Текст книги "Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем"

При задержании у меня забрали паспорт, и мне предложили проехать с двумя вооруженными сотрудниками в главный офис следственного комитета на Техническом переулке. Я тут же связался с посольством Германии в Москве и юридической службой Юкоса. В следственном комитете меня встретила следователь Татьяна Русанова, которая мне объяснила, что поскольку я буду допрашиваться как свидетель, то у меня нет права на адвоката или на встречу с представителем моего посольства. Русанова посоветовала мне не нанимать адвокатов Юкоса. Как я потом выяснил, представителю посольства в следственном комитете все время давали неправильные сведения о моем местонахождении. Ни адвокат, вызванный для меня Юкосом, ни представитель посольства так и не смогли пройти на встречу со мной и ждали меня на улице.

Все вопросы, которые мне задавала следователь Татьяна Русанова, были на тему того, могу ли я подтвердить, что Михаил Ходорковский похитил большую сумму денег. Русанова показывала мне заготовленные ответы на свои вопросы и просила меня подтвердить написанное. Например, Русанова попросила подтвердить, что Ходорковский украл несколько миллиардов долларов. После нескольких часов допроса она опять попросила подтвердить, что Ходорковский украл миллиарды.

Через 1,5–2 часа допроса я спросил Русанову, могу ли я уйти. Она сказала, что должна пойти спросить у своего начальника. Вернувшись, она сказала, что начальник Хатыпов не удовлетворен моими ответами и отпустить меня они не могут. Я еще раз попытался объяснить Русановой, что повода для ее предположений о том, что Ходорковский украл миллиарды, нет и не может быть и что если она не понимает меня, то надо пригласить переводчика. Однако она сказала, что я все понимаю и говорю по-русски достаточно хорошо, чтобы обойтись при допросе без переводчика.

…После 8 часов допроса Русанова объявила мне, что на сегодня я свободен и при необходимости они со мной свяжутся. Во время допроса Русанова мне не раз напоминала, что пока меня допрашивали не как подозреваемого, а только лишь как свидетеля. Ее слова я воспринимал как явную угрозу моего ареста в случае отказа от дачи показаний, которых она от меня упорно добивалась.

На следующий день я поехал в Посольство Германии в Москве. Там мне сказали, что МИД Германии направил в МИД России телеграмму с протестом о моем незаконном задержании.

На следующий день после моего незаконного задержания, при прохождении контроля в аэропорту Шереметьево, меня в очередной раз задержали и сказали, что я не могу вылететь из Москвы. Я опоздал на самолет. Через 1,5 часа после этого ко мне вышел мужчина в белой парадной рубашке с погонами и отдал мне мои документы. При этом он намекнул, чтобы я еще подумал, приезжать мне в Россию обратно или нет. После этого случая я принял решение не возвращаться в Россию».

А теперь о том, как развивались события в Хамовническом суде.

Заранее готовясь к представлению доказательств стороной защиты, мы обсуждали как между собой, так и с нашими подзащитными, кого из свидетелей целесообразно пригласить в Хамовнический суд. По поводу Франка двух мнений не было, тем более что в нашем распоряжении уже был протокол его опроса адвокатом. Координаты для связи в Германии были известны, и поэтому я направил ему такое письмо:

«Уважаемый господин Ригер!

Я пишу Вам по поручению Михаила Борисовича и Платона Леонидовича.

В первую очередь они просили передать большую благодарность за те сведения и оценки, которые Вы изложили в протоколе адвокатского опроса.

Как Вы, вероятно, знаете, целый ряд бывших сотрудников ЮКОСа подтвердили свою готовность прибыть на суд и дать показания в защиту Ходорковского М.Б. и Лебедева П.Л. Они рассчитывают, что этим будет оказана неоценимая помощь в деле установления истины и восстановления справедливости.

Поэтому, если Вы сочтете для себя возможным дать свидетельские показания, это, вероятно, наряду с иными представляемыми доказательствами невиновности, сыграет свою положительную роль при вынесении судом итогового решения по делу.

С уважением, адвокат К.Е. Рыбкин, 2 мая 2010 года».

Предварительное согласие было получено, и 20 мая 2010 года на процессе прозвучало ходатайство о вызове Франка Ригера. Участникам разбирательства были сообщены должности, которые тот занимал в ЮКОСе, и выполнявшиеся им там обязанности. Защита доводила до сведения суда, что Ригер относится к категории лиц, кому известны существенные обстоятельства, имеющие значение для расследования и разрешения рассматривающегося уголовного дела, в связи с чем он должен быть вызван для дачи свидетельских показаний. Для этого мы просили направить ему повестку как официальный документ, подтверждающий приглашение со стороны суда.

К ходатайству в качестве его дополнительного обоснования был приложен протокол адвокатского опроса Франка Ригера, где в одном из последних пунктов содержалось следующее заявление: «Я готов давать показания в Хамовническом суде по делу Ходорковского и Лебедева посредством видеоконференции, а также если будет направлен запрос о моем допросе по месту нахождения в Германии. Приехать лично в Москву для дачи показаний я готов, если президент Медведев гарантирует мою личную безопасность во время моего пребывания в России».

Поясню, что в отечественном судопроизводстве нет практики допроса лиц, пребывающих за пределами России, по видеоконференц-связи. И хотя, исходя из известного юристам принципа процессуальной аналогии[80]80
  Видеоконференц-связь у нас была дозволена законом и получила распространение для обеспечения участия осужденных к лишению свободы в кассационном и надзорном производстве. Следующим шагом стало разрешение судам таким способом производить допросы свидетелей при рассмотрении дела в первой инстанции. Но статья 278-1 УПК РФ (Особенности допроса свидетеля путем использования систем видеоконференц-связи) была принята только в марте 2011 года.


[Закрыть], суд теоретически мог бы провести подобный новаторский эксперимент, рассчитывать на это всерьез не приходилось.

Более приближенным к реальности являлся вариант приезда Ригера в Москву, но ему хотелось иметь гарантии безопасности. Помимо того что он был весьма осведомленным человеком и не один год работал на ответственных должностях в ЮКОСе, еще и в обвинительном заключении его имя встречалось несколько раз, причем в формулировках, допускающих различные двусмысленности. Например, говорилось, что он в числе двух других сотрудников компании на свою должность «был назначен Ходорковским и членами организованной группы».

Поэтому по совету своего немецкого адвоката Ригер условием для приезда в Москву считал наличие у него официально полученной судебной повестки. Иммунитет в этом случае обеспечивала статья 456 УПК РФ, где говорится, что свидетель, находящийся за пределами территории Российской Федерации, может быть с его согласия вызван должностным лицом, в производстве которого находится уголовное дело, для производства процессуальных действий на территории Российской Федерации. Здесь главное, что часть третья той же нормы гласит, что явившееся таким образом лицо не может быть на территории Российской Федерации привлечено в качестве обвиняемого, взято под стражу или подвергнуто другим ограничениям личной свободы за деяния или на основании приговоров, имевшие место до пересечения им Государственной границы Российской Федерации.

Естественно, защитники Михаила Ходорковского и Платона Лебедева поддерживали связь с Франком Ригером, знали об условиях его согласия на выезд и пытались добиться от суда направления повестки прямо на адрес свидетеля, чтобы он получил ее как можно быстрее.

Однако в ходе рассмотрения заявленного ходатайства прокуроры проявили бдительность и напомнили присутствующим, что указываемая защитой норма УПК отсылает к другой статье кодекса, и из нее следует, что вызов из-за границы должен осуществляться исключительно через Министерство юстиции РФ.

С этой оговоркой судья Виктор Данилкин удовлетворил ходатайство защиты.

Процесс шел своим чередом, закончился май, истек июнь, завершался июль, мы ждали приезда Франка в Москву, а он все еще находился дома в Берлине, хотя при этом рвался в бой, но вооруженный судебной повесткой.

Устав проверять свой почтовый ящик, 28 июля 2010 года отчаявшийся Ригер отправил факсом рукописное обращение в Хамовнический суд на имя Виктора Данилкина. Претендент в свидетели защиты писал, что из средств массовой информации узнал о вызове его Данилкиным повесткой в суд для дачи показаний в качестве свидетеля. «Поскольку с момента опубликования этой информации прошло около двух месяцев и я повестки до сих пор не получил, – делился своим огорчением Ригер, – я обратился в Министерство иностранных дел ФРГ и Министерство юстиции ФРГ, и там мне сказали, что по дипломатическим каналам пока повестка на мое имя не поступала». Напоминая, что он по-прежнему ждет повестку и заручился поддержкой указанных министерств Германии, Ригер просил председательствующего по делу рассмотреть также возможности допроса его в качестве свидетеля на территории ФРГ или допроса с использованием прямой видеотрансляции с постановкой перед ним вопросов от всех участников процесса.

«Ваша честь, – просил быть услышанным немецкий гражданин российского судью, – хотел еще раз выразить свою позицию, что я считаю своей обязанностью дать свидетельские показания в этом процессе и надеюсь, что Вы будете иметь возможность организовать все необходимые условия для того, чтобы это обеспечить. В моей стране очень внимательно следят за процессом, и мне думается, что было бы очень полезно и конструктивно удовлетворить мои просьбы».

Однако ничего не менялось, повестка как в воду канула, и уже где-то ближе к завершению судебного следствия я спросил Данилкина, как обстоит дело с вызовом Ригера через наше Министерство юстиции. «Не знаю, – пожал он плечами, – я всё отправил, молчат». Тогда я сам стал забрасывать адвокатскими запросами Минюст. Там долго упирались, играя в тянучку, требовали дополнительного подтверждения моих полномочий, не находили присланных мною ранее документов, но все же с очередного захода пришел ответ по существу спрашиваемого. Уже был вынесен обвинительный приговор, когда наконец заместитель директора Департамента международного права и сотрудничества Валерий Лысак сообщил письмом № 06-49353 от 17 июля 2011 года: «В Министерстве юстиции Российской Федерации рассмотрено Ваше обращение по вопросу предоставления информации относительно поручения Хамовнического районного суда г. Москвы по уголовному делу о вручении судебных документов (повестки о вызове в суд) Франку Ригеру, проживающему на территории Федеративной Республики Германия. При проверке базы данных входящих документов не установлено поступление в Минюст России судебного поручения Хамовнического районного суда г. Москвы в отношении Франка Ригера».

Ну что тут можно сказать? Разве что перефразировать фразу из известного фильма: да здравствует наш суд, самый честный суд в мире!

Р. S. Кстати, этот «честный» суд в приговоре записал, что не поверил свидетелю Косьюшко-Моризе, поскольку тот, «будучи членом совета директоров ОАО “НК „ЮКОС“”, является заинтересованным лицом», а показания Стивена Уилсона «основаны на неполной его информированности об установленных материалами дела обстоятельствах, а также его заинтересованностью в даче показаний в пользу подсудимых». Последняя часть фразы очень наглядна, из нее следует инквизиторская логика суда: истину возможно постичь только в случае трактовки фактов в пользу обвинения.

§ 5. Специальные знания: эксперты и специалисты по разные стороны баррикад

«Одни эксперты считали, что ведьмы действительно садятся на метлу и летят, а другие доказывали, что полет совершает лишь душа ведьмы, в то время как ее тело остается дома».

Самые громкие судебные процессы (М., 2010).

К числу доказательств по уголовному делу, в основе которых лежит применение специальных знаний, закон относит показания и заключения экспертов и специалистов. В этой связи следует дать еще одно разъяснение для лучшего понимания встречающихся на практике проблем с использованием специальных знаний, проявившихся в полную меру по делам Михаила Ходорковского и Платона Лебедева.

Эксперты. Профессиональные эксперты сосредоточены либо в ведомственных государственных учреждениях систем МВД, ФСБ, Минюста, либо трудятся в негосударственных экспертных учреждениях. По общему правилу речь идет о тех людях, кто проводит наиболее распространенные виды экспертиз, наиболее востребованные судопроизводством: криминалистические, экономические, судебно-медицинские, автотехнические и т. д. При этом ничто не мешает, например, следователю, убедившись в надлежащей квалификации многоопытного бухгалтера, экономиста или аудитора, не имеющего отношения к судебно-экспертной деятельности, поручить ему проведение бухгалтерской экспертизы, поставив на разрешение вопросы, традиционно относящиеся к ее сфере.

Государственные экспертные учреждения хороши тем, что состоящие в их штатах сотрудники обязаны использовать утвержденные ведомственными или межведомственными методическими советами экспертные методики, а сами эксперты – иметь аттестацию и получать право на проведение определенных видов экспертиз в экспертно-квалификационных комиссиях. К тому же существующий в таких учреждениях контроль не позволяет выпустить в свет очевидную халтуру, поскольку установлено за правило проверять подготавливаемые заключения, в некоторых экспертных организациях – путем их обсуждения коллективом соответствующего отдела или лаборатории, в экспертных заведениях системы МВД РФ – посредством планового рецензирования экспертиз.

По этой причине недобросовестные следователи стремятся найти экспертов на стороне, что позволяет представлять затем в суд недоброкачественные разработки, по недоразумению именуемые экспертизами. И в случае чаще всего встречающегося некритического отношения суда к таким «доказательствам» именно они ложатся затем в основу обвинительного приговора.

Вспоминаю, как однажды я привез в одну из минюстовских лабораторий судебно-экономических экспертиз заключение, изготовленное некой «внештатной» экспертессой. Руководитель лаборатории, перелистав пару десятков страниц и опытным взглядом просмотрев содержимое, сказал только одно: «Какая чушь!» Я было обрадовался, но на свое предложение подготовить письменную рецензию получил отказ. «Вот если суд нам поручит повторную экспертизу, тогда мы сможем что-то сделать» – таков был ответ.

Парадокс ситуации состоял в том, что означенная экспертесса не один год состояла в штате той самой лаборатории, но данное заключение подготовила для следственных органов как «внештатный эксперт» якобы в свое свободное время, тем самым избежав надлежащего контроля за созданным ею сомнительным произведением. Которое, кстати, без малейших сомнений принял потом суд, несмотря на разгромные доводы приглашенного защитой специалиста. «У суда нет оснований сомневаться в выводах эксперта», – говорилось в обвинительном приговоре, хотя сам эксперт неоднократно игнорировал судебные повестки и предстать перед подсудимым и его адвокатами не пожелал.

Этот пример, к сожалению характерный для современного состояния судебной практики, как нельзя лучше подходит для того, чтобы перейти непосредственно к рассмотрению ситуаций, встретившихся по анализируемым делам.

Для начала следует заметить, что следователи не опустились до того, чтобы привлечь в качестве экспертов очевидных дилетантов или проходимцев, как это порой бывает[81]81
  Автору известен случай, когда в судебном заседании по гражданскому делу встал вопрос о необходимости выяснения давности изготовления документа. Нашелся эксперт, готовый дать на него ответ на основании якобы разработанной им методики исследования состояния красителей, которыми исполнены записи. Но перед направлением документа на экспертизу ответчик с согласия судьи поставил на нем свою роспись. Не знавший об этом «эксперт» через какое-то время представил в суд свое заключение, гласившее: с достоверностью установлено, что рукописные записи, включая роспись, исполнены в одно время, ориентировочно полтора года назад.
  В другой ситуации, описанной в юридической литературе, проводя экспертизу большого количества изданий, посвященных мусульманской тематике, эксперт без каких-либо пояснений «чохом» отнес к числу экстремистских материалов «Календарь чемпионата по футболу среди мечетей г. Казани».


[Закрыть]. Более того, в ряде случаев квалификация привлеченных лиц не вызывала сомнения, и это могло привести к тому, что в суде они стали бы давать показания, идущие на пользу защите. Так, кстати, случилось однажды, когда прокуратура решила пригласить экспертов, делавших оценку ценных бумаг по эпизоду хищения акций дочерних предприятий ОАО «Восточная нефтяная компания». Единственный «выпущенный на сцену» из нескольких явившихся экспертов, отвечая на вопросы Платона Лебедева, вынужден был признать, что на момент производимой экспертной оценки акций ни рыночной оценки, ни биржевой котировки их не существовало. Одного этого признания было бы достаточно объективному суду, чтобы исключить из обвинения данный эпизод и оправдать по нему подсудимых.

Вероятнее всего, что именно по причине опасности признания очевидных, но не устраивающих сторону обвинения истин настоящими профессионалами ни до, ни после описанного случая мы не увидели в Мещанском и Хамовническом судах привлекавшихся следствием экспертов, чьи заключения были использованы в приговорах как доказательства виновности Ходорковского и Лебедева.

Для того чтобы создавать доказательственную базу путем вовлечения в рамки расследования носителей специальных знаний, следователи пошли довольно простым путем. Дело в том, что эксперт в своей работе некоторым родом связан границами вопросов, поставленных перед ним следователем, представленными для исследования материалами и, если таковые имеются, установочными данными. Поэтому он, исходя из своей экспертной специальности, должен четко ответить на вопрос следователя, будучи не вправе подвергать сомнению исходную информацию, а тем более возможность существования в природе явления с такими параметрами, которые могут у него получиться в результате проведенных экспериментов, наблюдений или расчетов.

Попросту говоря, если следователь в постановлении о назначении экспертизы пишет: мною установлено, что обвиняемый может в день прокопать 20 погонных метров, а затем ставит вопрос – сколько дней тому нужно, чтобы таким образом прорыть туннель от Бомбея до Лондона, то эксперт в силу своих полномочий обязан произвести расчеты и дать ответ, нимало не заботясь тем, а возможно ли подобное в реальности. А затем, как нетрудно догадаться, в судебном приговоре мы наблюдаем ссылку на соответствующее «доказательство»: вина подсудимого N. подтверждается экспертным заключением, в квалификации эксперта и правильности его выводов нет оснований сомневаться. Согласно определению, встречающемуся сейчас в специальной литературе, таким образом имеет место под видом экспертизы представление технического расчета версии следствия.

Применительно к эпизоду с обвинением Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в хищении нефти у нефтедобывающих предприятий ЮКОСа бомбейско-лондонский вариант экспортирования был заложен в нескольких вариациях вопросов, заданных следствием в таких формулировках: «Какое количество нефти было приобретено в период 1998–2000 гг. у компаний ОАО “Юганскнефтегаз”, ОАО “Томскнефть” и ОАО “Самаранефтегаз” компаниями ОАО “НК "ЮКОС"”… и другими компаниями и какова была рыночная стоимость данной нефти по мировым ценам нефти марки “Ural’s” (Mediterranean) и “Ural’s” (Rotterdam) по минимальным котировкам за день, существовавшим на тот период?» В иной редакции аналогичный подход был реализован применительно к периоду 2001–2003 годов установкой экспертов на выяснение, какую дополнительную прибыль от реализации нефти на экспорт получили бы ОАО «Юганскнефтегаз», ОАО «Самаранефтегаз», ОАО «Томскнефть», если бы нефть реализовывалась ими самостоятельно?

Абсурдность постановки перед экспертами таких вопросов связана с тем, что к нефти, добываемой российскими компаниями на внутреннем рынке, было предложено руками экспертов применить «мировые» цены Средиземноморского региона, к тому же без учета, была ли реально эта нефть действительно туда доставлена. Другая сторона той же проблемы состоит в том, что в ходе экспертизы предлагалось обсчитать всю добывавшуюся ЮКОСом нефть, хотя отправить такой объем на экспорт невозможно физически. Именно этот антинаучный подход позволил в обвинении привести невероятные цифры совершенного «хищения» по количеству и стоимости нефти.

Такого рода жесткие исходные установки следствия помогли сыграть плохую службу экспертам, что однажды и произошло по причине предоставления для изучения им сводных, а не первичных отчетных документов. Эксперты Экспертно-криминалистического центра ГУВД Московской области, увлекшись на основе полученного задания определением «рыночной стоимости» нефти, добывавшейся дочерними предприятиями ЮКОСа, вполне удовлетворились переданными им следствием реестрами операций по закупкам материальных ценностей, никак не озаботясь получением в свое распоряжение более важных для данного исследования документов, а именно актов приема-передачи нефти. Поэтому эксперты и не знали, что в сводных реестрах, которые они взялись анализировать, речь идет вовсе не о нефти, а о нефтесодержащей жидкости – сырье, подлежавшем доведению до товарного качества, соответствующего ГОСТу. В итоге у них вышло, что в 1999 году ОАО «Томскнефть» добыло, а «НК “ЮКОС”» у него купила (в понимании прокуроров – украла, в лице Ходорковского и Лебедева) 29 млн тонн нефти, хотя на самом деле максимальный объем годовой добычи у этого предприятия был не более 11 млн тонн. Результатом такого вольного обращения с хозяйственными документами стало сначала в обвинительном заключении, а потом и в приговоре суда существенное превышение количества вмененной в вину Ходорковскому и Лебедеву «украденной» нефти над реально добывавшейся ЮКОСом. Стоит ли удивляться, что когда на допросы в Хамовнический суд начали приходить свидетели из числа бывших и действующих работников «Томскнефти», у них глаза округлялись от озвученной цифры размера «похищенного» на их родном предприятии. Экс-глава этой нефтедобывающей организации Леонид Филимонов в судебном заседании 27 июля 2010 года на вопрос Платона Лебедева: «А могло такое быть, чтобы “Томскнефть” добыла в 1999 году 30 млн тонн нефти?», крайне удивленный, ответил: «Конечно нет! Даже если бы мы перевернули ось земную…»

Чтобы иметь представление о том, каковы размеры приведенного экспертно-следственного головотяпства, приведу расчеты защиты, согласно которым получилось, что всего за 1999–2000 гг. Ходорковскому и Лебедеву было вменено хищение 21 123 667 тонн воды, оцененных в 2,7 млрд долларов США по «рыночным ценам» на нефть. Стоит ли удивляться, что после таких одиозных «ляпов» эксперты не сильно стремились предстать в суде перед подсудимыми и их защитниками, прекрасно понимая, что им придется несладко. Особое упорство в этом продемонстрировали некие внештатные эксперты Елоян и Куприянов, кого, судя по частоте встречаемости их фамилий по различным направлениям «дела ЮКОСа», для того и привлекла Генеральная прокуратура РФ, чтобы они создали видимость экспертной основы выдвигаемых следствием обвинений. В первом уголовном деле против Ходорковского и Лебедева ими были исполнены две названные «комиссионными бухгалтерскими» экспертизы по личным налогам наших доверителей, одна, обозначенная как экономическо-техническая (изучалось движение акций ОАО «Апатит»), еще одна – комплексная бухгалтерско-экономическая, определявшая объем изменений чистой прибыли при продаже продукции без посредников. Во втором деле этот рекорд был побит, и дуэт экспертов исполнил шесть экспертиз. Причем эти «многопрофильные» умельцы брались едва ли не за любые поручения, нимало не смущаясь тем, что названия поименованных в выданных им постановлениях следователей экспертных исследований (наверняка придуманные самими «экспертами»), за которые они столь резво взялись, отсутствуют в перечнях официально утверждаемых родов и видов судебных экспертиз, как то: «информационно-бухгалтерская», «финансово-техническая», «комиссионная информационно-аналитическая (техническая)», «бухгалтерско-экономическая». На самом деле класс экономических экспертиз включает в себя такие виды, как бухгалтерские и финансово-экономические экспертизы[82]82
  «Перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно-экспертных учреждениях Министерства юстиции РФ» (Приложение к приказу МЮ РФ от 14 мая 2003 г. № 144). Иногда здесь же выделяют инженерно-экономическую и товароведческие экспертизы. См.: Комментарий к федеральному закону «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации». М., 2002. С.122. В ведущем экспертном учреждении органов внутренних дел – Экспертно-криминалистическом центре МВД РФ в управлении экономических экспертиз проводятся бухгалтерские, финансово-кредитные и финансовоаналитические экспертизы.


[Закрыть]. Очевидно, что не знающие элементарной классификации судебных экспертиз люди, выдумывающие для них какие-то несусветные названия, мало разбираются в предмете исследования и существующих экспертных методиках. Думается, что как раз о таких персонах обобщающие судебно-следственную практику научные работники пишут: «Имеются многочисленные примеры создания “экспертных” бригад из лиц, которые ни по своему образованию, ни по занимаемой должности, ни по научным интересам не связаны с предметом экспертного исследования. Эти бригады пользуются большой популярностью у органов расследования, и часто именно их привлекают по “громким делам” в качестве экспертов в Москве и других крупных городах»[83]83
  Паничева А. Опасность лженаучных заключений // Новая адвокатская газета, 2012, № 1.


[Закрыть].

Совершенно естественно, что к обозначенным многостаночникам у стороны защиты появилось довольно много вопросов как по поводу существа применявшихся ими методик, так и конкретных путей, приведших их к обозначенным в заключениях выводам. И это не удивительно, поскольку, к примеру, изучение экспертизы, использованной следствием по первому делу для обвинений в неуплате личных налогов Лебедевым, показало значительное число расхождений между документами из дела и цифровыми данными экспертизы при отсутствии в заключении Елояна и Куприянова каких-либо пояснений по этому поводу. Ни одна цифра, отражающая банковские платежи в мемориальных ордерах и свифтовых сообщениях, не совпадала с теми данными, которые использовали эксперты для своих расчетов. И в случае подсчета указанными экспертами чистой прибыли от реализации апатитового концентрата анализ защиты выявил не менее грубые ошибки: двойной подсчет выручки (дало приписку свыше 500 млн рублей); применение неверных цен (приписка еще 150 млн рублей); разный подход к учету выручки (плюс 120 млн рублей); смешивание условий экспортных поставок (по железной дороге и через порт).

В этих и в других подобных случаях фактологические и методологические искажения и ошибки экспертиз могли и должны были быть исследованы в судебных заседаниях со всей тщательностью, прежде всего в ходе допроса экспертов. Однако Мещанский суд беспричинно и немотивированно трижды отказывал в удовлетворении ходатайств защиты о вызове Елояна и Куприянова. Подозреваю, что такая неявка была запрограммирована заранее, поскольку в обвинительных заключениях по ранее раздельным делам Ходорковского и Лебедева вообще не удалось обнаружить традиционного раздела, посвященного экспертам. Не явились они и в Хамовнический суд.

Очень соблазнительно было бы для защиты увидеть и тех экспертов, кто предоставлял следствию свои выводы для обоснования хищения всей нефти у ЮКОСа. Подготовленные для них вопросы не скрывались и были озвучены в суде 14 сентября 2010 года:

– Были ли следствием представлены документы, достаточные для производства запрашиваемой экспертизы?

– Каким образом мог быть применен метод сверки при отсутствии документов организаций-поставщиков?

– Каким образом мировые цены подлежат применению при исследовании сделок купли-продажи нефти внутри России между резидентами России?

– Являются ли выводы, сделанные в заключениях категорическими или носят предположительный характер?

Однако и в этом ходатайстве о приглашении экспертов судьей Виктором Данилкиным было отказано. Видимо, он понимал, как нелегко им придется в случае явки.

Специалисты. Уже имея определенный опыт безоговорочного доверия обвинительно-ориентированных судов ко всему, что облечено в форму представленных следствием экспертных заключений, защита, помимо подготовки мотивированных ходатайств об исключении таких экспертиз как недопустимых доказательств, одним из важных направлений своей деятельности избрала работу со специалистами, чьи заключения и показания были призваны опровергнуть логику и выводы стороны обвинения.

Схематично взаимодействие со специалистами выглядело следующим образом. Из числа лиц, с кем уже ранее сталкивался в процессе своей деятельности адвокат, либо по рекомендациям коллег выбирался человек с богатым профессиональным опытом и знаниями. Как вариант, наше обращение поступало в негосударственную экспертную организацию, и ее руководство подбирало специалистов для предстоящей работы. Затем им передавались копии материалов из уголовного дела в объеме, необходимом для исследования и формулирования выводов.

Естественно, что использование помощи специалистов предполагало периодическое общение с адвокатами, заключавшееся в постановке и уточнении заданных вопросов, передаче при необходимости дополнительных материалов, обсуждении проекта заключения. Вопреки предположениям, излагавшимся прокурорами на судах при оценке заключений специалистов и их показаний, указанные встречи и обсуждения никак не имели своей целью навязывание исполнителям воли адвокатов. Речь шла о надлежащем оформлении письменных заключений, приобщении иллюстративных материалов, ссылках на справочные данные, подготовке документов для подтверждения квалификации.

Тем специалистам, кто ранее не выступал в российских судах, нужно было объяснить существующие правила поведения и дачи показаний. Были и объективные сложности с привлеченными защитой иностранцами, привыкшими подготавливаемые ими аналитические материалы облекать в форму привычной для них «презентации», что давало безусловный эффект наглядности, но не всегда вписывалось в обязательный для ведения в судах письменный протокол судебного заседания. Другая тяга иностранных обладателей специальных знаний заключалась в выходе за рамки предоставленных им материалов уголовного дела и попытках найти недостающую информацию самостоятельно, например, в специальной литературе или газетных публикациях. Сам по себе этот метод не являлся ущербным, уязвимость заключалась в его избыточном применении.

Думаю, что из сказанного становится понятным, что попытки упрекнуть специалистов в контактах с защитниками и тем самым поставить под сомнение объективность сделанных ими выводов являются следствием дилетантского подхода и элементарного непонимания сущности использования адвокатами специальных знаний в форме привлечения специалистов. Нам, например, и в первом, и во втором процессах и в голову не приходило попытаться опорочить заключения многократно использованных следствием экспертов Елояна и Куприянова по причине того, что они в процессе работы встречались со следователями. Что совершенно естественно, да и как могло быть иначе, если кабинет для работы этих экспертов находился в самом здании Главного следственного управления в Техническом переулке.

В тактическом плане привлечение группы специалистов стороной защиты преследовало цель обеспечить эффект неоднократного повторения в стенах суда одной и той же истины: обвинение несостоятельно, положенные в его основу «доказательства» порочны и таковыми не являются. «Говорящие головы» специалистов были призваны раз за разом доводить до суда (если хотите, вдалбливать) свое мнение, отличное от следственно-прокурорской позиции. Когда то же делается адвокатами, то и воспринимаются их слова соответственно, как излагаемые заинтересованными лицами. Когда же в унисон говорят и адвокат, и высококвалифицированный специалист, плюс подтверждение сказанному находится в документах из дела, а зачастую и в показания свидетелей – впечатление это оказывает совсем другое.