Текст книги "Вывоз мусора"

Забыть о сексе с Эл не грозило. Тони понимал это, и хоть «tetas y culo» о ней не скажешь («сиськи и жопа», исп.), принять, однако, грядущую исламизацию он не мог. Так или иначе, придётся выбирать: оставаться в Европе или бежать. Куда бежать, он не знал, впрочем, и не особенно пока задумывался.

– А надо бы, – Элла привстала, сложила книгу. – Мы ведь не сможем, как Франсуа.

– Ты о покорности?

Она кивнула.

– Знаешь, я тут кое-что изобрёл. Не говорил тебе. Не думал, что ты приедешь. Казалось, у нас всё кончено, – промолвил Тони.

И тут он поведал Баффи (вкратце, в общих чертах, ведь он и сам многого не понимал) о «пикетах», о вони, о прежней реальности (Лекстор, Подравка, Додж) и о своём гаджете.

– Ты шутишь?

– Если бы. Но в какой-то момент всё изменилось. Получив патент, буквально на следующий день я обнаружил, что близкие мне люди меня не узнают. Не только люди – коты (я рассказывал как-то), и даже ты (мне до сих пор трудно поверить в это) стала совершенно другой.

– Другой?

– Прости, но ты всегда была лояльной власти. Ты гордилась своей страной, и, как я понимаю, ты была не против захвата Крыма, во всяком случае. Более того, тебя устраивало беззаконие, травля неугодных, Russia Today и так далее. Разве нет?

– Нет, конечно!

– Тебя это не касалось, так?

– Стоп, Тони! Всё, что ты сказал сейчас, неправда. Мне очень обидно, но я также и понимаю – есть какая-то причина твоих заблуждений. Что если не я стала другой, а ты? Не коты изменились, не Лекстор (или как там её, Подравка, супы такие были), а ты? Ну то есть твоя реальность, как ты сказал. Всё, что творится в РФ, ужасно, оккупация Крыма отвратительна, мне жаль диссидентов, и я точно знаю – никогда не поддерживала режим, всегда считала его фашистским и ТВ не смотрела (разве что Fox).

Тони задумался. Объяснение Эл отчасти ошарашило его, но следовало признать: её версия не так уж и несостоятельна. Вполне возможно, Элла другая лишь для него: при неизученных до конца свойствах MS-гаджета прежняя Эл и нынешняя действительно могли не знать друг друга. То же и с Лекстор, Подравкой, Майки – по какой-то причине они могли попросту не подходить друг другу; поэтому их не стало. Как не стало и прежних котов (мало ли что с ними не так). Зато Баффи (нынешняя Баффи, он и ощущал её по-другому) ему как-то по-новому близка. Она была словно деталью пазла из его картины – давно потерянной и вдруг нашедшейся. Он мечтал о ней, и мечта сбылась. Кто знает – может, в этом как раз и дело.

– Может, и так, – Тони постепенно приходил в себя. На берег выползла черепашка. Затем ещё одна, и ещё. – Но почему ты помнишь меня, а прежняя Баффи нет? И что именно ты помнишь?

– Не знаю, Тони. В этой гипотезе свою реальность ты определяешь сам. Иначе говоря, ты оставляешь себе то, что действительно любишь, и добавляешь то, чего нет, но хотел бы, – Баффи потянулась к одной из черепашек, взяла её на руки и поднесла к лицу. – Лекстор (или как там её) тебе вряд ли нужна. Подравка, этот профессор, коты – они как фон. В отличие от меня, о которой ты постоянно думаешь и не можешь забыть. Что помню? Помню пикет на Лубянке в 2012-м, собачий холод, как грелись в Bilingua и смотрели Blow-up («Фотоувеличение», фильм Микеланджело Антониони, в главных ролях Дэвид Хеммингс, Ванесса Редгрейв, Джейн Биркин, Сара Майлз; Италия, Великобритания, США, 1966). Помню море в Алуште, мёртвую женщину на волнорезе и как все смеялись – турист из Японии (уже немолодой человек) пытался спасти её, но та снова кидалась в воду. Запах резины помню и трупов в Киеве. Много чего помню, Тони. Затем ты пропал, и мы встретились лишь год спустя в Вильнюсе (аэропорт, транзитная зона). Ты сам-то помнишь?

– Только Вильнюс, но как-то с болью: я любил тебя, а ты нет.

– Тебе казалось. Я не хотела спешить и вообще не знаю, чего хотела. В целом же, когда ты исчез, расстроилась. Выкинула твои письма, фотографии, SMS. Одно осталось, правда, так и не смогла удалить.

Элла полезла в телефон, полистала.

– Вот.

И Тони прочёл своё же SMS, если верить Эл, отправленное ночью (01:29) двадцать восьмого февраля две тысячи пятнадцатого: «Борю Немцова застрелили».

– Ну что, довольно?

– Пожалуй, да.

– Так что насчёт гаджета?

– Ах, гаджета! – Тони вдруг захотелось исчезнуть, спрятаться, или хотя бы подумать с минуту, но не думалось, и тогда он предпринял попытку спрятаться за легкомыслием. – С его помощью ты могла бы переместиться в любую точку – очень быстро и куда захочешь, – буквально выпалил он (с наигранной весёлостью, хотя играл Тони плохо – от Баффи не скроешь).

– Тебе не кажется это опасным?

Тут Элла подобралась к самой сути. Формально прибор не считался опасным – ни для здоровья, ни как-то ещё, что подтверждалось в том числе и экспертизой. Но можно ли доверять ей? Исследования проводились с ограниченной выборкой (минимум волонтёров, разовый опыт), что вряд ли делает их достоверными. Слишком мало статистики. Опытов должно быть больше, полагал Гомес, и его личный опыт подтверждал это: чем интенсивней он применял к себе гаджет, тем более явно ощущал неясные пока перемены в себе.

– Кажется, – ответил Тони. – Кажется, но попробовать можно. Одно, скажем, или два перемещения не навредят. Опасна, я так думаю, зависимость – то, к чему я как раз и пришёл.

Опять же это лишь догадка. Тони не был ни в чём уверен. В своё время он надеялся на помощь Майки, но профессор не справился (не стал, не успел, испугался – теперь не поймёшь).

– Так что вот… Хочешь, попробуем. Возьмём с собой черепашку. Туда и обратно. Куда бы ты хотела?

– В Нью-Йорк, – недолго думая предложила Баффи.

Нью-Йорк так Нью-Йорк. Они оделись («Ты точно не против?» – Эл указала на рептилию. «Нет») и вернувшись домой, немедленно надышались Synthesis Component of Leaving. Не прошло и минуты (для Тони время по-прежнему оставалось самой магической частью опытов) – наши влюблённые уже лицезрели Манхэттен вблизи Американского музея естественной истории (American Museum of Natural History, AMNH).

– Ну и воняет же твоё устройство, – скривилась Баффи, – что внутри?

– Скатол, – ответил Тони. – Содержится в основном в фекалиях, в некоторых эфирных маслах (включая жасмин, к примеру), и в каменноугольной смоле. Скатол (C₉H₉N) образуется при гниении аминокислот. Там же бром, индол (C₈H₇N) и сероводород (H₂S). Гвоздь программы, однако, так называемый, тиоацетон. Тиоацетон (CH₃-CS-CH₃) – летучая жидкость и, несмотря на простую формулу, самое вонючее вещество на свете.

У мусорного бака, метрах в пяти, сидела собака. Завидев их, она приподнялась. В глазах у неё промелькнул страх.

– Чарли, – позвал её Гомес.

Но «Чарли» не слушал; он испугался и, опустив морду, побежал прочь.

– Чарли? – удивилась Эл.

– Один к одному. Особенно морда, взгляд, хвост такой же, лапы и бегает так же.

– Обознатушки, – улыбнулась Баффи. – А это точно Нью-Йорк?

– Как видишь.

У входа в музей сновали жизнерадостные и ярко одетые люди. В потоке машин мелькали электрические Tesla, беспилотные такси Uber. Американский английский, жёлтая разметка проезжей части, реклама Apple, указатели W 79^th St, Columbus Ave (79-я улица, Коламбус-авеню) и невероятно высокие здания. Неизменно – как в кино, так и в жизни – эти громады вызывали у Тони, образно говоря, структурный невроз; несоразмерность геометрии – как если бы европейский город был геометрией Евклида, а Нью-Йорк (там же Чикаго, Филадельфия и так далее) – геометрией проективных плоскостей Римана.

Неординарность мышления Бернхарда Римана, однако, не принесла математику бурной славы (в отличие от Нью – Йорка, скажем, и в целом Соединённых Штатов) – он умер от туберкулёза в возрасте тридцати девяти лет; даже могилы не осталось.

Эл захотела есть. Они обменяли евро, купили хот-догов с зеленью и присели на лавку у озера Жаклин Кеннеди Онассис. Баф вынула из сумки черепашку и опустила на землю поесть травы. Та обрадовалась и, казалось, съела бы их хот-доги, будь любовники поснисходительнее.

В последнее время вопрос о правах животных поднимался всё чаще. В Индии, к примеру, дельфины были признаны личностью, а испанские кошки наделены правами на собственность, образование и наследование. То же касалось горилл, а в большинстве стран – слонов, крокодилов и свиней с баранами. Русские свиньи, правда, тигры, козлы и так далее сюда не входили. Зато репатрианты из РФ с азартом скупали – преимущественно в Европе – животных с наследством и по-тихому умерщвляли их, наследуя в свою очередь собственность умерших.

Иначе говоря, с животными и их правами творилась чехарда. И всё же ясно – люди худо-бедно, но развивались и искали более приемлемых отношений с другими видами, особенно обладателями большого мозга.

Баффи не принадлежала к большим любителям животных. Идеи «Гринпис» её не вдохновляли, да и к природе как таковой она относилась сугубо утилитарно – лишь бы «эболой» не заболеть. К животным Баффи имела лишь чувственную (сентиментную) привязанность, понимая, что и животные испытывают боль. Из-за этого она не любила зоопарки, цирк и презирала охоту (с охотниками). «Чувствуют ли боль растения?» – задавалась она вопросом. Вот и на этот раз, глядя, как черепашка поедает клевер в Центральном парке, Элла спросила, чувствуют ли боль растения?

– Не знаю, – признался Тони, предчувствуя, однако, что и права растений вскоре станут обсуждаемой темой. Так или иначе, кантианская этика, столь популярная на Западе, располагает в том числе и к защите прав кактуса.

В Метрополитен-опере давали «Петрушку» Стравинского.

– Раз уж мы здесь, посмотрим? – предложил Гомес.

Элла обрадовалась, и хоть Стравинский не входил в число её любимцев по части музыки, постановка ей понравилась. Русских мотивов, правда, хватало, и всё же драма вызвала у них сильнейшие эмоциональные переживания (если не стресс, да ещё и с серьёзными последствиями).

Итак, «Петрушка». Набивная кукла Петрушка влюблён в балерину (тоже куклу, сюжет не нов, а кто не кукла?), но балерина предпочитает Арапа – правильного красавца (хитрец и практичен, как Путин, к примеру, Шойгу, ФСБ, МЧС и так далее). В принципе, к четвёртой сцене всё уже было ясно, Элла судорожно сжимала Тонину руку, и когда от удара красавца Петрушка упал, она вскрикнула, но странно – в её глазах не появились ни слёзы, ни сострадание. При виде опилок (всё, что осталось от главного героя) и в отличие от подруги Тони сник. Вряд ли, подумал он, воскрешение Петрушки что-то изменит.

Зато в антракте они насладились старинными эскизами к балету Александра Бенуа и попили кофе – он с мыслями о правах растений, а она – как знать? Во всяком случае, после спектакля Баффи исчезла. Он так и не дождался её из туалета. Театр закрывался. Туалет проверили – никого. Он позвонил ей – занято. Написал SMS – «доставлено», и на этом всё.

По словам Милана Кундеры, «Петрушка» Стравинского был «экстазом варварства» (Милан Кундера, «Нарушенные завещания»). Может, и так. Тони вернулся к музею. Он не терял ещё надежды встретить Эл, однако не встретил. Вряд ли её исчезновение случайно, а если так, то и до варварства недалеко. Он, конечно, не тряпичная кукла, но подумать было о чём. О тату на запястье у Эл в виде российского флага, о том, что мусор – наполовину упаковка, и вообще в сложных ситуациях Тони испытывал лишь страх или сострадание – ни «скорую» вызвать, ни полицию он не мог.

И тут он заметил при входе в музей истории черепашку. Без сомнения, это была черепашка из Конди. Казалось, она спала, но на деле, как выяснилось, работала почтой и дожидалась Гомеса – с запиской от Эл, приклеенной к панцирю ценником от гамбургера. «Прости, – узнал он холодный, как прописи, почерк Баффи. – Не ищи меня и пока».

«Как же прекрасно ничего не знать, – записал он, вернувшись в Конди, – потеряв голову от любви (неважно, к кому – офис напротив). Слушать La Dispute, Thrice, Brand New, мотаться по клубам – закрытые показы, кофе, сигареты, секс. Какие, к чёрту, политика, инакомыслие и Майдан! Green Day, короче, “Тёплые дни”, зелёные кеды. Но пройдёт время, кеды истреплются, и вернётся старое: ничтожный патриотизм, посадки, запреты, страх. Устав от любви (смешной; кажется, глупой и примитивной), начинаешь бояться. Остаётся медлить, закрываться, читать Кундеру. Избегать ареста и ждать новой влюблённости, заглядывая в офис напротив и прицениваясь к зелёным конверсам в магазине Lamoda».

Загуглив Lamoda, Тони нашёл магазин закрытым, офис напротив переехал. Как он и думал, осталось медлить и, избегая ареста, ждать новой влюблённости, повторяя, подобно сломанному банкомату: «Введите сумму»; а лучше строки из Мишеля Уэльбека:

 
Зима – ни звука, ни следа.
Стою один во всей вселенной;
Как голубой кристаллик льда,
Мечта чиста и совершенна.
 

III. Совершенство

Совершенства нет и вряд ли возможно. Это признаю́т даже точные науки, но бесполезно – люди с неизменным постоянством предлагают очередную идеальную модель.

Политики-популисты выискивают врагов, СМИ сочиняют «распятых мальчиков», а религиозные фанатики обещают жизнь после смерти. Художники пишут идиллические пейзажи, писатели – романы со счастливым концом, а маркетологи оборачивают эту грязь в безупречно продаваемую упаковку. Так или иначе, люди врут и обманываются, создавая себе максимально комфортную понятийную среду, часто именуемую «внутренним миром». Каждый орган чувств возбуждает собственное ощущение, а вместе они «совершенствуют», так сказать, окружающую действительность (её модель, точнее). Это убедительно показал ещё Иоганн Петер Мюллер – немецкий биолог (сын сапожника и основатель сравнительной анатомии) в своём Законе специфических энергий.

Тони и сам был утопистом, предпочитая действительности модель. Постепенно он всё более ощущал себя художником, нежели учёным. То же касалось и его обязанностей дворника – вывоз мусора приобретал всё более метафорический смысл. «Карта лучше, чем территория», – вторил он Джеду из «Карты и территории» Уэльбека. Литературный персонаж был его лучшим другом, и Тони невольно подражал ему (приклеится однажды образ – тут тебе и конец).

Между тем он заметил, что стал меньше врать. Быть честным приятно, хотя и непросто – даже в Конди с, казалось бы, традиционным для Европы преобладанием права, Гомес прослыл белой вороной.

Ворона вела себя крайне осторожно, лишний раз не высовывалась, но при случае могла и клюнуть. Придурка коллегу, к примеру, с логотипом Bloco de Esquerda на лбу (Левый блок), мусульманина за тахаррушем («игры» в изнасилование), а то и тётю из Европарламента, утратившую чувство реальности. Впрочем, случалось такое не часто. Большую часть времени Тони проводил за книжкой, ноутбуком, или сядет себе у мусорки и сидит с видом Блаженного Августина – размышляет об идеальном. По словам автора «Исповеди» (Confessiones, Aurelius Augustinus Hipponensis), совершенство – всего лишь знание о несовершенстве себя. Надо же, как просто. Христианский теолог был не глуп. Или дело в религии? Если кто-то и мог рассчитывать на совершенство там, полагал Тони, то, естественно божество. Иисус ли это, Аллах – не важно. Скорее Гомес согласился бы с писательницей Перл Бак. Стремление к совершенству, по её мнению, делает некоторых людей совершенно невыносимыми.

Невыносимым, вероятно, был и Тони. Не зря люди чурались его. Лекстор терялась, Элла бежала – они словно чувствовали в нём опасность. Трудно объяснить. Временами он и сам себя боялся. Возможно, в нём преобладал советский опыт: с одной стороны – покорность (страх перед властью, государство превыше всего), с другой – несогласие, внутренний протест, тщательно скрываемый, но тлеющий и в любую минуту готовый выплеснуться наружу.

О причинах внутреннего протеста в ту пору он лишь догадывался, но теперь уже знал (было с чем сравнивать), и знал наверняка: РФ в нынешнем её виде – ничтожная страна-агрессор с извращённым пониманием добра и чести, хитрожопая, с покорным и доведённым до животного состояния населением. Тони ни в коем случае не желал подобной участи ни одной стране. Он невольно чувствовал малейшие поползновения к диктатуре, нацизму и всевозможным подменам, включая подмену закона понятиями. Его бывшие соотечественники будто с ума сошли, называя захват территорий соседних стран принуждением к миру, а то и присоединением, как в случае с Крымом. Он был как оголённый нерв. Окружающие понимали это, но даже те, кто сочувствовал ему, предпочитали не связываться. Они избегали острых тем, держались молчком, и хоть изредка улыбались, их радость выглядела наигранной (лучше улыбнуться лишний раз, чем рисковать привычным комфортом). Португальцы улыбались, следуя толерантности, русские – из страха.

Та же фигня творилась и в его Фейсбуке. Всего-то шесть или семь друзей. Он знал их в жизни – никакие не колорады, к тому же двое из них давно уехали из России. И то – они вели себя крайне осмотрительно: ни одного репоста, лайкали лишь фото (его студийные в основном работы – яркие, с приятным светом, о книгах, музыке, иногда вручную изготовленные коллажи с предельно ясным, словно детские раскраски, смыслом), а обсуждению предпочитали приветствия в чате – стандартные и в общем пустые: «Как сам?», «Неплохо» и так далее. Впрочем, как знать, колебался Тони, может, в этом и есть совершенство: лайкнул кота – условно – и порядок.

Как бы то ни было, дождавшись осени (время замедлялось), наш астроном взял отпуск и отправился в Понта-Делгада (остров Сан-Мигел). В турагентстве ему предложили отель пять звёзд, всё включено, одноместный номер, спа. «Соглашайтесь, Тони», – оператор излучала нежность, умело преследовала свои интересы, из-под юбки у неё выглядывал ажурный пояс и чулки в полоску. Он попался, короче, но скажем так – интерес оператора совпал с его интересом. Как вообще можно быть против короткой юбки, чулок в полоску и Понта-Делгада?

Понта-Делгада с населением примерно пятьдесят тысяч загорелых аборигенов располагался на южном побережье острова Сан-Мигел и производил впечатление более масштабной версии Vila do Conde, если не считать обилия зелёных ландшафтов и специфической геологии. Сан-Мигел – остров вулканического происхождения со скалистыми берегами, множеством гор, потухших вулканов и красивейших водоёмов, включая Лагоа-ду-Фогу (Огненное озеро), озеро Сантьяго и Сети-Сидадиш – двойное озеро (Лагоа-Азул плюс Лагоа-Верди – голубое и зелёное). Кроме обычного любопытства и азорского снегиря (вымирающий вид, эндемик острова) ради этих Азул и Верди, собственно, Тони и прибыл в Понта-Делгада.

Дело вот в чём: Сети-Сидадиш – мёртвое озеро. За последние полвека водоём оккупировали цианобактерии (сине-зелёные водоросли). Настоящие монстры – они выделяют сильнейшие токсины, такие как anatoxin-a, anatoxinas, аплизиатоксин, домоевую кислоту, вызывают цветение воды, из-за них гибнет рыба, и они невероятно опасны для животных и человека. При этом цианобактерии – одноклеточные микроорганизмы, эволюция которых остановилась (не успев начаться) примерно 3,5 миллиарда лет назад.

Тони поселился в Marina Atlantico Hotel. Оказалось не пять звёзд, а четыре – привет ажурному поясу, чулкам в полоску и общим интересам. Впрочем, не страшно, всё было на месте: оздоровительный спа-центр, закрытый бассейн, бесплатный завтрак и Wi-Fi. Добавим пристань (яхта на выбор), парковку, бар и достопримечательности «в шаговой доступности» (как следовало из путеводителя Marina Atlantico): знаменитый порт Понта-Делгада (0,4 км), монастырь Носса-Сеньора-да-Эсперанса (0,8), городские ворота (0,8), колокольня (0,8) и университет Азорских островов (0,8). Всё по ноль-восемь. Монастырь, однако, городские ворота и колокольня лишь оттеняли познавательную мощь (да и архитектуру, если присмотреться) местного вуза. И близко не валялись, подумал Тони. Подумал по-русски. Странно, хоть и прошло немало времени, как он покинул РФ, Гомес всё так же думал по-русски.

Довольно непросто изменить себя. Эволюция – процесс медленный, подчас болезненный и мучительный. Далеко не каждый согласится подвергнуть себя испытанию временем. Цианобактерии, к примеру, давно отказались. Там же крокодилы, да и вообще рептилии – их эволюция остановилась задолго до возникновения разумной жизни. Их потребности минимальны, им ничто не угрожает, а раз так – нет и необходимости развиваться.

Можно сказать, цианобактерии совершенны. Как совершенны и крокодилы, рептилии, большинство насекомых, а также экстремофилы, русофилы и прочие колорады. Они совершенны – во всяком случае до тех пор, пока им не угрожает человек, что в обозримом будущем маловероятно. Иначе говоря, зло не нуждается в эволюции. Чего не скажешь об азорском снегире. Эндемик острова Сан-Мигел – умные птицы, пусть и не яркие, но с выразительными клювами, едва перелетали с ветки на ветку и держались, в сущности, из последних сил.

Итак, совершенство возможно. Во всяком случае, в отношении сине-зелёных водорослей (потребности которых минимальны, и они не ведают страха).

В первый же день он взял такси и отправился на озеро Сети-Сидадиш. Как и планировал, Тони взял образцы грунта в окрестностях Азул и Верди, воды и самих водорослей, а также растений (наугад, особо не выбирая) – набралось с десяток пробирок и тетрадка с растениями (импровизированный гербарий Сан-Мигел). Тщательно вымыв руки питьевой водой из бутылки, он вернулся к такси; водитель слушал местное радио, но отвлёкся.

– Биолог? – спросил он.

– Биолог, – согласился Тони.

От дальнейших расспросов он уклонился, надев наушники и поставив Defeater – группу из Бостона. Таксисту незачем было знать о его профессии, зачем приехал и прочее. Таксисты болтливы и разрушают психику. У Defeater, напротив, – необыкновенный драйв, и их музыка заряжает. Хотя и Defeater, по мнению Тони, скомпрометировали себя. Концертами в Москве, к примеру. Как выяснилось, им были пофиг оккупация Крыма, путинский режим и политические репрессии. Никакого протеста, лишь деньги, что, в общем, странно и нетипично для авангардного искусства.

На самом деле он задумал опыт из токсикологии: как выделяемые сине-зелёными водорослями токсины воздействуют на воду, растения и животных? В особенности его интересовал механизм влияния цианобактерий на мозг человека. Притом он не добивался каких-либо практических результатов (хотя, признаться, втайне надеялся; его гаджет, как ни крути, нуждался в усовершенствовании – действие ароматов постепенно ослабевало). Лишь прикоснуться к совершенству – вот о чём он мечтал. Модель идеального механизма, рассуждал Тони (скорее в шутку, с долей иронии, но временами и всерьёз), даже присутствуя эфемерно, посредством мысли и воображения вполне способна изменить представление о множестве затруднительных ситуаций.

Правда, он мало что понимал в ядах, но с месяц назад познакомился по Интернету с Эфи Локошту – токсикологом из университета Азорских островов (Universidade dos Açores, UAç). Эфи работала в отделе биологии (Departamento de Biologia) и помимо исследований в области сельскохозяйственной биотехнологии занималась сине-зелёными водорослями.

Более того, цианобактерии были её хобби – редкое сочетание диплома и увлечения. Как и Тони, она склонялась к романтизму. Во всяком случае, жизнь бактерий интересовала её ничуть не меньше любовной драмы Евгении Гранде, скажем, Оноре де Бальзака, мадам Бовари Флобера или героев Януша Вишневского из «Одиночества в сети». Бери больше – Эфи обладала редким благоразумием: её отнюдь не прельщали ни диктатура, ни коммунизм, ни популизм (будь то левый или правый – без разницы). Она с отвращением воспринимала захват Крыма, исламизацию Европы, Brexit и отмену антироссийских санкций. Эфи нравилась, короче, Тони (на горизонте у него вновь замаячили, образно говоря, зелёные кеды).

Не сразу, конечно, но поняв, какая незначительная у Тони просьба, Эфи согласилась. «Я помогу вам, – написала она электронной почтой. – У нас прекрасный институт, а вы мне кажетесь приличным человеком». Дальше следовала приписка: «Не всякий решится бежать из РФ. Цианобактерии действительно по-своему совершенны. Аквариум, о котором вы говорите, – закрытого типа биосфера. Думаю, мы изготовим её – сине-зелёные водоросли вполне автономны. Интересно: они сочетают в себе, казалось бы, невозможное – производят кислород и одновременно фиксируют атмосферный азот. Азот нам понадобится (надеюсь, мы найдём выход). Взамен, – не скрывая ироничного настроения (Эфи и впрямь была необычным биологом), – вы расскажете мне об атомарном кислороде на Марсе».

Атомарный кислород на Марсе удалось обнаружить благодаря обсерватории SOFIA (Stratospheric Observatory for Infrared Astronomy), которая летает на высоте четырнадцати километров над Землёй. Гомес как-то упоминал об этом в переписке с Эфи.

Кто только не летает над Землёй. А что до Марса – астрофизики из NASA и Германского аэрокосмического центра обнаружили там лишь половину того количества кислорода, которое ожидали увидеть на самом деле. Это обусловлено, вероятно, изменчивостью марсианской атмосферы. До SOFIA подобные измерения проводились в 1970-х американскими аппаратами Viking и Mariner. Измерения тогда вышли весьма неточными. Но суть не в том. Мало ли где есть кислород! Присутствие на планете привычных нам (и жизнеобразующих в представлении обывателя) компонентов ещё не означает жизни. Озеро Сети-Сидадиш и Марс – наглядное тому подтверждение.

По мнению Тони, то же происходит и с социальной средой. Она может быть как комфортной (вполне безопасной, полной счастливых заблуждений, уверенности в себе и полезных связей), так и невыносимой.

Мысль очевидна, но, узнав о цианобактериях на Сан-Мигел, Гомес загорелся проиллюстрировать её средствами современного искусства – изготовить модель совершенства (в данном случае – совершенства зла) в миниатюре. Изолированный от внешней среды небольшой аквариум с опасными водорослями из Сети-Сидадиш внутри – первое, что пришло в голову. Полностью автономное устройство: на входе свет, на выходе – подобие жизни. «Жизнь не здесь» (как в романе Кундеры), жизнь в изоляции, под присмотром Старшего Брата (Оруэлл, «1984») и в состоянии всеобщей подозрительности. Размером и формой его аквариум напоминал бы рождественский снежный шар. При этом если снежный шар содержит лишь пластиковую имитацию (снег, Санта-Клаус, библейские сюжеты), то внутри своего аквариума Тони планировал разместить самое что ни на есть биологическое сообщество. Название модели напрашивалось само собой: «Диктатура».

Таков был план. Коснуться совершенства казалось заманчивым, но Тони и побаивался. Что-то дьявольское таилось в таком прикосновении. Вот и думай.

Вернувшись в отель, он сложил образцы в холодильник, включил компьютер, кондиционер и с час ещё, пока не стемнело, смотрел на море сквозь приоткрытые жалюзи. На горизонте виднелся корабль. Как знать, куда он плыл; впрочем, не всё ли равно – плыл и плыл. Слева у пристани покачивалась лодка, а её свёрнутые паруса вкупе с мачтой напоминали крест. Заработал маяк. Надо бы пару рыбок добавить, подумал Тони, в аквариум с водорослями, травой и грунтом.

– Рыба погибнет, долго не продержится, – предупредила назавтра Эфи, лишь только Гомес явился к ней с мальками суматранского барбуса из зоомагазина. – Но знаете, Тони, нам это на руку. Мёртвая рыба, отравленный грунт, растения (то, что останется от них, точнее) – идеальная среда для размножения cyanobacteria.

Гомес кивнул:

– Идеальное зло – так и должно быть. Во всяком случае, нечто подобное происходит в закрытых сообществах, – добавил он.

– Как скажете, – улыбнулась Локошту.

В реальности она выглядела куда эффектней, чем по Скайпу. Кроме департамента биологии, как выяснилось, Эфи успешно сотрудничала с Центром биотехнологий (Centro de Biotechnologia dos Açores, CBA) – весьма продвинутым предприятием Азорских островов. CBA финансировался ЕС, частными компаниями из США, Японии и даже ЮАР.

В качестве сосуда для «Диктатуры» Эфи предложила обычную круглодонную колбу с короткой цилиндрической горловиной и объёмом 1000 миллилитров. Термостойкое стекло, три евро за штуку, в комплекте пробка.

Сложив в колбу собранные Гомесом образцы, Эфи заполнила её водой из Сети-Сидадиш, запустила внутрь барбусов и добавила специальный кондиционер Tetra Nitrate Minus, используемый обычно для создания в аквариумах баланса: «азот – фосфор – калий».

– Исходные условия, – пояснила Эфи. – На первое время кондиционер обеспечит блокировку водорослей, развитие растений и более-менее сносную жизнь лучепёрых.

Посоветовавшись и для придания биосфере некоторой завершённости, они встроили также в горловину колбы светодиод с миниатюрной солнечной панелью плюс конденсатор для подзарядки. С ночной подсветкой «Диктатура» приобрела вполне товарный и даже презентабельный вид.

– Диктатура, говорите? – Эфи взглянула на Тони с оттенком грусти (печали, отвращения, любви – когда всё знаешь и ничего уже не вернуть). – Барбусы проживут от силы месяц.

Она права – диктатура сине-зелёных водорослей куда более жестока, чем, к примеру, режим Антониу ди Оливейра Салазара в Португалии (период так называемого Нового государства с 1932-го по 1974 год). По специфике притеснений, правда, это был никакой не фашизм, как многие считают, и не сталинские репрессии – масштаб не тот, да и притеснения были вполне вегетарианские. Пострадали в основном леваки – полезные идиоты, обманутые Коминтерном и используемые СССР для пропаганды против Запада. На срок до 12 лет (иногда с пытками – их не скроешь) были осуждены около 10 тысяч коммунистов.

Папа Локошту, к слову, родился в одной из тюрем как раз в пору правления Салазара. Мать его слыла отъявленной подпольщицей, цитировала Маркса (при этом ни дня не работала, а её профессией были террор и популизм, в данном случае – левый, довольно агрессивный и никак не согласующийся с рыночными реформами тогдашнего премьер-министра). При родах, к несчастью, подпольщица умерла. Так что и Эфи, можно сказать, пострадала.

Пострадала, но также и ясно – Салазар не кровавый диктатор. Это не Мао, не Сталин, не Гитлер. Не Роберт Мугабе, Саддам Хусейн или Муаммар Каддафи. Это даже не Асад, Лукашенко, Дилма Русеф и уж точно не цианобактерии из Тониной «Диктатуры». Злые водоросли пачками уничтожали население, проникали в мозг, поражали его токсинами и вызывали жесточайшую амнезию.

– Русские, как я понимаю, хотят того же? – отрешённо и безо всякой надежды спросила биолог.

– Вряд ли хотят, просто испорченные, – ответил Тони. – Не все, конечно, но большинство. Недостаток образования, извращённая мораль, советские принципы (ненависть к капитализму, покорность лидеру, пренебрежение законом). Впрочем, не важно – их всё устраивает, они как бактерии в нашем водоёме.