Текст книги "Даурия"

X

В станице Чалбутинской, на Аргуни, замужем за казаком Меньшовым, жила дочь Андрея Григорьевича Марфа. На рождестве Роман с дедом собрался к ней в гости. Сивача и Гнедого запрягли в размалеванную цветами кошеву. Роман нарядился в отцовскую, крытую темно-синим сукном борчатку, закутал горло в полосатый, с радужными кистями шарф, концы которого заткнул за кушак.

В подметенной по-праздничному ограде суетившийся у кошевы Северьян, любуясь на сына, ухмыльнулся:

– Смотри, с невестой не заявись. Девки там разлюли малина.

– А что, со мной он не пропадет! – молодецки притопнул ногой Андрей Григорьевич, подмигивая Роману. – Живо самую хорошую скрутим. Теперь не прозеваем, как думаешь? – хитро подмигнул он Роману.

Роман отвернулся и почувствовал, что кто-то с новой силой сдавил его сердце. Северьян то ли не расслышал слов Андрея Григорьевича, то ли решил пропустить их мимо ушей, но Роман в душе был ему благодарен, что он не отозвался на эту шутку.

Выехали на солнцевсходе. Над поселком тянулись в небо столбы дыма. Солнце вставало над седловиной хребта в белом морозном кольце. Гребни сугробов нежно розовели. У Драгоценки в черемухах и тальниках висела пушистая кухта, тянул с низовья резкий ветерок-хиус.

Андрей Григорьевич, одетый поверх полушубка в козлиную доху, пытался руками в двойных рукавицах поднять воротник дохи и схорониться от хиуса. Грузно ворочаясь и кряхтя, он тщетно теребил воротник негнущимися руками, но одолеть не мог. Тогда, удрученно крякнув, он попросил:

– Подыми мне ворот, Ромаха… Хиус… до костей проняло.

Роман попридержал коней, повернулся к нему. Лицо старика побелело, на бороде серебрился иней, а на ресницах стыли надутые ветром бусинки слез. Подымая воротник, Роман пошутил:

– Скис? Только за огороды выехали, а отмахать надо тридцать верст с гаком. Может, домой вернемся?

– Не дури, не дури, – закрутил бородою Андрей Григорьевич. – Засмеют нас, ежели воротиться.

– А не замерзнешь?

– Теперь меня из пушки не прошибешь. Только вот оно сидеть неловко. Сена ты мало в кошеву набил.

– Накутал ты на себя много, оттого и неловко.

– Накутал, накутал… Поживи с мое, не столько накутаешь. Я, слава Господу, до восьмидесяти пяти дожил. Погляжу вот Марфу с внучатами, а там оно и помереть можно.

– Чего помирать, живи, пока живется.

– Поживешь! – процедил сквозь зубы Андрей Григорьевич и гневно запахнул потуже доху. – Женишься вот, возьмешь, прости Господи, вертихвостку какую-нибудь. Живо на тот свет угонит.

– А может, не женюсь, холостягой лучше, забот меньше.

Андрей Григорьевич закипятился пуще прежнего:

– Не дело говоришь… Какой из тебя, из неженатого, толк. Наш улыбинский род старинный, не женишься – конец ему выйдет. Выхватим в Чалбутинской деваху – первый сорт, – причмокнул старик губами, – заявимся домой, скажем отцу: играй свадьбу – и никаких! Хоть на свадьбе твоей в последний раз отгуляю.

Роман не ответил. Хотя он и меньше теперь тосковал о Дашутке, но забыть ее, выкинуть навсегда из сердца не мог. Он свистнул, взмахнул бичом, и кони броско ринулись вперед. Кошева покачивалась, как люлька. Пели бесконечную однообразную песню полозья. Андрей Григорьевич поворочался, покряхтел, привалился поудобней к задку и затих. Ездою навеяло легкие, текучие думы. Не тревожа и не печаля, плыли они одна за другой, как плывут по тихой воде облетевшие листья в осенний безветренный день. Думал, погоняя коней, и Роман. Он поглядывал по сторонам, примечая мимоходом и каждый кустик и каждый ухаб на дороге, как человек, который собирался еще много раз пройти и проехать по этим местам.

На перевале сонно никли в сугробах березняки, стояла невозмутимая тишина. За поворотом у просыпанного кем-то на дороге овса кормились серые куропатки. Они близко подпустили к себе кошеву. Потом тревожно крикнули и все разом рассыпались в придорожных кустах. На снегу дорожной обочины осталась узорная строчка следов.

– Куропатки! – крикнул Роман, жалея, что не случилось при нем ружья.

– Куропаткин? – не понял его вздремнувший Андрей Григорьевич. – Какой Куропаткин?

– Генерал Куропаткин. Не знаешь? – усмехнулся Роман. – Укачало? На куропаток наехали, чуть не потоптали.

В Чалбутинскую приехали после полудня.

Над Аргунью, застилая китайский берег, лежала белесая полоса тумана. Дорога оборвалась вниз, запетляла по балке. В устье балки смутно маячила городьба, желтели ометы соломы. По узкому переулку выехали на широкую накатанную улицу, повернули по ней вверх. Роман подбоченился, взбил набекрень барсучью папаху, натянул покрепче вожжи. Кони, зачуяв близкий отдых, перешли на крупную рысь… С гулким цокотом секли копыта обледеневшую дорогу. Едва проехали церковь с зелеными луковицами куполов, как старый Сивач повернул налево, к знакомым воротам.

Гостей увидели. На крутое крыльцо выбежал в красной рубахе Лука Меньшов. За ним высыпала орава дочерей. Самая расторопная, в накинутом на плечи пуховом платке, распахнула ворота:

– Въезжайте, въезжайте…

С крыльца басовито откликнулся Лука:

– Милости просим. Подворачивайте поближе к крыльцу. Да никак сам тесть приехал? Вот радость-то…

Лука подбежал к кошевке, вцепился в козлиную доху Андрея Григорьевича, помог ему подняться.

– Ну, здравствуйте! – отдышавшись, проговорил поставленный на ноги старик.

– Здорово, здорово! – Лука обнял его, и они троекратно расцеловались. От Луки изрядно разило ханьшином. Пожимая Роману руку, он оглядел его с головы до ног и удивленно произнес: – Экий ты, паря, вымахал. Молодцом, молодцом…

– Однако, давай, зять, веди нас скорее в дом. Заколел я, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Андрей Григорьевич.

– Экий я недогадливый! – хлопнул себя по лысине Лука. Он подхватил тестя под руку. – Пойдем, пойдем. – Потом оглянулся на дочерей и властно прикрикнул: – Клавка! Коней распряги, да живее!

В жарко натопленной кухне, поправляя на ходу чуть тронутые сединой волосы, встретила гостей Марфа Андреевна.

– Раздевайся, батюшка… И как это вы надумали? Мы вас ждали, ждали, да ждать перестали.

– Надумаешь, ежели дочь про отца забыла. Заявились вот, – обрывая с усов и бороды ледяные сосульки, проворчал нарочито строгим голосом Андрей Григорьевич.

Марфа Андреевна сметала с отцовских катанок снежный бус и оправдывалась:

– Не до гостей нам было. Запутались тут совсем. Назара-то у нас по осени на службу взяли. Только вырастили, женить собрались, а его, голубчика, и забрили.

– Что ж, на то мы и казаки. Даст Бог, героем вернется, ежели в меня вышел, – сказал Андрей Григорьевич и потрогал приколотый на груди Георгий.

Из горницы с рюмками на подносе и с пузатым графином в руке вышел, покачиваясь, Лука:

– Ну, как, тестюшка, хлопнем с холода?

Андрей Григорьевич покосился на дочь:

– Уж не знаю, пить ли?

Марфа Андреевна рассмеялась:

– Вот еще новости! В гостях да не выпить.

Поднося налитую с краями рюмку к губам, Андрей Григорьевич приосанился, построжал лицом и громко поздравил:

– С праздником вас, с Рождеством Христовым.

– Пей, пей на здоровье. Да закусить милости прошу.

Лука повел гостей в горницу, свежевыбеленную, застланную домоткаными половиками. Тестя он усадил на широкую, крашенную охрой скамью с резной спинкой, под портрет генерала Скобелева на белом коне. И начались у них бесконечные разговоры про всякую всячину. Пока Марфа Андреевна, гремя посудой, набирала на стол и расспрашивала Андрея Григорьевича про Василия, Роман ходил от простенка к простенку, любуясь семейными карточками Меньшовых. Изредка он косо взглядывал на себя в стенное зеркало, верхняя половина которого была украшена нарисованной по стеклу китаянкой с высокой прической и веером в руке.

После обеда, отдохнув, Андрей Григорьевич и Лука ушли догуливать по родне. Следом за ними принарядилась и ушла Марфа Андреевна. В доме остались старшие дочери Меньшовых – Клавка и Настя. Убравшись со скотиной и перемыв посуду, девушки стали собираться на вечерку. Клавка спросила Романа:

– Ты, братка, пойдешь с нами?

Роман знал, как неприветливо встречают приезжих на вечерках у них, в Мунгаловском. Прежде чем ответить, он спросил Клавку:

– А шею мне не накостыляют?

– У нас гостей не трогают, если они на наших девок не заглядываются, – рассмеялась Клавка.

– Я не буду заглядываться. Пойдем.

Вечерка была в проулке, у самой Аргуни. Большая изба, битком набитая парнями и девками, ходуном ходила от пляски. Еще подходя, Роман услышал, как выбежавшие на минутку из избы девки пели на высоком крыльце частушку:

 
У Аргуни у реки
Коней поили казаки,
Синегривого коня
Поил симпатия моя.
 

В избе было душно и дымно. Длиннолицый, горбоносый парень в лакированных сапогах с увлечением наигрывал на гармошке залихватскую «барыню», притопывая каблуками и поматывая начесанным на брови чубом. «Барыню» плясало двенадцать пар. Парни отчаянно стукали окованными сапогами, девки кружились, размахивая платочками. Те из девок, которые не плясали, дожидаясь своей очереди, сидели друг у друга на коленях. Парни, не стыдясь, целовали их у всех на виду и дымили китайскими сигаретами. В запечье женатые казаки гвардейского роста тянули по очереди прямо из бутылки китайскую запеканку. Один икал и все время грозил кому-то угрюмым басом:

– Подожди, коршунячий твой нос… Я тебе сверну глаза на затылок.

Романа, как гостя, пропустили вперед. Клавка растолкала в переднем углу девок и усадила его.

Когда кончилась пляска, одна из девок, статная и голубоглазая, с желтой толстой косой до пояса, подошла к нему, обмахнулась платочком:

– Можно к вам?

Роман не успел ничего ответить, как девка уселась к нему на колени. «Ну и ну, – удивился он, – какая отчаянная». Ему сразу сделалось жарко.

– Откуда будете? – повернулась к нему девка, разглядывая его в упор своими голубыми глазами. Резко изогнутые золотистые брови ее сошлись у переносья, где блестела капелька пота.

– Дальний. Из Мунгаловского.

– Родня меньшовская?

– Ага, деда гостить привез.

– Рассказывай! Знаем мы вас, – улыбнулась девка, как будто бы невзначай прижимаясь к нему.

Роман немного осмелел и спросил:

– А вы чьих будете?

– Гордова.

– Звать как, ежели не секрет?

– Лена, – шепнула она, почти коснувшись губами его уха. В это время от порога подошел к ним парень в белой папахе.

– Ленка, – сказал он, – пойдем на пару слов.

– Ну тебя к богу.

– Пойдем, пойдем! – И он потянул ее за рукав, опалив Романа косым взглядом. Ленка поднялась и нехотя пошла за ним.

Когда они вышли в сени, к Роману подсела Клавка, спросила:

– Понравилась?

– Не шибко.

– Отчего так?

– Больно храбрая.

– У нас здесь все такие.

– Кто это ее в сени повел?

– Ухажер ее. Отвязаться от него не может. Такой отчаянный, такой вредный, что в момент ворота дегтем вымажет…

Роман невольно покраснел при этих словах Клавки, а она, ничего не замечая, продолжала:

– Он ей, наверно, голову мылит, что с тобой заигрывала. Только ты не робей. Как пойдем домой, я ее в сторону отзову. Бери нас под руки, не зевай. Она ведь с нами рядом живет.

Ленка вернулась из сеней явно расстроенная. Она подсела к девкам напротив, изредка украдкой поглядывая на Романа. От порога угрюмо следил за ней парень в белой папахе.

Вечерка затянулась далеко за полночь. Когда расходились, в станице кричали вторые петухи. Стожары[3]3
  Созвездие.


[Закрыть], сиявшие с вечера прямо над улицей, стояли низко над сопками. По-утреннему звонко скрипел под ногами снег. На крыльце к Роману припала на минутку Клавка, шепнула:

— Подожди на лавочке у нашей ограды. Мы зараз туда прибежим.

Возле ворот, попыхивая сигаретами, стояли парни. В одном из них Роман узнал Ленкиного ухажера.

Роман незаметно расстегнул борчатку, сжал до хруста кулаки и пошел от ворот нарочито медленным шагом. Дойдя до меньшовской ограды, он присел на запушенную снегом лавочку.

Клавка и Ленка вывернулись из ближнего проулка, откуда он их не ждал. Добежали до него, принялись наперебой рассказывать:

– Он у ворот нас ждал… А мы взяли да через забор перелезли… Дворами бежали… Всех собак переполошили.

Вдруг Клавка спохватилась:

– Ой, девоньки, я телят отлучить забыла. Побегу я. А ты, Рома, проводи Ленку.

– Я и одна дорогу знаю, – усмехнулась Ленка и направилась к своей ограде.

Клавка толкнула Романа в спину:

– Беги, догоняй… Экий ты!..

Роман нахлобучил глубже на голову папаху и бросился за Ленкой. Догнал, схватил за руку и только тогда спросил:

– Разрешите?

Не вырывая руки, Ленка оглядела его насмешливыми глазами:

– Шли бы лучше спать. На улице скоро утро будет.

– Успею, – перешел почему-то на шепот Роман и услышал глухие толчки своего сердца.

– Вон вы какие, – рассмеялась Ленка.

– Да уж такой, – ответил он и, нагнувшись, поцеловал ее в щеку, от которой пахнуло на него холодком и запахом мяты. Ленка от неожиданности ахнула. Потом ехидно спросила, сбиваясь на «ты»:

– Ты это со всеми так делаешь?

– Как? – опешил Роман.

– Да так, не успел познакомиться, а полез с целовками.

– Разглядел, не бойтесь, – прижал он ее к себе. Покрытые инеем пряди Ленкиных волос щекотали ему подбородок. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она сильным неожиданным движением вырвалась от него и пустилась бежать. Роман кинулся за ней, но не догнал. Перед самым его носом захлопнула она решетчатую калитку, помахала ему рукой:

– До завтра…

Она дошла до дома, поднялась на крыльцо и принялась стучать в дверь, а Роман и не собирался уходить. Он думал, она шутит, и надеялся, что она вернется. В доме зажегся свет, кто-то шел открывать ей дверь. Только тогда понял Роман, что ждать больше нечего. Чувствуя себя одураченным, побрел он прочь. Но Ленка от этого показалась ему совсем другой, более желанной и менее доступной, чем он думал на первых порах.

XI

Утром, когда Роман, накрытый с головою стеганым одеялом, спал на кровати, Лука дотронулся до его плеча, разбудил:

– Северьяныч, а Северьяныч! Вставай, а то блины остынут. Будем завтракать да на бега пойдем. Сегодня у нас китайский рысак против русского иноходца бежит. Народу соберется видимо-невидимо. За того и за другого большие деньги закладывать будут.

Бегунцы должны были бежать по дороге на льду Аргуни. Когда Лука и Роман пришли туда, там уже было черно от народа. Две громадные толпы, китайцев и казаков, каждая ближе к своему берегу, стояли не сходясь. Обе толпы шумно переговаривались. Между ними важно прохаживались по льду русские и китайские таможенники. На вопрос Романа, что это за люди, Лука ответил:

– Петухи и фазаны, – а когда увидел недоумевающий взгляд своего гостя, снисходительно пояснил: – Прижимальщики нашего брата. Не приведи Бог к ним в лапы попасть.

На правом берегу Роман увидел глинобитные фанзы и магазины с громадными вывесками на двух языках. Они тянулись над самой Аргунью далеко вниз. Над дверями магазинов ветерок раскачивал красные бумажные фонари и широкие ленты в иероглифах и драконах, нарисованных черной тушью. За магазинами, в глубине, виднелась семиэтажная, с причудливой крышей, круглая пагода, в верхнем этаже которой переливчато сверкали на зимнем солнце цветные стекла.

Безотрывно глядел Роман на китайскую сторону. Он впервые видел чужой, незнакомый берег, фанзы, магазины, глиняные стены таможенной крепостцы, стоявшей в стороне, и пагоду, поразившую его своим величественным, спокойным видом.

– Полюбуйся, Северьяныч, на китайских мадам, – весело обратился к Роману Лука, – вон их сколько высыпало.

Роман поглядел на китаянок и удивился. Изумила его их походка. Шли они по ровному месту мелкими осторожными шажками, словно ноги у них были вывихнуты и каждый шаг причинял им нестерпимую боль. Все китаянки были обуты в такие маленькие меховые туфли, что впору десятилетним русским девчонкам. Роман спросил у Луки:

– Отчего они так ходят?

– А как же им, мил человек, ходить, ежели у них вместо ног культяпки. Несчастные они, эти китайские мадамы. Ноги у них у всех изуродованы. Китайцы – народ беда ревнивый. Чтобы жены у них домоседками были, они им в детстве ноги бинтами стягивают, расти не дают. У них ведь, у холер, все не по-нашему. У нас бы такую бабу никто замуж не взял, а у них она на вес золота ценится.

Заставили Романа оторваться от разглядывания китаянок улюлюканье, свист и крики. Протолкавшись вперед, он увидел, как неслись от островов впряженные в беговые санки белый рысак и гнедой иноходец. В толпе казаков кричали:

– Наш впереди!

– Продул ты, Сунхин, свои деньги!

Китайцы тоже возбужденно лопотали и размахивали руками. Незаметно обе толпы сдвинулись теснее. Теперь их разделяла только дорога. В это время торжествующие голоса казаков смолкли. Роман понял, что рысак догнал иноходца. Потом он услыхал, как рядом с ним удрученно крякнул Лука. Хотя тот и сам ничего не видел, но верно решил, что иноходец сдает. Бегунцы были уже совсем близко, когда казачий ездок жестоко огрел иноходца бичом. Сбившись на галоп, иноходец догнал и обошел рысака.

Только пролетели бегунцы мету, как вспыхнул невообразимый галдеж. Казаки и китайцы вплотную придвинулись друг к другу, размахивали кулаками, горланили. Роман увидел, как хозяин рысака, толстый круглолицый китаец с тонкой скобкой черных висящих усов, грозил пальцем, на котором у него было два кольца, рыжебородому, гигантского роста казаку в косматой черной папахе. Роман догадался, что казак – владелец иноходца. Он протолкался поближе и услыхал, как китаец, сверкая в гневе золотыми зубами, на ломаном русском языке кричал:

– Ваша мало-мало мошенника… Моя деньги не плати, моя снова беги. Ваша шибко ори, а наша пугайла нет.

Казак в остервенении только яростно жег китайца глазами. При последних его словах он не вытерпел, поднес ему под нос увесистый кулак и сказал:

– Не заплатишь деньги – голову оторву!

Тот запальчиво, со свистом сказал:

– Лусская сволочи! – И, плюнув казаку под ноги, пустился от него наутек.

В два прыжка догнал его казак и схватил за рысий воротник синей шубы.

– Стой!

Но китаец вырвался и побежал. Казак настиг его снова и только хотел ударить, как другой китаец, не ниже его ростом, ловко дал ему подножку и заставил опрокинуться навзничь на скользкий лед. Китайцы при виде его падения весело залопотали и двинулись к своему берегу. Казак тяжело поднялся на колени и плачущим голосом спросил у своих:

– Это чего ж, братцы, деется? Казаков бьют, а вы смотрите. Крушите их, братцы!

Казаки глухо заворчали, как целая сотня тигров, и, не сговариваясь, двинулись вслед за китайцами. Те пустились бегом. Но казакам, выхватив револьверы, преградили путь русские таможенники. Таможенников сразу же смяли, обезоружили и пошли, не задерживаясь, дальше. Китайские таможенники приготовились было тоже задержать казаков, но, увидев, как они расправились со своими, быстро замелькали на бегу войлочными туфлями, спеша убраться на свой берег. Кто-то кинул куском льда и попал одному из них в голову. Он поскользнулся и несколько шагов катился на коленях. Вскочив на ноги, таможенник увидел, что казаки вот-вот поймают его. Тогда он схватился за револьвер и трижды, раз за разом, выпалил в небо.

– Ага, он пугает нас!

– Бей его-о-о!

Когда таможенники схватили и стали вырывать у него револьвер, раздался выстрел. Один из казаков как стоял, так и ткнулся на лед, неловко подвернув под себя левую руку. Все на мгновение опешили, видя, как натекает возле казака красная дымящаяся лужица. Таможенник воспользовался замешательством и успел убежать. Тогда прокатился над Аргунью воющий голос, который услыхали на обоих берегах:

– Арсюху убили, брата!..

И сразу оцепенение прошло. Вся тысячная казачья толпа завыла и с матерщиной понеслась на крутой берег, к фанзам и магазинам. У многих успели появиться в руках вывернутые из саней оглобли. Два-три выстрела раздались навстречу казакам, но это не остановило их. Роман видел, как, одолев подъем, хлынули они бурным валом вперед, круша и ломая все, что попадало им под руку. Полетели сорванные с петель ставни, зазвенело в окнах стекло, закружились в воздухе обрывки расписанных иероглифами лент.

«Вот это дерутся так дерутся!» – одновременно с испугом и восхищением подумал Роман. Его подмывало кинуться вслед за толпой, но, вспомнив, что он здесь гость и что это не просто праздничная драка, решил не ввязываться. Он поискал глазами Луку, но его не было видно. «Стало быть, тоже там», – поглядел он на китайский берег, где все магазины уже зияли выбитыми окнами. Тут ему вспомнились изуродованные ноги китаянок. «Как же они убегать будут, всех их перебьют», – пожалел он их.

Только поднялся Роман с Аргуни на берег, как на той стороне ударили из пушки. Это китайские солдаты начали из старинной пушчонки своей глинобитной крепости палить в казаков. Вслед за выстрелами затрещали ружья. Скоро посыпались с того берега на Аргунь казаки, нагруженные тюками товара, чая, обуви, которые прихватили они на прощание в магазинах. «Вот народ, прямо разбойники какие-то», – подумал про них Роман, злясь и негодуя. Не оглядываясь, пошел он к меньшовскому дому. Там уже знали о драке и нетерпеливо дожидались его и Луку. Когда Роман сообщил, что Лука тоже побежал драться, Марфа Андреевна сказала:

– Дурной он у меня. Нигде не отстанет. Как бы его там, холеру такую, не убили.

Роман сидел у окна и видел, как Лука заявился в ограду не с улицы, а со двора. На плечах он нес набитый доверху мешок с синей продольной полосой. Воровато покосившись на окна своего дома, Лука шмыгнул в амбар. Оттуда он вышел без мешка и вошел в дом, хитренько посмеиваясь. Он сразу же отозвал в сторону Марфу Андреевну, и они долго шептались, после чего она накинула на плечи шаль и побежала в амбар. Вернулась она оттуда с двумя банками спирта, которые Лука раскупорил и принялся разводить спирт водой. Роман сразу невзлюбил после этого Марфу Андреевну, на лице которой так и сияла радость. «Видно, ладно приволок дядя чужого, если она так радуется. И не стыдно же людям», – взволнованно размышлял он. Ему так стали противны и приторная ухмылка Луки, и откровенная радость тетки, что он совсем было решился звать деда домой, но вспомнил про Ленку и подумал, что, пожалуй, лучше всего это сделать завтра.

За обедом Лука, вдоволь хватив дарового спирта, хвастливо рассказывал Андрею Григорьевичу, как проучили китайцев. Но тот сердито оборвал его:

– Храбрые вы, где не надо. На войне небось в кусты норовите, а здесь вон как безобразничаете. Нет, много у вас дрянного народа, как погляжу я на вас! Это все богачи отличаются, а глядя на них, и остальные туда же лезут. Ты тоже хапнул на свою долю из китайских лавок?

– Что ты, что ты, тесть. Да оборони Бог меня от этого, – забожился Лука. – Я ведь только так, подраться бежал.

Роману захотелось пристыдить Луку, уличить его на глазах деда, но он опять вспомнил о Ленке и сдержался. Однако оставаться больше за столом не мог, поднялся и под недоуменные взгляды Луки и Марфы Андреевны порывисто выбежал из горницы в кухню, где принялся жадно пить холодную со льдинками воду.

Вскоре после обеда Клавка и Настя повели Романа к Ленке Гордовой, у которой собирались на гулянку парни и девки. Гордовский дом с обшитыми тесом стенами был выкрашен в ярко-зеленый цвет, а ставни стрельчатых окон расписаны голубыми петухами.

Ленка встретила их в прихожей. Увидев Романа, она зарделась до самых волос и смущенно, с потупленными глазами, подала ему руку. Вчера она была в полушалке, из которого выбивался только кончик ее косы. Сегодня же Роман увидел, что коса у нее шириной в ладонь, волнистая, с золотым отливом. Еще больше вчерашнего поразили его и ее глаза. Голубые, в густых темных ресницах, они играли, как ключевая вода на солнце. Когда глаза их встретились, сердце Романа так и обдало тягучим сладким жаром. Одета была Ленка иначе, чем вчера. На ней было простое коричневое платье и вышитый белый передник. Все время, пока она угощала гостей, бегая то и дело из кухни в горницу, Роман безотрывно глядел на нее. А когда удавалось ему поймать ее мимолетный взгляд, он задыхался от радостного смятения. Чем-то неуловимым напоминала она ему Дашутку. Вспоминая о Дашутке, он больше не чувствовал прежнего раздражения и горечи.

Ленка подошла к нему с рюмками на подносе, пригласила его выпить.

– С гостями вас, – каким-то деревянным голосом, за который сразу же возненавидел себя, сказал он Ленке, поднося к губам рюмку, и так неловко выпил вино, что сразу закашлялся, отчего смутился еще больше и сидел, стесняясь подойти к столу. Клавка силой увлекла его к столу, успев шепнуть, что он рассердит Ленку, если не будет у нее закусывать, как дома.

В это время в горнице появился невысокого роста казак с частой сединой в окладистой бороде, расчесанной надвое. На нем были штаны с лампасами и лакированные сапоги. Он принялся здороваться со всеми парнями и девками за руку. Дойдя до Романа, протянув ему руку, сказал:

– Этого что-то не признаю… Откуда будешь, молодец?

– Из Мунгаловского.

– Чей же ты оттуда?

– Северьяна Улыбина.

– Гляди ты, какого молодца Северьян вырастил! – воскликнул казак. – А давно ли мы с ним такими, как ты, были. Я ведь, брат, с твоим отцом две войны отбухал. Передай ему поклон от меня. Скажи, что кланяется ему старший урядник Гурьян Гордов. – Тут только понял Роман, что перед ним отец Ленки. Он вспыхнул, словно его уличили в краже. Но Гурьян хлопнул его дружески по плечу и крикнул: – Ленка! Неси-ка две рюмки вина, выпью я с сыном моего сослуживца.

Когда Роман, выпив из рюмки самую малость, хотел поставить ее на поднос, Гурьян схватил его руку.

– Нет, брат, всю давай, всю… Ты казак, а не красная девица… Вот это другой коленкор… – сказал он, увидев, как Роман осушил рюмку до дна.

После выпивки Гурьян уселся рядом с ним и начал бесконечные расспросы об отце. Только когда девки и парни пошли от него в другой дом, он с сожалением отпустил Романа, поцеловав его на прощание.

Весь этот вечер, как только ушли от Гордовых, Роман и Ленка садились рядом в каждом доме, закусывали с одной тарелки, а как только выходили на темную улицу, чтобы идти дальше, норовили спрятаться в тень и торопливо целовались. А когда гулянка кончилась и он провожал Ленку домой, она спросила:

– Когда теперь увидимся?

– Это как ты захочешь. – Роман был навеселе и говорил без стеснения.

– Да как же этак-то?

– А вот так… Приеду домой и скажу отцу, что нашел себе невесту, краше которой для меня нет и не будет. Скажу: жени меня на ней и ни на ком больше.

– А меня ты спросил, пойду ли я за тебя?

– А разве нет? – развязно улыбнулся Роман и попытался обнять Ленку. Но она оттолкнула его руку и сердито спросила:

– Ты чего надо мной смеешься? Когда я обещала за тебя замуж идти?

Роман стал оправдываться:

– Да я и не говорю, что обещала. Я говорю, что жизнь без тебя мне теперь не жизнь. Вот как.

– То-то, – сказала насмешливо Ленка, прижалась к нему и, заглядывая в глаза, спросила: – А шибко я тебе нравлюсь?

– Так нравишься, что, как взглянешь на меня, внутри у меня все гореть начинает. Веришь?

– Может быть, и верю.

– А ждать меня будешь?

– Недолго, так подожду.

– До Пасхи подождешь?

– Подожду.

– А задаток в этом дашь?

– Вот еще новости. Да я и без задатка не обману.

Но Роман так настойчиво продолжал требовать задаток, что она под конец сдалась. Перестав смеяться, она сорвала с головы полушалок, кинула ему:

– Вот, возьми! – И бросилась от него в калитку.