Текст книги "Живой как жизнь"
Автор книги: Корней Чуковский
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
VI
«Язык что одежда», – говорит некий английский лингвист. И действительно, на лыжах не ходят во фраке. Никто не явится на официальный бал, облачившись в замусоленную куртку, которая вполне хороша для черной работы в саду.
Из чего опять-таки следует, что мы никогда не имеем права судить о ценности того или иного слова, того или иного оборота чохом и голословно, вне связи с другими элементами данного текста, Очень верно сказано об этом у Пушкина:
«Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности»[99]99
А. С. Пушкин, Отрывки из писем, мысли и замечания. Полн. собр. соч., т. IX. М., 1936, стр. 52.
[Закрыть].
Люди же, лишенные вкуса и языкового чутья, всегда воображают, что об отдельных словах они во всех случаях могут судить независимо от той роли, которую эти слова призваны играть в данном тексте. Им кажется, например, что борьба за чистоту языка заключается в «безотчетном отвержении» всех иностранных речений только за то, что они иностранные. В.И. Ленину такое «безотчетное отвержение» было, как мы видим, несвойственно.
Те, кто утверждает, будто он всегда и везде, решительно при всех обстоятельствах изгонял из своих книг и статей слова, заимствованные из чужих языков, сознательно отступают от истины в угоду заранее придуманным схемам.
И неужели мы должны позабыть, что, говоря о нежелательности мудреных терминов и непонятных речений, В.И. Ленин употребил оптимистическое слово еще.
«С<оциал> д<емократы>, – писал он, – должны уметь говорить просто и ясно, доступным массе языком, отбросив решительно прочь тяжелую артиллерию мудреных терминов, иностранных слов, заученных, готовых, но непонятных еще (подчеркнуто мною. – К.Ч.) массе, незнакомых ей лозунгов, определений, заключений»[100]100
В.И. Ленин, Соч., т. 11, стр. 262.
[Закрыть].
Если сказано: еще, значит существует уверенность, что это явление временное, что еще непонятное когда-нибудь станет понятным.
Со времени этого еще прошло более полувека: приведенные строки написаны в 1906 году. Сменилось уже пять поколений, и нынешняя молодежь – внуки и правнуки тех, к кому обращался Ленин, – как она не похожа на прежнюю!
Нынешняя не может даже и представить себе, в какой страшной, беспросветной темноте был тогда русский народ.
Всеобщая грамотность, обязательное, бесплатное обучение в школах – об этом не смели тогда и мечтать. А тысячи вузов, а кино, а телевизор, а радио, а миллионные тиражи центральных, республиканских, районных газет, а дворцы культуры, а библиотеки, а избы-читальни, а иностранные языки в каждой школе, а институты иностранных языков, – нет, это «еще» осталось далеко позади, и современный читатель, на образование которого государство тратит несметные суммы, даже права не имеет заявлять притязания на то, чтобы с ним говорили, как с недорослем, на каком-то упрощенном, облегченном, обедненном языке, свободном от всяких наслоений всемирной культуры.
Термины, которые были «мудреными» для широких народных масс в то отдаленное время, теперь уже вошли в обиход каждого из советских людей, достигших среднего культурного уровня, недаром во всех вузах так детально штудируются труды классиков марксизма-ленинизма, требующие от читателя отнюдь не мимолетного знакомства с иноязычными словами и «мудреными» терминами.
Догматики же, приводя эту цитату, постоянно умалчивают, что она относится к стародавней эпохе, и применяют ее к нынешнему поколению советских людей. И поневоле вспоминаются слова Э. Казакевича:
«Нет вещи более противоречивой и коварной, если цитирующий неспособен учитывать переменчивость времен, когда та или иная цитата появлялась на свет божий… Цитата! Каких только бед способна ты наделать в качестве орудия догматического ума»[101]101
Эм. Казакевич, Синяя тетрадь, гл. 17.
[Закрыть].
Итак, никто из нас не может сказать, что он за эти слова или против. В иных случаях за, в иных случаях против. Нельзя же не учитывать контекста. Все зависит от того, где, когда, при каких обстоятельствах и с каким собеседником ведется наш литературный разговор.
Конечно, я не говорю о невеждах, употребляющих иностранные слова невпопад, наобум, без толку, без всякой нужды. Они достойны осмеяния и презрения, но принимать их в расчет невозможно. На наши суждения об иностранных словах не могут же воздействовать вот такие уродства:
– Товарищ Иванов с апогеем рассказывал.
– Он говорил с экспромта.
– Он абстрагировался от комсомольской среды.
– Он тут разводил метафизику, что план нереален.[102]102
В. З. Овсянников, Литературная речь. М., 1933, стр. 7.
[Закрыть]
– С тех пор как я стал работать, клуб доведен до высшего вакуума.
– Не фигурируйте документами!
– Я ее не трогаю, а она меня игнорирует и игнорирует.[103]103
С. Богданова и Р. Г. Гурова, Культура поведения школьника. М., 1957, стр. 102.
[Закрыть]
И даже:
– У нее, знаете, муж аллигатор с большим стажем (вместо ирригатор)[104]104
Лев Успенский, Слово о словах. М., 1957, стр. 376.
[Закрыть].
Речь, конечно, идет не об этих анекдотических неучах, достойных наследниках того депутата, который оскандалился со словом будировать. Здесь мы говорим о подлинно культурных, образованных людях, об их праве широко и свободно пользоваться всеми ресурсами языка в зависимости от обстоятельств места и времени.
«Так, слово аналогия, – говорит авторитетный советский ученый, – употребляется на законных основаниях в науке, но плохо, если мы введем его в такую, например, фразу: «Квартира Ивана Ивановича имеет аналогию с квартирой Петра Петровича…» Едва ли кому придет в голову сказать: «Голос Пети вибрировал от волнения», хотя в некоторых областях науки и техники слова вибрация, вибрировать необходимы.
Так вопрос о лексических нормах употребления иноязычных слов связывается с вопросом о стилистических нормах их использования, то есть с вопросом о том, в каком именно стиле литературного языка целесообразно и нужно применить тот или иной «варваризм»[105]105
Б. Н. Головин, О культуре русской речи. Вологда, 1956, стр. 47.
[Закрыть].
* * *
Те читатели, которые хоть отчасти знакомы с моими работами по истории и теории словесности, не могли (надеюсь) не заметить, что ни одной своей статьи я никогда не загружал тяжеловесным балластом профессорской псевдоучености. Каковы бы ни были их недостатки, в них во всех – свободное дыхание, простой разговорный язык. Да и в качестве сочинителя детских стихов я по самой своей профессии тяготею к пуризму.
Но сильнейшее негодование вызывают во мне те тартюфы обоего пола, которые, играя на патриотических чувствах читателя, упорно внушают ему при помощи подтасовки цитат, будто вся беда русского языка в иностранщине, будто и Ленин, и Белинский, и все наши великие люди во всякое время, всегда питали к ней одну только ненависть. Даже Петра I, насаждавшего в России такие слова, как баталия, виктория, фортеция, политесc, ассамблея, империум и пр., даже его изображают они на основании какой-то случайной цитаты суровым врагом этой лексики!
И есть у них особый прием, при помощи которого они одерживают множество дешевых побед. Стоит кому-нибудь сказать или написать, ну, хотя бы французская пресса, и они сердито вопрошают: зачем нам это иностранное слово, если существует отечественное слово печать? И зачем махинация, если существует проделка? Все эти сердитые «зачем?» рассчитаны на простаков и невежд. Ибо и здесь все зависит от обстоятельств места и времени. Только простакам и невеждам можно навязывать мысль, будто русский язык терпит хоть малейший ущерб оттого, что наряду со словом вселенная в нем существует космос, наряду с плясками – танцы, наряду с мышцами – мускулы, наряду с сочувствием – симпатия, наряду с вопросами – проблемы, наряду с воображением – фантазия, наряду с предположением – гипотеза, наряду с полосою – зона, наряду со спором – диспут, наряду с указателем цен – прейскурант[106]106
Но, конечно, совершенно напрасно у нас в магазинах на видном месте в позолоченных рамках вывешиваются безграмотные «Прейскуранты цен» (ведь прейс и значит цена).
[Закрыть].
Нужно быть беспросветным ханжой, чтобы требовать изгнания подобных синонимов, которые обогащают наш язык.
Замечательно, что русский народ, руководясь своим тонким чутьем языка, нередко отвергает существующее русское слово и заменяет его иностранным. Одно время, например, казалось, что в нашей речи прочно утвердится слово кинолента. Но прошло года три, и это слово было вытеснено термином фильм[107]107
Последний пример заимствован из статьи В. Ф. Алтайской «Переходные явления в лексике русского языка послеоктябрьского периода». «Русский язык в школе», 1960, № 5, стр. 18.
[Закрыть].
И я нимало не тужу о том, что мы говорим (вопреки Шишкову и Далю): лагерь, а не стан, эгоист, а не себятник, акушерка, а не повивальная бабка, акварель, а не водяная краска, эклиптика, а не солнцепутье, маршрут, а не путевик, корректор, а не правщик, и т.д.
Вопрос о том, какой из синонимов следует ввести в нашу речь, решается всякий раз по-другому: как подскажет нам чувство стиля, чутье языка. Все дело в «соразмерности и сообразности».
Если в бытовой обывательской речи нас коробят все эти пролонгировать, лимитировать, аннулировать, то отнюдь не потому, что они иностранные, а потому, что они вошли в нашу речь из обихода всевозможных канцелярий и на них слишком ясно видна казенная печать бюрократизма. Точно так же мы восстаем против таких слов, как бомонд, адюльтер, комильфо, мезальянс, совсем не потому, что они завезены к нам из Франции, а потому, что они отражают в себе чуждый нам великосветский, паразитический быт.
Другое дело, если бы русский народ был порабощен чужеземцами. Отстаивая национальную свою самобытность, он бойкотировал бы каждое иноязычное слово, навязанное ему угнетателями, как поступил, например, венгерский народ, испытавший тяжесть австрийского ига. В этом бойкоте был бы великий политический смысл. Здесь была бы одна из форм борьбы с ненавистным насильником. Но ведь могучая наша страна не покорена чужеземцами. Наша национальная гордость не терпит никакого ущемления оттого, что космонавты зовутся у нас космонавтами, тем более что именно в нашей стране это слово впервые в истории мира стало обозначать не мечту, но живую реальность.
Поэтому, когда нам встречаются в «Правде» гордые заявления о том, что советские люди – пионеры космических трасс[108]108
«Правда» № 70 от 11 марта 1961 года.
[Закрыть], мы считаем эту «иностранщину» совершенно уместной и не испытываем никакой неприязни к трем иностранным словам, которые именно благодаря усилиям советских людей давно уже сделались русскими.
Глава четвертая
«Умслопогасы»
I
Итак, оказывается, что засилье чужеязычных речений не грозит нашему языку ни малейшей опасностью уж хотя бы потому, что никакого засилья нет.
Точно так же не способны испортить его те сложносоставные слова типа ЗАГС, управдом, поссовет, которые, начиная с Октябрьских дней, хлынули в него широчайшим потоком.
Правда, среди этих слов попадаются порой отвратительные. Например, Облупрпромпродтовары, которое так рассердило смоленскую жительницу Татьяну Шабельскую, что она вместе с гневным письмом прислала мне коробку витаминов, на которой без зазрения совести начертано это бездарное слово.
Я вполне разделяю негодование Татьяны Шабельской, но значит ли это, что нам подобает огулом, не считаясь ни с чем, осуждать самый метод образования слов из нескольких начальных слогов или букв?
Ведь многие из них уже успели войти в исконно русскую, бытовую и литературную речь: СССР, РСФСР, ЦК, вуз, комсомол, колхоз, трудодень. Они уже .не кажутся искусственно склеенными, а живут такой же естественной жизнью, как, скажем, слова человек или азбука.
Справедливо сказал о них Эммануил Герман в 1919 году, то есть в то самое время, когда возникли лучшие из них:
Принято думать, что все эти новые словообразования возникли оттого, что «изменяющиеся дела» революции внесли в сознание русских людей столько новых, небывалых понятий. Это верно, но только отчасти. Конечно, в прежнее время не было и быть не могло таких явлений, как ЦИК, Совнарком, Наркомпрод.
Но разве не примечательно, что точно такому же сжатию подверглись и те комбинации слов, которые существовали задолго до Октябрьских дней. Вот несколько разительных примеров. В России сберегательные кассы были учреждены в 1841 году, но лишь после 1917 года, то есть после того, как они просуществовали лет восемьдесят, они, подчиняясь новым темпам общественной жизни, стали именоваться в народе сберкассами.
Такова же участь Литературного фонда, который превратился в Литфонд. Литературный фонд был основан А.В. Дружининым в 1859 году, и в дореволюционное время ни у кого не было ии желания, ни надобности называть его сокращенно Литфонд.
И еще пример такого же запоздалого словесного сплава. Московский Художественный театр лет двадцать был Московским Художественным театром и только в советскую пору сделался для каждого МХАТом. Прежде в домашнем кругу мы для скорости говорили: «Художественный», отбрасывая первое и последнее слово:
– Достали билет в Художественный?
– В Художественном нынче «Дядя Ваня».
Но до МХАТа никто не додумывался. А если бы и додумался, слово это повисло бы в воздухе и нe вошло в широкий речевой обиход, так как такое сцепление звуков еще не стало массовой привычкой[110]110
Даже не три, а четыре слова превратились в односложное МХАТ: Московский Художественный академический театр, то есть из 16 слогов стал один!
[Закрыть].
Все эти примеры показывают, что был такой краткий период, когда вдруг стали срастаться не только те словосочетания, которые создала революция для новых учреждений и профессий, но и те, которые существовали в дореволюционное время и, не требуя никаких сокращений, жили десятки лет в своих первозданных формах.
Значит, самая природа языка изменилась. Значит, та небывалая тяга к теснейшему сцеплению слов, благодаря которой у нас появились колхоз, комсомол, профсоюз, универмаг и т. д., была в то время так сильна и активна, что заодно подчинила себе даже такие слова, которые в готовых сочетаниях существовали задолго до советской эпохи.
Сколько десятков лет я смолоду слыхал выражение: квартирная плата. Но только в 20-х годах новые тенденции речи превратили квартирную плату в квартплату.
Такому же обновлению подверглась и старинная форма: главный бухгалтер, которая, подчиняясь этим новым тенденциям, неожиданно преобразилась в очень устойчивую форму: главбух.
Скажут, что происхождение этих слов чисто административное и что их главный источник – распоряжение государственной власти.
В иных случаях это вполне справедливо, недалеко не всегда.
Всмотримся, например, каким образом создалось хотя бы такое словосочетание, как «Республика ШКИД». Здесь никакого начальственного воздействия не было. ШКИД – это сокращенное наименование Школы имени Ф.М. Достоевского, созданное самими учащимися.
Опять-таки характерно, что хотя школы имени Достоевского существовали в старой России лет тридцать, но только в революционные годы это название спрессовалось в короткое ШКИД – без всякого участия школьных властей.
Новичок, попавший в эту школу, спросил у одного из учащихся:
– А почему вы школу зовете ШКИД?
– Потому, – ответил тот, – что это, брат, по-советски.
Так же самочинно, так сказать, по воле народа возникали в ту пору бесчисленные агрегаты имен и фамилий. Сотни лет существовали в России всякие Иваны Ильичи Косоротовы, но до 20-х годов и в голову никому не приходило, что из этих традиционных трех слов можно сделать одно: Ивилькос.
И что Марию Егоровну Шатову можно превратить в Маешат.
А в ту пору, про которую мы сейчас говорим, это стало обычным явлением, опять-таки не имеющим никакого касательства к административным источникам, о чем свидетельствует хотя бы такой диалог, воспроизведенный в «Республике Шкид»:
«– Как зовут заведующего? – Виктор Николаевич.
– А почему же вы его не сократили? Уж сокращать так сокращать. Как его фамилия?
– Сорокин, – моргая глазами, ответил Воробышек.
– Ну вот Вик. Ник. Сор. Звучно и хорошо. – И правда, дельно получилось. – Ай да Цыган!
– И в самом деле, надо будет Викниксором величать».
Таким же манером Элла Андреевна Люмберг была превращена в Эланлюм. Константин Александрович Меденников – в Косталмеда и пр.[111]111
Г. Белых и Л. Пантелеев, Республика Шкид. Л., 1960, стр. 29 и 91. Радуюсь, что после столь долгого перерыва эта отличная книга опять появилась на свет.
[Закрыть].
Подобная тяга к сокращению имен наблюдалась тогда не только в «Республике Шкид». В другой школьной повести, относящейся к той же эпохе, читаем:
«В школе, где я преподаю, такие сокращения, как Алмакзай (Александр Максимович Зайцев) или Пeпа (Петр Павлович), давно завоевали себе право гражданства»[112]112
Н. Огнев, Дневник Кости Рябцева.
[Закрыть]
Такая наступила тогда полоса в жизни русской разговорной и письменной речи: всякие сращения слов вдруг сделались чрезвычайно активными. Активность эта выразилась именно в том, что сращениям подверглись даже старинные словосочетания, никогда не сраставшиеся в прежнее время.
Произошло это без всяких административных нажимов, в порядке самодеятельности масс. Самодеятельность проявлялась порой в самых неожиданных и смешных буффонадах.
Маяковский, например, рассказывал мне, будто молодые москвички, назначая рандеву своим поклонникам, произносят два слова:
– Твербуль Пампуш!
И те будто хорошо понимают, что так называется популярное место любовных свиданий: Тверской бульвар, памятник Пушкину.
Этот Твербуль Пампуш был мне особенно мил, потому что в нем слышалось что-то украинское. В 20-х годах в Москве существовало двустишие:
На Твербуле у Пампуша
Ждет меня миленок Груша.
Вообще такие новообразования нередко имели для русского уха какой-то иноязычный оттенок, и когда Кооператив сахарной промышленности стал сокращенно называться Коопсах, Маяковский ощутил это слово как библейское имя:
Например,
вот это
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
(«Юбилейное»)
Сравни у Алексея Толстого: «Катя боялась некоторых слов, например, совдеп казался ей свирепым словом, ревком – страшным, как рев быка».
Словесные агрегаты так часто встречались в тогдашнем быту, что даже самые простые слова воспринимались как склеенные. В.И. Качалов рассказывал, что, увидев на двери какого-то учреждения надпись ВХОД, он остановился в недоумении, размышляя про себя, что же может она означать, и в конце концов решил, что это: «Высший Художественный Отдел Дипкурьеров».
Филологи, говоря об этих сращениях слов, любят указывать, что они существовали и прежде: «Российское общество пароходства и торговли» называлось РОПИТ, а «Южно-Русское общество торговли аптекарскими товарами» – ЮРОТАТ. Такие сокращенные наименования были присвоены еще нескольким коммерческим фирмам: РУСКАБЕЛЬ, ПРОДУГОЛЬ, ПРОДАМЕТ[113]113
На это указывает и Горнфельд, стр. 152–158, и Тимофеев, стр. 87–90, и Боровой, стр. 143–156.
[Закрыть].
В те времена, вспоминают филологи, такое словотворчество было распространено в почтово-телеграфных сношениях представителей власти и торгово-промышленных фирм. Тогда работники почтово-телеграфного ведомства снабжались особыми списками сокращенных адресов и названий. В этих списках генерал-губернатор назывался Генгру, главный инспектор по пересылке арестантов Гипа, а управление военных сообщений Упвосо[114]114
Проф. А. Баранников, Из наблюдений кад развитием русского языка в последние годы. Ученые записки Самарского университета. Самара, 1919, стр. 28.
[Закрыть].
Все это так. Но мне кажется, что приведенные примеры никак не подходят к настоящему случаю. Раньше всего потому, что их было слишком уж мало. Они ничего общего не имели с массовой, я бы сказал, эпидемической тягой к сращению слов, какая обнаружилась в 20-х годах, когда даже старые слова, относящиеся к старым понятиям, стали сочетаться по-новому.
«Разница между образованиями дореволюционными и современными, – говорит профессор А. Баранников, – в широте распространения. В то время как до войны подобные термины были доступны только немногим лицам, после революции они стали всеобщим достоянием»[115]115
Там же.
[Закрыть].
Разница, как мы увидим, чрезвычайно существенная.
II
«Попробуйте выговорить и понять, что это такое «Ка-хе-два», «Ка-хе-ка» и черт его знает еще как! Что это за собачий язык нам навязывают. Назовите по-человечески, чтобы было ясно, что это за машина».
(Н. С. Хрущев – на XXII съезде КПСС)
Конечно, бывало и так, что наряду с революционными массами за словотворчество брались канцелярские выдумщики, не раз сочинявшие такие комбинации слов, которые были прямым издевательством над русскою речью. Например, из скромного названия школьный работник они сварганили бесстыдное шкраб.
Будь я педагогом, я сильно обиделся бы, если бы кто обозвал меня таким какофоническим словом.
Потому что одно дело – рабочий, работник, а другое дело – раб. Назвать советского гражданина рабом, вряд ли такова была цель кабинетных сочинителей этого слова.
Шершавое звукосочетание шкр начисто отвергается русской народной фонетикой.
Лев Боровой цитирует драгоценный отрывок из воспоминаний А.В. Луначарского:
«Я помню, как однажды я прочел ему (В.И. Ленину) по телефону очень тревожную телеграмму, в которой говорилось о тяжелом положении учительства где-то в северо-западных губерниях. Телеграмма начиналась так: «Шкрабы голодают».
– Кто? Кто? – спросил Ленин.
– Шкрабы, – отвечал я ему, – это новое обозначение для школьных работников.
С величайшим неудовольствием он ответил мне:
– Я думал, что какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом учителя! У него есть почетное название – народный учитель; оно и должно быть за ним сохранено»[116]116
Л. Боровой, стр. 168. Ф. Ф. Грищенко, бывший инспектор Уралоно, сообщил мне в недавнем письме, что в 1924 году слово шкраб было официально запрещено А. В. Луначарским в особом приказе по ведомству Наркомпроса.
[Закрыть].
Такой же несоветский, плантаторский смысл имеет дикое словечко рабсила.
Вообще канцелярская пошлость немало навредила и здесь. Стихийное живое словотворчество она превратила в бездушное сплетение мертвых слов, отвратительных для русского слуха. Появились такие чудовищные сочетания звуков: Омтсгаушорс, Вридзампло, Мортихозупр, Лабортехпромтехснабсанихр и сотни других.
Вся эта тошнотворная чушь навязывалась и навязывается русскому языку безнаказанно.
«Вот я открываю наугад «Список абонентов Ленинградской городской телефонной сети», – пишет Борис Тимофеев в 1960 году, – и сразу натыкаюсь на Ленгорметаллоремпромсоюз и на Ленгоршвейтрикотажпромсоюз[117]117
Примеры этих бюрократических слов см. Л. Боровой, стр. 153, Б. Тимофеев, стр. 88. «Язык газеты». М.-Л., 1941, стр. 175 и др.
[Закрыть]. Хороши «сокращения» из двадцати шести букв!
Работник Липецкого совнархоза В.С. Кондрашенко с понятным негодованием пишет о таком «сокращении», как Росглавстанкоинструментснабсбыт. «Тридцать одна буква в одном слове! – возмущается он в письме. – Попробуйте быстро вымолвить это слово по междугородному телефону или в служебном разговоре!»
В подобных словах нет ни складу, ни ладу, ни благозвучия, ни смысла. Они совершенно непонятны читателям и превращают русскую речь в тарабарщину.
В.И. Ленин, который охотно пользовался такими сокращениями, как Коминтерн, наркомат, госаппарат, ЦК, ЦИК, ЦКК, эсдеки, эсеры, кадеты, ГОЭЛРО, Оргбюро, Рабкрин, Госплан, Политбюро, нэпман и т. д. (т. 33, стр. 289, 316, 317), с негодованием отвергал мертворожденные чиновничьи вычуры. На Х партконференции Владимир Ильич иронически упомянул о некоторых товарищах, которые говорят, «что теперь у них есть «южбум» и что они воюют против этого «южбума»«.
Еще через год, на XI съезде партии, Ленин сослался на «пример нескольких гострестов (если выражаться этим прекрасным русским языком, который так хвалил Тургенев)» и обрушивался на «коммунистическое чванство – комчванство, выражаясь тем же великим русским языком»[118]118
В. Д. Бонч-Бруевич, Как работал Владимир Ильич. (Из воспоминаний.) «Читатель и писатель», 1928, № 2.
[Закрыть] (Курсив мой. – К.Ч.)
«Южбум», «гостресты», «комчванство»-Владимир Ильич жестоко высмеял эти слова, искажающие и засоряющие русский язык, «который так хвалил Тургенев». Ленин с гневом отзывался о журналистах, уродующих язык надуманными, произвольными сокращениями. «На каком языке это написано? Тарабарщина какая-то. Волапюк, а не язык Толстого и Тургенева».
Тарабарщина эта была не только непонятна, но и антихудожественна, безобразна, безвкусна. Маяковский именно для того и выдумал словечко Главначпупс, чтобы заклеймить эти чиновничьи вычуры. Главначпупс – главный начальник по управлению согласованием.
Против бездушного склеивания разнокалиберных слов, производимого всевозможными завами, советские люди протестовали по-своему – не только в газетно-журнальных статьях, но и в устных пародиях, причем пародистами нарочно подбирались такие слова, чтобы при их сокращении непременно получалась нелепость.
Когда в начале революции возник Третий Петроградский университет, студенты, смеясь, говорили, что сокращенно его следует называть Трепетун[119]119
Если память мне не изменяет, слово Трепетун впоследствии было обыграно в одном из фельетонов Аркадия Аверченко.
[Закрыть].
Биржевую барачную больницу прозвали Би-Ба-Бо.
Илья Эренбург сочинил тогда же по этому методу словечко Ускомчел. Это должно было значить: «Усовершенствованный коммунистический человек». Ильф и Петров, издеваясь над эпидемией канцелярского «сократительства», довели этот прием до абсурда: подвергли такому сокращению тургеневских Герасима и Муму и получили озорное Гермуму. Они же выдумали пародийное политкарнавал[120]120
И. Ильф и Е. Петров, Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., 1959, стр. 236 и 507.
[Закрыть] и придали «Театру инфекции и фармакологии» сокращенное название Тиф[121]121
И. Ильф и Е. Петров, Фельетоны и рассказы. М., 1957, стр. 204.
[Закрыть].
Столь же остроумно использовали они имена Фортинбрас и Умслопогас. Первое имя принадлежит персонажу из «Гамлета», второе – герою романа английского беллетриста Райдера Хаггарда. Авторы «Двенадцати стульев», сделав вид, что не подозревают об этом, в шутку предложили читателю воспринять оба имени как составные названия двух учреждений (вроде Моссовет, райлеском и пр.). Оттого-то в их чудесной пародии на театральные афиши 20-х годов появилась такая строка:
«Мебель – древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе»[122]122
И. Ильф и Е. Петров, Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., 1959, стр. 242.
[Закрыть].
Это уморительное Умслопогас, внушающее мысль об угасании ума, было настолько похоже на тогдашние составные слова, что стало нарицательным именем одного очень большого издательства, давно упраздненного. Мы так и говорили тогда:
– У нас в Умслопогасе…
Подобным же образом Александр Блок в одной шуточной пьеске (1919) высказал догадку, что имя молодого литератора Оцуп есть сокращенное название учреждения. Пьеска называется «Сцена из исторической картины «Всемирная литература», и там есть такие стихи:
Неправда! Я читаю в Пролеткульте,
И в Студии, и в Петрокомпромиссе,
И в Оцупе, и в Реввоенсовете…
В примечании к слову Оцуп поэт говорит, что если Оцуп – название учреждения, то, «очевидно, там была культурно-просветительная ячейка»[123]123
Александр Блок, Собрание сочинений в восьми томах, т. Ill, М.-Л., 1960, стр. 423.
[Закрыть].
Помню, как добродушно смеялся поэт, когда М. Лозинский, прощаясь с ним, сказал ему с величайшей серьезностью:
– ЧИК! – и пояснил, что по-новому это означает «Честь имею кланяться».
Эдуард Багрицкий (в 1920–1921 гг.), приведя в своей поэме «Трактор» аббревиатуру МСПО, попытался расшифровать ее в пышно-романтическом стиле:
В настоящее время всеобщая страсть к сокращению слов мало-помалу потухла. Тем детям, которые при рождении нарекались такими экзотическими именами, как Аванчел (Авангард Человечества), Слачела (Слава Челюскинцам), Новэра (Новая Эра), Долкап (Долой Капитализм) и пр., теперь уже лет сорок, не меньше, и своих детей они называют уже по-человечески: Танями, Олями, Володями, Ванями.
И еще один пострадавший: Сиврэн — сокращенная форма четырех замечательных слов: Сила, Воля, Разум, Энергия. Можно быть твердо уверенным, что ни один из его сыновей не будет Сиврэном Сиврэновичем.
Вообще многие из этих слов-агрегатов оказались времянками и ныне отодвинулись далеко в историю вместе с теми явлениями, которые были обозначены ими: нэп, рапп, пролеткульт, рабфак, комбед, торгсин, продразверстка, ликбез, моссельпром.
И совсем без следа исчезли слова-фикции, слова-пузыри, изготовленные в канцеляриях всевозможных начпупсов. Органическими, живыми словами им не удалось побывать, они умирали еще до рождения.
Кто помнит колченогое ГВЫТМ, которым пробовали было обозначить Государственные высшие театральные мастерские? Или: главэкоб, комикон, соучмол, копоко, трубарвосо.
Это не то, что такие слова, как загс, трудодень, стенгазета, которые уже вошли в нашу лексику как полноправные законные слова.
К слову загс до того привыкли, что стали уже забывать, из каких четырех слов оно склеено. Я, например, совершенно забыл.
Так что беспокоиться нечего: все эти словесные агрегаты не могут нанести языку никакого ущерба, ибо народ строжайшим образом контролирует их и сохраняет лишь те, которые вполне соответствуют духу языка, его природе, и без жалости отметает от себя всякую словесную нечисть.
Из всего этого вывод один: при суждениях о нормах нашей речи никак нельзя выносить приговоры огулом. Нельзя говорить: все такие слова хороши. Или: все они плохи. Среди них есть отличные, выдержавшие испытание временем, пользующиеся всенародным признанием, а есть и гомункулы, изготовленные бюрократическим способом. От них так и несет мертвечиной.
Конечно, только старовер может восставать против всех «сплавленных» слов.
Но кто же не порадуется, видя, как сотнями проваливаются в тартарары всякие мертворожденные Заммортеххозупры и Умслопогасы?
Впрочем, увы, вместо старых кое-где появляются новые.
Недавно саратовец Г.В. Смирнов прислал в редакцию «Известий» такое письмо:
«Я купил пачку салфеток. Дома моя внучка, ученица второго класса, вскрыла пачку. На пол выпала бумажка…
СЧЁТКА САЛФЕТОК № 4
– Дедушка, что такое «счётка»?
– Не знаю, давай посмотрим в словаре.
Но сколько словарей я ни перекопал, слово «счётка» обнаружить не удалось».
От имени редакции «Известий» Г.В. Смирнову ответил В. Веселовский:
«Видимо, на Сокольском целлюлозно-бумажном комбинате уверены, что в русском языке нет других, более понятных слов, и поэтому утвердили слово «счётка». Жаль только, не разъяснили, что это такое, как, например, это делают товарищи из города Черновцы. Они придумали новое слово. Легкое, звучное, веселое:
ЗАМШОЧКОСАЛФЕТКА
Так и просится в песню! И тут же разъяснили, что «замшочкосалфетка служит протирочным материалом для оптических изделий». Действительно, кто же теперь говорит: – Замшевая салфетка для очков? Длинно, банально. Гораздо понятнее «замшочкосалфетка»[125]125
«Известия», 14 сентября 1961 г.
[Закрыть].
Народ проверяет слова раньше всего на слух. Ему необходимо благозвучие. Лишь те из новых слов он сохраняет в своем языке, которые соответствуют его фонетическим нормам. А чиновники не слышали тех слов, которые они чертили на бумаге в своих канцеляриях. Оттого-то эти умслопогасы и сгинули.
* * *
Наряду с умслопогасами в современную русскую речь проникли и другие словесные формы, тоже вызванные стремлением к ее экономии.
Я говорю о так называемых усеченных словах, или, как именуются они в просторечии, «обрубках».
Читательница С.Н. Белянская недавно прислала мне из Ташкента письмо, где отзывается с большим негодованием о таких современных «обрубках», как зав, зам, пред, га (вместо гектар) и др.
Они кажутся этой читательнице «насильственно (?!) введенными в русский язык», и она выражает надежду, что все они скоро исчезнут.
Надежда, конечно, не сбудется, так как слова эти вполне соответствуют ускоренным темпам нашей нынешней речи и входят в нее органически.
Такие «обрубки», как кино, кило, авто и др., прочно вошли в наш литературный язык, и нет никакого резона изгонять их оттуда. И кто потребует, чтобы вместо чудесного «обрубка» метро мы говорили метрополитен?
Это все равно, что требовать у англичан, чтобы они не смели говорить:
вместо байсикл – байк (велосипед);
вместо перамбюлейтор – прам (детская коляска);
вместо адвертизмент – ад (рекламное объявление);
вместо трамкар – трам (трамвай);
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
