Текст книги "За то, что дорого"

III

ПОСЛЕ КОРОТКОГО ОТДЫХА у своего нового работодателя я едва ли хотел куда-то тащиться. Однако пришлось. Прихватив почтовые сумки, я помахал Тому шляпой и направился в город. Не знаю, почему я сразу не пошел на станцию. Устал, наверное, поэтому и пошел не в том направлении.

Закинув сумки на плечо, я довольно бодро шагал к станции, но и не забывал поглядывать по сторонам. На улице царило оживление: ездили взад-вперед фургоны и повозки, проезжали всадники. Некоторые из них спешивались около салуна «Заходи, приятель!», быстро туда входили и весьма медленно выходили. При этом их так шатало вправо и влево, что комментариев не требовалось. Сколько раз я видел подобные картины и каждый раз удивлялся вместительности человеческого желудка и несовершенству человеческого рассудка.

Один из этих выпивох, уже дойдя до нужной кондиции, стоял сейчас перед коновязью и нежно целовал в нос ближайшую к нему лошадь. Причем я совершенно не был уверен, что это именно его лошадь.

Я хмыкнул и прошагал дальше.

К маленькой деревянной хибарке, в которой располагалась станция «Пони экспресс», была прилеплена кузница и что-то вроде пары-тройки крытых стойл. В них, похрустывая сеном, стояли ухоженные индейские пони, а из кузницы доносились звуки ударов стали о сталь.

Я поднялся по ступенькам крыльца конторы и, толкнув дверь, вошел в тесную комнатушку с большим окном. Здесь стояли стол и несколько стульев, в углу валялось чье-то старое седло. За столом сидели трое рослых парней и яростно шлепали замусоленными картами по обшарпанной поверхности столешницы. Они были настолько увлечены игрой, что не услышали, как скрипнула несмазанная дверная петля.

– Привет, ребята.

Один из них, которому, судя по красной физиономии, сопутствовала удача, отложил карты в сторону, уперся одной рукой в стол и посмотрел на меня.

– Тебе чего? – спросил он, и эта фраза сразу же дала понять, что парень отнюдь не дипломат.

– А ты что тут, главный, чтобы задавать вопросы?

В наших краях церемониться не стоит – хорошие манеры тут редко, кто оценит.

Красномордый побагровел еще больше и вылупил на мою скромную персону и без того немаленькие глаза. Потом почесал затылок и абсолютно миролюбиво ответил:

– Вообще-то, нет.

Он заметил мой взгляд и поспешно добавил:

– Сэр.

Я наградил его самой милой улыбкой, на какую был только способен, и проинформировал:

– Люблю вежливых людей.

Парни, сжимавшие в кулаках карты, тихо захихикали. Пучеглазый посмотрел на них соответствующим образом, и те притихли.

– Так кто у вас за главного?

Я услышал, как кто-то поднимается по ступенькам крыльца, и чуть отошел от входа. Как раз вовремя. Дверь снова скрипнула, и в комнату шагнул маленький человек в высокой коричневой шляпе. Редко кто отваживался носить высокие шляпы в те времена – вокруг было слишком много желающих пострелять по ним. Я имею в виду шляпы.

В вошедшем я моментально и, как оказалось, абсолютно безошибочно признал начальника станции.

Холодные глаза смотрителя скользнули по кожаным сумкам.

– Почта? Хорошо.

Он строго глянул на своих курьеров:

– Собирайте карты и идите седлать лошадей. Сейчас будете у меня работать.

Пучеглазый сгреб в охапку замызганные прямоугольники, сунул их как попало в нагрудный карман рубашки, и трио торжественно удалилось.

Смотритель снял шляпу, бросил ее на стол и протянул мне руку:

– Джим Баррет.

Я во второй раз за сегодняшний день представился и обменялся с ним рукопожатием. Затем передал ему сумку с письмами и, сев на один из стульев, стал терпеливо ждать, пока Баррет внимательно изучит имена и фамилии тех, кому предназначались бумаги.

– Слава Богу, ничего срочного. Местная почта, – сказал он и вдруг добавил: – Мы тут пробуем немного поменять систему.

– То есть? Как это – поменять?

– На удаленные ранчо мы сейчас письма доставляем сами, а не ранчеры приезжают к нам. А те, кто поближе живут, те, да – свою корреспонденцию по-прежнему забирают лично.

Он сложил все письма в аккуратную стопочку и, словно спохватившись, поинтересовался:

– Поменяете пони и снова в путь?

И вот тут я поведал ему грустную историю о том, как один парень всадил пулю в голову своей самой лучшей лошади, потому что та сломала ногу.

– Понимаю, – он кивнул. – Но пони у нас есть, так что будет, на чем добраться обратно…

– Я думаю, не стоит беспокоиться, мистер Баррет, – перебил я его и вытащил из кармана куртки еще один конверт. – Я хочу попросить расчет. Здесь, – я протянул конверт ему, – соответствующие распоряжения.

Он опять кивнул, но на этот раз медленней. Потом снял пояс, в котором носил деньги, расстегнул его и стал отсчитывать доллары, заработанные мною за этот перегон. В золотых монетах, ровной стопочкой выраставших на столе, было все: и снежные дни, с морозом, пробиравшим до костей, и ледяные дожди, от которых было не менее холодно, и страшные грозы, когда в ослепительных всполохах молний ты ощущал собственную ничтожность, и неуправляемые разливающиеся реки, оставлявшие после себя снесенные постройки и вывороченные с корнями деревья, и неистребимая пыль, намертво въевшаяся в одежду, и выматывающее солнце прерий, обжигающее полуденным зноем… Все было здесь, в этих долларах. Все это и многое другое.

Я не стал пересчитывать деньги – и так видел, что здесь их столько, сколько надо.

– Жаль терять хорошего курьера, – сказал Баррет на прощанье и снова пожал мне руку.

– Наверно, не знаю.

Я открыл дверь и, чувствуя себя окончательно свободным, шагнул на крыльцо.

Если я собирался оставаться в этом городишке, то стоило разведать обстановку. Поэтому я прямиком направился в «Заходи, приятель!». Любой салун в любом западном городке был не только своеобразным клубом и местом сбора разных, иной раз весьма подозрительных, личностей, но и главным местом сбора всякого рода информации. Чтобы узнать, как обстоят дела там, где вы решили остановиться, первым делом следовало идти в ближайший салун.

Я так и сделал. «Заходи, приятель!» представлял из себя длинную узкую комнату, вдоль одной из стен которой протянулась деревянная стойка. Заведение насквозь провоняло едким дымом самокруток, запахом пороха и перегаром. Машинально я отметил про себя, что не мешало бы здесь проветрить. Дурацкая идея в подобной ситуации.

За стойкой главенствовал здоровый, похожий на индейца, мужик с кулаками размером с пол моей головы. Надо заметить, что моя голова мне всегда нравилась, чего, впрочем, не скажешь о кулаках бармена.

Я оседлал высокий табурет, положил руки на стойку и, продолжая исследовать бар, заказал чашку кофе. Громила смерил меня тяжелым взглядом и спустя несколько минут пододвинул ко мне чашку пальцем, толщиной напоминавшим дуло револьвера.

Я принялся не спеша потягивать напиток и, прислушиваясь к разговорам, печенкой чувствовал, как все, кто присутствовал в салуне, меня изучают. Наверное, это было единственным развлечением для собравшихся здесь горожан, скотоводов, ранчеров, шулеров и бандитов. Ладно, пускай народ хоть чем-то займет свои головы.

Но оказалось, что занять они хотят не только головы.

– Эй, ты! – обращались явно ко мне. – Ты, в черной шляпе!

Бьюсь об заклад, что в баре находилось, по крайней мере, полдюжины людей в черных шляпах. Но обладатель столь приятного пьяного голоса, конечно же, имел ввиду именно меня. Послышался грохот упавшего стула и грузные, неуверенные шаги. В салуне все притихли, наблюдая за представлением. Я повернулся к приближавшемуся человеку лицом, держа в левой руке чашку с недопитым кофе.

– Это вы мне, мистер Эй? – поинтересовался я самым вежливым тоном.

Мистер Эй, невысокий коренастый ковбой, остановился и принялся с трудом вникать в смысл сказанных слов. На его широкой физиономии отразился весь процесс восприятия произнесенной фразы. Причем, как мне показалось, произнесенной не только мной, но и им самим.

– Не понял… – признался он спустя минуты три.

Я пожал плечами и посмотрел на него так, как смотрят на пушистенького желтенького цыпленка.

– Очень жаль, – в голосе у меня была только умилительная доброжелательность.

Я поднес чашку к губам, ни на минуту не сводя с него глаз. Его сдвинутая на бок шляпа придавала ему глуповатый вид, а сурово сведенные вместе брови и строгий, требовательный взгляд едва не заставили меня рассмеяться. В душе я давно уже умер со смеху, который и так постепенно начинал меня душить.

В воздухе опять повисла тишина, были слышны только уличные звуки да как муха бьется об стекло.

– Я тебя где-то видел, – заявил во всеуслышание коротышка.

– Я там бывал, – кивнул я.

Наблюдавшая за нами публика не выдержала и грохнула со смеху. Народ, действительно, развлекался. Да ради Бога! Я бы сам с ними с удовольствием похохотал, но продолжал спокойно стоять, наблюдая за вконец озадаченным ковбоем.

Вскоре смех стих, и кто-то окликнул малыша:

– Фрэнки! Поди сюда! Оставь ты его! Давай лучше выпьем!

Его дружок, судя по заплетающемуся языку, был такой же пьяный, как и Фрэнк, но малыш отреагировал на приглашение без какого-либо заметного умственного усилия. Пошатываясь из стороны в сторону, он вернулся на прежнее место. Я снова сел на табурет, невольно усмехаясь. Ну и денек! Ни секунды покоя.

На улице послышался бешеный топот конских копыт и испуганные вскрики прохожих. Лихорадочная дробь стихла у коновязи салуна, и я внутренне приготовился встретить еще трех-четырех посетителей. Нет, определенно, для одного дня знакомств многовато.

Двустворчатая легкая дверь с шумом распахнулась, и на чистый дощатый пол бара ступил крупный красивый человек лет пятидесяти с револьвером на поясе и хлыстом для верховой езды в руке. У него за спиной стояла пара высоких, примерно моего роста парней, которые держали по винтовке марки «генри». Приглядевшись повнимательней, я узнал в одном из них того грозного всадника, что ехал тогда на гнедой лошади и который хотел мне что-то сказать, да передумал.

Ранчер обвел помещение глазами собственника. Видели бы вы, как люди словно ссутуливались под его взглядом. Все разговоры смолкли в один миг, наступила тишина. Только Фрэнк что-то продолжал бормотать, но его моментально протрезвевший приятель ткнул коротышку кулаком в бок, и тот притих.

Вновь прибывший засмеялся, будто услышал безумно смешной анекдот, и сделал несколько шагов по направлению к стойке. Ребята с винтовками следовали за ним, как привязанные.

– Джо… – начал было он, обращаясь к бармену, но, увидев меня, осекся.

От его взора, каким он проткнул меня насквозь где-то в области горла, свалился бы самый большой бык из любого стада. Но у меня еще оставался кофе, и я не был намерен бросать его на произвол судьбы.

Ранчер придвинулся поближе ко мне и громко спросил:

– А ты здесь что потерял? Тебя сюда разве звали? Я что-то не припомню…

– Я еду, куда хочу, и останавливаюсь, где мне нравится.

Ему явно не пришлось по душе то, что я сказал. Ничего, пускай привыкает, если собирается жить со мной на одной территории.

– Ты, видать, не знаешь, с кем разговариваешь, – продолжил он. – Меня зовут Клинт Айелло, а это, – он указал на парней, – мои сыновья.

Он, наверное, думал, что его имя прозвучит для меня, как грохот барабанов. Мне стало жаль его, – он ошибся.

– Очень интересно. Спасибо, что познакомил меня со своей семьей. Надеюсь, мы подружимся. А как поживает твоя супруга?

Он стал белее, чем лист бумаги, на котором было нацарапано меню. Мгновение спустя его лицо покрылось красными пятнами. Он стал похож на чайник, слишком долго стоявший на огне. Казалось, еще немного и из его ушей повалит дым.

– Слушай, ты! – он быстро обрел утерянный на время дар речи. – Ты что, не понял?! Я спрашиваю, как твое имя?!

– А, может, тебе заодно назвать и номер стойла, в котором стоит моя лошадь? – поинтересовался я, нагло глядя на него.

Такой поворот вещей Айелло не устраивал. Это было заметно не только по выражению его глаз. Еще чуть-чуть и до конца недели точно, а то, может, и дольше, воспоминания обо мне отзывались бы у него в голове острой болью. Все карты перепутал один из его сыночков, мой давний знакомый.

– Па, да он врет! Он безлошадник.

Этому бесхребетному слизняку повезло, что я не привык лазать за словом в карман.

– Я выпустил свою лошадку на волю, – парировал я. – Пускай немного порезвится.

Они мне наверняка верили с трудом, пожалуй, даже вообще не верили, но челюсти у них поотвисали. У всех троих.

– Скоро мой конек вернется, и я снова оседлаю его.

Клинт быстро смекнул, что голыми руками меня не возьмешь, и применил другую тактику.

– Слушай, – намного спокойней заговорил он, – ты не понимаешь, куда суешь свой длинный нос…

– Да? А что, я разве его уже куда-то сунул? – удивился я и заверил: – Значит, пойму… со временем. А пока просто посмотрю, что за карты мне выпали и, скорей всего, сяду за тот же стол, за которым сидите и вы.

Пока я расплачивался за кофе, Айелло больше не пытался узнать ни моего имени, ни того, что я здесь забыл.

– До свиданья, джентльмены, – я чуть приподнял шляпу и направился к выходу.

Но меня остановило восклицание сынка ранчера.

– А лошади у тебя все равно нет! – голос у него был, как у обиженного маленького ребенка, который сам себе доказывает свою же правоту.

– Господи! Да не расстраивайся ты так из-за этого. Честное слово…

Я толкнул дверь и вышел на улицу.

IV

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, после чересчур раннего завтрака, я снял с луки седла свое лассо и направился к корралю. Утро выдалось довольно прохладное, и холодок самым бессовестным образом забирался под куртку и рубашку. Небо к востоку окрасилось в лимонный цвет, и над линией далекого горизонта показалось солнце.

Услышав звяканье моих шпор, лошади заволновались и принялись тревожно бегать рысью вдоль задней стенки корраля. Я вытряхнул петлю, чуть размотал веревку и посмотрел на животных, выбирая себе лошадку. Сегодня мне была нужна быстрая лошадь, привыкшая работать на пару с ковбоем. Хотя, по заверениям Тома, у него все такие. Что ж, мне представился шанс поймать его на слове.

Я остановил свой выбор на крепком рыжем мерине с тонкими ногами и звездочкой во лбу. Рыжий моментально смекнул, что ему сегодня придется увидеть родную прерию не только из-за стенки корраля, и принялся втискиваться в самую середину табуна. Ага, значит, голова у него точно – не только для того, чтобы оголовье носить…

– Не, дружок, от меня так просто не отделаешься.

Уловив момент, я бросил лассо. Петля скользнула на шею мерина, и я почувствовал, как натянулась веревка. Рыжий еще немного подергался для проформы, а потом покорно подошел ко мне. Я привязал его к жерди загона, взял оголовье и хотел погладить конягу по широкой груди, но едва протянул к нему руку, как он неожиданно повернул голову, и мощные зубы лошади щелкнули в паре дюймов от моих пальцев.

Я отскочил от него, как ошпаренный. Нет уж! Благодарю покорно! Хватит с меня того, что как-то раз, когда я был еще мальчишкой, одна такая же милая лошадка цапнула меня за предплечье. Именно тогда я понял, что испытывают животные при клеймении – руку жгло как огнем. Синяк был огромных размеров и сходил долго и упорно, а последствия укуса оставались заметны спустя четыре месяца.

– Отомстить хотел, да? Ага, как только, так сразу, – пообещал я ему, связывая вместе концы поводьев. – Ладно, сейчас…

Вернувшись на исходную, я заглянул в его хитрые, немного подленькие глаза, потом пошевелил у него перед носом пальцами и, когда он снова потянулся за ними, набросил поводья ему на шею, схватил его за морду и впихнул трензель мерину в рот. Застегнув подборочный ремень, я снял с рыжего лассо, открыл ворота корраля и вывел его наружу. Кусака стал смирный, словно ягненок, но я ему еще все же не доверял.

Он насторожился, скосив глаза, и я обернулся. Прислонившись спиной к загону и попыхивая сигаретой, за нами наблюдал хозяин конюшни.

– Хорошая лошадь. Горячая, и скорость у него приличная, – зачитал он характеристику.

– Да? Он меня едва не укусил, – поспешил я его разочаровать.

Вандер усмехнулся и сдвинул шляпу на затылок:

– Это он только в коррале такой, а когда взнуздаешь и оседлаешь Хулигана, можешь ехать хоть на край света.

– Так его зовут Хулиган… – протянул я, положив на ровную спину рыжего одеяло, которое служило вальтрапом. – Я думал, имя этого подлеца звучит несколько иначе. Например, Карающая Молния или Пожиратель Кактусов.

Я затянул подпруги, свернул лассо и повесил его на луку. Затем подобрал поводья, вставил ногу в стремя и сел в седло.

– Ты уверен, что я не должен ехать с тобой? – спросил меня Вандер.

Я отрицательно мотнул головой и поправил шляпу. Он тяжело вздохнул:

– Поверь мне, Фокс, из-за игреневой красотки у тебя могут возникнуть неприятности. Айелло считает, что табун принадлежит ему.

– Знаешь, Том, Айелло что-то больно много считает. Я не видел ни на одной лошади в табуне его клейма, так что он со своими претензиями пускай подождет. Спасибо, что пытался меня образумить, но я – закоренелый дурак. Этого уже не изменишь.

– Желаю удачи, упрямец.

Я развернул Хулигана и направился на восток, навстречу восходящему солнцу. Как здорово было снова оказаться в седле! А вот ехать против солнца было не очень здорово. Солнце, когда светит прямо в глаза, создает условия ограниченной видимости, как это не странно звучит по отношению к прерии. Однако табун Вандер видел к востоку от Бут-Хилла, поэтому я двинулся в том направлении. К тому же теперь, после того, как в салуне была брошена перчатка, поимка игреневой стала делом принципа.

Хулиган пошел охотно и, похоже, Том оказался прав. Но посмотрим, каков он будет в деле. Хорошая, маневренная лошадка для ковбоя лучше, чем новые сапоги со шпорами. Некоторые ковбои готовы скорей дать себя выпороть, чем выполнить работу, какую нельзя сделать, не слезая с лошади. Ну, по мне, так лучше поколоть дрова или принести воды, чем потом ходить, непрерывно постанывая, не в состоянии в это же седло сесть. Вы меня понимаете?..

Человек, путешествующий по прерии в одиночку, не должен забывать поглядывать по сторонам, а главное – назад. К тому же одинокий белый всадник, если он не дурак, будет готов к неприятностям в любое время дня и ночи. В те дни прерии были полны индейцев, хотя и не всегда воинственно настроенных.

Отъехав от города примерно на милю, я пустил Пожирателя Кактусов рысью. Этот аллюр не отличался у него ни медлительностью, ни резвостью.

Я внимательно изучал местность и механически отмечал места возможных стоянок и убежищ. Опытный путешественник всегда самым кропотливым образом изучает местность, по которой едет. Кто знает, может ему еще придется здесь побывать. Проходят годы, а он – так, словно это было вчера – спокойно может рассказать о любом ущелье и каньоне, где проезжал.

Я наблюдал за мерином, его поведением, потому что лошадь, благодаря своему чуткому отношению к окружающему миру, быстрей предупредит всадника об опасности. Я доверял лошадям, а они – мне. Благородные животные были единственными существами, помимо еще одного хорошего человека, кому я вообще доверял.

Солнце постепенно стало припекать. Еще немного и от жары никуда не спрячешься. Хулиган бежал довольно резво, но имел дурацкую привычку дергать головой из стороны в сторону. Его длинный жесткий хвост изредка хлестал мои ноги, в остальном же рыжий был неплохим сотоварищем.

Изучая следы, я мотался по прерии примерно до полудня. Их здесь было столько, сколько вам и не снилось. Отпечатки копыт диких мустангов, следы койотов, а изредка – волков, и чем дальше я забирался на восток, тем чаще встречал следы добротно подкованных лошадей. Отпечатки подков были четкими, животных подковали недавно, а вот всадники проезжали здесь на них довольно давно. Отлично подкованных лошадей можно встретить только на хорошем, крепком ранчо.

– Ну, Пожиратель Кактусов, что думаешь о следах?

Похоже, он ничего не думал, а только кивал головой в такт неторопливому шагу. Я же был уверен, что здесь проезжали ковбои «Звездного». Судя по веренице отпечатков, всадников было четверо, и один из них ехал на высокой лошади. Сказать, кто точно – сам Клинт или кто-то из его сыновей – было трудно. Они все гарцевали на высоких лошадях, и одно животное ничем не уступало другому. Я по достоинству оценил их чистокровок еще вчера – как раз выйдя из салуна после исторической встречи.

Отпечаткам копыт табуна было дня два. Здесь табун шел спокойным ровным галопом, и засохшие следы уже успели обвалиться по краям.

Внезапно Хулиган всхрапнул и, вытянув шею и раздувая ноздри, ускорил шаг. Я поднял голову и из-под полей шляпы увидел маленькую рощицу плакучих ив. Где ивы – там и ручей.

– Почувствовал воду? Что ж, давай попьем, – согласился я.

Рыжий вскинул морду, собираясь заржать, но я, разгадав его намеренье, соскользнул с седла и зажал ему нос. Он тихо хрюкнул и отступил назад.

– Спокойно, малыш, спокойно. Орать вовсе не обязательно.

Я постоял рядом с ним минуту, поглаживая его и разговаривая вполголоса, а мерин замер и слушал, поставив ушки на макушке. Потом я снова сел верхом и шагом направился в том направлении, куда тянул Хулиган. Сделав крюк, я объехал рощицу, перевалил через гребень ближайшего холма и достал из седельной сумки бинокль. Помнится, его я выменял на одном из пограничных постов, и, когда он стал моей собственностью, прикрепил к нему кожаные козырьки – чтобы не отсвечивало солнце. Да, хорошая штука, что уж тут говорить. Я поднес бинокль к глазам и стал постепенно обшаривать рощицу.

Я их увидел почти сразу же да так и замер с поднятой рукой, не в состоянии опустить бинокль. Дикая, непокоренная красота, замены которой нет нигде в мире. Сейчас я заметил то, что ускользнуло от меня вчера: по поляне, неподалеку от строгих мамаш носились четыре жеребенка примерно трех месяцев отроду. Легкие, игривые, подвижные, на стройный длинных тонких ножках, они резвились вовсю, а остальные кобылы относились к ним с неожиданной терпеливостью. Моя шоколадная красотка паслась чуть в стороне от других. Но я видел, как напряженно и чутко стригут воздух ее бархатные ушки. Прислушивается…

– Ну? Как тебе девочки, Карающая Молния?

Он переступил с ноги на ногу и потянул вперед, словно спрашивая: «Какие девочки?! Мне б водички…» И, надо заметить, по-своему он был прав – девочки не по части мерина.

– Ну-ка, погоди.

Я спешился, сунул бинокль обратно в седельную сумку и достал флягу с водой. Снял шейный платок, облил его водой, и когда ткань впитала влагу, выжал всю жидкость мерину в рот. Я повторил процедуру несколько раз, потом повязал платок обратно на шею, сел в седло и сжал в одной руке поводья, а в другой – лассо.

– Все, будем работать.

Ветер дул в мою сторону, но игреневая красавица жила в прерии с самого рождения и была ее частью. Не стоит надеяться обмануть дикого мустанга. Отдыхавшие животные быстро встали на ноги, жеребята оказались под боком у мамочек, и в мгновение ока табун снялся с поляны. Хулиган отлично взял с места в карьер, и мы помчались вдогонку. Я с радостью ощутил, как рыжий словно ожил подо мной. Черт возьми, как давно я так не носился! Я представил себе, как это выглядит со стороны. Табун необъезженных лошадей мчится по прерии, стремясь в свободном полете за горизонт, а вслед за ними, с безумным техасским воплем, скачет всадник.

Лошади, превратившись в неуправляемую стихию, взлетели на крутой холм и, взрыв землю, понеслись дальше. Хвосты и гривы развевались, бешено стучали копыта, ветер бил в лицо.

Я догнал лошадей, когда они живым потоком скользили вниз по склону холма, и теперь мы мчались так, словно все бесы преисподней разом выскочили из адского пекла и погнались за нами. Мне теперь нужно было достичь одного: нагнать голову табуна и отсечь игреневую от остальных животных. Сделать это на полном скаку – надо уметь, но я умел. Рыжий тоже вошел в азарт игры и теперь мчался вместе с остальными, выбрасывая передние ноги далеко вперед и почти касаясь брюхом высокой травы.

Я, наконец, нагнал игреневую красотку, и мы понеслись вровень, голова в голову. Теперь наступил черед Хулигана показать свое мастерство. Мне оставалось только сидеть в седле, поспевая за неожиданными движениями лошади.

– Давай, малыш. Задай ей жару, – едва успел выдохнуть я.

Мерин словно понял смысл произнесенных слов. С быстротою молнии он выбросил заднюю правую ногу вбок, и стальное копыто с подковой врезалось в ближайшую кобылу. Она шарахнулась в сторону, налетела на бежавшую рядом лошадь и, не переставая скакать, гневно кинула задом. Рыжий резко повернул небольшую голову и попытался укусить и без того напуганную караковую. Он винтом крутился, заставляя табун изменить направление. Копыта и зубы работали вовсю, и спустя несколько минут он добился своего: табун летел вслед за обезумевшей караковой в противоположную от нас сторону. Хулиган же продолжил преследование лошади, ради которой мы с ним затеяли эту погоню.

Не обнаружив рядом подруг, она пронзительно заржала, замедлила бег, и попыталась броситься в сторону, вдогонку за табуном, но мерин опередил ее, и его зубы щелкнули рядом с темной мордой. Кобылка снова поскакала резвей, и я с силой метнул лассо, решив не упускать шанс. Гул ветра не заглушил свиста летящей веревки, и я увидел, как петля второй раз за сегодняшний день туго затянулась на крутой шее лошади. Хулиган тут же встал как вкопанный, принимая на себя рывок заарканенного мустанга. Красавица взвилась на дыбы, почувствовав на себе лассо. Никогда прежде ей не наносили подобного оскорбления.

Не обращая внимания на ее тщетные попытки вырваться на волю, я наклонился вперед и похлопал взмыленного Пожирателя Кактусов. Пот стекал у него по бокам и из-за ушей, но он, наблюдая за пленницей, держал веревку натянутой.

– Ай, браво! Молодец, малыш. Ты просто молодец. Настоящий ковбойский норовистый бронкс.1010
  Бронкс (от испанского «bronco» – дикая, необъезженная лошадь) – объезженная, но строптивая лошадь.


[Закрыть] Умница!

Я соскочил с седла и медленно направился к дикарке. Хулиган не сдвинулся ни на дюйм, веревка была натянута как струна и казалась очень тонкой и ненадежной.

– Ай, хорошая… Красавица моя… – размеренно, успокаивая и себя, и лошадь, заговорил я. – Ай, умница…

Она замерла, услышав мой голос, и нетерпеливо фыркнула. В ее глазах горел злой огонек, она готова была драться за свою свободу, и я почувствовал бы разочарование, если бы не увидел этого огонька. Я подходил все ближе и ближе, и она пригнула голову, вся красиво «собравшись». Шаг… еще один… еще…

Внезапно я остановился.

Этот мустанг… Чертовски красивый мустанг, ровно стоявший передо мной и не спускавший с меня темных, умных глаз. И вдруг я вспомнил. Вспомнил эту лошадь.

Когда у хозяина ранчо, где я работал, конокрады угнали табун отменных, лучше, чем иная чистокровная лошадь, мустангов, ей было три года. Ее звали Рамона, это я ее так назвал, вспомнив имя знакомой девушки, которая как-то помогла мне и провела через заваленный снегом перевал. Отчаянная девчонка, тем более что тогда у меня на хвосте «сидела» банда серьезно настроенных преследователей.

Я не знаю почему, но из всех ковбоев Рамона выбрала именно меня. Сесть на нее мог любой, а вот ездить… Но я нашел с ней общий язык, потому что всегда любил непокорных. А она никогда не покорится до конца. На ранчо никто не испытывал к ней особой любви. Если ей что-то не нравилось, она делала одну «свечку» за другой, лягалась и изредка наступала на ноги. Это было довольно больно. Вам лошадь когда-нибудь наступала на ногу? Если нет, поверьте мне на слово.

– Рамона… – прошептал я. – Ну здравствуй, девочка.

Я сделал очередной шаг, и она больше не пыталась убежать. Не говорите мне, что лошади не помнят! Она помнила меня, это была моя лошадь, которая сейчас тыркалась теплым носом мне в ладони.

– Здравствуй, девочка. Здравствуй…

Я обнял ее за шею, прижался щекой к ее мягкой шерсти, и замер. Игреневая, словно почувствовав всю трепетность момента, тоже стояла не шелохнувшись. Я не верил, что такое может быть, что среди тысяч диких табунов возможно встретить лошадь, которую воспринимал когда-то не иначе, как друга. Не верил. И встретил.

Я вернулся к терпеливо ждавшему Хулигану, отвязал лассо от луки седла и почесал мерина за мокрыми ушами.

– Устал, Пожиратель Кактусов? Давай, пожуй травки.

Потом, постепенно сворачивая веревку, вернулся к Рамоне и отвел ее в тенек под деревья. Хулиган направился сюда же и стал пихать меня мордой в спину, требуя заботы и о его персоне. Я вынул из кармана куртки несколько длинных сыромятных ремешков – «свиную тетиву», которые ковбои всегда носят с собой: мало ли придется спутывать ноги бычку. Я выбрал два самых крепких ремешка, связал их вместе и стреножил Хулигана. Теперь далеко не удерет. Я снял с него оголовье и расседлал своего помощника. Его спина, как раз под седлом была темно-рыжей, почти коричневой от пота. Я растер его травкой, а он спокойно стоял на месте и только довольно жмурился. Отпустив мерина, я положил вальтрап на солнце, чтобы просох, а сам уселся неподалеку под кустами и принялся жевать кусочки вяленого мяса и аппетитные «медвежьи ушки» Тома. Рамона к этому времени совсем успокоилась, щипала траву и, кажется, больше и не вспоминала о подругах.

Когда вальтрап высох, я аккуратно сложил его и направился к мустангу. Она подняла голову от травы и, не выказывая никаких признаков беспокойства, понюхала протянутое одеяло. Так, это хорошо… Рамона никак не реагировала на мои действия даже тогда, когда я просовывал ее уши между ремешками оголовья и затягивал подпруги.

Хулиган стоял в стороне и смотрел на нас. На его коварной морде было написано что-то вроде удивления.

Рамона была подозрительно тихой, и я прекрасно понимал, что она приготовила мне сюрприз. Большим пальцем руки я опустил левое веко лошади на ее глаз, чтобы она не видела меня, и быстро сел в седло.

Существует огромная разница между первой и последующими объездками молодого дичка. В первый раз лошадь просто старается сбросить с себя седло и оголовье, во второй раз она становится умней и осторожней и уже пытается избавиться от самого седока. Рамона же знала, что такое и седло, и всадник. И еще она была умна.

Она разом сорвалась с места и понеслась легкими скачками, словно проверяя держусь ли я у нее на спине так же крепко, как и два года назад. Ей совсем не понравилось то, что за прошедшее время моя посадка если и изменилась, то только к лучшему. Мне уж стало казаться, что все пройдет мирно, как она вдруг «сломалась» надвое. Седло почти вывернулось из-под меня, и я чуть не потерял равновесия. Сильные прыжки пошли и вбок, и вверх. Я не препятствовал лошади и с каждым скачком все больше узнавал свою Рамону. Дикарка в прериях ничуть не стала хуже, даже наоборот.