Текст книги "В книге"
Автор книги: Константин Шеметов
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Омлет готов, бекон и кофе, – прервала Эфи его мысли. – Что до гипотезы, идеи… твои идеи – парадокс: зачем намеренно быть психом? Но в том и прелесть – сумасшедшим быть даже выгодно. И как?
– Что как?
– Омлет.
– Омлет что надо. А не хочешь, Локошту, пожить у меня? Прости, что наорал вчера. На самом деле с тобой спокойно.
– И это всё?
Если рассудить, ощущение просто комфорта безо всякой любви куда лучше любви.
– Нет, правда, Эфи. Мне сейчас не до секса, но нужен друг.
– Как скажешь, Тони. Мне и самой довольно скучно, а без тебя было и вовсе. Хотя ты сам меня забросил… сюда, я злилась.
– Хочешь в Делгада, я знаю, хочешь. Как-нибудь съездим, обещаю. Так что там с гипотезой?
– Быть психом выгодно.
На это собственно он и рассчитывал. Две тысячи сотый, как ему показалось, был как-то слишком идеальным, а люди в нём определённо зашуганными. Люди явно боялись чего-то. Страх поселился буквально на лицах, во взгляде, жестах. И хоть все улыбались (что тоже странно), было понятно – радость наигранна. «Не хватает безумства», – пометил Гомес на полях в своём блокноте для заметок и разных мыслей. «Что вы хотите, в самом деле, они ведь даже не читают», – поведала ему экскурсовод с той экспозиции про войны (а Софи подтвердила). Тогда-то Тони и подумал об «имитаторах» – устройствах для кратковременного воссоздания различных видов сумасшествия. Гаджеты были бы популярны, сомнений нет, у местной публики. Как Эфи заметила, психом быть выгодно (он всегда невиновен и по-своему счастлив).
– И по-своему счастлив, – повторил Тони вслух. Омлет остался недоеден. – А соцсеть у них есть? – обратился он к Эфи. – Что-то типа Фейсбука?
– Да здесь всё, блядь, «фейсбук». Попробуй, вякни в здешней сети – тебя услышат и увидят. Все приложения прозрачны; ты как на улице бездомный – укрыться негде.
– А защититься?
– Всё, что ты пишешь, скажем, в Ворде, доступно всем. Всё, что ваяешь в Фотошопе, слушаешь в плеере, смотришь в Ютубе, другие люди критикуют, банят и правят. Защититься? Только покинуть сеть совсем, что, в общем, тоже нелегко.
Сеть – обязательный придаток, добавим, в будущем каждому. Родившись, младенец получает аккаунт, а дальше пиздец: он прозрачен. Видны его мысли; да что там мысли – его запах и сам он на ощупь открыты всем. Выйти из сети – что умереть.
– Вот почему так интересны мне показались, – Эфи вздохнула, – твои идеи насчёт книг. Прежде не думала, но книги (письмо ли, чтение – не важно) не только делают умнее, но также сводят и с ума.
– А что в России?
– Примерно то же, но там мотивы совсем другие. Если на Западе всё честно: ты есть как есть – живи спокойно. Не нарушаешь общих правил, к тебе никто не доебётся, а доебётся – тому хуже, то у чеченцев (читай – русских) будешь убит, если так надо Аллаху, скажем. Там психов, кстати, убивают. Косить под психа смысла нет. За последние годы (наверно, лет тридцать) русские вышли из всех договоров, из всех конвенций, включая Женевские по правам человека.
Что тоже честно, подумал Тони, хотя бы так. Как оказалось, во многих странах теперь при рождении человеку вживляют специальный чип. В сущности, это и есть его гаджет (вместо айфона, самсунга и прочих), а всё остальное – «периферия» в традиционном понимании начала двух тысячных. Периферийными устройствами в две тысячи сотом считались любые предметы, так или иначе, сопровождающие человека в повседневной жизни. Поручни в метро, к примеру, унитаз, дверная ручка, очки, кровать, асфальт, бордюры, пивная банка, карандаш, страница книги. Короче, всё, что имеет текстуру и можно потрогать. Большинство предметов изготавливались особым образом и снабжались специальными сенсорами, что позволяло через прикосновение к поверхностям отслеживать любые действия человека со встроенным чипом.
– Всё начиналось с протокола «Антитеррор», – добавила Эфи, – разработанного совместно спецслужбами Евросоюза и США в пятидесятые. Без чипа, Тони, тут не выжить. Ни в кафе расплатиться, ни в магазине, сразу же вычислят. Начнут разбираться – в итоге посадят. В лучшем случае – депортация. Я вообще-то не против и депортации: в Понта-Делгада и с чипом неплохо, но в твоём случае – это Россия.
– Чечня, вообще-то. И как же жить тут? Ни продукты купить, ни одежду.
– Можно украсть, но лучше не надо. Мне покупает, к примеру, подруга, мы познакомились на пляже. Проблема в деньгах.
– Криптовалюта?
– Как-то так. В ходу теперь электронная наличность типа биткойна, если помнишь. Бумажных денег давно нет. Спасибо Эмили, я плачу ей натурой.
– Секс?
– Надо же как-то жить. В этом смысле твоя гипотеза и гаджеты, о которых ты размечтался, могли бы нас выручить, был бы спрос.
– А не проще ли вставить чип, раз такая херня?
– Здесь точно не вставят, только на родине, так сказать, откуда ты прибыл. Сначала вернут, – Эфи состроила гримасу. – Если вернут, конечно, Тони. Скорей посадят лет на двадцать, «а там посмотрим», как говорится.
– Пиздец какой-то.
– Должна заметить, из-за чипов будет непросто не только сохранить инкогнито, но и избежать фиксации взаимодействия с твоими гаджетами покупателей.
– Я уже понял. Пусть фиксируют. Насчёт инкогнито надо подумать. Не знаю, птиц, допустим, диких животных они же трогают. Да и тебя, кстати, пока не вычислили, а ты ведь не только трогаешь Эмили…
Локошту замялась.
– Они и видеть тебя могут её глазами.
– Их протокол, наверно, глючит.
– Я бы сказал, несовершенен.
Идея же Гомеса заключалась в следующем: увлечь население чтением книг. Свести с ума литературой, образно выражаясь. По замыслу, они с Эфи должны были озвучивать разные книги (на Тонин вкус, естественно, умные и не очень, но развивающие воображение), записывать их в сжатом формате и продавать в виде бумбоксов размером с флешку как «лекарство» от сети (он собирал такие в детстве, ничего сложного).
– Ничего сложного? – Эфи прикрыла жалюзи и поставила Nada Surf, альбом две тысячи второго (инди-рок-группа из Нью-Йорка, альбом «Let Go»).
– Как бумажный кораблик, Локошту: два транзистора, микросхема и разъём для наушников от разбитого телефона.
– Но здесь нет телефонов, микросхем, и наушники вряд ли есть, они встроены уже в их мозги.
– На заводе закажем.
– Переспать со всем цехом?
Тони будто зациклило. Складывалось впечатление, что он всерьёз собирался вернуть людей (население Монтока, во всяком случае) в состояние ускоренной эволюции. «Это их неизбежность теперь», – заключил он не без иронии, дослушав композицию «Run» в конце третьей по счёту пластинки Nada Surf и проникшись её легкомысленным оптимизмом.
III. Легкомыслие
«Означает ли легкомыслие похуизм? – задался вопросом Гомес наутро. Эфи спала. Она согласилась пожить у Тони день или два (а там посмотрим). – Это вряд ли. Легкомыслие, как ни крути, даже по смыслу предполагает работу мысли, а похуисту всё до лампы. Вероятно, не всё, но большей частью. Он вряд ли станет утруждаться общими рассуждениями, предпочитая конкретные и эгоистические интересы».
Удовлетворившись ответом, Тони почувствовал себя скорей легкомысленным: и что ему не живётся? Нет, обязательно надо спасать кого-то. А хотят ли вообще эти люди спасаться?
– Ты же денег хотел заработать, – проснулась Эфи.
– Что толку, Эфи, у нас всё равно нету чипов.
– Продуктов дадут, одежду. Хотя, ты прав – это не жизнь. Как-то унизительно получается.
Но уже к вечеру ситуация прояснилась. Подруга Локошту, Эмили, подсказала, как поступают с этими чипами эмигранты. Они вставляют их нелегально, прибегая к услугам подпольных фирм. Оплата в рассрочку. Всё просто, короче. «Антитеррор» и прочие протоколы, может, и сдерживали исламизацию Запада, но были бессильны перед коррупцией. Не убиваемый рефлекс, сформированный эволюцией одноклеточных, доведённый до совершенства приматами и узаконенный человеком в качестве обыденной практики.
– И что будем делать? – спросила Локошту.
– Не знаю, Эфи. Не для того я отправил нас в будущее, чтобы так унижаться. Ладно бы чипы, контроль и слежка, но взятки, ложь… Всё это было и при жизни. С меня довольно.
– И не исправить?
– Что исправить?
– Твою программу, блядь, мне тоже… как-то не светит тут шататься. «Браслет исхода», или как там она называется.
– Думаю, нет, ведь мы мертвы и я понятия не имею, как устроен тот гаджет для мертвецов.
А ближе к ночи за ними пришли. Два полицейских и собака. Слуги закона.
– Антонио Гомес, Эфи Локошту? – спросили «слуги».
– Да, это мы, – ответил Тони.
– Пройдёмте с нами.
– Мы попались?
– Я сожалею, – кивнул полицейский, тот, что постарше. При нём имелись пистолет, дубинка, шокер и устройство с виду похожее на сканер штрих-кода.
– Сканер штрих-кода? – спросил было Тони.
– Что вы сказали?
– Нас посадят?
– Нет, это вряд ли. Нелегалов, не совершивших иных преступлений, мы не сажаем.
– Их выдворяют, – добавил тот, что помоложе (амбал размером с самосвал).
Локошту сникла: «Прости, Тони».
Их взяли под руки, обесточили дом и наутро отправили ближайшим рейсом кого куда: Локошту в Порту, а Тони в Москву – столицу российского халифата.
В аэропорту его встретил какой-то дядя в тюрбане и с удостоверением сотрудника МИДа. Дипломат был приветлив, подчёркнуто демократичен, но в своём тюрбане и джинсах выглядел мудак мудаком. Он поздравил Тони с возвращением («С возвращением на родину, Антонио Викторович») и справился, не нужна ли ему помощь с оформлением документов.
– Вообще-то нет, – ответил Тони.
– Если надумаете, вот визитка. Халяль на Рижской, в любое время.
– В любое время?
– Да, так и есть. Пока же, Тони, наденьте это.
Он протянул Тони кольцо.
Антонио медлил.
– Право, не стоит. Я не ношу колец, спасибо.
– Да, надевайте уже, Гомес, такой порядок.
– Какой ещё в пизду порядок, пошли вы на хуй!
И в тот же миг Тони собрался и врезал дяде со всей силы прямо по морде. Тот пошатнулся, он врезал ещё раз, и что было мочи, бросился прочь. Халяль на Рижской, вот ведь суки, крутилось в голове. Сбежал. Беглец был счастлив – пусть на время, но он свободен. А не так уж и плох этот гаджет («Браслет исхода»), подумал Тони, добравшись к ночи на Солянку.
Насколько он помнил, в районе Солянки был в своё время приличный отель с видом на Яузу. Возникнут, наверно, некоторые трудности с оплатой: он хоть и с евро, но вряд ли евро столетней давности теперь в ходу. Однако ж, нет, всё получилось куда проще.
– Вы иностранец? – спросил портье.
– Да, иностранец.
– Есть валюта?
– Криптовалюта?
Таджик кивнул.
– Есть старинные деньги, – нашёлся Тони. – Банкноты евро и монеты. Пойдут, надеюсь?
Пойдут – не то слово. Монеты тем более. По какой-то причине особенно падки на всякого рода антиквариат азиаты, и вообще мусульмане. За пару монет, короче, с изображением Христофора Колумба Тони снял номер. Вполне себе номер: с видом на Яузу, как и хотел, с джакузи, мансардой и местным «вай-фаем», с которым, правда, неизвестно, что делать – айфон ни сеть не ловил, ни сигналы провайдеров. Как и монеты с изображением Колумба, Тонин айфон годился лишь портье на забаву, и то не факт. Антиквариат, словом.
Господи, да он и сам был антиквариатом! С прошлым его связывали лишь обрывочные воспоминания о жизни до эмиграции, ломанный русский таджика, падкого на старинные деньги, и кириллица, выпиравшая отовсюду: с рекламных баннеров, витрин, призывных молитв и дорожных указателей. Тексты были в основном на чеченском, реже – татарском и таджикском (в районах гетто, как понял Тони) и совсем редко (объявления от руки, как правило) на русском. Преобладал, к несчастью, чеченский язык – отвратительный не только на слух, но и визуально крайне неприятный, словно подобранный издевательски набор согласных, чередуемых изредка гласными буквами из родного, казалось бы, алфавита.
Не спалось. Тони вышел на улицу и, поднявшись на Большой Устьинский мост, с грустью отметил, как всё ему похуй. Он словно заболевал безразличием. «А хотелось, не знаю, легкомыслия, что ли», – подумал Гомес, и, плюнув в реку, вернулся в номер.
На ночь он устроился в мансарде – забарабанил дождь – и, поставив на плеере альбом «Animals» TTNG (This Town Needs Guns, группа из Оксфорда) размечтался. Жаль, конечно, что его гаджет, «Браслет исхода», блядь, занялся саморазвитием, явно не предусмотренным изобретательным дворником из книги про мусор. Жил бы в Монтоке себе с Эллой (любовь как отпуск после смерти), а не шатался подворотнями халифата, будь он неладен, спасаясь бегством, надо же, от мудака в тюрбане. Зато не скучно, утешился Гомес. Завтра, как пить дать, прибегут полицейские, а я, выбравшись через крышу и минуя мечеть напротив, дам дёру в сторону вокзала. У Павелецкой меня схватят, но, исхитрившись, я кое-как ускользну из лап исламистов и в последний момент, возможно, запрыгну-таки в вагон поезда «Москва – Воронеж», или какие там поезда теперь ходят в стране победившего путинизма. Приключение, словом. О чём-то подобном он и думать не смел, будучи в Вильнюсе (мучимый болью, любовью, предчувствием) и сочиняя усталых от жизни персонажей.
Между тем, «Animals» подходил к концу. Как раз закончилась композиция Crocodile, оставались Rabbit и Zebra. Потрясающий эффект, вообще-то – он слушал «Животных» уже два года, почти каждый день, а музыка не надоела. И, поди, разберись теперь, в чём секрет. Взять тех же Blur или Green Day – они нравились Тони, но как бы мысленно, издалека, без приближения; слушать их ежедневно было бы невыносимо. TTNG играли так называемый math rock (математический рок), основой которого в представлении Гомеса, являлись фракталы Бенуа Мандельброта. Вероятно, в этих фракталах и содержался секрет длительного приятия весьма тривиальной, по сути, последовательности звуков и пауз британской рок-группы. С этими мыслями он и уснул.
Уснул в Москве, а проснулся (пришёл в себя скорее) в Конди и в облике второго «я» – «Тони с приветом», как мы и условились в предыдущей главе. Его подобрал двумя днями раньше неподалёку от кафе (кафе под тентом, где он раздвоился) Альфонсо Педру, местный поэт, и сдал его в клинику. Бывает же – палата Тони в точности соответствовала палате, описанной Гомесом в его романе, за исключением картины – вместо «Комнат у моря» Эдварда Хоппера на стене у окна висел календарь на пятнадцатый год. Врач, правда, тоже была не Лекстор (не Мотя Лекстор, как в романе). Вместо подруги над ним склонилась, судя по бейджику, доктор Андреа (Эса ди Кейрош Андреа Мария).
– С возвращением, Тони, – улыбнулась ди Кейрош.
– Здравствуйте, доктор, – промямлил Тони.
– Я всё понимаю, но так рисковать с вашей болезнью недопустимо.
– С моей болезнью?
– А вы не знали?
– Нет, конечно.
– У вас «раздвоение», синдром расстройства множественной личности. В вашем положении, скажу сразу, крайне легкомысленно шататься по городу, да ещё эмигрантом (благо, что русский).
– Меня выдворят, доктор?
– Нет, Гомес, спокойно. При вас документы, виза, страховка. Правда, виза рабочая, но не суть. Мы вас вылечим.
– И как долго?
Оказалось не долго. Спустя неделю терапии (весьма интенсивной – уколы, таблетки, сеансы гипноза) ему стало лучше. «Расстройств идентичности», как сказала бы доктор, не наблюдалось и, получив выписку, он вернулся домой.
– Найдите работу, никаких треволнений, принимайте лекарства, – напомнила медик. – Ждём вас по пятницам, звоните. Звоните, вот номер, мало ли что.
Мало ли что… Насчёт работы – а что если дворником? «Мести улицу, как в романе, – подумал Тони. – Я бы справился, и потом: никаких «треволнений», с утра убрался и свободен. Раз уж я болен». Ему предложили место на свалке и пару улиц в районе Ave. Он согласился и на неделе приступил. Было нетрудно, но как-то странно – как прошлым летом, когда вместо штрафа за проезд без билета в московском трамвае ему назначили принудительные работы. Гомес чистил бордюры в парке у «Бабушкинской» и ощущал себя таджиком. На самом деле, Тони нравилось – хоть какая-то польза (от астронома), и рядом с домом.
На свалке возиться было не очень, это понятно – вонь и вообще. Зато у Ave он отдыхал. Река, казалось, уносила дурные мысли. С утра пораньше Гомес ехал на самосвале к месту свалки. Там загружал машину-две и шёл к реке, где подметал, чистил бордюры, косил газон и возвращался примерно к часу уже домой. Он много читал, ни с кем не общался. Похоже, сбывались события книги: сначала квартира в том же районе (и улица та же), затем больница и вот он дворник.
Постепенно это стало навязчивой мыслью – выискивать совпадения. Он ожидал, хотел и нет. Особенно досаждала вонь. Вдыхая смердящие испарения, Гомес готовился к перемещению (пусть подсознательно) на «пикет» к Соловецкому камню, в Нью-Йорк, на полюс ли – не важно: при таком ожидании недолго свихнуться. «К раздвоению личности добавить психоз мне как раз не хватало», – рассуждал про себя он, не решаясь признаться в своей мании доктору. Пятничные осмотры кое-как обходились, пока однажды Тони не встретил в магазине бытовой химии Henkel Подравку Смешту. Сучка (он называл её так в романе) возилась у входа с метлой и в перчатках, и выглядела точь-в-точь, как он и представлял её себе.
– Простите, – решился Тони, – а вы не Подравка случайно?
– Подравка Смешту из Молдовы, – ответила Смешту.
– Из Чадыр-Лунга?
– Тут вы ошиблись, а в чём дело?
– Пока не знаю, – Гомес терялся. – Я вас придумал в своей книге. Точней, не вас, конечно, образ. Вы так похожи, и ваше имя…
– Спасибо, конечно, но мне не до связи.
– Не в этом смысле.
– Чего же вам надо?
– Ладно, забудьте. Просто совпало, я растерялся.
Уж растерялся, так растерялся. Они постояли ещё с минуту. Было неловко. Оба молчали. Перчатки Смешту пахли резиной. На том и расстались.
«Бывают такие совпадения, – зафиксировал Тони, спустившись к морю, – что начинаешь подумывать о некой надстройке над жизнью (и смертью, наверно) – вселенском компьютере с элементами искусственного интеллекта». Насколько искусственным был «интеллект» сразу не скажешь – и выборка была ничтожной, и опыта не хватало. Зато хватало любопытства: вернувшись домой, он не стал пить таблетки, а решил перечесть фрагменты «Мусора»; те места, что касались новых знакомств Тони в Конди (какие ещё его ждут совпадения?).
Тут-то и случился диссонанс (когнитивный диссонанс, строго говоря) – Гомес нашёл себя разбуженным звуком сирены, доносившейся с улицы, в отеле у моста с видом на Яузу. «Вот и вернулся, – подумал бы Тони, – в столицу чеченского султаната», – если бы мог.
Как Тони и мнилось, за ним пришли. Вслед за сиреной раздался стук в дверь, ужасные крики. Чеченский, блядь, подумал Гомес. Из рации подобно лаю, доносились переговоры не в меру рассерженных слуг закона. Он хотя бы их ждал: спал, как солдат, не раздеваясь, мигом вскочил, вылез на крышу и, озираясь, спустился лестницей во двор (пожарная лестница – трибьют свободы). Они не отстанут, ясное дело, надо бежать. Убираться из города и поскорей. Впрочем, также и ясно – пути к отступлению давно закрыты. С Павелецкого вряд ли ему уехать. Вокзалы оцеплены, Домодедово тоже. Разве что электричками. С ближайшей платформы, к примеру, рижского направления он мог бы добраться до латвийской границы. Да, с пересадками, прячась по тамбурам, избегая контроля, собак, полиции, но это выход; хотя бы возможность. Будет непросто, конечно, и, не найдя других решений, Тони бросился в сторону Рижской (халяль на Рижской, вот ублюдки).
К семи утра он миновал Крестовский мост и добрался до Дмитровской, где незамеченным сел в поезд, не многим отличавшийся по комфорту и вони от привычных ему электричек в далёком прошлом. Так называемый пневмопоезд шёл до платформы Кадыр-шах (в прошлом, как выяснилось, Шаховская) – напрочь прокуренный восточными смесями, загаженный мусором; чеченский мусор тут считался частью Аллаха и был святым. У Истры, не выдержав, Гомес вышел.
И правильно сделал – немногочисленные пассажиры, в основном, мусульмане, судя по виду, стали коситься на Тони. Чужой. Они приметили чужого – не стесняясь, рассматривали его и всякий раз сплёвывали, стоило Гомесу бросить взгляд на кого-нибудь из «хозяев». Что он видел в их лицах? Снисходительное самодовольство, презрение, ненависть, пустоту. Пустоту – как отсутствие приличных манер («интеллекта», чуть не сказал; какой там, к чёрту, интеллект). А в конце девяностых, надо же, приезжие выглядели такими тихими. Тони думал, затурканные, сочувствовал им. Представлял на их месте себя; словом, беженцы. Он видел в них жертв, заступался за них, испытывал даже комплекс вины за развязанную в Чечне войну его бандитским правительством. И вот итог: Аллах акбар. Что советская рвань прежде, русская погань периода Путина, что нынче эти.
До ближайшей платформы он добирался часа три – пешком и придерживаясь гигантской трубы со сжатым воздухом. Сжатым до отвращения, до невозможности дышать, до скуки, бессилия и похуизма. В ничтожной стране лучше быть похуистом.
Платформа предстала необитаемой – двери заперты, погашен свет. Где-то мяукала кошка. Стать невидимым… Стать невидимым, как эта кошка – мечта отшельника в бегах. Но котом стать непросто, а быть невидимым – чистая аллегория. Будь он прозрачен, однако, как было бы к стати. В трубе загудело.
Проект пневмопоезда, вероятно, был воплощением знакомых по прошлому Тони замыслов Илона Маска. Хотя, как знать – принцип тяги на сжатом воздухе известен издревле: от пневматической почты до локомотива Барановского, построенного в 1861 году на Александровском заводе в Санкт-Петербурге. В свое время сжатый воздух использовался в двигателях торпед, для привода трамваев и локомотивов в горной промышленности, а в 1903 году британская компания Liquid Air Car начала производство и пневмоавтомобилей. С транспортом, правда, оказалось куда сложнее, чем с торпедами и стрелковым оружием – двигатели, функционирующие на сжатом воздухе, обладали низким КПД и стоили дорого. Эту проблему в начале двух тысячных попытался решить концерн MDI (Motor Development International, Франция) с проектом «зелёного такси». Пытались многие, впрочем, но всякий раз что-то мешало, а в две тысячи тридцатых идея «чистого» транспорта стала особенно актуальной в связи с угрозой экологического коллапса.
В трубе загудело, стало быть.
– Вы что-то ищете? – услышал он голос (почти забытый чистый русский), а, обернувшись, ошалел буквально: у входа на станцию стояла Баффи.
– Пильняк?!
– Как видишь.
– Но как возможно?
– Узнала от Эфи, тебя поймали, и вот я здесь. В «счастливом сне» это несложно. «Браслет исхода», если помнишь; ты так хотел.
– Хотел?
– Ну, да. Иначе как бы я решилась бросить Нью-Йорк и притащиться в жопу мира. Но времени мало, пора возвращаться.
– И как возвращаться?
– Я на такси. Поедем ко мне, а завтра в Нью-Йорк.
– Ты так спокойна.
– Я здесь легально. Не в первый раз уже.
– Легально?
Да, так и было. Элла летала в Москву регулярно. У неё здесь квартира. «И даже бизнес, – продолжила Баффи уже в машине (такси без водителя, автопилот; вполне комфортно). – Сюда приезжаю примерно раз месяц. В голове микрочип, но как-то привыкла. Ты зря отказался надеть кольцо. Это не больно и не обязывает к чему-то такому, что незаконно. В Штатах сложнее. Куда сложнее, и стоит денег».
Как следовало из рассказа Баффи, кольцо, предложенное Тони, являлось частью процедуры легализации клиента. Внутри игла и микрочип, который позже доработав, вставляют в мозг: персональные данные, геолокация, датчик тактильности и чтение мыслей. Делают быстро, в любом халяле.
Едва ли Тони такое устроит.
– Едва ли, Баффи, позорно как-то.
– Такой порядок.
– А если нет?
– Предлагают на выбор: тюрьму и уехать.
– Лучше уехать.
– Вот мы и уедем. В Нью-Йорке вставишь микрочип, и все дела. Денег я дам.
– И все дела?
– Что предлагаешь?
– Хуй знает, Баффи, буду ездить… Мотаться стану туда-сюда.
– Туда-сюда?
– Всё ж лучше, блядь, чем унижаться.
– Ладно, как скажешь. Я всё объяснила.
Проехав Марьино (бывшее Марьино, ныне Дават – приглашение, типа, в ислам с арабского – элитный район: небоскрёб, сто мечетей), они вскоре прибыли к дому Пильняк.
Гиляровского, 50. Опять совпало: на этом месте в своё время был штаб Алексея Навального. Недолго, правда – под каким-то предлогом штаб быстро прикрыли. Да и предлогов собственно, особо не требовалось.
– Вот мы и дома, – сказала Баффи. У подъезда пиздели о чём-то чечен и два русских. На вид обыватели, но хуй его знает. – Они свои, не бойся, Тони, – шахиды притихли, Элла кивнула им.
«Вот мы и дома», – промолвил Тони едва слышно, а чуть позже признался (уже в квартире, выйдя из ванной – как же приятно бывает помыться), что испугался этих троих и что вряд ли их выпустят завтра в Нью-Йорк.
– Я уже оплатила все штрафы (нас выпустят), включая штраф за мордобой, учинённый тобою.
– Он сам виноват.
– Дипломат?
– Да какой он, в пизду, дипломат – чекист в тюрбане.
– Мне пришлось извиняться.
– И зря.
– Ладно, проехали.
Ночь выдалась долгой. Тони вскакивал то и дело, шёл к окну и подолгу стоял там, обозревая проспект Мира и вывеску на перекрёстке: «Банный». «ё Банный переулок», припомнил Гомес свою книгу и события, связанные с Борисом Немцовым в параллельной реальности (в тюрьме, но жив). В жизни непросто, подумал он, вот и приходится выдумывать то то, то сё.
Зря Элла приехала. В сущности, он теперь ей обязан, а истинная свобода – в вежливом безразличии. Баффи не любит его, ясно; держит за друга, но дружбы Тони не просил. Другая жизнь – те же проблемы. Он включил было экран на кухне, но тут же и выключил – титры… Мелькнули титры на чеченском. «Кириллица», – записал Гомес, и в скобках: («Титры», бравурно-печальное стихотворение об РФ). Узнаю кириллицу как-то с болью, подумал Тони. Хватает доли какой-то мгновения, чтобы сникнуть от ужаса предстоящей бессмыслицы. «Узнаю кириллицу, – заключил он, – пиздец.
– В титрах узнаю, в голосе.
В жестах, мимике, в полосах
дождя, как в прописях,
в окриках наконец».
Тут же следовал и постскриптум: «P.S. Ежеминутное преодоление животных рефлексов – участь приличного человека».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?