анзерского монашеского братства. В 1628-м оно получило одобренный царем устав, а летом 1633 года – полную независимость от соловецких товарищей. Анзерский скит превратился в автономное духовное сообщество, включавшее двенадцать иноков и несколько человек обслуживающего персонала. Так Михаил Федорович отблагодарил лидера братства, по особому приглашению монарха посетившего Москву, чтобы в келье Чудова монастыря усердными молитвами склонить Всевышнего на дарование царской фамилии сына. И чудо свершилось: 17 марта 1629 года у государя родился мальчик, нареченный Алексеем. В крестные царевича счастливые родители позвали, разумеется, Булатникова.

Принять постриг в сем святом месте и устремился из Москвы священник Никита в середине 1630-х годов. Напомню: членство анзерского братства ограничивалось двенадцатью монахами. Желающих попасть в это число имелось, наверное, немало. И среди соловецких иноков, и среди тех, кто обретался на материковой части России. Скит находился под покровительством Романовых. Следовательно, «конкурс» на каждую из двенадцати келий был высокий. На что же рассчитывал обыкновенный московский иерей? Определенно, на чью-то рекомендацию. Чью именно, неизвестно. Возможно, что и Хлоповых. Согласно одному из списков мемуара Шушерина, составленного в середине XVIII века, у них в домовой церкви Никон якобы служил до пострижения.

Между прочим на Марии Ивановне Хлоповой Михаил Федорович собирался жениться в 1617 году, затем в 1623-м. Свадьбу дважды расстроили. В первый раз – Салтыковы, царская родня по матери. Во второй раз – отец, патриарх Филарет. Салтыковы из ревности оклеветали невесту, объявив ее больной. Батюшка хоть и реабилитировал девушку, но венчаться на ней запретил, думая женить сына на какой-нибудь заморской принцессе. Тем не менее Михаил Федорович пронес через всю жизнь память о своей первой любви, любви настоящей, искренней, и к Хлоповым относился весьма благосклонно. Хотя сама несостоявшаяся невеста окончила дни в ссылке, в Нижнем Новгороде…

В инока Никона иерей Никита Минич преобразился на Анзере. Наверняка в присутствии самого Елеазара. По крайней мере как-то подозрительно быстро произошло сближение почтенного старца с приезжим из Белокаменной. Чему доказательство – визит преподобного в Москву в 1637 году. В компаньоны он взял… Никона. Создается впечатление, что положение первого ученика «москвичу» помогло добиться помимо благочестивого рвения и навыков в живописном искусстве (ему приписывается изображение Спаса Нерукотворного в анзерской Свято-Троицкой церкви) что-то еще. Та самая рекомендация из Москвы. Естественно, не Хлоповых, а более высокой, царской персоны. Кстати, в столицу отшельник отправился выпрашивать деньги на строительство подле деревянного каменного храма в честь Знамения Пресвятой Богородицы. Грамота Михаила Федоровича с соответствующим разрешением датирована 12 января 1638 года. Нужную сумму в двести рублей монарх тоже ассигновал. Вот из-за нее-то по возвращении на остров Елеазар и поссорился с Никоном. Ученик обвинил учителя в небрежении казенных средств. Старец не обеспечил надежной охраны привезенным из столицы деньгам и постоянно откладывал начало строительных работ, что и возмутило Никона. Опять же его смелость поразительна. На что уповал правдоискатель? Если на совесть преподобного, то он ошибся. Если на поддержку из Москвы, то и тут не угадал. Елеазар, как выяснилось, критику не переносил и против того, кто отважился спорить с ним, сильно озлобился. А власть светская, увы, промолчала. В итоге конфликт завершился, по обыкновению, изгнанием из «рая» взбунтовавшегося подчиненного.

«В малом кораблеце с некиим христианином» Никон покинул остров и «поплыша морем к берегу земли». По дороге пережил шторм и едва не погиб. Волна выбросила судно на остров Кий, где путешественники водрузили деревянный крест в благодарность Богу «за избавление от морского потопления». От себя наш герой поклялся возвести на нем «монастырь Крестный». Дождавшись хорошей погоды, Никон с напарником продолжил путь в сторону устья Онеги, а оттуда отправился в Кожеозерскую пустынь. По свидетельству Шушерина, на Анзерском острове патрон прожил три года, в законном браке – десять лет. Сам владыка в жалованной грамоте Кийскому монастырю признался, что от гибели во время шторма спасся в 1639 году. Следовательно, из Москвы Никон ушел в 1635-м или 1636 году, женился в 1625-м или 1626-м, а до Кожеозерской пустыни добрался либо в том же 1639-м, либо уже в 1640 году.

Строения Кожеозерского монастыря. Современный вид

Процитируем Шушерина: «Никон прииде в Кожеозерскую пустынь, и тоя пустыни игумена и братию прося о принятии его. Они же безвкладно в той монастырь не принимаху. Ему же не имеющу что вкладу им дати, отда им и последния от своих трудов две книги: полуустав и каноник. Они же вземше те книги, с собою в той пустыни жити его прияша. В ней же живя он литургисаше, и по малом времени, сжалившися о уединенном пустынном житии, моли настоятеля той пустыни и братию, да отпустят его с их благословением на некий особный остров, во еже бы ему тамо устроя себе келлию и прежде приятное правило удобно было совершати.

Игумен же и братия, зряще на моление его, преклонившеся и из той пустыни с благословением отпусти его. Он же намереннаго своего острова дошед, и на нем келлию своими руками себе устроив, нача жити чином Анзерския пустыни». Иподиакон так деликатен и велеречив, что за красивыми формулировками смысл сообщения почти ускользает. Недаром историки уверены, что самоотречение Никона произвело неизгладимое впечатление на монахов, и те спустя год-полтора единодушно избрали «героя» своим новым игуменом. Однако если очистить подобострастную тираду от изысканной шелухи, то реальные события выглядят несколько иначе. Ученик Елеазара начал пропагандировать среди кожеозерцев порядки, заведенные в Анзерском скиту, и подбивать «братию» к большему аскетизму, что, естественно, мало кому понравилось, особенно руководящему составу. И когда терпение у старожилов иссякло, агитатора просто выпроводили вон, на «особный остров», предоставив ему полную волю в обустройстве на новом месте. Примечательно, что Никону на том острове никто, соблазнившись «чином» анзерским, компанию не составил. Так тот и молился в одиночестве, питаясь рыбой, выловленной собственными руками. К слову, у анзерцев голова о провизии не болела, ибо поставками на остров всего необходимого занимались светские власти по прямому указанию царя.

Глава 2. Кожеозерский игумен

На обороте сто сорок первого листа вкладной книги Кожеозерского монастыря зафиксировано пожертвование «игумена Никона» в размере 45 рублей (двадцать – деньгами и двадцать пять – вещами), внесенное им в монастырскую казну после либо избрания в начальники, либо церемонии, на которой митрополит Новгородский Афоний хиротонисовал его в этом звании. Рядом дата – 7150 год, то есть в период между 1 сентября 1641-го и 31 августа 1642 года. Вспомним, с чем пришел он в обитель, которую возглавил? С двумя рукописными книгами. Ни копейки, ни чего-либо другого ценного при нем не было. На острове Никон тоже обретался нищим и на рыболовстве, разумеется, ничего не скопил. Откуда же у него такая приличная сумма? Ответ очевиден: от богатого спонсора!

Есть точка зрения, что этот спонсор – кожеозерский монах Боголеп, в миру Борис Васильевич Львов, родной младший брат дьяка Посольского приказа Григория Васильевича Львова, дьяка Посольского приказа и учителя русского письма царевича Алексея Михайловича. У данной версии наблюдается существенный изъян. Боголеп Львов, переехавший в кожеозерский Богоявленский монастырь с Соловков на год раньше Никона, щедро одаривший обитель денежно и имущественно, сам претендовал на роль как минимум неофициального главного командира кожеозерцев. Посему содействовать возвышению человека, плохо управляемого извне, он конечно же не мог. А Никон и являлся таким – с независимым характером, способным перечить любому и по любому поводу.

Значит, «избирательную кампанию» отшельника профинансировал кто-то другой. Тот, кто, во-первых, не желал, чтобы монастырем фактически управлял Боголеп Львов, во-вторых, обладал высоким авторитетом среди иноческих братств севера страны. Обнаружить таинственного покровителя несложно. Стоит лишь внимательно рассмотреть экземпляр «Евангелия», который Никон презентовал Новоиерусалимскому монастырю на Истре в 1661 году, и прочитать владельческую надпись прежнего хозяина: «Евангелие старца Александра Булатникова». Весной 1642 года крестный царевича вернулся на Соловки. Вернулся опальным, потерявшим пост троице-сергиевского келаря, потерпевшим поражение в борьбе за контроль над ведущим монастырем государства. Обыграл Булатникова троице-сергиевский казначей Симон Азарьин, близкий друг Боголепа Львова. Похоже, проезд старца по пути к Белому морю мимо кожеозерской обители совпал с кончиной ее игумена Ионы, и отставной келарь просто воспользовался ситуацией, особенно когда узнал, что здесь же по близости, на «особном острове», коротает дни в молитвах ученик преподобного Елеазара некто Никон. Слово Булатникова, даже утратившего прежний высокий статус, весило много. Как мог с ним, хорошо знакомым с самим царем, соперничать младший брат посольского дьяка?! К мнению такой важной персоны монахи прислушивались. Потому, видно, на выборах и отдали предпочтение его кандидату, а не Львова.

Никону просто повезло. Он оказался в нужном месте в нужное время. В эпицентре последнего, арьегардного боя между двумя группировками духовенства, в прошлом примкнувшими к разным придворным политическим партиям. Вообще-то партия имелась одна – антипольская, но расколотая на две фракции. Первая жаждала развязать войну с Речью Посполитой за возвращение Смоленска как можно быстрее. Вторая, наоборот, стремилась отсрочить войну, чтобы подготовиться к ней как следует. «Ястребов» возглавлял отец царя, Федор Никитич Романов, патриарх Филарет, «прагматиков» – друг детства и двоюродный брат царя князь Иван Борисович Черкасский. Сам Михаил Федорович колебался: разделяя точку зрения князя, по собственной воле перечить патриарху не отваживался. Робость преодолевал с помощью матери, старицы Марфы Ивановны. Благо та сочувствовала умеренному крылу патриотов.

Освобожденный из польского плена летом 1619 года, Филарет уже летом 1622-го собирался объявить королю Сигизмунду IV войну. 14 марта юный царь одобрил планы батюшки по мобилизации войск против поляков. Однако через неделю, 26-го числа, дезавуировал свой указ, уведомив всех, что ратники будут направлены на южный кордон, против татар. За спиной осмелевшего монарха стояла, разумеется, мать, с чем разгневанному патриарху пришлось считаться. Опираясь на Марфу Ивановну, князь Черкасский сумел продлить мирную передышку на десять лет. Но в 1632 году Филарет все-таки вынудил сына одобрить вторжение русской армии в Польшу. Чем закончилась двухлетняя битва за Смоленск, известно. Разорительным татарским набегом в район Тулы и Серпухова летом 1633-го, скоропостижной смертью инициатора авантюры патриарха Филарета в октябре, капитуляцией деморализованных, окруженных солдат воеводы Михаила Шеина в феврале 1634 года.

Расхлебывать «кашу», заваренную отцом государя, довелось Ивану Черкасскому. Именно он умудрился заключить с поляками почетный мир, после чего организовал строительство засечных черт на четырех дорогах, по которым татары совершали рейды в русские земли. До кончины в апреле 1642 года князь успел полностью перекрыть два пути – ногайский и изюмский шлях. Два других – муравский и кальмиусский – довольствовались частичным укреплением. Кроме того, Черкасский позаботился о наполнении звонкой монетой царской казны, опустошенной неудачной смоленской войной, и ослаблении межсословных противоречий. А еще приободрил соотечественников блестяще проведенной военной акцией, вошедшей в историю под громким названием «Азовское сидение». Без русских поставок оружия, боеприпасов и провизии, без тысяч русских волонтеров казаки, овладевшие дерзкой атакой Азовом, вряд ли удерживали бы крепость в течение пяти лет (1637–1642).

Церковь в стороне от политических баталий, увы, не осталась. За ускорение нападения на соседнюю страну активно ратовал Дионисий Зобниновский – с февраля 1610 года архимандрит Троице-Сергиевского монастыря. Это он благословил Минина и Пожарского на освобождение Москвы. Это его после Смуты обвинили в ереси, а реабилитировал и очистил от клеветы Филарет. Дионисий доверял патриарху безоговорочно. Между тем управлял архимандрит богатейшей монастырской вотчиной московской державы. Ее огромные средства святейший патрон вполне мог пустить на антипольскую войну. «Прагматикам» надлежало как-то нейтрализовать данную угрозу. Вот Черкасский и решил перебросить из Соловецкой обители в Троице-Сергиевскую Александра Булатникова, поручив иноку ключевую должность келаря, контролирующего расходные статьи монастыря. Михаил Федорович произвел знаковое назначение в мае 1622 года, через полтора месяца после срыва первой попытки втянуть Московское государство в военную авантюру.

Как складывались отношения двух уважаемых старцев, догадаться нетрудно. Плохо! Споры и конфликты следовали один за другим. Причем келарь не стеснялся в способах воздействия на оппонента. Оскорблял, унижал, а то и бил приверженца Филарета. Тем не менее задачу, поставленную перед ним, выполнил. Напрасное истощение монастырской казны предотвратил. В мае 1633 года Дионисий Зобниновский скончался. Но торжествовать Булатникову не стоило. За двадцать лет руководства обителью архимандрит собрал вокруг себя кружок интеллектуалов, с увлечением изучавших антикатолическую книжность Киевской митрополии, этические мировоззрения Иоанна Златоуста и Максима Грека. Одним из молодых членов кружка и был Боголеп Львов. А верховодил в нем его приятель и любимый ученик Дионисия Симон Азарьин. В 1634 году монахи избрали Азарьина казначеем монастыря, и тот не преминул отомстить обидчику учителя. Задействовал все связи и ресурсы, чтобы дискредитировать крестного царевича в глазах и государя, и фактического «диктатора» Московии князя Черкасского. Осуществил задуманное в 1641 году. Булатников угодил под следствие, по итогам которого в январе 1642 года ему пришлось покинуть и пост келаря, и окрестности Москвы. Возвращение домой, на Соловки, совпало с выборами нового игумена в Богоявленском монастыре на Кожеозере, где де-факто заправлял всем Боголеп Львов. Ну разве мог опальный инок не воспользоваться оказией и не попробовать протолкнуть в начальники кожеозерского братства своего ставленника, которого и нашел на «особном острове», недалеко от монастыря. Благо тот оказался из числа учеников Елеазара Анзерского…

Итак, весной или летом 1642 года Никон возглавил Богоявленский монастырь на Кожеозере. Для обители его избрание обернулось благом. Михаил Федорович расстался с Булатниковым неохотно, судя по всему, под давлением извне. Недаром царь в грамоте на имя игумена Соловецкого монастыря Маркелла предписал братии поселить старца в «келье доброй», обеспечить всем необходимым, уважаемого крестного царевича и царевен «покоить» и «чтить». Понятно, что к любому обращению «пенсионера» царская семья прислушивалась. Не этим ли объясняется высочайшая щедрость, излившаяся на Кожеозерский монастырь при игумене Никоне. Он управлял монастырем около четырех лет, при основателе династии и того меньше – три года. Однако за эти три года царь пять раз пожаловал подопечных Никона. Впервые – 14 марта 1643 года. Кожеозерской братии позволили беспошлинно продать в Каргополе и Вологде две тысячи пудов соли. После того и двух месяцев не прошло, как 3 мая государь отдал монастырю Калитинскую деревню с сенными покосами и рыбной ловлей в вечное пользование. 26 марта 1644 года монахи получили на десятилетний оброк «малую сторону реки Онеги». Еще через год, 1 февраля 1645 года, их наградили правом ловли семги в районе деревни Чижиково, а 26 мая того же года – тарханной грамотой на сборные подати с солеварен. Мало того, поощрения по линии государства дополнялись пожертвованиями лично от членов царской фамилии. Михаил Федорович подарил псалтырь и десять рублей, Алексей Михайлович – стопудовый колокол и пятьдесят рублей, Татьяна Михайловна – кипу собственноручно вышитых полотенец и шесть рублей и т. д.

Кому же глухой уголок обязан свалившимся на него благосостоянием? Историки либо обходят эту тему стороной, либо называют братьев Львовых. Однако сомнительно, чтобы высокопоставленный чиновник Посольского приказа имел такой вес в глазах Михаила Федоровича. А вот Булатников, как мы видели выше, подобным весом обладал. И, кстати, не пообещал ли он инокам добиться для них выше означенных льгот и привилегий за избрание игуменом непризнанного ими выходца из анзерской монашеской братии? Не в протекции ли старца Александра кроется секрет успеха Никона в должности кожеозерского игумена?

Как относился Боголеп Львов к счастливому сопернику, понятно. С едва скрываемой неприязнью и завистью. Но на первых порах, зная о силе Булатникова, вынужденно помалкивал. Впрочем, вскоре младший брат Григория Львова, похоже, воспрял духом. Возникла идея, как, не ссорясь ни с кем, избавиться от протеже влиятельного старца. Среди записей вкладной книги Кожеозерского монастыря о пожертвованиях в монастырскую казну Г. В. Львова сохранилась одна, крайне интересная. Приведем ее: «Да во 153-м году, что были занеты в кабалу денег сто рублев (а занял те денги игумен Никон, как был на Москве) и во 154-м, как был брат ево родной старец Боголеп Лвов на Москве, и те денги заемныя Григорей Васильевич дал вкладом в монастырь по себе и по своих родителех. А кабала, что была на игумена Никона, и он ту кабалу в тех заемных денгах выдал».

В 7153-м, то есть до 1 сентября 1645 года. В 7154-м означает между 1 сентября 1645-го и 1 сентября 1646 года. Никон приезжал в Москву, скорее всего, еще при Михаиле Федоровиче и, судя по цитате, уехал из столицы должником братьев Львовых. Смысл происшедшего очевиден. Сто рублей – деньги великие, и Никон едва ли способен, не залезая в монастырскую кубышку, наскребсти ту же сумму для отдачи в срок. Ему грозила кабала вплоть до холопства, а спасение сулил… взаимовыгодный обмен: он покинет монастырь; Львовы простят ему долг. Полагаю, Никон добровольно пошел на эту сделку, чтобы осуществить какой-то важный проект, на который денег не хватало.

Однако менее чем через год случилось что-то, побудившее Львовых долг простить, а «кабальные» сто рублей переквалифицировать во вкладные, подаренные монастырю. Причину подобной метаморфозы помогают понять, во-первых, переезд Никона к лету 1646-го с Кожеозера в Москву, во-вторых, политическая ситуация в самой Москве. Четыре года благополучного игуменства увенчало успешное завершение тяжбы с крестьянином, захватившим в Каргополе двор, принадлежавший кожеозерцам. В марте 1646 года Алексей Михайлович вынес приговор в пользу монастырского братства. Тогда же имя Никона в монастырских бумагах было упомянуто в последний раз.