Текст книги "Плащ душегуба"

Крис Элиот
Плащ душегуба

Джеку Веселому Крушителю, без которого эта книга получилась бы еще более безбашенной, чем она есть сейчас.

А также его жертвам и, главное, любым их живущим ныне родственникам.

(Пожалуйста, не подавайте на меня в суд!)

* * *

Так темен обманный ход мысли бестселлера!

Уильям Шекспир.[1]1
  Вообще-то это фраза не из Шекспира, а из «Кода да Винчи» Дэна Брауна, да еще слегка измененная… Впрочем, Крису Эллиоту виднее. – (Прим. российского издателя.)


[Закрыть]

Пролог

Все начиналось вполне невинно. Что опасного, думал я, в расследовании загадочного преступления, случившегося более сотни лет назад? Все произошло в 1882 году, когда в Нью-Йорке орудовал серийный убийца. Его ночные налеты в темных переулках унесли жизни четырех проституток, двух похожих на проституток женщин и, что довольно странно, еще одной телки – Бесси Леблан, любительницы вафель. в подворотнях по пять баксов за сеанс. Лучшая в городе команда сыщиков была сбита с толку, зашла в тупик и села в лужу. Волна убийств, продолжавшихся целый месяц, привела простых горожан в небывалое до того состояние массовой истерии – и закончилась так же таинственно, как и началась. Убийца, по-видимому, скрылся, и его преступления в конце концов стали приписывать загадочному извергу, чье прозвище – Джек Веселый Крушитель – стало синонимом самых гнусных и жестоких злодеяний.

Попытка раскрыть тайну обещала стать делом увлекательным. В этой истории хватало ярких героев, приключений и безрассудной храбрости. Следственную бригаду возглавлял Калеб Спенсер, в ту пору главный полицейский города. В свои тридцать три года Калеб был самым молодым начальником полиции, когда-либо назначенным в Таммани-холле.[2]2
  Таммани-холл – название штаб-квартиры Демократической партии штата Нью-Йорк в конце XIX – первой половине XX в. Штаб-квартира была создана в качестве политического клуба в 1789 г., но уже к 1860 г. клуб превратился в партийную машину боссов демократической партии, закулисно вершивших ее дела (Прим. ред.) Таких пояснений в книге может быть очень много, в дальнейшем мы будем прибегать лишь к самым необходимым. Читатель же должен иметь в виду, что почти все персонажи книги – реальные современные или исторические лица (ну, может быть, слегка перепутанные). Рестораны, клубы, фирмы, здания, памятники, приметы местности – тоже абсолютно реальны (хотя и здесь не без некоторой путаницы) А лучше всего – не искать в книге историческую правду и читать не отрываясь. (Прим. российского издателя.)


[Закрыть] Сообразителен, хорош собой, отлично подготовлен. Правда, слегка несдержан. Его партнером, а также предметом неукротимой страсти, была очаровательная Лиза Смит,[3]3
  Лиза Смит (Liz Smifn, p. 1923) – знаменитая американская журналистка, известная как «Гранд-дама перемывания косточек»; вела колонки сплетен в газетах «Нью-Йорк дейли ньюс», «Ньюсдей» и «Нью-Йорк пост», ведущая телеканала «Фокс»: (Прим. ред.)


[Закрыть] ведущая колонки в «Вечерних новостях». Ей-то и посылал Крушитель свои мерзкие любовные вирши. Третьим членом команды стал их приятель – напыщенный и твердолобый мэр Нью-Йорка Тедди Рузвельт, который, по многочисленным отзывам, любил проорать «Зашибись!» во всю мощь своих легких, а то и громче. Однако история умалчивает, что этот высокообразованный, объехавший весь мир человек также был автором и других крылатых выражений, вроде: «Уходи, противный», «Хорошо на ранчо летом» и «Ближе к телу». Знаменит он еще и тем, что восклицал фальцетом «Йо-хо!», когда из его штанов вырывался возмутительный ветерок.

Поначалу все и впрямь выглядело забавно: расследование Спенсера, Смит и Рузвельта, как уже было сказано, кошмарная история в духе загадок «Мальчишек Харди», вполне заслуживала отдельного фильма в сериале «Она написала убийство». Бригада провела достойную восхищения работу. Ребята разобрались в куче криптограмм, пентаграмм, языческих символов и плохих хокку, оставленных Веселым Джеком. Поиск истины заставил их погрузиться в разрозненные анналы древних тайных обществ, таких, как тамплиеры, Рыцари Колумба, клуб «Фрайерс» и, конечно, Ряженые.

С помощью инструментария современного ученого-криминалиста (который им был ни к чему) я смог перепроверить гору свидетельств, посетить места убийств, реконструировать преступления и точно определить, в чем ошиблись Спенсер, Смит и Рузвельт. По ходу дела я и сам совершил поразительное открытие, обнаружив нового, совершенно невероятного главного подозреваемого. И если бы все закончилось только этим…

Зачем я вообще в него влез, спросите вы? Вы, верно, полагаете, что история Крушителя всегда была мне интересна и, не исключено, стала моим настоящим наваждением. Можете так думать, но это неправда. Правда в том, что я и не подозревал об этом деле, пока мой друг Венделл не просветил меня.

Сидели мы с ним как-то в моих апартаментах в «Дакоте», уставившись друг на друга и пытаясь телепатически гонять взад-вперед мысли – мы с ним нередко предавались такому упражнению, однако настоящего успеха так и не добились. (Я вечно получал одну и ту же картинку: кавалер-кинг-чарльз-спаниель пьет из бутылки рутбир. Венделл заявлял, что никогда не посылал мне такой мысли, но к тому времени, разумеется, это было единственное, о чем он мог думать, поскольку я ни о чем другом и не говорил.) Так или иначе, однажды сидели мы с ним у меня в квартире, глядели друг на друга и думали о спаниеле, лакающем рутбир из бутылки. И тут ни с того ни с сего Венделл говорит: «Слушай, так удалось выяснить, кто такой был этот Крушитель на самом деле?»

Его слова заставили меня задуматься. Сначала я решил, что Венделл просто спятил. Но после того как я проводил его до лифта и заявил, что он мне больше не нужен, меня осенило: а все-таки в том старом деле могла бы обнаружиться какая-то фишка! И если бы я сумел разгадать ее и написать книгу, у меня появилось бы столько денег, сколько мне и не снилось.

Конечно, никакими детективными навыками я не обладал, но это не важно. У меня и актерских данных никаких нет, но я же сделал карьеру в шоу-бизнесе. Так что я немедленно приступил к сбору материалов, поиску экспертов, сравнению данных и опросу свидетелей. (На самом деле был только один живой свидетель, уцелевший с 1882 года, скандально известный диджей Дон Имус,[4]4
  Дон Имус (Джон Дональд Имус-мл., John Donald Imus, Jr., p / 940) – известный американский радио– и телеведущий, юморист и писатель. Его радиошоу «Имус утром» идет одновременно на ABC Radio и на RFD-TV. Имус известен своим грубым юмором и расистскими высказываниями, что не раз оборачивалось скандалами и отстранением от эфира. (Прим. ред.)


[Закрыть] который во время нашего разговора уплетал арахисовое масло; из него мне удалось выжать лишь ерническое замечание в адрес Тедди Рузвельта, который, похоже, увел у него девчонку в старших классах.) Но в результате, дорогой читатель, я нашел убедительное, стопудовое решение загадки Крушителя – и все лишь для того, чтобы оказаться в своем нынешнем положении.

Видите ли, в поисках истины я раскрыл кое-что настолько умопомрачительное и подрывающее устои, настолько офигенно улетное, что теперь, излагая все это вам, я должен предпринимать серьезные меры предосторожности. Тут уже не просто история Веселого Джека Крушителя, а тайна с далеко идущими последствиями.

Поймите также, что и самого меня затянули эти события, так что я подвергаюсь теперь нешуточной опасности. Я – это я и есть, автор, Крис Эллиот, а не один из тех вымышленных рассказчиков, которые подразумеваются в книгах под словом «Я». Так вот, мне, вероятно, не суждено выбраться из этой передряги, сохранив любимый организм целым и невредимым. Я пишу свои записки не в роскошных апартаментах «Дакоты» на Западной улице Центрального парка, а в куда менее привлекательной части города, в тайном опиумном притоне, где я, за охапку соломы в подвале, драю полы после поножовщин.

Надеюсь, что моя рукопись попадет к кому-нибудь, у кого достанет сил мне помочь. Но последнее время я прихожу к выводу, что, наверное, придется сдаться. Буду влачить существование, обыскивая в поисках мелочи окоченевшие тела, которые мы каждое утро вытаскиваем на угол, к мусоровозу. Когда ты, дорогой читатель, доберешься до последней страницы моего труда, все прояснится. Опасная разгадка откроется тебе вместе с самой неожиданной загогулиной сюжета, и будет она столь невероятной, что встряхнет самые устои религии, политики и нью-йоркской недвижимости.

Одно не вызывает сомнений. Ныне я пишу эту книгу не только ради денег. Я пишу ее, чтобы спасти свою жизнь. Ну и чтобы каких-то деньжат заработать, конечно, тоже.

Глава 1
В которой некая девица оказывается в сомнительном положении

25 августа 1882 года, 9 часов вечера

Лето в Нью-Йорк Сити выдалось особенно знойным, самое жаркое лето из когда-либо описанных (и не сочтите совпадением, что это было вообще первое лето, которое потрудились описать). Судя по всему, тот вечер обещал быть всего лишь еще одним в долгой череде дней мертвого сезона, пахнущих словно кусок расплывшегося сыра бри, поданного на ломте заплесневелой французской булки и залитого кружкой нагревшегося Кламато. День лениво и мучительно медленно переплавлялся в следующий с изматывающей монотонностью. Горячий юго-западный ветер, насвистывая, пробирался сквозь исторически точные узкие улицы, мощенные грубым булыжником и залитые газовым светом; он резвился на Пятой авеню, поджаривая и превращая в жесткий хрупкий пергамент листья манговых и банановых деревьев, выстроившихся вдоль фешенебельного бульвара. Словом, лето 1882 года было почти таким же скучным, как этот первый абзац, и я благодарен вам за терпение.

На Тридцать третьей улице солнце перевалило через выстроенный из стали и бетона новехонький «утюг» Флэтайрон Билдинг, прозванный так за новаторскую форму, а также в честь своего безумного архитектора Хосе Эммануэля Флитаррона. В 1882 году это здание было самым высоким на Манхэттене, хотя через год оно покажется кукольным домиком в сравнении со зданием «Пан Американ», строительство которого уже шло полным ходом. Улица была усеяна бумажными ленточками, конфетти, растерзанными воздушными шарами и брошенными деревянными протезами. Обезумевшие уборщики носились взад-вперед, задрав головы и размахивая руками: они старались поймать кружащиеся в воздухе перышки, порхавшие подобно маленьким привидениям и упорно не желавшие оказываться в пределах досягаемости. Перышки остались от ежегодного парада Ряженых, который закончился всего лишь час назад. Двое уборщиков нечаянно врезались друг в друга, и завязалась ужасная потасовка.

А кварталом восточнее, в неприметном кирпичном особняке, убийца расставлял последние точки в письме, адресованном в «Вечерние новости». Он лизнул марку, которую выпустили в память казни на электрическом стуле Гигантского Слона Джамбо, с триумфом проведенной Томасом Эдисоном, запечатал конверт восковой печатью с изображением скрещенных костей и черепа в шляпе-котелке, а затем положил послание на стопку такой же издевательской корреспонденции, предназначенной к отправке. Облачившись в черное пальто и цилиндр, убийца прихватил портплед из грубой ткани, в котором таскал свои орудия смерти и рабочий комбинезон, затем задул свечу. (С тех пор как затонул «Пекод»,[5]5
  «Пекод» – название китобойного судно из романа Г. Мелвилла «Моби Дик». (Прим. ред.)


[Закрыть] цены на китовый жир взлетели до небес, и убийца уже несколько месяцев не оплачивал счета.) Затем – пружинистым шагом и с песнею в сердце – он вышел в темную душную ночь.

А на другом конце города, в «веселом квартале», находилась обветшалая развалюха, всю обстановку которой составляли кровать, дровяная печь да ферротипия в рамочке на стене, изображавшая кошку, что висела, уцепившись лапами за железный прут. Подпись гласила: «Умоляю: не сдавайся, крошка», – что должно было слегка подбодрить обитателя лачуги, несомненно, нуждавшегося в этом. Жила здесь Салли Дженкинс[6]6
  Салли Дженкинс (р. 1960) – известная американская журналистка, спортивный обозреватель, колумнист «Вашингтон пост». (Прим. ред.)


[Закрыть] – давно вышедшая в тираж проститутка по прозвищу Беззубая Старушка Салли. И сейчас она готовилась к еще одной долгой ночной смене: зашнуровала стоптанные башмаки, поправила тяжелую юбку, чтобы швы оказались на месте, и смочила подмышки терпентином. Поймав свое отражение в зеркале, она хихикнула: «Ну не красотка ли?»

Ее кудахтающий смешок тут же сменился приступом неудержимого кашля, который, казалось, никогда не прекратится. Соседи принялись колотить в стену. В конце концов Салли отхаркнула громадный сгусток мокроты: словно пушечное ядро он вырвался из ее легких, пролетел через комнатушку и плюхнулся в стоящую на печи кастрюльку с закипающей овсянкой.

– Вот черт, – сказала она, поднося огонь к потухшей, наполовину выкуренной сигаре. – В кашу наплевала.

И с этими словами Беззубая Салли повалилась на кровать.

* * *

Часов в девять Бродвей заполнился театралами, которые в антракте вывалили на улицу за глотком спертого горячего воздуха. В пораженных нищетой соседних кварталах бедняцкая детвора открыла пожарные гидранты и плескалась в грязных канавах вместе с холерными вибрионами. А в зажиточном районе шикарные типы вроде Вандербилтов, Блюмингдейлов и Трампов, посмеиваясь над бедняками, потягивали мятные джулепы и развлекались на частных пляжах Ист-Ривер, где обитала все та же холера.

В этот вечер Марк Твен играл с веревочкой в Линкольн-центре, Гудини показывал свой трюк со смирительной рубашкой в Эвери Фишер Холле, а Джон Меррик, Человек-слон, как обычно, пел свои песни и танцевал для горстки балдеющих зевак на летней эстраде Центрального парка. Все забегаловки и бордели были забиты до отказа, рестораны тоже были переполнены.

В ресторане «Дельмоникос» мэр Тедди Рузвельт поглощал ягодичный пирог и вареную капусту. Его гостем в тот вечер был Калеб Спенсер, главный сыщик НПУДВа.[7]7
  НПУДВ – Нью-Йоркское Полицейское Управление Девятнадцатого Века. (Прим. автора.)


[Закрыть] Они вдвоем отмечали состоявшийся днем ранее арест Денди Дена по прозвищу Поливальщик. В течение нескольких месяцев тот терроризировал юные парочки в Центральном парке. Пока романтическая встреча только набирала обороты, злоумышленник прятался в кустах, ворча и скрежеща зубами. Затем, выбрав самый подходящий момент, он на четвереньках выскакивал из кустов, задирал ногу и окатывал тугой струей нарядное девичье платье.

Спенсер применил свой собственный метод поимки преступника. Не доверяя в таком необычном деле исполнительному служаке детективу Томасу Бирнсу и его инспекторам, Спенсер предпочел действовать в одиночку под прикрытием. Облачившись в костюм, представлявший собой с одной стороны смокинг, а с другой – бальное платье, Спенсер изображал мужчину и женщину одновременно. Одеяние получилось весьма хитроумным и работало безупречно: когда Калеб стремительно поворачивался, вы могли бы поклясться, что это парочка юных любовников кружится в сладострастном танго. (Ну, может, лично вы и не поклялись бы, но этих стремительных поворотов хватило, чтобы одурачить человека, проводившего большую часть дня в кустах.)

В общем, Калеб не лишен был творческой жилки, чего нельзя сказать о детективе Бирнсе. Они вместе выдержали суровые испытания в полицейской академии, однако чем дальше, тем больше соперничество детективов усиливалось, а после быстрого повышения Калеба по службе их отношения, и без того натянутые, просто лопнули. Теперь Калеб стал начальником Бирнса, и Бирнсу такое положение дел не нравилось.

Рузвельт постучал ложечкой о стакан.

– Послушай, дружище, расскажи-ка мне поподробнее, как тебе удалось изловить этого негодяя. Люблю хорошие истории!

– Что ж, – начал Калеб, – лишь только я успел натянуть свою «сладкую парочку», как увидел этого лающего господина на четвереньках. Я подумал: «Вот что удиви…»

– Зашибись! – перебил Рузвельт.

Калеб вздохнул. Мэр, конечно, любил хорошие истории, но только свои собственные.

– Мой дорогой Спенсер, я тебе уже рассказывал, как мне пришлось ночевать в туше водяного буйвола, уже четыре дня как выпотрошенной?

– Думаю, да. Если быть точным, вы рассказывали об этом уже несколько раз, но поскольку я никогда не слушал, можете считать, что этого не было.

– Вот и отлично! – С этими словами мэр пустился в очередное занудное повествование о своих подвигах.

Калеб не переставал удивляться, насколько идеально круглая голова Рузвельта оказывалась неуязвимой для его сарказма. Издевательское подшучивание над мэром, не замечавшим этого, стало для Спенсера своеобразной игрой, тайным развлечением. (Спенсер всегда отличался некоторой замкнутостью и развлекаться предпочитал тихо сам с собою.)

В свои тридцать три года он был уже матерым ветераном-силовиком. Вступив в ряды полиции всего пяти лет от роду – управляться с агрегатом для полировки жетонов, – он быстро продвинулся и к шести годам стал лейтенантом. Его упертость и деловая сметка, его вид – «только глянь на меня косо и получишь под зад так, что долетишь до Китая», – произвели впечатление на сослуживцев, хоть те и были старше, толще и несдержаннее. К моменту своего назначения начальником полиции молодой борец с криминалом приобрел репутацию не просто отличного копа. Если верить редакционной статье в «Вечерних новостях»:

«…он производит впечатление столь сногсшибательного мачо, что любая женщина детородного возраста напрочь теряет голову, стоит ей только представить молодого начальника полиции в костюме Адама и ковбойской шляпе».

Однако многое изменилось с тех пор, как эти слова сорвались с кончика пера. Калеб перестал встречаться со звездой «Вечерних новостей», да и время обошлось с ним сурово. Три коротких года надзора за самым коррумпированным городом в мире, царством преступности, состарили его. Шевелюра поредела, а ее остатки быстро седели. А тут еще и Рузвельт, который подкараулил его на месте ареста Денди Дена и настоял, чтобы Спенсер отобедал с ним, так что у Калеба даже не было времени сменить свой маскировочный наряд. Изнуренный ночной охотой и велеречивыми диатрибами мэра, он сидел в сползшем набок полублондинистом парике, расточая едкие винные испарения. Его смокинг был испачкан, а бальное платье порвано. Сейчас он больше походил не на лихого начальника полиции, а на Бетт Дейвис в «Тише, тише, милая Шарлотта»[8]8
  Бетт Дейвис или Дэвис (Bette Davis, 1908– 1989) – американская актриса, наряду с Кэтрин Хепберн признанная Американским институтом кино величайшей актрисой в истории Голливуда. «Тише, тише, милая Шарлотта» (1965) – триллер режиссера Роберта Олдрича. (Прим. ред.)


[Закрыть] – после того, как по ней проехался паровой каток.

– Надо же, а время-то! – воскликнул Спенсер, убирая карманные часы в расшитую блестками сумочку, которую он прижимал к своей женской половине. – Мэр, я благодарен вам за чудный вечер. Ваши истории столь же самодовольны, сколь пространны и бестолковы, но сейчас мне пора идти.

– Давай-ка выпьем! – взревел мэр, поднимая бокал «Умбриа Виттионо» пятьдесят четвертого года – крепкое мерло, настоянное на великолепной смеси красного винограда из долины Напа и эссенции чистого героина (совершенно легального в Век Невинности и упоминавшегося как «Божье Снадобье»).

Калеб, стеснявшийся любых восхвалений, знал, что этот тост поднят в его честь. Поэтому, чтобы побороть смущение, он воздел свой пламенеющий сухой мартини, приправленный чистым кокаином и жидким мышьяком (и то, и другое также было абсолютно законно и известно как «Божья Понюшка» и «Божий Крысомор» соответственно).

– За те годы, что я состою мэром, мне несколько раз предоставлялась честь быть свидетелем героических действий, совершенных нашими правоохранительными органами.

«Ну, началось!» – подумал Калеб.

– Но ничто не может сравниться с тем, с чем я столкнулся, возглавляя горстку прожженных и закаленных бойцов в той роковой атаке на знаменитом холме Сан-Хуан.

– Испано-американская война произойдет не раньше 1898 года, – прервал его Калеб. – Если уж вы намерены заставить меня выслушивать ваши россказни, по крайней мере придерживайтесь фактов.

– Вы называете меня лжецом, господин Спенсер? – обиделся Рузвельт.

Калеб вздохнул. Самой неприятной частью его работы была необходимость щадить крайне деликатные чувства богатых и сильных мира сего. И все же он предпочитал иметь дело с Рузвельтом, который был всего лишь напыщенным себялюбцем, а не с негодяями, вроде Дж. П. Моргана и Рокфеллеров. А уж Уильям «Босс» Твид был худшим из всех. Спенсеру не раз приходилось обедать с Боссом Твидом, и каждый раз, выходя из-за стола, он чувствовал себя испачканным с головы до ног. Рузвельт, при всей своей высокопарности и неистребимой самовлюбленности, был его единственным союзником в борьбе против Твида и его коррумпированных подельников-демократов из Таммани.

– Отнюдь нет, господин мэр. Продолжайте, пожалуйста.

– И вот я на своем верном коне по кличке Забияка, в одной руке горн, в другой – на отлете – сабля. А кругом, со всех сторон, насколько хватает взгляда, – кровожадные индейцы.

Если все это должно было закончиться тостом в честь Калеба, следовало набраться терпения и подождать. Начальник полиции снова украдкой взглянул на часы: 9.23. Взгляд его остекленел, очертания рук расплылись и затуманились. Голос Рузвельта бубнил и бубнил, мерно и завораживающе, и это размеренное бормотание все сильнее погружало Калеба в оцепенение.

* * *

А на Десятой авеню Беззубая Старушка Салли наконец собралась и вышла торговать своими прелестями.

– Привет, командир! Как насчет погонять мышку в норке?

«Погонять мышку в норке» стоило ровнехонько шесть пенсов, «мокрая качалка» обходилась в 1–2 полупенсовика, в то время как «рыбка с соусом тартар» тянула на все два пенса. Если кто-то желал получить на всю ночь «неутомимую милашку» или «трехслойную бурилку», это оплачивалось дополнительно, и Салли всегда давала понять заранее, что не потерпит никаких извращений.

Приблизительно в 9.20 некий уродливо-жирный альбинос, выходя из самой «Настоящей Пиццы Рэя» на Одиннадцатой авеню, заметил, как Салли вперевалку брела по Восьмой улице. Позже он сообщил, что она рыгнула, выковыряла что-то из уха, отхаркнула комок «невероятного размера», а затем свернула на Девятую, направляясь на запад.

Так ее видели живой в последний раз, поскольку аккурат в тот же момент убийца уже шел через район Пятиугольника в нижнем Манхэттене. Шел он осторожно, ибо даже для него эти места представляли опасность. Здесь обитали многочисленные уличные банды, носившие необычные названия, типа «Блин с сиропом», «Чесночные головки», «Кофейки со сливками» или «Хрустелки со шмеером». Нередко эти шайки затевали яростные и шумные потасовки, которые продолжались всю ночь и после которых как минимум один член одной банды убегал домой в слезах. Однако сегодня вечером убийце везло. В районе Пятиугольника было тихо. Он двинулся по Бродвею, где остановился возле лоточника, чтобы купить стаканчик майонеза. В 1882 году человек по фамилии Хеллман только-только изобрел это масляно-яичное лакомство, но еще не сообразил, как им торговать. Он стал продавать его как мороженое, с уличных тележек. Жители Нью-Йорка просто обезумели от предложенного новшества и теперь с наслаждением поедали его ложечками из стаканчиков или из сахарных рожков посыпанным шоколадными крошками.

Покончив с майонезом, убийца прибавил шагу. В его жилах бурлила жажда убивать, увечить и калечить. Он быстро прошел три квартала до Геральд-сквер, где, подтянув повыше шерстяные брюки, перешел вброд глубокую, доходившую до пояса лужу навоза. В те времена еще не было автомобилей, и запряженные в экипажи лошади оставляли за собой солидные кучи. Чашеобразная форма Геральд-сквер (которая к тому же находилась ниже уровня моря) стала причиной того, что сюда стекалась большая часть городских экскрементов, а также большинство пропавших без вести граждан.

Ему предстояло пройти какие-то десять ярдов, чтобы попасть в учебники. Беззубой Старушке Салли Дженкинс оставалось всего лишь разок пронзительно прокудахтать, прежде чем стать первой незадачливой жертвой Джека Веселого Крушителя.

* * *

– И вот тогда я и решил, что из слоновьей ноги выйдет крутейший кофейный столик! – Рузвельт разразился хохотом, который вернул Калеба к действительности.

– Так, а эту за меня, – взревел Тедди. – Многая мне лета! Чин-чин, дружище!

Калеб с мэром чокнулись.

– Присоединяюсь, джентльмены, – произнес женский голос.

– Ух ты, господи всемогущий! Это кого же к нам занесло? – завопил Рузвельт. Он поднялся. За ним, зацепившись, потянулась скатерть. Содержимое стаканов опрокинулось на Калеба. Многострадальный начальник полиции даже не вздохнул, а только промокнул мокрые штаны салфеткой.

– Никак это наша очаровательная Элизабет Смит, неотразимая хозяйка колонки «Вечерних новостей»? – пропел Рузвельт, нежно ухватив протянутую ладошку.

Кого-кого, а ее Калеб хотел видеть меньше всего, особенно в своем нынешнем положении.

– О, господин мэр, вас так легко покорить?

– Все наоборот, милочка, покорить меня невозможно. Но силен я как лось, и вся эта сила к вашим услугам! – С этими словами мэр щелкнул каблуками и поцеловал руку Элизабет.

– Даже не представляю, о чем это вы, – сказала она, по-прежнему улыбаясь.

– А я думал, вы в командировке где-то в Японии, – сказал Рузвельт.

– Да нет, поближе. Если точнее, в Египте. Изучала деяния господина Говарда Картера и лорда Карнарвона. Они раскопали древние жилища, принадлежавшие рабам, которые строили гробницу Рамзеса Шестого. Все это было жутко скучно, пока они не докопались до двери, которая никак не сдвигалась с места. Они заявили, что с другой стороны находится нечто невероятное, но к тому времени я уже была сыта по горло песком, пылью и грязью. Они забирались мне в… – Элизабет помедлила, словно подбирая подходящие слова. – Во все имеющиеся отверстия.

Она снова сделала паузу и нахмурилась, словно это были явно не те слова:

– Я имею в виду, что мне просто надо было вернуться домой, и вот я здесь.

– Тем лучше для нас, – проворковал мэр. – Скажите, а господину Картеру и лорду Карнарвону все-таки удалось открыть ту дверь?

– Понятия не имею. А это что за трансформер? – спросила Элизабет, кивая на Калеба.

– Прошу прощения. Начальник полиции Спенсер, позвольте представить вам мисс Элизабет Смит.

Калеб неохотно поднялся, с несчастным видом глядя на мокрую ширинку.

– Привет, Лиза, – пробормотал он.

– Калеб! – изумленно воскликнула Элизабет. – Ой, извини. Я тебя не узнала в женском наряде. Да, я читала о твоих приключениях с этим Поливальщиком, пока летела из Каира.

Она протянула ручку для поцелуя.

– Да ладно, пустяки, – сказал Калеб, ограничившись показным рукопожатием. – Кроме того, если ты заметила, я только наполовину в женском платье.

Он скользнул обратно на свое место.

– Пардон, а вы, оказывается, знакомы? – спросил Рузвельт.

– Ну, можно сказать и так. Впрочем, наше предыдущее знакомство закончилось плачевно, – Лиза снова нахмурилась, словно хотела выразиться более изящно, но потом просто дернула плечиком и посмотрела на Калеба с улыбкой типа «помнишь-какой-у-нас-был-классный-секс?».

Калеб не мог не отметить, что Лиза выглядела великолепно. Зачесанные назад густые каштановые волосы открывали изумительную шейку, линия которой уводила взгляд ниже, к точеной фигурке, формой напоминавшей песочные часы.

– Ну, зашибись! Тогда присоединяйтесь к нам промочить горло после обеда. Вы как раз вовремя. Вечернее представление вот-вот начнется. И если вы присядете тут рядышком с вашим мэром, вам будет отлично видно.

Неожиданно слово взял Калеб:

– Прошу прощения, но мне пора.

– Глупости, – сказал Рузвельт. – Не будь грубияном. Мисс Смит, пожалуйста, присаживайтесь.

– Ну, если только ненадолго.

– Замечательно! – воскликнул Тедди, пододвигая ей стул. – Как насчет десерта?

– Нет, спасибо. Я на диете. Пытаюсь сохранить форму ради всех тех молодых поклонников, которые постоянно осаждают мою дверь и того и гляди снесут ее.

– Да-да, вы совершенно правы. Мне и самому, пожалуй, стоит воздержаться, – Тедди похлопал себя по внушительному животу. – Однако ближе к телу, Теодор!

Он разразился жизнерадостным смехом. Лиза хихикнула, но Спенсер продолжал сидеть с прежним мрачным видом. Он ненавидел афоризмы мэра почти так же, как его истории.

– Что вам заказать? – поинтересовался Тедди.

– Что-нибудь легкое. Калеб, дорогой, что за чудесный напиток мы обычно заказывали у «Херлиз»? – Она в упор смотрела на начальника полиции, но тот не поднимал на нее глаз. – А, вспомнила. Я буду порошковый опиум с охлажденным эфиром и рюмку чистой опиумной настойки.

– Официант! – крикнул мэр. – Один Божий Клистир!

Калеб закатил глаза. Похоже, ночь предстояла долгая.

Внезапно раздался громкий голос:

– Дамы и господа! Снова на нашей эстраде в «Дельмоникос»! Встречайте, прошу: непревзойденный дуэт двух безбашенных отщепенцев, навеки погрязших в сетях унылого супружества… единые в двух лицах – Панч и Джуди!

– Ах, очаровашки! – воскликнул Тедди. – Обожаю их.

Публика принялась аплодировать. На середину зала приковыляла коренастая тетка с большим накладным носом. На ней был красный клоунский костюм с колокольчиками на шляпе и башмаках.

– О горе мне! Что за ослиный труд эта благословенная совместная жизнь! – запричитала Джуди. Публика тут же начала выражать шумное неодобрение. – Надеюсь, мой сожитель найдет сегодня подходящую работенку, ведь нам нужна еда, а денег на нее нетути…

Толпа зашипела, раздался свист.

Затем появился похожий на огромную бочку мужик, обряженный в такой же дурацкий красный наряд, только ему костюмчик был явно маловат. Обезумевшие зрители колотили кулаками по столам, орали и улюлюкали. Панч, несомненно, был их любимцем.

– Хозяйка, я дома! – объявил он. – Готов ли для меня стол, полный яств? Ибо я изголодался и истомился от жажды!

– Нет, мой хозяин и господин, у нас к обеду лишь протухшие харчи. Ты же не владеешь никаким ремеслом, за которое платили бы достаточно, чтобы покупать такие деликатесы!

Публика внезапно смолкла. Похоже, зрители знали, что будет дальше. Панч расхаживал взад-вперед, закатывая глаза и распаляя себя; его лицо быстро наливалось кровью. Наконец он вытащил нечто вроде клоунского «батона» – длинную раздвижную колотушку в форме весла.

– Что ж, дорогуша, – заявил он. – Придется преподать тебе урок.

– О нет, добрый господин, пожалейте!

Панч принялся гонять Джуди по всему залу, забираясь под столы, а иногда и запрыгивая на них. Зрители бились в истерике. Рузвельт от смеха аж побагровел. Калеб же, казалось, вот-вот уснет.

Элизабет наклонилась к нему.

– Ты полагаешь, вот в это превратилась бы и наша семейная жизнь? – шепнула она.

– Только палка была бы в твоих руках, – огрызнулся он.

– Да уж наверняка!

– Зачем ты сюда примчалась, в самом-то деле? – спросил Калеб.

– Дорогой господин Спенсер, на что это вы намекаете?

– Я тебя знаю, ты бы ни за что не уехала из Египта, если б здесь не заварилась какая-то каша.

– Вы оскорбляете меня, сэр. Откуда ты знаешь, что я приехала не для того, чтобы раздуть тлеющие угли нашей любви?

– Уверяю тебя: они прогорели дотла.

Элизабет слегка отодвинулась.

– А я могу тебя заверить, что и с моей стороны ничего не осталось, начальник, так что можешь оставить свои иллюзии на этот счет. Разумеется, я здесь по делу.

Внезапно штаны Калеба разразились колокольным перезвоном. Он и Лиза с любопытством посмотрели на его ширинку.

– Извини, – сказал Калеб, извлек из кармана большой деревянный ящик и поставил его на стол. Корпус из тика – и красного дерева был украшен причудливой мозаикой, на передней панели красовалась надпись «Эдисон», выбитая золотом. Калеб открыл маленькую дверку в задней стенке, зажег спичку и налил керосина в топливный бачок своего мобильного телефона.

– Я смотрю, у тебя «Эдисон», – заметила Лиза. – А я предпочитаю «Белл». Прием гораздо лучше, и не надо ждать до полуночи, чтобы позвонить по межгороду.

– Извини еще раз, – сказал Калеб и встал, чтобы уйти подальше от царящего в зале шума.

– Теперь-то я доберусь до тебя, неблагодарная потаскуха! – объявил Панч и метнул свою колотушку. Послышался тошнотворный глухой удар. В лицо Рузвельту брызнула кровь. Мэр хохотал так, что едва не лопнул.

– Вот, получи! – взвизгивал Панч, продолжая лупить Джуди палкой. Благовоспитанная публика позапрошлого века не могла налюбоваться на кровавое побоище. Последовала настоящая овация, и Панч поклонился оглушительно аплодировавшей публике, вскочившей со своих мест. Два официанта уволокли тело его женушки. За оставшийся до следующего представления час Панчу еще предстояло привести ее в чувство.

– Должен признаться, – сказал Тедди, снова поворачиваясь к Элизабет, – не знаю, сколько раз я это смотрел, но с каждым разом они все смешнее и смешнее.