Текст книги "Фома Верующий"

III

– Ну что ж ты за недоделанный такой! Выворачивай колеса!

Командир мотострелковой роты спрыгнул с брони БТР. Водитель не справляется и машина на извилистой дороге между холмами скользит по снегу в кювет. Чумазые механики – «мазута» – все спешат на помощь. Колонна останавливается. Они с пару минут обсуждают, как вытянуть бедолагу. Потом цепляют трос, буксируют и вот уже «коробочка» снова на обледенелой грунтовке.

– Осторожнее, – передает по рации командир пехотинцев. – Соблюдайте скоростное ограничение, лучше медленнее, но дальше. В городе по команде наоборот выйдем на скорость.

Сегодня мы едем в Ханкалу. За нами идут тыловые КамАЗы. Эти будут под завязку грузиться продуктами, потом тянутся четыре бензовоза за горючкой. Замыкают колонну коробочки. Периодически останавливаемся, чтобы саперы прощупали маршрут. Я включаю систему радиопомех. «Пелена» выдает в эфир белый шум, радиостанции замолкают. Сейчас колонна лишается ушей, блокируются все радиосигналы в радиусе 600 метров, но для саперов – это зона безопасности. Обычные находки – артиллерийский снаряд с вывернутым взрывателем, вместо него затычка из пластита, электродетонатор с проводами и рация с функцией набора номера или мобильник. Вообще, фокусов много. На прошлой неделе в инженерном дозоре молодой боец увидел на дороге запечатанную пачку дорогих сигарет. Чуть не схватил, старшие дали вовремя по рукам. Тихонько расчистили землю вокруг, обнаружили провод от противотанковой управляемой ракеты. Отличный проводник: тонкий как волос, очень прочный, но вместе с тем – это обычная двужилка. Саперы решают сложную задачу, но быстро приходят к выводу, что для существенного урона объема взрывчатки с пачку недостаточно, хоть ты всю ее пластитом забей, да и оболочки, считай, нет. Значит, остается одно – в пачке должно быть устройство для замыкания электроцепи. Башкир Фидан по прозвищу Бабай перекусывает провод, потом отходит на 30 метров, раскручивает на веревке и кидает к пачке саперную «кошку», похожую на абордажный крюк. Потом распечатывает свою добычу и вытаскивает стеклянную запаянную трубку с двумя контактами. Она похожа на металлический стержень, внутри ртуть. Немного смести пачку, и взрыв последует в следующие доли секунды. Молодого начинает бить нервная дрожь. До него доходит и смысл задумки, и возможные последствия. Бабай щурит глаза и говорит, по-башкирски съедая некоторые гласные:

– Учись, молодой, пока я тут, и не ссы, мне в первом выходе тоже чуть голову не оторвало. Не проверили крышу навеса, а под него мазута коробочки загнала. Так рвануло, что одна БМП в клочья, от одного бойца половина тела осталась, от другого вообще – только запчасти нашли. Мне через месяц домой уже, а ты запомни – ничего не трогай вообще на дороге, даже камни. Лучше запоминай, как лежат. Ничего, малой, научишься быстро. А сегодня в роте покачаешься немного, чтобы лучше доходило. Усек?

Молодой согласен на всё. Бабай только что спас его от смерти. Башкир не унимается:

– Ты пойми, хер с тобой, шайтан, мамку только твою жалко, ты пацанов с собой утащишь. Вот что главное, врубайся, душара.

А врубаться ему еще долгими днями и километрами. У бригады два инженерных маршрута. С т-образного перекрестка дозоры идут по шоссе в разные стороны, общая группа делится на две части и два позывных. Налево – «Бамбук», направо – «Апельсин». Потому так и говорят: я сегодня «на бамбук» или сегодня «апельсиним». У нас за каждым маршрутом закреплена своя станция. Чтобы отличать, где какая, на помойке кто-то из наших нашел пластмассовый оранжевый мячик и надел его на антенну.

Наша колонна уже подходит к окраине города, дальше трасса – это зона ответственности саперов из Ханкалы, они щупают ее ежедневно. Здесь нас должны сопроводить вертушки. У меня с собой авиационная станция. Включаю коротковолновку и сразу выхватываю кусок переговоров: газотурбинный фон и голос пилота «прошел балюстраду, видишь ленту?». Начинаю вызывать небо: «Крыло, я Колхоз, квадрат восемь по улитке четыре». Небо откликается: «Подходим, ребята, вижу вашу «ленточку». Вот уже гул двигателей и свист лопастей нарастает. Появляется пара «двадцатьчетверок», или просто «крокодилов». Они проходят над колонной и закладывают боевой разворот, отстреливая тепловые ловушки. Становится спокойнее.

Вертушки сопровождают нас до поворота на Ханкалу, потом превращаются в две стрекозы на горизонте и растворяются далеко в дымке. Виден палаточный город. По обе стороны дороги – сплошная грязная жижа. Нам нужно свернуть в «отстойник» – небольшой пятак для парковки техники. Рядом пустые палатки с нарами, под которыми предыдущие постояльцы забыли гору мусора. Снуют крысы, тащат какие-то объедки, куски и шныряют в зазоры между мешками с песком. Бурят Цырен швыряет камень под нары, последние пасюки с писком разбегаются.

Я сажусь на броню и настраиваю рацию. Подходит замполит батальона, наш подполковник – старший команды. Он ехал в одном БТР со мной, и его не было слышно всю дорогу:

– Чего передают? У нас бензовозы уже пошли на заливку. Сегодня ночуем тут, утром и тыловики грузятся. А где менты? Они должны к нам пристроиться и под нашей охраной доехать до своего райотдела. Спроси, они вообще приехали?

У центральной радиостанции позывной «Озеро». Там сидит молодой, но сообразительный боец. Он принимает запрос, по своим каналам разузнает и через пару минут сообщает, что команда «синих» должна прибыть вечером вертушкой из Махачкалы.

В палатках, пока я занимался связью, все места на нарах уже заняты. Бойцы развели костер и вытряхивают содержимое консервных банок в большое эмалированное ведро. Я отдаю кашу и тушенку, все идет в общий котел. Скоро варево готово. Галеты, чай с сахаром – уже можно не беспокоиться за свой живот, урчать не будет. Возле костра появляется наш подполковник:

– Так, всем строиться. Кого нет?

– Отсутствует только водитель КАМаЗа, он на охране вещей и оружия в палатке, дежурит.

– Фамилия водителя?

– Ефрейтор Ульянов.

– Ефрейтор Ульянов!? Где он!?

Подпол тугой. Настоящий «сапог» с гуталином вместо мозга. С такими тяжело в выездах. Старается и тут всех по уставу строить, но в итоге – ничего, кроме ощущения квадратного абсурда. Тут квадратное катают, а круглое носят. Я сразу вспоминаю учебку и Юрченко. Он всегда говорил, что так оттого, что это самое квадратное или круглое обязательно должно упасть кому-нибудь на ногу, всенепременно отдавить или сломать, иначе нельзя – это армия. Спасает положение только капитан-мотострелок, конкретный и немногословный мужик. У него в роте 200 рыл, всегда и везде махра в самом чертовом пекле, на переднем крае, потому и разговор в подразделении короткий. Не понял – в дыню. Если и после этого не понял, то за тебя ответственности никто не несет, а долго без соображалки там не проживешь.

После переклички мы с водителем Филимоном и еще двумя бойцами тащимся в БТР. Я скрючиваюсь в десантном отделении, кто-то свернулся под башней, Филимон спереди. Сон опускается черным мешком.

Просыпаюсь я, кажется, через мгновение. Непонятно который час, на лицо что-то капает. Тут же соображаю, что это конденсат от нашего дыхания стекает с брони. Открываю люк и высовываю голову наружу. В серых рассветных сумерках все заволокло туманом. Не видно уже и огромной выгребной ямы, возле которой валяются мешки из-под макарон, заполненные песком. Просматриваются только контуры палаток. Внутренние часы сработали на отлично. Можно даже не проверять, я и так знаю – сейчас шесть утра. Шлепаю по жирно чавкающей грязи, с трудом вытаскиваю из нее сапоги, прежде чем набираю полтора литра воды в пластиковую бутылку. Возле транспортера умываюсь. Вместе с исчезновением остатков сна возникает беспокойство. В БТР остались две станции – обычная войсковая и авианаводчик, а надышали там до весенней капели, как бы чего не замкнуло. Спохватываюсь и вытаскиваю свою технику на броню. Сам усаживаюсь на пенку, включаю нужную частоту и вызываю «Озеро». Мне интересно, приехали «синие» или нет. На главной станции все тот же боец, и он ждет моих позывных, просит перейти в закрытый канал. Там он мне рассказывает, что менты все-таки приехали, но ждут еще часть своих, а потому ехать пока никуда не спешат. Мне есть, что рассказать тугому подполковнику. Он подходит уже через пятнадцать минут с явным намерением устроить мне экзамен по организации связи, но получает сразу же исчерпывающий ответ и уходит в штаб группировки разбираться.

Еще через час уже все наши машины заполнены под завязку, нужно трогаться. Ждем только нашего подполковника. Вот он пришел в раздражении из глубины палаточного города, забрался в БТР и скомандовал «заводи». Филимон – флагман. Он тормозит возле поворота на шоссе. В авиационном эфире бодрый радиообмен, но сегодня вертушек не будет. Это переговариваются пилоты «восьмерок», которые каждые десять минут как автобусы прибывают на вертолетную площадку и разлетаются оттуда по всей Чечне.

После поворота набираем скорость и без остановки проходим весь город, притормаживая только на блок-постах, где из бетонных блоков выложены «змейки». В трех километрах от расположения бригады на дороге стоит офицер, в руках у него чемодан, пристегнутый к запястью наручником. Он голосует нам, и с приближением становится ясно, что это не кто иной как лейтенант Каталов собственной персоной – молодой начальник финчасти, который прибыл в командировку только две недели назад. Непонятно только, что он тут делает, почему один, да еще с чемоданом. Каталов забирается на броню, со вздохом облегчения достает из кармана «Макаров» и ставит его на предохранитель, а после за пять минут рассказывает свои злоключения. Поехал в Моздок за деньгами на часть, получил десять миллионов, вечером «начал кутить в нумерах с кокотками», да прокутил вертолет. Выехал с колонной комендатуры, но тем нужно было сворачивать, и он вышел. Переложил из кобуры пистолет, пристегнул чемодан к руке и пошел своим ходом. Хотел взять такси, но решил не рисковать и дойти до первого блока, где дождаться уже своей колонны из бригады. Мы молча удивлялись отмороженности лейтенанта. С кучей денег и пистолетом в одиночку гулять. Да где? Каталов просит не озвучивать при старших офицерах, а то его сотрут в порошок. Главное, что вовремя приехал. Не потеряли.

После прибытия колонны всегда сначала разрядка оружия, потом на узел связи: автомат – в комнату хранения, а самому отдыхать. Два часа прошло после прибытия. Дома новости. С очередной вертушкой прислали двух новых бойцов и офицера. В роте пополнение. Командиром взвода назначен очередной «молодой» – лейтенант Сухов. По какому-то злому стечению обстоятельств бумажного военного юриста папа-полковник отправил в командировку за опытом, а молодого лейтенанта взяли и назначили командиром боевого подразделения. Мне он сразу показался каким-то стеснительным и неразговорчивым. Наши прапора уже с ними пообщались и что-то бормочут, вроде «дюже гордый… пока». Вот подъезжает наш УАЗик с прицепленной бочкой. В ней горячая вода. Она тут бьет прямо из-под земли и насыщена сероводородом и радоном. Вонючая, но полезная, да и мыться тут – это жизненная необходимость. Потом хочу сходить в санчасть за витаминами к земляку, фельдшеру Пашке по прозвищу Чикатило. Медпункт в нашем же здании бывшего заводоуправления на первом этаже. У Пашки, как всегда, «калечи умирают на полах». Калечами обычно называют тех, кто прячется в санчасти от боевых выездов. Полы в санчасти всегда сияют. Он меня приветствует, потом кивает – понял, зачем я. Скрывается за дверью и выходит с пузырьком «Ревита»:

– На, жуй, набирайся витаминов. Дай закурить, Платон, и пошли на улицу, а то задолбала эта вонь уже. Бинты закисшие, вон целая палата калечей еще – в гнойниках все, да и еще эти обосранцы жрут все, что не прикручено болтами и не приварено намертво, а потом подыхают с животами.

Мы стоим в курилке возле входа, в комнате начмеда глухо трезвонит полевой «тапик». Из темноты санчасти появляется главный медик, берет трубку. Через секунду он уже хватает свой рюкзак с красным крестом и бегом направляется к автопарку, бросив Пашке «быстро готовить операционную». Он возвращается спустя несколько минут, бойцы несут носилки. На них без сознания Филимон. Тот самый, с кем только прошлой ночью ютились в БТР. Двери операционной закрываются. Через двадцать минут начмед выходит, выбрасывает перчатки в урну и пинками разгоняет калечей. «Хватит уже тут тереть, исчезли нахер, считаю до трех». На входе маячит Ходарев с грозным видом, прибегает бледный комбат. Появляется лейтенант с автопарка. Он не уследил, как при заправке, пока Филимон возился с рукавом, в стоящий спереди транспортер на место водителя забрался наводчик и решил завести. БТР стоял на задней передаче, резко дернулся и припечатал своими тоннами Филимона к его машине.

Ходарев резко поворачивается и бьет лейтенанта в глаз, тот закрывает лицо руками, а когда убирает ладони – на лице уже наливается синяк.

Филимон погиб еще в парке, его уже мертвого принесли в санчасть. А теперь мы несем его на вертолетную площадку в черном пакете. Закатное солнце падает в низину за холмами, поднимается холодный ветер и относит оранжевый дым фальшвееров куда-то в сторону, но летчики его замечают. Мы с медиком стоим и всё так же курим. «Давай посмотрим на него хоть напоследок», – говорит он и расстегивает молнию на мешке. Филимон осунулся и вытянулся. Говорить ничего не хочется. Мы снимаем шапки, вихри от винтов обдувают наши лысые головы, «восьмерка» поднимается и уходит. Мы провожаем ее взглядом.

IV

С наступлением весны зарядил сильный дождь. Водяная пыль сыпалась с неба и превращала все дороги в раскисшее мыло. Но день ото дня все чаще появляются синие прогалины, солнце разогревает воздух, устанавливается летная погода.

Вчера к нам с вертушкой прибыли солдатские матери, из комитета. Замполит бригады водил их по всем закоулкам и показывал, как мы тут живем. Между собой их все зовут «бой-бабы». Бой-бабы привезли с собой «гуманитарку». Бурят Цырен где-то урвал такой пакет и прибежал хвастаться:

– Платон, смотри, как я приподнялся, интересно, это кто так расщедрился и обеднел, что сюда такое прислали.

– Дай посмотреть.

Я беру пакет и горько усмехаюсь. В целлофан завернуты копеечная расческа, такие же зубная паста и щетка (в любом магазине не дороже пяти рублей), пачка «Примы».

Я быстро рассматриваю и отдаю:

– И что, нас тут облагодетельствовали, так что ли? Интересно, они знают вообще про первую норму, про боевой паек?

Еще осенью, когда я только приехал в командировку, был сильный перебой с обеспечением. Тыловая колонна попала в засаду. На территории бригады сразу уменьшилось количество бродячих собак, и даже наш щенок Закусай в один прекрасный день исчез с узла связи. Уже позже мы узнали, что его сожрала махра, а тот шашлык, который наш линейщик принес в качестве гостинца от пехоты, – это, скорее всего, и была наша мелкая псина. Мы же довольствовались змеями, достаточно было пройтись по траншеям с пехотной лопаткой, пара-тройка чудищ всегда была добычей. В основном, гадюки. Ужиков жалели. На сковородке с диким луком змеи были прекрасны. Что-то среднее между цыпленком и воблой, только костей много. Но сейчас, спустя девять месяцев, недостатка в колбасе, рыбе, печенье и масле мы не испытывали. Да, не ахти какой сорт, но выдавали даже сыр. Только сушеная картошка и гречка надоели, но на то и солдат, чтобы мужественно переносить все тяготы и лишения, как сказано в присяге. Сигареты без фильтра в командировке тоже были редкостью. У каждого с собой были пусть и дешевые, но специально сделанные по оборонзаказу вонючие «Кисет» и «Союз».

Вчера приезжали ребята-контрактники из комендатуры. Они рассказали, что в первую кампанию и такие пакеты были за счастье, «Менатеп» тогда самолеты отправлял с гуманитаркой в Моздок, чтобы она им колом в горле встала», – говорил здоровяк Серега. Он из моего же города, обещает по окончанию командировки заехать ко мне, и махнем с девчатами на Урал, гулять, так гулять. Я пишу ему на листке свой адрес.

На выходе из узла связи я попадаюсь на глаза замполиту. Полковник Кузнецов – тертый калач. Во времена, когда ВВ еще охраняли тюрьмы, он начинал свою военную карьеру. О тех годах напоминал его богатый лексикон, в котором особо выделялась хлесткая «петушня лагерная», но в общем и целом – на редкость адекватный офицер. Прознав о моей гражданской специальности, он пару раз даже заставил написать статьи о буднях бригады в войсковой журнал. Естественно, творить пришлось ночами, днем на все это творчество просто не было времени, но приказ есть приказ, а командир взвода Сухов воспрянул духом в своей замполитовской сущности и контролировал процесс. С ним в общем и целом служить было нормально. Спесь с него слетела в боевых условиях очень быстро. Молодой лейтенант делил комнату с офицерами и прапорщиками роты. В один прекрасный день кто-то из солдат заметил, что Сухов отошел за машину и начал чесаться. Это могло означать только одно – у лейтенанта бельевые вши, «бэтэры». Если не пресечь это безобразие – появятся у всех, кто с ним спит в одной комнате. Спасение было только одно – регулярная стирка и пропарка одежды и мыться. Лучше по два раза в день. С этим проблем не было: на улице душ, всегда бочка с теплой водой. Но, видимо, гордость не позволяла мыться вместе с солдатами, и расплата наступила быстро. Сухову прапорщики моментально вправили мозги, он начал регулярно стираться и каждый день ходить в душ.

Замполит отправил меня в свой кунг за ведомостью по гуманитарке. Взвод МТО уже провел опись. По дороге я замечаю, как возле палатки с солдатскими матерями выстроились в очередь калечи из санчасти. С этими все ясно. В боевых они не участвуют, но будут жаловаться на тяжелую службу.

В кунге у полковника Кузнецова видеодвойка и стопка кассет с немецкой порнухой. Меня это веселит. С другой стороны – все понятно, женщин тут на всю бригаду пара штук, и те чьи-то походно-полевые жены, а Кузнецов слывет примерным семьянином. Я нахожу на столе ведомость и быстро возвращаюсь. Замполит уже разговаривает с главной из комитета:

– По описи я вам все сдаю назад, мы вызвали вертолет, загрузим всю вашу помощь назад. Нам это все без надобности, в штабе группировки сообщат, кто нуждается, передадите им.

– Да, мы видим, что условия службы у вас хорошие. Договорились.

Уже через час за ними прилетает «восьмерка» из Ханкалы. Из-за гуманитарки и бабьего взвода она с трудом отрывается от земли. Вертушка опускает нос, но уже через сто метров груз пересиливает подъемную силу лопастей и Ми-8 плюхается прямо в грязное болото с нефтяными разводами. Никто не пострадал, но вертолет нуждается в ремонте, повреждено шасси. Быстро организуется спасательная операция, саперы наводят мостки. Гуманитарку решают не разгружать, только выводят людей. Женщины из комитета бледные, летчики злые. Командир экипажа идет в штаб вызывать подмогу. Через пару часов над бригадой раздался могучий рев. К вертолетной площадке приближается «корова» – огромный Ми-26. Группа обороны занимает свои места, чтобы чего не случилось, на горе появляется и расчет станкового гранатомета с биноклем. Пока солдаты охраняют, инженеры из «коровы» принимаются за работу. Они крепят Ми-8 на подвеску. Потом грузят к себе всех и в такой конфигурации медленно уплывают в сторону Ханкалы. Кузнецов вытирает со лба пот, «не было у бабы заботы, купила баба порося, как на корабле, – женское нашествие – значит, жди неприятностей». Рядом задумчиво и согласно кивает начальник штаба.

После обеда через КПП въезжает колонна, незнакомые лица. Слышу разговоры, что это отдельный разведбатальон. Он теперь будет базироваться рядом с нами на территории завода. Разведчики заворачивают в парк, начинают разгружаться. Один смуглый сержант-кавказец мне кажется знакомым. Так и есть. Когда он поворачивается, я его окончательно узнаю. Загорелый, почти копченый – Алан из учебки. Он стоит в разгрузке, «калаш» с подствольником и радиостанция. Я его окрикнул, и вот мы уже обнимаемся. Алан, как всегда, сдержан в эмоциях и приглашает вечером к себе:

– Платон, ты тут человек свой, узнаешь, куда нас определят, и подходи. Посидим, поговорим за жизнь, расскажешь, что тут и как. Хорошо, что якорь бросаем хоть на какое-то время. Уже задолбало мотаться по всей Чечне.

– Не вопрос, готовься к встрече.

Алан мне подмигивает и уходит к своим. Я возвращаюсь на узел связи и залезаю в центральную мачту. Все ждут информации, когда будет партия. Это та самая, наша. Весь наш призыв уходит домой. За пару недель до отправки нас должны оставить «на сохранение», а значит, и конец боевым выходам, и до этого всего – пара недель. Одна проблема, на замену молодых нужно окончательно натаскать, чтобы сами уже соображали, что к чему, зачем и как. В прошлый выезд в Ханкалу мы отправили Цырена. Бурят отлично стреляет, но в городе и на скорости сбился в ориентирах и потерялся в пространстве. После того выезда зампотех Талаев, что водил колонну на Ханкалу, вернулся в ярости:

– Вы зачем мне этого якута дали? Чтобы он нас без ушей оставил? Мне самому пришлось связь мочить через станцию БТР, весь Грозный слушал, как я выдаю сведения в эфир, я вашим птичьим языком не владею. Давайте, чтобы со мной нормальный связюк ездил. Все понятно?

– Так точно, – выпалил Сухов.

На беду у Цырена в Ханкале сели аккумуляторы к станции, плохо зарядил, запасные забыл. За такой залет его поставили часовым на узел связи, а в радисты начали готовить новенького – курочку Рябу. Макса Рябцова к нам перевели из разведроты, там он оказался лишним по штату, и его отдали. Боец оказался смышленый. В свободное время переписывался с незнакомкой с гражданки. И мне это было интересно:

– Ряба, а с чего ты вообще начал этот роман в письмах? Вот я понимаю наш Гарик, с ЗАСа (аппаратура закрытой связи – авт.), его девушка ждет, а он про нее говорит с придыханием, оды ей слагает, его потому и прозвали Гамлет. Он, кстати, твой земляк, тоже из Ярославля. Вы чего там, все в ударе нежных чувств, горячие волжские парни?

– Гамлета-то ждет, а моя через неделю зашалавилась. Думал, дембельнусь, приеду к ней и кончу, суку. Но потом мне ее знакомая написала. Не, у нее у самой есть жених, написала про подругу и дала адрес ссыкухи. Вот и пошло-поехало. Не видела ни разу, а ждет. Прикольно же. А вдруг это судьба? Вот приду домой, устроюсь в милицию и женюсь.

– Завтра готовься к выезду. Поедем на нашей «мачте-25», будешь учиться мочить связь с командно-штабной, а сейчас вместе с Лыковым давайте броники на двери вешайте, ты проверяешь заряд на аккумуляторах станции и работоспособность всего «Арбалета». Это комплекс весь так называется. Запоминай. Приду – проверю. После ужина строимся на узле на инструктаж к начальнику связи.

Наш начсвязи – человек-гора, подполковник Юшин. Ему тридцать, натуральный блондин ростом под два метра. Как и все большие люди, он очень спокойный, но лучше не знать его гнева. Молодые лейтенанты, которые после училища радуются своим звездочкам и рьяно строят солдат по уставу, после встречи с Юшиным выглядят бледными курсантами. Вход на узел связи им запрещен, но некоторые умудряются нагло прорваться через постового. Если Юшин на месте, то плохо дело: постовой получит по шапке, а молодой офицер увидит гору и услышит команду «лейтенант, ко мне», потом последует болезненная и непечатная операция по вправлению серого вещества, как говорит Юшин, в мозговую ямку головной кости.

Сегодня он опрашивает нас о состоянии машины и радиокомплекса и кратко излагает суть предстоящей операции. По прибытию Лыков и Рябцов остаются возле машины, разворачивают мачту, заводят бензогенератор и организуют связь. Так как штаб спецоперации будет располагаться в нашей «шишиге», утром нужно получить коробку с продуктовым набором для старших офицеров: чай, кофе, бутерброды, чтобы те наскоро перекусили. Сами берем сухпаи, потому что неизвестно, насколько все затянется. С наступлением весны обстановка резко обострилась – каждый день подрывы и обстрелы. «Главным с вами едет старший лейтенант Карташов», – заканчивает начсвязи. Карташов уже приехал во вторую командировку, хотя прибыл в первый раз вместе со мной. Он отбыл положенные три месяца, вернулся в Софрино, получил очередное воинское звание, и вот он снова здесь. Наша с ним задача – следовать с командиром бригады. Ходарев к великой радости многих улетел с крайней партией и его сменил батя – полковник Симонов. Вместе с батей в часть прибыл еще и батюшка, отец Сергий, и развернул в палатке церковь. На разводах он приглашал приходить тех, кто верует, к нему, и если что-то гложет и мешает служить нормально, не таить в себе, а беседовать. Отец Сергий хоть и бородат, но ходит, как и все – в камуфляже, только в петлицах кресты. Капеллан – ни дать ни взять. Это и хорошо. Бурятам священники не нужны, они и так по-своему молятся каждый день в классе и жгут какие-то благовония, несколько татар и башкир тоже удаляются с ковриками, есть и такие, но мало. И вот теперь в бригаде есть полевая церковь.

После краткого вечернего инструктажа я иду на другой конец заводского городка к Алану. Разведчики уже разместились, закончился ужин. У Алана своя «шишига», там работает комплекс, он понимает и чеченский, и арабский – слушает эфир. Увидев меня, поднимает в приветствии руки и показывает на кунг: пошли туда.

Мы садимся друг напротив друга, Алан достает кипятильник, переключает бортсеть на розетку и ставит в котелке чай, я достаю прихваченную с собой банку сгущенки. Потом из-под сиденья появляется пачка «Беломора» и газетный сверток. Алан забивает папиросу и рассказывает о своих разъездах:

– Меня ведь баба в Нальчике бросила, Платон, думал, всё, жить незачем, попросился в командировку, а тут понял, что есть зачем. Не стоят эти гражданские сопли и вот столько от того, что тут, – показывает он ноготь мизинца. – Только за полгода четырех друзей потерял. Все земляки. Домой приеду, не знаю, как мамкам их в глаза смотреть. Я пришел, а они нет. И я же не гасился в санчасти, также везде – и засады, и заслоны, и в разведдозор на пузе сколько ползал. Грустно только все это, Платон.

– Я тоже, когда ехал сюда, Алан, думал, что тут мочилово день и ночь несусветное, а здесь серая, но обычная жизнь. И человек, как скотина, ко всему привыкает. Даже когда дивизион из минометов лупит, котелки с полок падают, а мы спим как ни в чем не бывало.

Алан закуривает, сладковатый дым заполняет кунг и он приоткрывает окна, «а то если командир группы завтра учует, нахлобучит». Мы разливаем чай, пьем и по очереди курим, теплая вата набухает в голове, тяжелеют глазные яблоки, а само тело становится невесомым. Я продолжаю:

– Мне вот кажется, что над нами как птица какая-то летает и высматривает. А потом только с высоты моментально падает, хвать кого-нибудь, а то и нескольких, – и забрала на небо. Некоторые к ней сами в когти прыгают, у нас потому и сухой закон в роте. Там, где водка, там всегда глупые смерти. Но в основном-то – просто служба, вот только без игрушек – настоящие патроны, настоящая стрельба и взрывы, реальные смерти.

– Ладно, хватит о грустном, Платон, скоро же домой, сколько тебе осталось еще?

– Мне месяц. Через две недели – прощай, боевые. Ждать своей отправки.

– А нас уже через неделю отсюда вывести собираются. Так что давай почаще видеться, располземся скоро кто куда, только память и останется. А людей таких нигде больше не встретишь. Тут бога в людях больше, иногда сижу и думаю, что сам Аллах иногда мне знаки подает через людей, и надо вдумываться, прислушиваться к ним.

– Не загадывай, Алан, жизнь очень сложная штука, никогда не знаешь, где пересечься можно. А насчет того, что бога в людях больше – это ты правильно сказал. У нас мысли сходятся.

– Это точно, ну давай, пока. Пойду к своим, да и ты говорил, на спецуху с утра, выспаться надо.

Мы прощаемся уже в чернильных сумерках. Изредка их перечеркивают где-то вдали дорожки трассеров, и глухо бьет очередями крупный калибр.

Утром построение и выезд. У меня с собой на всякий случай пулеметный магазин со «светляками». Трассирующие для целеуказания. До района спецоперации недалеко, километров десять-пятнадцать, но это частный сектор, тут нужен глаз да глаз. По дороге я сижу в кунге на месте радиста. Рядом со мной Ряба держит тангенту радиостанции. Я показываю ему в окно:

– Видишь вот ту развалину? Эта точка называется «Архангельск», на карте это вот тут, соображаешь, как мы двигаемся?

– Да, в этом направлении, значит, следующая будет «Уфа»?

– Молодец, шаришь, да. Передавай на боеуправление местонахождение.

Ряба работает чисто и соображает хорошо. На подъездах к «Уфе» я жду уже самостоятельного доклада, но в радейке подозрительная тишина. Ряба спит, свесив голову в каске на грудь. Я придаю ему ускорение, и стальной шлем с силой бьется об столик радиста. Боец мгновенно просыпается с ошалевшими глазами.

– Малой, я тебя поздравляю с залетом, и ты выигрываешь главный приз – сегодня в роте качаешься долго и упорно. Только что ты потерял ориентировку, завязался бой и ни подкрепление, ни артиллеристы, ни авиация нам не смогли помочь, только лишь потому, что один мудак из роты связи уснул. Я понятно выражаюсь?

Ряба грустный. Всю дорогу теперь он старательно работает, вертит головой и сверяется с картой. Из этого толк будет. Завтра намечается выезд на Ханкалу. Надо будет его отправить. Вместе с такими мыслями начинается тряска машины, поднимается пыль. По внутренней спрашиваю Лыкова, тот идет за головным БТР, говорит, что уже почти прибыли на место, только надо «эти колдобины проползти». В стенке, отделяющей место радиста от кунга, окошко. В нем появляется Карташов, спрашивает, все ли нормально. – Так точно, уже почти прибыли. Он взводит затвор автомата и ставит на предохранитель, подтягивает разгрузку. Лыков останавливает «шишигу», он уже не новичок, прибыл вместе со мной в командировку и трубить ему тут еще полгода после меня, итого – полтора года в Чечне. Когда день за три шел в службу, больше трех-четырех месяцев тут мало кто проводил, правда, и обстановка была другая. Теперь день за три записывается только в стаж, боевые выплаты – сколько посчитает нужным штаб и командир роты. Нам, срочникам, закрывают не больше пяти дней в месяц, хоть каждый день на спецухи укатайся. Саперам за риск добавляют еще пять, итого десять – «и ни грамма больше», как говорят у нас в роте.