Текст книги "Две Европы (Очерки Верхнезаморского клуба)"

7. Метаморфозы европейской ментальности

К.Ш.: Ментальность – это всегда о человеке. Её главная тема и ключевой вопрос: что есть человек? В поисках ответа на него ментальность проходит путь взросления. Её формирование начинается с познания внешнего человека и обстоятельств его жизни. Дальнейшее её взросление продолжается изучением внешнего мира. Завершается всё познанием абсолютного бытия. Но круг должен замкнуться – и ментальность вновь возвращается к человеку, только теперь – к человеку внутреннему. И возвращается она не с пустыми руками, а с уже решённым ответом на свой ключевой вопрос.

Однажды человек делает о себе великое открытие. Он выясняет, что у него есть не только родившая его мать, но и зачавший его отец. Это открытие настолько его поражает, что становится его стойким убеждением, архетипом – у всего должен быть «отец». Но куда бы ни глянул человек, он везде видит только «мать» – субстанцию, рождающую космические феномены. И он отправляется на поиски того, кто эти феномены зачинает.

Путь развития человеческого сознания – это путь от чувственного, очевидного взгляда на мир к вещам сверхчувственным, неочевидным. На ранней стадии развития, как правило, доминирует эмпирическое восприятие, поэтому отцовское начало здесь либо вообще отрицается, либо видится чем – то вторичным и производным от материнского. И лишь на определённом этапе развития, когда на первый план выходит мышление, отец получает главную роль.

Путь этот универсален – он присущ как индивидам, так и народам. И те, и другие последовательно проходят одни и те же стадии. У детей доминирует чувственное восприятие. Для них роль мамы очевидна: она вынашивает, рожает, кормит, заботится, и всегда рядом. А по вечерам она рассказывает волшебные сказки. Роль же отца ребёнку не совсем ясна: классический отец – весьма загадочный, но требовательный субъект со строгим взглядом, скучными занятиями и чуждыми увлечениями. И в выстраивании своей реакции на него ребёнок ориентируются на мать. Отношение маленьких детей к отцу определяется отношением к нему их матери. И лишь когда ребёнок взрослеет, и у него появляется мышление, он начинает понимать роль отца.

У народов – всё то же самое. Дикари – это дети. И народ в своём «детстве» больше всего доверяет чувственному опыту и матери как его средоточию. Отсюда – ведение рода по материнской линии. В плане гносеологии на этом этапе народам, как и детям, свойственны разного рода «волшебные сказки» – мифы и суеверия – плоды любознательности, питаемой воображением, и естественной религиозности. Зрелость начинается с доверия к «отцу» – сверхчувственной реальности – философии и общечеловеческой системе ценностей. И здесь на первый план выходят мышление и сопутствующая ему зрелая вера – априорная, нормативная, универсальная религиозность – то, что именуется «религией откровения».

Люди, не перешедшие в своём сознании от физической близости с матерью к ментальной близости с отцом, инфантильны. Также и не всем народам суждено повзрослеть. У каждого народа есть родина, но не всякий дорастает до осознания своего отечества. Родина – это чувственное пространство, знакомая, близкая сердцу реальность – родные «берёзушки и навозик». А главное – это кровное, этническое единство населения. Отечество – сверхчувственный проект, умопостигаемая реальность с общечеловеческой системой ценностей – понятие нормативное, зрелое. Инфантильное народное сознание стремится остаться с «мамой» – родиной, и обособиться в рамках уютного моноэтничного государства. И только «взрослые» народы способны обретать свои отечества – многонациональные империи, основанные не на этническом принципе, а на общечеловеческой идее.

Но это оказывается непросто, т. к. «отец» неочевиден, он скрыт от чувственного восприятия. Многие останавливаются на полпути. Но не таков европеец. Он идёт до конца.

Греческий человек мифологической эпохи знает пока ещё только «мать» – Космос. Это человек – микрокосм. Он одномерен также, как одномерен и его большой прототип. В нём как в капле воды отражается только одна, космическая субстанция, и он лишь смутно предполагает о существовании иного, «отцовского» начала. Однако по мере взросления, взор новоявленного европейца всё сильнее сосредотачивается на неочевидном. Греки всё больше доверяют не тому, что можно увидеть, а тому, что можно мыслить. Идёт поиск космического первоначала. Рождается натурфилософия.

Начиная с Сократа, греческая философия окончательно преодолела инерцию очевидности и, во многом, определила патриархальную сущность европейской цивилизации. Платонизм выделил интеллигибельное «отцовское» начало, которое не порождается чувственным «материнским», а является независимым и определяющим по отношению к нему. Именно в греческой философии рождается мысль о тождестве бытия и мышления. Возникло стойкое убеждение: существовать может только то, у чего есть «отец» – умопостигаемое, формирующее начало.

Христианство смогло вобрать в себя и творчески переварить всё античное наследие. Здесь осуществился своего рода «принцип соответствия», сформулированный позже в науке Нильсом Бором. Христианство включило античный Космос в свой долгосрочный глобальный проект «на правах частного случая». При этом Космос нисколько не пострадал. Он остался таким же прекрасным, каким его представляли греки. Просто он перестал быть вечным саморазвивающимся Абсолютом. Космос как идеальный порядок существует, но он не самозародился, он создавался по плану. У него есть «отец», создатель – внешний по отношению к нему субъект, который задал программу его развития. И даже «бессмертные боги» никуда не исчезли: из персоналистических хтонических порождений они превратились в безличные космические законы – «агенты влияния» Логоса.

Патриархат созрел и выходил на финишную прямую. Ему оставалось завершиться в абсолютном отношении. Для этого нужно было понять тонкости божественного «устройства». В Боге были выделены две субстанции – Сущность (Природа) и Ипостась (Личность), являвшиеся, соответственно, «материнским» и «отцовским» началом. Первичность божественной Личности, которая определяла принципы существования божественной Сущности, стала логическим выражением абсолютной божественной свободы.

И вот зрелая европейская ментальность, совершив грандиозное историческое путешествие, возвращается к внутреннему человеку. Следуя богословской формуле, она выделяет в человеке две разнородные субстанции – личность и сущность, регулятор и регулируемое, «отцовское» начало и «материнское». Подобно противоположным полюсам, они создают поле напряжения, в котором заключается человеческое бытие. Ипостась как «отец» определяет принципы существования человека как индивида. И согласно этим принципам она форматирует его человеческую сущность – «мать». В итоге от их взаимодействия рождается «дитя» – человек – личность. По аналогии с божественным бытием, человеческая свобода определяется главенством ипостаси над сущностью. Свободная человеческая личность, подобно божественной Ипостаси, определяет принципы существования собственной сущности. Именно личность решает, кем быть человеку.

Так внутренний человек находит своего подлинного «отца», который есть его «пятый элемент», античный «герой», логос, «рожденный свыше» (Ин 3:3), – ипостась. Человек есть «дитя» двух «родителей» – сущности и ипостаси. Поэтому его первоначальный ключевой вопрос оказывается недостаточным. Чтобы понять человека, придётся ответить на два вопроса: «что есть человек?» и «кто есть человек?». Первый относится к человеческой сущности, а второй – к его личности.

Именно в этой субстанциональной двойственности – ипостаси и сущности – снимается столь болезненная для человека антиномия свободы – несвободы. Бог абсолютно свободен, что выражается в Его абсолютной власти над собственной Сущностью. Человек как ипостась, как личность – свободен, а как сущность – нет. Поэтому его свобода ограничена рамками собственной сущности. Но в этих пределах он полностью властен над нею. Однако провозглашение Бога – любовью даёт надежду на то, что рамки этой сущности могут быть расширены до бесконечности, когда уже не будет «ни эллина, ни иудея, ни мужчины, ни женщины» (Гал 3:28).

Представленная христианством концепция абсолютно свободного Бога – любви давало ему безграничные мировоззренческие и цивилизационные возможности. Прежде всего она показала – как вообще логически возможна свобода. Христианская богословская догматика составила некий концепт, который послужил отправным моментом рождения европейской универсальной цивилизации. Через христианскую антропологию он ждал своего воплощения в философии, культуре, искусстве, политике.

Однако произошло то, о чём у Ф. М. Достоевского предупреждал Великий Инквизитор: свобода для человека часто оказывается непосильной ношей. Крупнейший сегмент европейской цивилизации не выдерживает высоты патриархальной ментальности. Вследствие ряда обстоятельств он меняет его основную богословскую формулу – Символ веры – и оборачивается вспять. Всё это привело к рождению в рамках европейской цивилизации самостоятельного культурного и цивилизационного феномена, известного как «Запад».

8. Запад и Восток

В.К.: Т. е. ты разделяешь понятия «Европа» и «Запад»?

К.Ш.: Конечно. Запад – это ещё не вся Европа. Это её разновидность.

В.К.: Это как?

К.Ш.: Тут придётся зайти издалека.

Одним из основных мотивов христианской эпохи стало единение человечества. Все люди – братья, поэтому они должны жить в единстве и любви. В этом неуёмном желании заключается социальный смысл христианского универсализма, кафоличности, соборности. Главным субъектом и носителем этой миссии стала европейская цивилизация.

Но что такое Европа? Главную роль в формировании этого феномена сыграли греческая философия и христианство, реализованные в рамках универсального государства – Римской империи. Это союз разума и веры как средоточие общечеловеческого против индивидуального, партийного, частного, субъективного. Разум со времён Сократа открыл всеобщую человеческую природу, которая затрагивает человека как такового, вне зависимости от всех его идентичностей и принадлежностей. Евангелие открывает в человеке такую же универсальную, но уже единичную общечеловеческую глубину – внеполовую и внеклассовую реальность – ипостась. Европейская антропологическая установка – это не эмпирический человек – индивид – представитель разных полов, возрастов, этносов и культур, это универсальный человек, предмет веры и мышления. И он становится центром, вокруг которого предстояло построить европейскую цивилизацию. А с другой стороны сама такая цивилизация должна была послужить благоприятной средой для формирования такого всечеловека.

Для всех европейских народов материнской цивилизацией, воплотившей всё лучшее из античного наследия и воспринявшей христианство в качестве духовного стержня, являлась Римская империя. Но в 395 году она разделилась на две части – Западную и Восточную. Западная часть Римской империи просуществовала до 476 года и дала начало западноевропейской цивилизации. Европейскую эстафету там приняли молодые варварские государства. Несмотря на значительный упадок культуры, их генетическое преемство от Римской империи очевидно. Главный европейский признак – стремление к универсальности – был сохранён. И вот уже многие столетия Запад генерирует общечеловеческие смыслы и образцы культуры.

Восточная римская империя, известная впоследствии как Византия, просуществовала после крушения Западной ещё тысячу лет, вплоть до 1453 года, и сильно повлияла на религию, культуру и мировоззрение многих восточноевропейских народов, в том числе и русского. Вот что пишет об этом В.В. Вейдле: «Византия – не Азия; она, как и западный мир, вырастает из античной и христианской основ европейской культуры. Вполне законно её Западу противополагать, но лишь в качестве европейского Востока»[70]70
  Вейдле В.В. Задача России. Минск, 2011, с. 29.


[Закрыть].

Таким образом, есть не одна, а две Европы, базирующиеся на античности и христианстве – Западная и Восточная. И их границы не только географические, но и религиозно – культурные. Какое – то время всё христианское европейское пространство продолжало существовать в рамках единой духовной реальности – Церкви, под верховным покровительством Императора.

Однако постепенно нарастали ментальные и политические разногласия. Уже к концу первого тысячелетия можно было говорить о значительном религиозном и культурном своеобразии Запада и Востока. Поворотным моментом стал Великий раскол XI века, в результате которого произошло окончательное разделение единой Европы на Запад и Восток. После раскола их своеобразие стало только нарастать. И всё же в сознании единая европейская цивилизация продолжала существовать: «Восток и Запад единой Европы – не два инородных мира, а две половины одной и той же культуры, основанной на христианстве и античности»[71]71
  Там же


[Закрыть].

Таким образом, Европа в своём существовании была реализована в двух видах – как Запад и Восток. По факту оформились две аутентичные европейские цивилизации – Западная и Восточная. При этом название «Европа» закрепилось за Западом. Восточную же Европу представляла сначала Византия, а затем её преемница – Русь, Россия.

После крещения Руси её живая родственная связь с Византией никогда больше не прерывалась. Русь черпала оттуда не только материальную культуру, но и смыслы человеческого существования, приобщаясь, тем самым, к великому европейскому наследию: «Воспитанная Византией Древняя Русь не могла быть воспитанием этим отрезана от Европы, так как воспитание состояло прежде всего в передаче ей греко – христианской традиции; она могла быть только отрезана от Запада в силу того, что византийское христианство отличалось от западного христианства, а воспринятая сквозь Византию античность – от античности, воспринятой Западом сквозь Рим»[72]72
  Вейдле В.В. Задача России. Минск, 2011, с. 30.


[Закрыть].

Падение Константинополя могло навсегда оборвать существование той, «другой» Европы. К тому времени турки завоевали уже все страны Восточной Европы, жившие в византийской традиции и имеющие шанс её продолжить. Русь же как раз находилась на пороге обретения независимости от Золотой орды. И уже в конце XV столетия там окончательно пришли к осознанию прямой преемственности от Византии, выразившемся в браке Иоанна III с Софией Палеолог и усвоении государственных византийских символов и регалий.

Формула «Москва – третий Рим» это не просто фигура речи, это декларация собственной идентичности. Теперь Русь вместо Византии должна была стать той самой «другой» Европой, истинным Римом: «Опираясь на факт византийской преемственности, можно подчеркивать особенность русской культуры по отношению к Западу, но только утверждая ее принадлежность к общей христианско – европейской культуре, наследнице классической древности»[73]73
  Там же, с. 31.


[Закрыть].

Раз и навсегда выбранная европейская идентичность послужила тому, что ни влияние монгол, ни последующее продвижение русских в Азию не сделало Россию азиатской страной: «В высоких памятниках искусства, литературы, религиозной жизни Древней Руси столь же мало азиатского, как и в культуре послепетровской России. Что же касается отдельных элементов, перенятых у татар после татарского нашествия или заимствованных Москвой у Персии, Индии или Китая, то они, конечно, сыграли свою роль, подобно тому, как арабские влияния сыграли еще гораздо большую роль в испанской культуре, но греческое христианство, Византию, а следовательно, Европу, они из России не вытравили, точно так же, как мавры не сумели превратить Испанию в неевропейскую страну»[74]74
  Там же, с. 32–33.


[Закрыть].

Таким образом, Запад и Россия – это две родные «сестры», две универсальные цивилизации со своими проектами объединения человечества. С некоторых пор между ними идёт нешуточное соперничество за право на духовное первородство. И, как следует из известной истории об Исаве и Иакове, оно не обязательно достаётся старшему. В этом соперничестве выясняется, чей проект является наиболее универсальным, всемирным, всечеловеческим. А, следовательно, кто из них – Запад или Россия – суть подлинный «Рим», настоящая «Европа», истинная наследница античности и христианства.

9. Filioque

Л.Д.: Так а что там с Западом случилось?

К.Ш.: Не всем дано выдержать высоту патриархата. Многих тянет вниз. На Западе постепенно возрождаются матриархальные тенденции, которые в итоге были закреплены в богословской формуле. В IX веке в пылу спора с еретиками западное христианство принимает добавку к Символу веры, известное как filioque («филиокве»). Современному человеку этот оборот речи покажется простой формальностью. Он всего лишь означает, что Св. Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (буквально – filioque).

Вставка эта была сделана из «христолюбивых» побуждений, и должна была прибавить «веса» Христу – второй Ипостаси божественной Троицы. Это легкомыслие привело к тому, что всё логичное здание христианской догматики, выстроенное острым греческим философским умом, стало постепенно рушиться. На Западе просто не сознавали всей важности тринитарной формулы. Подвела низкая культура римской богословской и философской мысли. Все эти глубинные «тонкости» римскому юридическому сознанию всегда были чужды: Запад «продолжал быть далеким от понимания Востока и просто ничего не знал о богословских достижениях там, в частности, и о богословствовании Каппадокийцев… Вся сложность восточного богословия от «западных» ускользала»[75]75
  Карташев А.В. Вселенские соборы. М, 2006, с. 142.


[Закрыть].

Как я уже говорил, благодаря сложнейшим тринитарным и христологическим спорам IV–VII веков на христианском Востоке и филигранным догматическим определениям Вселенских соборов этого времени было осуществлено важнейшее разделение понятий «ипостась» и «сущность». И это поистине стало революцией в мысли.

Вся христианская триадология строится на первенстве личности (ипостаси) над природой (сущностью): «Отец есть источник Божества, но Его Божество не ограничивается Его личностью. Вне времени, в вечности, ипостась Отца разделяет Свое сущностно – божественное бытие с ипостасями Сына и Духа, которые бытийствуют не "из природы Отца", а "от ипостаси Отца"»[76]76
  Кураев Андрей, дьякон. Лишний догмат: filioque // Кураев Андрей. Вызов экуменизма. М., 2008, с. 166.


[Закрыть]. Филиокве же наоборот, определяет божественную сущность источником божественных личностей: «В латинском богословии Личности есть отношения, возникающие в безличностной природе. Если сама личность есть отношение, то кто же или что же вступает в это отношение, формирующее личное бытие? Если личность только возникает в отношении, значит, бытию личности предшествует бытие некоторой без – личной духовно – разумной природы. Субъектом личностного отношения становится без – личная субстанция, природа. И это есть не что иное как философская квинтэссенция пантеизма: Кто есть эпифеномен что. Первичен безличностный мир, вторична Личность»[77]77
  Там же, с. 155.


[Закрыть]. Это был шаг назад: «С Filioque Запад вновь вернулся к докаппадокийским временам, полагая рождение и исхождение действиями не Личности, но Природы, и тем самым допуская возможность возникновения личного бытия из бытия безличного»[78]78
  Там же, с. 157.


[Закрыть].

Новизна христианского понимания Бога была в том, что божественная Личность первична по отношению к божественной Сущности. В этом основание божественной свободы. Филиоквистская установка упраздняет эту новизну. Теперь божественная Природа первична по отношению к божественным Личностям, Она есть Их источник. А значит сущность Бога не определяется Им самим как свободный выбор, личностный акт. Она первична и как бы дана Богу изначально, как факт, и с Ней ничего нельзя поделать. Если Бог и является любовью, то Он как бы вынужден ею быть. Это не Его свободный личностный выбор, это неизбежность и необходимость. Божественная Личность лишь рождается из этой Сущности, Она вторична, и не определяет Её. Внутри Сущности «демократически» выстраиваются некие таинственные отношения, и путём этих внутрисущностных отношений происходит как бы самозарождение Личностей. Таким образом, филиоквистская божественная Личность, конечно, «герой», но оказывается всё – таки «титанического» происхождения.

Сказались и сложности перевода. Или скорее – предрассудки и стереотипы западной культуры. Греческое христианское богословие оперировало двумя терминами, обозначающими как божественную, так и человеческую реальность: «усия» (сущность) и «ипостась» (личность). Усия – начало всеобщее, а ипостась – единичное. И то, и другое на латинском языке было обозначено как «субстанция». Но постепенно под субстанцией стала подразумеваться именно сущность. Ипостась же, не обозначенная отдельным латинским термином, постепенно исчезает с радаров западной мысли. Вместо неё для обозначения единичного в человеке вводится термин «персона». Но «персона» – это видимый, эмпирический человек, это индивид. И в греческом языке латинской «персоне» соответствует термин «просопон». Виной всему – юридизм западной культуры. В правовом поле человек проявляет себя исключительно как индивидуальность, а не как трансцендентная ипостась. Поэтому здесь внешняя «персона» важнее внутренней, сокровенной «ипостаси»[79]79
  Там же, с. 148–153.


[Закрыть].

Таким образом, что тут было первичным – особый западный взгляд, который привел к филиокве, или филиокве, приведшее к особому западному взгляду, сказать сложно. Но уже и у Августина, и у Иеронима, и у Боэция, авторов V–VI веков, просматриваются зачатки филиоквизма[80]80
  Православная энциклопедия. Т. 26. М., 2011, с. 190–192.


[Закрыть]. В любом случае, вставка в Символ веры проводит некую формальную черту и закрепляет матриархальную парадигму западного богословия. А вслед за богословием двигается и философия, и антропология, и вся культура. Чтобы их ярче высветить, я вкратце обрисую православный взгляд на человека.