Текст книги "В книге"

II. Вечное сияние

Мы не могли разойтись просто так. Я это знал наверняка – равно как и то, что жалел бы всю жизнь, если бы отпустил её.

Харуки Мураками, «К югу от границы, на запад от Солнца»

Хотел бы он забыть Баффи, Тони не знал. Постоянное её присутствие в голове, честно сказать, надоело. Временами казалось, с ней легче, но то было всё реже и «Тони с приветом» терялся: не от того ли он и «с приветом», что так привязан к ней?

Вероятно, да. Вот и психолог из местной клиники настоятельно рекомендовал ему найти Баффи замену. Иначе говоря, переключиться на что-то другое. Так он и не против, но как? Найти замену – процесс случайный. Вероятность влюбиться крайне низка (а, не разлюбив, тем более) и зависит от факторов, в большинстве своём не поддающихся контролю. В последнее время он, правда, увлёкся новым романом. Письмо отвлекало, конечно, но не в той степени, как хотелось бы. Не в той форме, что ли. А хотелось бы так отвлечься, чтобы он и Баффи влюбил в себя, и книги писал, не хватаясь за них, как утопленник. Следуя поговорке, короче, Тони хотелось и рыбку съесть, и на хуй сесть, а это вряд ли. К тому же писателю нужна драма. Так что нет, быть ему дворником, а Баффи стереть к ебаной матери, и чем скорее, тем лучше.

За этим собственно он и отправил Тони с Локошту в Роквилл-Центр из «Вечного сияния». К две тысячи сотому году «Лакуна Инкорпорейтед» отнюдь не распалась, о чём намекала концовка ленты, и даже напротив – существенно укрепила свои позиции на рынке IT-услуг. Всего-то, подумаешь, 28 пролётов железной дорогой от станции Монток. Зато как же приятно было снова увидеть Мэри Стиву в приёмной легендарного офиса. Мэри и выглядела необыкновенно счастливой.

– Она вновь влюблена, – заключила Локошту, и скептически усмехнулась. – Стирай, не стирай, Тони, всё бесполезно.

– Если только, стерев, не убраться подальше. Убраться подальше и тем самым уменьшить вероятность повторной нежелательной встречи, – Тони странно заёрзал. – Я стираю Пильняк, ты стираешь меня. Если хочешь, конечно.

– Без тебя будет скучно. Пожалуй, не стану.

Локошту не стала (зачем ей и правда, она не устала), а Тони решился. Процедура заняла не более получаса. Карта воспоминаний была составлена в основном по ссылкам на Эллу в сети, а из реальных предметов, напоминавших о Баффи, у Тони нашлась лишь миниатюрная её фотография, выполненная в виде закладки для книг и распечатанная Гомесом примерно в тринадцатом. Их роман тогда подходил к концу и Элла, если не чуралась его, то, во всяком случае, достаточно охладела, чтобы он понял: рассчитывать не на что. В лучшем случае SMS с двадцать третьим февраля. В гробу он видал двадцать третье февраля, дальше по списку: 8 марта, 1 мая и день Победы, само собой. Как вообще могут нравиться эти госпраздники – словно задницу лижешь уёбищной власти, а та и рада.

Зато как была рада Эфи Локошту, убедившись, что Тони забыл и думать о Баффи-Пильняк! Тот и выглядел лучше, и думал быстрее, даже речь изменилась.

Радость, однако, длилась недолго. На подъезде к музею ведьм в Салеме (Салем, Массачусетс) встроенный в голову Гомеса чип внезапно ожил: звонила Баффи. Пильняк прознала, что Тони в Штатах и намеревалась увидеться. Уровень слежки через геолокацию к сотому году достиг совершенства, мышь не проскочит.

– А вы кто? – спросил Тони.

Разговор у них не задался. Он всячески отрицал возможность знакомства, а Элла сочла шутку уместной и уже в воскресенье явилась в Монток. Всё вышло как в фильме, разве что Элла была в роли Джоэла, а он Клементиной чистого разума вечным сиянием. При виде Баффи в нём что-то щёлкнуло.

– Как, говорите, вас зовут? – Гомес приблизился к Пильняк, вдохнул её запах, коснулся руки и пристально, будто изучал в телескоп не то комету, не то астероид вблизи Плутона, заглянул ей в глаза.

И точно: межзвездный объект, пролетавший сквозь Солнечную систему, оказался замаскированной под астероид кометой A/2017 U1 (она же Оумуамуа, что в переводе с гавайского означает «гостья из прошлого»). Тони вспомнил её. Вспомнил по запаху, на ощупь, а во взгляде, её глазах, полных печали и света, нашёл неопровержимые доказательства недавней их связи. Комета A/2017 U1 изначально была открыта как астероид 19 октября 2017 года учеными Гавайского университета (University of Hawaii) с помощью телескопа, установленного на горе Халеакала. Скорость объекта составляла 25,5 километра в секунду, и это было настолько быстро и нетипично для астероидов или комет Солнечной системы, что астрономы сочли его совершенно особенным и определенно каменистым небесным телом. В дальнейшем, однако, его каменистая на первый взгляд структура, оказалась на деле изоляционным слоем, скрывавшем полноценное ядро изо льда, свойственное как раз кометам, а не астероидам.

Уж не ведьма ли эта Баффи? – заподозрила было Локошту, всё ещё оставаясь под впечатлением музея ведьм в Салеме, и в частности, процессов судьи Джонатана Корвина, отправившего на эшафот 19 ведьм. С виду не скажешь, впрочем, нет. Если Тони и правда суждено любить её, то стирай, не стирай Пильняк, без толку.

Баффи, однако, догадалась – он её стёр. Зря, что ли ездил в «Лакуну», к тому же (она проверила), не один, а с Локошту. Что ж, стёр, так стёр. Элла не против. Тони и сам не подарок. Она, конечно, не падала в обморок от любви к нему, но ничего и не скрывала. Время от времени они встречались. Элла считала их друзьями, в Москву моталась, выручая, давала денег. Даже странно. Ей не понять, короче, Тони.

А он был учтив, рассказал о себе в двух словах («распиздяй, вот, пожалуй, и всё»), предложил ей вина, она отказалась. Но в какой-то момент Пильняк захотелось немного побыть с ним в качестве «гостьи», «пришельца из прошлого», как в том рассказе про комету, что он поведал. Замаскированная под астероид комета мчалась сквозь космос, не оставляя привычного для комет следа и вводя в заблуждение, потерявших голову от экстаза открытия, астрономов.

Он удивился: с чего бы вдруг? Тони считал себя неудачником. Хоть и влюбляясь регулярно в первую встречную, обратившую на него внимание, он давно уже свыкся, что всё впустую. Отношения редко когда длились чуть дольше минуты, ограничиваясь, как правило, затянувшейся паузой, молчаливым приветствием, в лучшем случае вежливым отстранением: «Простите, дела» и так далее. То же касалось знакомств и в Фейсбуке, если не проще: он шёл на страницу новой «подруги», ища оправданий, и там находил их всегда – было скучно. Скучно, тоскливо, глупо и пусто.

Баффи, однако, казалась другой. Так оно и было, наверно, если то, что он помнил о ней, действительно, правда. И хоть помнил Тони совсем немного, этого было вполне достаточно, чтобы понять: с ней по-другому, Элла в меру умна, жизнерадостна и она ему друг. Он придумал Пильняк для рассказа в году десятом, не раньше, где связал её с экзопланетой (даже вряд ли планетой – с объектом в районе Нептуна: транснептуновый объект Баффи), по работе исследуя пояс Койпера. Чистый вымысел, но так реально он ни с кем ещё не сходился, никого не любил так, а, подумать, всего лишь – персонаж, да и только.

Персонаж или нет, но Элла осталась. Во всяком случае, осталась на ночь. Они много болтали. Тони был рад, называл её Баффи, а та смеялась, давая понять, что знает Гомеса не только из текстов, написанных им в период раздрая. Тони не понял, а если и понял, ему было пофиг. Впервые, пожалуй, за долгие годы он был просто собой, а не думал всё время, как он здесь оказался, удивляясь всему, что с ним происходит.

Бывает, идёт себе, возвращаясь с работы, о чём-то думает (ерунда, в основном, приземлённые мысли – еда, повседневность, компьютер сломался, к примеру) и вдруг, поразительно, в голове что-то щёлкает. Что-то меняется, и вот ему кажется, что это не он. Кто-то другой плетётся с работы, идёт под дождём параллельно трамваю и с этим «другим» он почти незнаком. Усомнившись в реальности, с минуту-другую Тони, словно вне тела побыв, возвращается, а вернувшись, приходит к одному и тому же: нет, ему не осмыслить ни себя, ни природу подобного казуса – быть в сознании и при этом в отключке. «Бесполезные мысли», – заключала Пильняк, оставаясь разумной при любых обстоятельствах в Тониных текстах.

– Бесполезные мысли, – промолвила Баффи, выслушав Гомеса ближе к утру.

Занимался рассвет. Несмотря на усталость, они вышли на улицу. Море, казалось, тоже устало, и теперь засыпало, неспешными волнами погружаясь в песок с каждым приливом заметно глубже. Было похоже на секс воды (морской воды) с полоской суши.

– Прямо как секс, – заметил Тони, и тем как бы подталкивая себя и в самом деле на рассвете заняться сексом с «персонажем».

Баффи словно ждала: «Наконец-то».

– А ты в курсе, – спросила она, раздеваясь, вернувшись в дом минутой позже, – твой гаджет в жизни стоил денег и ты богат теперь, как Джобс? Скорее Гейтс, впрочем, неважно.

Да, так и было. Сам того не заметив, Тони действительно стал богатым человеком, заодно приподняв и собственный статус в системе глобальной конкуренции. Не настолько, конечно, как столпы информатики, упомянутые Пильняк (тут Тони припомнил картину Джеда из «Карты и территории» Мишеля Уэльбека «Билл Гейтс и Стив Джобс беседуют о будущем информатики»; картина что надо и, по словам самого Уэльбека, вполне могла бы быть названа «Краткой историей капитализма»), но всё же достаточно, чтобы не думать хотя бы о деньгах. Получив в своё время как подарок от Гомеса «Браслет исхода», Джонни Фарагут, недолго думая и умело использовав свободные средства «Виртуального клона», запустил Bangle End в производство, а затем и вывел на биржу свои акции.

Часть этих акций теперь по праву принадлежала Антонио Гомесу, что подтверждалось соответствующими документами. Пильняк постучала себя у уха, и Тонин чип тотчас же вывел на экран (виртуальный экран в голове инженера) пакет документов, подготовленных, судя по реквизитам, адвокатской компанией «Джозеф и братья», зарегистрированной в Нью-Йорке. Кроме того, по «Закону о смерти», принятому ООН в сентябре девяностого, субъекты права в цифровых приложениях теперь обладали теми же полномочиями, коими располагали и при естественной жизни. Так что да, даже из матрицы отныне можно было вести дела в аналоговой, образно выражаясь, реальности, не говоря уже об отношениях внутри самой виртуальной реальности – отношениях, столь же привычных, понятных и упорядоченных, как и до физической смерти.

– Ты знаешь Джонни? – опешил Гомес.

– Да, мы знакомы. Он дружит с Ларри. Всё, как и прежде, только лучше: в вечном сиянии чистого разума.

– В вечном сиянии?

И тут он подумал, что, видно, и вправду чего-то не помнит из прежней их жизни, а Баффи играет с ним, словно в отместку. Сказала бы сразу – им было бы проще. Возможно, он стёр её, вот и играет.

– Я стёр тебя, Баффи?

Она кивнула.

– И что теперь?

– Влюбляйся снова.

– Влюбляться снова?

– Если хочешь, конечно. Признаться, Тони, мне всё равно. Быть персонажем даже лучше. Я ведь достала тебя, правда? Иначе просто не стирал бы.

Забавно… не смотря ни на что им было вместе вполне комфортно, а взаимные препирания и упрёки воспринимались как шутка. В отношении друг друга оба испытывали чувство вины, что в конечном итоге, возможно, и компенсировало неловкость ситуации. Так думал Тони. Баффи, напротив, будучи более информированной об их с Тони прошлом, считала сложившееся положение (положение взаимной привязанности с первого взгляда, так сказать) совершенно естественным. Квадрату, образно говоря, никогда не стать кругом, размышляла Пильняк, кое-как пробудившись и придя в себя лишь к полудню после бурного секса, короткого сна и с похмельем в затылке.

Проглотив аспирин, она быстро оделась (Тони спал, как младенец), написала записку: «Не скучай, всё прекрасно» и, вызвав такси, покинула Монток. Что до Тони – проснувшись, он был поражён: как приятно проснуться снова влюблённым, к тому же, с деньгами, да ещё «всё прекрасно». «Не скучай, всё прекрасно» – он уже где-то видел похожую надпись. Казалось, в Нью-Йорке, давно, в прежней жизни. И что он вообще делал с Эфи в «Лакуне»? Насколько он помнил, в «Лакуне» стирают из памяти образы близких людей. Он вполне мог стереть там и Баффи, наверно: неспроста ведь явилась к нему накануне. Явилась, как будто всю жизнь его знала.

– Да, вы знакомы. Знакомы давно, это правда, – подтвердила Локошту. – Затея с «Лакуной» была некрасивой, пустой, опрометчивой, но ты так решил. Устал, надо думать. К тому же другая, как я понимаю, нравится больше.

– Та, что на Марсе?

– Та, что на Марсе, но дело не в ней. Ни Вика, ни Баффи тому не причина. Ты давно уже в мультике, вот, почитай.

И Эфи дала ему обрывок салфетки с логотипом «Шоколадницы». Мятая салфетка – вся в пятнах кофе и пожелтевшая от времени – была исписана наклонным, почти нечитабельным почерком Тони, а текст был датирован двадцатым марта 2018 года: «Большую часть времени я нахожусь в вымышленном мире своих мультиков, – писал Тони. – Именно поэтому любое вторжение извне меня убивает. Крики людей, к примеру (да ладно крики, их просто говор в метро, на улице, трамвае), грохот машин с отвратительным рэпом, реклама «Танков» на растяжках, шум за стеной – подумать только, меня отделяют какие-то сантиметры от совершено чужих мне людей в квартирах справа, слева и снизу. Сверху по крыше бьёт дождь, ну, хоть так – дождь добавляет вымыслу жизни, создавая впечатление, будто я существую и в самом деле, а не нахожусь большую часть времени на необитаемой планете в Большом Магеллановом облаке».

– Ты тогда уже знал, что стирай, не стирай, тебе лучше не станет. Ты убит, а «Лакуна» – просто повод забыть и вернуться в начало.

Так, наверно, и было. Каких только текстов не найдётся у Эфи. Она спец по архивам. С этой салфеткой у Тони был связан напряжённый период. Занимаясь в ту пору каталогизацией реальностей, он посещал тогда РФ, интенсивно сверяя своё настроение с безумством граждан, избравших Путина на пятый срок. В сравнении с ними он был как еврей у входа в Майданек, и в последний момент спасшийся бегством. Текстом про мультик он, похоже, прощался с колорадской Москвой в одной из реальностей, заглянув в «Шоколадницу» то ли у «Рижской», то ли где-то ещё, перед тем, как вернуться в Vila do Conde.

– Хочешь вернуться?

– Вернуться в начало?

– В ту «Шоколадницу», скажем, у «Рижской».

– Вряд ли, Локошту.

По мнению Тони, Россия была там вечным сиянием чистого разума. Чистого – в смысле пустого, нетронутого даже малейшей заботой индивидуумов о собственной чести, не говоря уже о достоинстве нации.

«Если загуглить, – шёл текст с обратной стороны салфетки, – пусть даже десяток известных диктаторов последнего времени, кое-что прояснится: все они умерли насильственной смертью, кроме советских. Путин, естественно, знает об этом. Именно поэтому он уверен в своей безнаказанности – потомки негодяев, изнасиловавших страну веком раньше, на его стороне. Во всяком случае они не станут его судить и, тем более, не отправят в Гаагу. Сегодня их большинство и с каждым убийством очередного оппозиционера, с каждым захватом чужой территории их становится больше. Эволюция, на которую уповают известные либералы от Шульман до Шендеровича, идёт, к несчастью, в обратную сторону. Результаты последних выборов тому наглядное подтверждение: сторонников Путина прибавилось (56 миллионов против 45 в 2012-м). Их прибавилось даже на Западе среди русских эмигрантов.

Лет через триста, короче, может что-то и выйдет, но опять же, при условии скорого бунта и долгого (страшно подумать) просвещения путинистов в оставшиеся двести девяносто. «О том, что при нашей жизни наступят заметные перемены, думать не приходится, – предвидел Оруэлл. – Мы покойники. Подлинная наша жизнь – в будущем».

Подлинной жизнью, правда, может быть и другая. Писатель не жил ведь в Советской России, и какая-то часть его представлений о положении узника совести является умозрительной. Сопротивление. Перманентное, длительное и доведённое до рефлекса неповиновение пошлости – чем не подлинная жизнь приличного человека. Непросто, конечно, но и вариантов тут не очень: покончить с собой, бежать, замкнуться в себе, согласиться с большинством или противостоять ему – хотя бы внутренне – и уж точно не заигрывать с властью».

Даже будучи виртуальной, припомнил Гомес свою недавнюю депортацию в Москву, реальность России две тысячи сотого являла собой пример лицемерной – вне права и совести – жесточайшей диктатуры, да ещё и исламистского толка.

И всё же вернуться было бы кстати. Был один день, о котором он помнил, когда был избит; избит жестоко и без причины. Пятого мая 2018 года на митинге Алексея Навального «Он нам не царь» вкупе с полицией бесчинствовали так называемые казаки – путинские шестёрки, доставленные, в том числе, из Крыма и Лугандона. Колорадская погань, натуральные сявки, они без разбору хлестали мирных манифестантов своими нагайками; хлестали, как скот и, несомненно, заслуживали сурового наказания. Иными словами, Антонио жаждал мести. Не зря он всё помнил и даже сохранил с того дня пару листьев черёмухи (та цвела как раз) и немного травы с газона у Пушкинской площади, старательно засушив их между страниц «Шума времени» Джулиана Барнса. Вернуться, короче, было несложно. И Гомес вернулся.

Вернувшись, он сразу увидел себя истекающим кровью, скорчившимся от боли и из последних сил (это было заметно – выдавали конвульсии на лице, испоротом плетью) щиплющим клевер метрах в пятнадцати от статуи Пушкина – поэт смотрел вдаль, ему было пофиг, – а рядом сновали два ряженных хуя в шляпах, с нагайками и в сапожищах. Вот и попались, злорадствовал Тони. Он подошёл к ним и, извинившись, попросил сигарету. Раздались явственно щелчки ебалом и, пока негодяи гадали, что дальше, Тони брызнул им в рожи своей фирменной смесью, приготовленной ранее из зёрен коллекции хранилища зёрен на Шпицбергене. Сявки застыли, и едва вдохнув смеси, тут же рухнули, как подкошенные, переместившись ментально в советское прошлое.

Их бездыханные тела, распластанные на газоне, выглядели омерзительно жалко, привлекая внимание лишь бродячей собаки, прибежавшей на запах, да избитого Гомеса, удивлённо взиравшего на человека, подозрительно схожего с ним самим. Согласно спецификации, прилагавшейся к зёрнам, похищенным Тони из хранилища на Шпицбергене, два колорада, избивших его 5 мая 2018-го, отправились на Кубань в 1923 год. Образцы семян, если верить исторической справке, были собраны группой Николая Ивановича Вавилова на просторах российской житницы в пору расцвета его как биолога, собирателя видов и специалиста по растениеводству. Там им и место, подумал Тони, не без сочувствия, однако местным крестьянам. Хотя, как знать, возможно, крестьяне ещё и отпиздят не приученных к труду бездельников с нагайками и в соплях от жесточайшей аллергии на скатол, обильно добавленный Гомесом к смеси («Смеси отмщения», как он окрестил её).

– Будь осторожен, – обратился он к Тони (двойник кивнул) и, смешавшись с толпой, никем не замеченный, покинул площадь.

Покинув площадь, Гомес направился в сторону Рождественского бульвара, поднялся к Солянке и дворами добрался на Мясницкую к офису «Виртуального клона». Уж очень хотелось увидеть Ви, что-то сказать ей, но что, он не знал, и поэтому передумал. Постоял у подъезда, взглянул на троллейбус, проехавший мимо (пустой, как любил он), прошёлся к «Тургеневской» и, свернув в подворотню у входа в Макдональдс (в подворотне спокойней), вдохнул своей смеси для возврата назад в Монток сотого – февраль, двадцать первое, суббота, вечер. Передумал и ладно.

Ну и зря передумал, поставив точку, подумал Тони («Тони с приветом»), закончив главу о вечном сиянии. Близилось утро, хотелось спать. Закрывать окно с текстом в компьютере он всё же не стал – проверил грамматику, исправил ошибки и вновь пожалел, что никак не решится выключить опции деловой переписки. Word то и дело поправлял его, указывая на недопустимость использования просторечных слов, а их становилось всё больше. Надо же, неудавшаяся попытка забыть Баффи пошла на пользу. Он словно выругался, и его отпустило. Во всяком случае, сейчас, в данную минуту, он не испытывал к ней ни любви, ни влечения, а что будет дальше, его не трогало. Тони поднялся и, подкравшись к окну, открыл жалюзи. Светало. Вдали виднелся океан, но сквозь дымку – туман опустился на город. Признаки осени – жёлтые листья, поздний рассвет, туман опять же и пожухлый газон, – будто закладка на последних страницах книги, к которой привык (не то, чтобы супер, но книга вполне), и теперь, привязавшись к ней, вскоре расстанешься.

Продлив визу, однако, Гомес существенно приободрился: в сравнении с книгой – он имел, что читать на ближайшую зиму. К тому же он свыкся с новой работой – обязанности подметалы вполне соответствовали его скромным потребностям, – да и убежище под крышей на Sacadura Cabral его устраивало как нельзя более. Он даже денег немного скопил (хватит на отпуск – куда-нибудь съездить), придумал обложку для «Вывоза мусора» – правда, как сделать макет он не знал, но уже начал думать, – а в конце октября пришла корректура его рукописи.

Печальный факт: получив корректуру и увидев свой текст, исполосованный веером стрелок, комментариев, вставок, примечаний и жёлтым выделенных строк (целых абзацев – корректор старалась, вовсю используя опцию Word «рецензирование»), Антонио слёг. Он опять заболел и примерно с неделю провалялся в больнице. По словам доктора Андреа Марии Эса ди Кейрош, у Гомеса случился рецидив, это плохо, но было бы странно («при его темпераменте-то», как она выразилась), не случись этого. Тем более, добавил мысленно горе-писатель, когда больному здоровье побоку (он даже на таблетки забил).

Какой он неграмотный все же! Не было абзаца, практически, где бы Тони не допустил ошибку, а то и несколько. Даже слова использовал, которых и в словаре-то нет. Он что, придумал их? А выяснив, что да, придумал, Гомес и вовсе опустил руки, не зная, в сущности, смеяться ему или плакать. Он словно в школе не учился. Особенно удручало его невежество в отношении вводных слов, точнее слов, которые он считал вводными.