Текст книги "Плащ душегуба"

К столу вернулся Спенсер.

– Это из участка. Похоже, произошло какое-то жуткое убийство. Вынужден проститься.

– Погодь-ка, начальник, – прорычал Тедди. – Я, пожалуй, двину с тобой.

Спенсер вздохнул. Вот уж чего ему сейчас хотелось менее всего.

– Прошу прощения, мисс Смит, – сказал Рузвельт, снова прикладываясь к ее ручке. – К сожалению, наш вечер, который обещал быть весьма… воодушевляющим, придется отложить. Долг зовет!

– Знаете, мэр, вообще-то долг зовет меня, а не вас. А вы бы лучше оставались тут и наслаждались продолжением этого… шоу.

– Глупости, мой мальчик. Я буду помогать тебе всеми возможными способами. Пойдем-ка!

Калеб отвесил поклон Лизе.

– Доброй ночи, мисс Смит, и… прощайте.

Голос его был холоден, а слова звучали категорично. Затем он и мэр поспешили к выходу из ресторана. У дверей их уже поджидал экипаж.

– И тебе доброй ночи, начальник Спенсер, – тихо сказала Лиза. – Хотя я уверена, что уже очень скоро мы увидимся опять.

* * *

Приблизительно в полночь их экипаж, проскакав по булыжной Девятой улице, остановился перед местом преступления между Седьмой и Бродвеем. Полиция огородила вход в темный переулок и теперь тешила себя заслуженными кофе и пончиками.

– Ну, что тут у нас?

– Желе, пудра и крем, – отрапортовал дежурный сержант.

– Я спрашиваю о преступлении, – сказал Калеб, медленно закипая.

– Конечно, сэр, прошу прощения. Жертва – некая Салли Дженкинс, она же – Беззубая Старушка Салли, шестидесяти трех лет от роду, проститутка с Малбери-Бенд, о родных ничего не известно. Ее нашел вот этот господин. – Полицейский указал на уродливо-жирного альбиноса. – Примерно три четверти часа назад.

– А заварных колечек не осталось? – спросил Тедди.

– Простите, господин мэр. Они первыми кончились.

Калеб делал записи в блокноте.

– Кто последним видел ее живой? – спросил он.

– Должно быть, он. – Сержант указал на того же самого альбиноса.

– Вы утверждаете, что последний, кто видел ее живой, и первый, кто нашел ее мертвой, – один и тот же человек?

– Нет, сэр, – сказал сержант.

– Но мне показалось…

– Нет, сэр. Этот жирный альбинос нашел жертву. А вот этот жирный альбинос был последним, кто ее видел.

Калеб нацепил очки. Только теперь он понял, что их двое.

– Вы что, близнецы? – спросил он.

Толстяк слева надулся:

– Никогда в жизни его не видел!

Калеб захлопнул блокнот.

– Похоже, дело можно открыть и закрыть! – провозгласил Тедди. – Пошли, вернемся в «Дельмоникос».

– Пожалуйста, если хотите, можете возвращаться…

– Сэр, не сочтите за дерзость, – сказал сержант, – но если вы взглянете на тело, то увидите, что ни один из этих парней не смог бы такого совершить.

– Об этом судить мне, сержант, – возразил Калеб.

– Конечно, конечно, сэр, – пробормотал сержант. – В конце концов, вы шеф полиции, а стало быть, мой начальник, а я кто такой? Паршивый топтун вдвое старше вас, которому годами не дают повышения – говорят, выпиваю. А такое может случиться, подчеркиваю, может, но не обязательно должно, да и то после долгого дня неблагодарной работы, увенчавшегося мелким инцидентом так называемого неподобающего применения моей дубинки. Зачем кому-то слушать меня? Место преступления – прямо по переулку, господа.

– Спасибо, сержант.

Полицейский все еще сердился, что ему пришлось отчитываться перед этим молодым выскочкой Спенсером, и, когда начальник полиции и Рузвельт отвернулись, сержант показал Калебу язык.

Рузвельт и Спенсер, приподняв веревку, вошли в переулок. Калеб приподнял масляную лампу и чиркнул спичкой о стену. Спичка взорвалась огненным шаром, опалив ему брови.

– Йо-хо! – воскликнул бочкообразный Рузвельт.

– Чудесно, – прошипел Спенсер, слишком хорошо осведомленный, что кроется за этим йоханьем. – Даже и не знаю, мэр, что я люблю больше – ваши истории или эти ваши… возгласы.

– Не боись, дружище Калеб. У меня и того и другого полно! – Рузвельт похлопал себя по животу.

– Безмерно рад. А сейчас, если вы будете так любезны отойти назад, я все-таки осмотрю место преступления.

– Должен сказать, я повидал на своем веку немало жестокости, как, например, в тот раз, когда я охотился на гигантских игуан на пыльных просторах Австралии. Их самки могут быть весьма отважными и…

– Сейчас не время для рассказов, господин мэр!

– Ты просто завидуешь, потому что никогда не видел самку игуаны, которая глотает в один присест взрослого аборигена. Скажу тебе, мой мальчик, у тебя волосы на груди встали бы дыбом.

– Господа, – послышался знакомый женский голос, – почему бы вам на время не перестать меряться вашими мужскими достоинствами и не обследовать место преступления, а?

– О, черт, – пробормотал Калеб. Элизабет Смит шагнула из тени.

– Я совершенно уверена, что позже у вас двоих будет масса возможностей сравнить ваши… гм… – Она задумалась. На этот раз она собиралась высказаться изящнее. – Ваши… мышечные рельефы.

Мисс Смит вздохнула. «Ах, Лиза, – упрекнула она себя, – и зачем ты вообще рот раскрыла?»

– Как, черт побери, ты сюда попала? – резко спросил Калеб.

– Не смей таким тоном разговаривать с молодой дамой! – заявил Рузвельт, спешно принимая сторону Элизабет. – Но как, черт побери, ты сюда попала, дорогая? Вроде бы на место преступления посторонних не допускают.

– Патрульный оказал мне любезность и пропустил. Я просто объяснила ему, как сильно вы нуждаетесь в моей помощи.

– Весьма находчиво, – одобрил мэр.

– Ну, в твоей помощи мы не нуждаемся, – возразил Калеб. – Я был бы очень тебе признателен, если бы ты покинула место происшествия, чтобы мы – то есть я – мог приступить к работе.

Спенсер взял Элизабет за руку и повел к выходу из переулка.

– Тедди, – взмолилась она, – но ведь ничего страшного не случится, если я посмотрю. Мне ужасно хотелось бы увидеть лучшую команду сыщиков в деле.

– Мы не… – начал было Калеб.

– Юная дама могла бы здесь кое-что узнать, начальник.

– Она могла бы узнать, что значит ваше «Йо-хо».

Мэр склонился к уху Калеба и шепнул:

– А она горячая штучка! – Затем повернулся к Лизе и погрозил ей пальцем. – Только поклянись, что не будешь ничего здесь трогать, конфетка!

– Даю слово, ваша честь, – сказала она.

– Послушайте, вы оба, я предпочитаю работать один. Мое… одиночество для меня очень ценно, и…

– Эгей, полегче, сорвиголова! Мне кажется, здесь только один главный. Насколько мне известно, мэры поважнее начальников полиции. После мэров идут букмекеры, костоломы, мороженщики, а потом уже начальники полиции. Леди остается – я сказал!

Мэр нечасто напоминал ему о своем служебном положении, и Спенсер молча стоял, обдумывая дальнейший ход. Калебу не нравилось, когда ему указывали, как вести расследование, не нравилось присутствие мэра, и он определенно не хотел, чтобы его бывшая подруга болталась рядом и совала во все свой нос. Но что он мог поделать?

– Хорошо, только стойте в стороне и закройте рты, понятно?

– О, мы начинаем чувствовать себя большой шишкой, не так ли? – откликнулась Лиза. – Впрочем, как обычно.

Спенсер отвечать не стал, зажег лампу, поднял ее и осветил ужасающую картину.

Все трое застыли, раскрыв рты. На первый взгляд странное зрелище напоминало скорее экспозицию в музее восковых фигур, чем место преступления. Тело стояло (а не лежало вверх лицом, с подсунутой под голову расшитой подушкой, аккуратно сложенными на груди руками и благопристойно скрещенными ногами, как в те времена обычно оставляли проституток, убитых в темных переулках). Трупное окоченение наступило быстро, позволив убийце манипулировать телом как куклой с подвижными суставами. Ему даже удалось поставить ее, используя палку и деревянный ящик для опоры.

– Это просто зверство, – сказал Калеб.

– Ритуальное убийство, – прошептала Лиза.

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

Беззубая Старушка Салли, незадачливая жертва маньяка, была не просто убита (ударом сзади, возможно, нанесенным мешком яблок). Убийце хватило времени, чтобы проделать довольно загадочные действия с ее телом.

Спенсер вытащил свой новехонький эдисоновский диктофон и несколько раз повернул ручку завода. Затем он заговорил в раструб микрофона профессиональным, лишенным эмоций голосом:

– Платье жертвы обрезано, кромка подола на добрых сорок сантиметров выше колен.

– В наше время такие юбки не носят, – вмешалась Лиза.

– Цыц! – скомандовал Калеб. – Вдобавок множество ярких круглых кусков материи… каждое примерно пять сантиметров в диаметре… аккуратно пришиты на одежду, создавая рисунок в беспорядочный горошек. Похоже, убийца снял с жертвы туфли, заменил подметки, покрасил в белый цвет, начистил и снова надел. Э-э… внутренности пострадавшей извлечены и помещены ей на голову. Они уложены, напоминая прическу в виде… улья?

Он запнулся, выключил магнитофон и повернулся к Лизе.

– С чего бы ему делать такое? – прошептал он.

Лиза пожала плечами.

– Первый раз в жизни вижу подобную прическу.

Убийца также оставил метку на лице Салли: небольшой надрез под линией челюсти позволил ему оттянуть ее щеки и заколоть булавками за ушами; сегодня такое мы назвали бы подтяжкой.

Лиза обратила внимание, что грубый грим Салли, в который входило свиное сало и горчица, был стерт, а вместо него нанесен прекрасный макияж (говоря точнее, легкий тональный крем от «Макс Фактор», если верить одному моему другу, который… гм… много знает о макияже). Ее губы были накрашены потрясающей фуксией, длинные черные ресницы приклеены к неподвижным открытым глазам, а на щеке карандашом для бровей был нарисован странный знак. Никто из троих не смог узнать этот символ. Он включал круг, разделенный вертикальной линией, еще две черты, образуя острые углы, шли от центра вниз и в стороны.

– «Пи-эй-си», – прочитал Рузвельт надпись на рисунке. – Что бы это могло значить? Кто-нибудь из вас знает латынь?

Но внимание Калеба привлекло кое-что еще – улыбка жертвы. Каждый, кто был знаком с ней, мог заметить гнилые бурые пеньки, обеспечившие Салли ее прозвище. Теперь же окоченевший рот проститутки украшал голливудский набор белоснежных сверкающих кусалок. Убийца снабдил ее коронками!

Принимая в расчет, когда в последний раз Салли видели в живых на улице возле самой «Настоящей Пиццы Рэя» и то, когда второй уродливо-жирный альбинос обнаружил ее мертвой, накинув время, которое потребовалось убийце для создания костюма и обширной работы с зубами, Спенсер пришел к выводу, что встреча Салли с душегубом длилась по меньшей мере три минуты.

Тедди Рузвельт всплеснул руками.

– И что же, черт возьми, нам делать? – взревел он. – Как я понимаю, наш подозреваемый – искусный хирург, дантист, сапожник, портной, визажист и вдобавок любитель дамских причесок! Боже правый, да в этом городе как минимум тысяча таких парней найдется!

Спенсер отчаянно пытался сосредоточиться.

– Плюс к тому, он безграмотен. – Элизабет указала на угол переулка. Как будто оставленных улик показалось убийце недостаточно, и он еще присовокупил к ним таинственное послание, нацарапанное мелом на кирпичной стене:

 
ни стоит венить ряжиных а вы
побиригитесь.
Я не денди ден тот палевальщик,
можите звать миня Джек.
Джек Крушитель, патамучто я люблю
все крушить и совсем не сокрушаюсь
Конец (надеюсь, вам нравитца мой стих)
 

Рузвельт сжал кулаки. Его глаза покраснели, что спутники мэра сочли результатом нахлынувшей ярости. Густая маслянистая жидкость сконденсировалась в двух круглых каплях, которые залили глаза, выкатились на щеки и – в неожиданно холодном ночном воздухе – затуманили очки. Большой плюшевый медведь плакал.

– Это лучшие стихи, которые мне только доводилось читать, – всхлипнул он, достал носовой платок и оглушительно высморкался.

– Йо-хо, – добавил он нерешительно. Видно, сморкательное усилие вызвало некий порыв в его организме.

– Ну все, хватит! Больше я не вынесу! Я хочу, чтобы вы оба убрались с моего места преступления, сию же секунду!

– Стоять, Калеб! – скомандовала Элизабет, а затем, сменив тон, продолжала: – Послушай меня. Убийца упоминает Ряженых – вот где главный ключ.

– Да, и что? При чем тут эти клоуны, что наряжаются в птичьи перья и расхаживают, попивая пиво?

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

– Не скажи, – возразила Лиза. – Ряженые не просто устраивают ежегодный парад. У них существует древнее тайное общество, оно появилось в Англии, в Сассексе, много сотен лет назад. Само слово обозначает человека, который наряжается и участвует в пантомиме. Между прочим, уже у греков было слово «ряжа», ну или что-то похожее, что означало «маска». Использование масок и костюмов приобрело популярность в четырнадцатом веке. Кроме того, что они наряжаются, устраивают представления и парады, Ряженые также поклоняются языческим богам плодородия.

– Похоже, это и мои божества, если вы понимаете, что я имею в виду, – сказал мэр, делая выразительное движение бедрами.

– Но что все это значит? – спросил Калеб.

– Так ты признаешь, что тебе нужна моя помощь?

– Я признаю, что именно в данный момент твоя осведомленность может сэкономить мое время…

– Зашибись! – воскликнул Рузвельт. – Значит, эта лапочка останется в команде.

– Нет никакой команды! – взорвался Калеб.

Рузвельт сник и, казалось, готов был снова расплакаться:

– Нет команды?…

Лиза нахмурилась.

– Не знаю, что нам это даст, но ежегодный парад Ряженых проходил сегодня в центре. Предлагаю отправиться туда, попытаемся свести концы с концами.

Калеб попробовал запротестовать, но Лиза его опередила:

– Я нужна тебе в этом деле. Мой отец был Ряженым, так что я смогу кое-что подсказать.

Крыть было нечем, хотя такое положение ему не нравилось.

– А если убийца будет снова мудрить с прическами, тебе понадобится моя женская сообразительность.

– Ну да, а если дело осложнится, может, нам удастся увидеть ее без юбки! – прошептал Рузвельт на ухо Калебу.

– Ладно, пошли, – наконец сдался Калеб.

– Зашибись! – заорал сами-знаете-кто. – Эх, вместе весело шагать!

Неожиданно Лиза оживилась.

– Слушай, Калеб. Каждый год члены секретного общества Ряженых устраивают в Нью-Йорке свой съезд. Если наш убийца – из них, возможно, он все еще здесь. Но пробудет он в городе еще только день. Мы не можем терять время.

– Правильно, – сказал Рузвельт, осознав наконец весь ужас ситуации. – Так что пошли скорей в «Дельмоникос» и быстренько закончим нашу послеобеденную выпивку.

* * *

Свежеиспеченная команда сыщиков сумела провести некоторые изыскания. Конечно, они изрядно продвинулись в расшифровке улик, но в своем рвении следовать линии Ряженых не обратили внимания на один очевидный ключ, оставленный убийцей, – положение тела жертвы! Возникал вопрос: они просто пропустили его или же не смогли понять его смысла?

Да, Беззубую Старушку Салли оставили в стоячем положении, но ее поза! Одна нога согнута в колене и приподнята, руки разведены и согнуты в запястьях. Учитывая замысловатую прическу, скрученную душегубом из ее потрохов, а также белые ботинки, макияж, мини-юбку в горошек, позу и знак на щеке, картина становилась совершенно ясной. Впрочем, разумеется, не для человека девятнадцатого столетия. Очевидно было для меня в моем двадцать первом веке – убийца, несомненно, представил бедную Салли Дженкинс в образе танцовщицы зажигательного танца гоу-гоу конца 1960-х годов!

Неделю или две спустя мне пришло в голову, что в этом деле явно присутствовало нечто из ряда вон выходящее.

Глава 2
В которой ужасным образом обнаруживается ужасающее послание, расчетливо составленное для вызывания соответствующего ужаса

Мне срочно требовалось поделиться мыслями с кем-нибудь, кто обладал бы умом и сообразительностью. К сожалению, я не дружил ни с кем, кроме Венделла. Да и тот заглядывал в мою шикарную «Дакоту» только тогда, когда я обещал ему бутерброд с сыром.

– Венделл, мой афроамериканский друг, – сказал я. – Через неделю я, возможно, сумею раскрыть дело, которое оставалось нераскрытым больше сотни лет.

– Угадай, кого я встретил в лифте, – ответил он.

До Венделла обычно доходило не сразу. Я считал это результатом того, что он вкалывал сразу на двух работах: днем водил такси по Нью-Йорку, а по ночам жарил на трубе в парке аттракционов.

– Венделл, я толкую тебе о деле Веселого Крушителя. О том, которое, по твоим же словам, не было раскрыто. Мне кажется, я и в самом деле смогу в нем разобраться.

– Йоко Оно, – сказал он. – Стояла прямо рядом со мной. Попросила нажать восьмой, я сказал, что уже нажал. Тогда она велела мне посмотреть на потолок, где она написала «Да» крошечными буквами.

На меня это не произвело особого впечатления. Наши с Йоко апартаменты в «Дакоте» находятся рядом, и мы много раз обменивались любезностями в лифте. Вернее, я говорил любезности, в то время как она разглядывала меня, ища признаки старения или тяжелой болезни. Она сгорала от желания выжить меня из квартиры, мечтая пристроить ее к своей галерее, и надеялась, что либо я, либо мой договор аренды испустим дух.

– Венделл, слушай сюда. Посмотри на эти фотки с места преступления и скажи, видишь ли ты нечто необычное.

– Как ты думаешь, это Йоко предложила мешкизм[9]9
  Мешкизм (багизм, от англ. bag – «мешок») – термин, придуманный Джоном Ленноном и Йоко Оно в 1969 году, когда они появились на пресс-конференции, посвященной премьере фильма Йоко Оно 'Rape (Film No. 6)», облаченные в огромный белый мешок. Так родились термин «богизм» и целое концептуальное движение с тем же названием. (Прим. ред.)


[Закрыть] или все-таки Джон?

– Жертва… То, как она стоит, не кажется тебе странным?

– Лично я думаю, что нацепить на себя мешок – не самый плохой способ… – Его глаза остановились на фотографии. – А что, так и было задумано, чтобы ее кишки располагались на голове?

– Доел бы ты лучше свой бутерброд.

– Да не вопрос!

– Вот что я думаю, – начал я. – Такое впечатление, что убийца предвидел некоторые явления современной американской культуры. Либо он ухитрился разнюхать появление гоу-гоу за сто пятьдесят лет до того, как этот танец появился, либо он какой-то фокусник или предсказатель. Разумеется, обе эти версии – полный бред, что приводит меня к единственно возможному выводу…

Для пущего эффекта я выдержал театральную паузу.

Венделл сидел, невозмутимо жуя бутерброд.

– Гоу-гоу появился гораздо раньше, чем мы думаем! Ряженые, возможно, с самого своего появления практиковали его. Это мог быть один из тех языческих ритуалов, которые позже стали популярными обычаями, вроде пасхи или кентуккийского дерби.

Венделл отхлебнул виноградного сока, запив кусок бутерброда. Выглядел он задумчивым, и на секунду мне показалось, что он и впрямь сможет сказать мне что-то полезное.

– Никоим образом, – произнес он. – Никто не смог бы держать появление гоу-гоу в секрете сотню лет.

Его тупость была невыносима. Я попытался телепатически послать ему картинку, как я бью его по голове бейсбольной битой, но не мог избавиться от образа спаниеля, лакающего рутбир. Когда он покончил с бутербродом, я проводил его до двери и смог спокойно вернуться к своим заРЕАСЕям о расследовании.

* * *

26 августа 1882 года, 5.30 утра (на следующий день после первого убийства)

В девятнадцатом веке, до рождения современных небоскребов, линия горизонта в Нью-Йорке была попроще. На фоне рассветного неба были заметны лишь Бруклинский мост, дом-«утюг», здание компании «Свиной жир и сухари Набиско» и знаменитая медная статуя Натана Бедфорда Форреста, основателя достопочтенного братства Ку-Клукс-Клан.

Девяностометровая[10]10
  Метры – устаревшая единица измерения, которая была в ходу у жителей Америки XIX века; впрочем, она до сих пор используется в таких отсталых частях света, как Африка, Азия, Европа, большинство островов Тихого океана, Ближний Восток, Антарктида и Австралия. (Прим. автора.)


[Закрыть] фигура в капюшоне была подарена Союзу побежденной Конфедерацией в 1865 году, в знак примирения и окончания Гражданской войны, и она стояла на острове Бедло у входа в порт Нью-Йорка уже более тридцати лет. Горящий крест, воздетый в правой руке Великого мага, служил гостеприимным маяком для миллионов иммигрантов, желавших припасть к щедрой американской груди. Это было первое, что бросалось им в глаза после долгого путешествия через суровую Атлантику. Школьники любили взбегать по 350 ступеням статуи к гигантскому капюшону основателя клана, выглядывать из его громадных глазниц, пока внизу их родители утирали слезы, читая «бегущую строку»:

 
А нам отдайте из глубин бездонных
своих изгоев, люд забитый свой,
пошлите нам отверженных, бездомных
из всех земель, но только не таковских,
которые Испании южнее
и, главное, восточнее России
(ну разве что там уже обзавелись железными дорогами).[11]11
  А нам отдайте из глубин бездонных… – пародия на стихотворение американской поэтессы Эммы Лазарус (1849–1887) «Новый колосс», написанное в I883 г. в рамках программы сбора средств на сооружение пьедестала статуи Свободы. Стихотворение выгравировано на бронзовой пластине, укрепленной на пьедестале знаменитой статуи (1903):»Вам, земли древние, – кричит она, безмолвных / Губ не разжав, – жить в роскоши пустой, / А мне отдайте из глубин бездонных / Своих изгоев, люд забитый свой, /Пошлите мне отверженных, бездомных, / Я им свечу у двери золотой!» (перевод Владимира Лазариса). (Прим. ред.)


[Закрыть]
 

К сожалению, эта достопримечательность впоследствии была уничтожена. Произошло сие вьюжной ночью зимы 1896 года, когда пьяный капитан цеппелина врезался своим дирижаблем прямо статуе в пах. Находившийся на борту груз – 500 галлонов марихуаны – вывалился в Гудзон, вызвав первую настоящую национальную экологическую катастрофу. Местные формы жизни – голуби, портовые крысы и угри – еще несколько десятилетий не могли избавиться от липкой нефтяной пленки. Спустя несколько лет здесь водрузили уродину Фредерика Бартольди и Гюстава Эйфеля, и безвкусная Леди Свобода по сей день остается предметом жарких споров среди ньюйоркцев.

А тогда, наутро после первого убийства, грошовые газеты запестрили пугающими сообщениями.

– На Геральд-сквер изувечена девица! – надрывались разносчики газет.

– Самая подробная информация об убийстве! Вдобавок сегодня вечером ставка в лотерее «Пауэрбол» поднимется почти до пятидесяти долларов! Отметьте два номера – получите бесплатно ручку для сковородки!

Дешевые газетенки, бульварная пресса прошлого, специализировались на самых темных и отвратительных сторонах городской жизни. Хотя Лиза сдержала свое обещание и не рассказала о случившемся в «Вечерних новостях», другие репортеры обошли ее, подкупив словоохотливых полицейских и сумев пролезть во временный морг, устроенный в Манхэттенской скотобойне. В те времена люди имели обыкновение мереть как мухи, и бойни были призваны обеспечить им временное пристанище на пути к вечному приюту. Там, среди туш крупного рогатого скота разных степеней разделки, подвешенных за задние ноги, и покоилось тело Беззубой Старушки Салли Дженкинс – холодное, безжизненное и тоже подвешенное за ноги.

* * *

Тук-тук-тук. Бум-бум-бум.

Громкий стук разбудил мужчину, спавшего в неприметном кирпичном особняке.

– Кофе и штрудель, да! – объявила хозяйка пансиона госпожа О'Лири. Судя по глухому удару из-за двери, постоялец свалился с кровати. Позже она будет объяснять следователям, что ей послышалось, будто кто-то мокрыми ногами громко прошлепал по комнате. Затем тяжелая дверь приоткрылась.

– Ваш завтрак, доктор.

Ответа не последовало. Госпожа О'Лири вытянула шею так, словно та была из соленой тянучки, и, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, попробовала заглянуть внутрь.

– Вы слыхали новости? – снова завела разговор она. – В газетах написали, да. Ужасное убийство прошлой ночью, недалеко отсюда, вот как. Говорят, этой даме отрубили голову, руки, ноги, помыли ее и все жилы повытягивали, вот что. Говорят, он распилил ее прямо пополам, да. Вообразите себе! Это в наших-то краях, ни больше ни меньше, ну и ну!

Сквозь узкую щель высунулась кисть руки, от запястья до кончиков пальцев покрытая засохшей кровью.

– Бог ты мой, – охнула госпожа О'Лири и нервно опустила на протянутую ладонь чашку кофе с лежащей поверх чашки булочкой. – Приятного аппетита, доктор.

Окровавленная рука осторожно втянулась назад, стараясь не пролить горячий напиток.

– Ну, так я потом вернусь, да, позже, после обеда, и…

Бамс!

– Ой-ой-ой, моя нога, моя нога! – заверещала госпожа О'Лири. – Доктор, прошу вас, нога моя… Она застряла… Ой-ой!

Дверь быстро приоткрылась, освобождая вышеупомянутую ногу, затем захлопнулась окончательно.

Госпожа О'Лири захромала вниз по лестнице, бормоча:

– Просто скотина какая-то несговорчивая, вот он кто, да!

К семи часам утра город уже гудел от слухов. Повсюду обсуждалось ночное убийство, высказывались всевозможные догадки и предположения:

«Кто мог такое сделать?»

«Да уж наверняка не американец!»

«Скорее всего, это дело рук какого-нибудь обезумевшего иммигранта, или одного из богопротивных уродцев Барнума, или, того хуже, какого-нибудь сумасшедшего негра».

Тем временем в девятнадцатом участке на Шестьдесят восьмой улице начальник полиции Калеб Спенсер хладнокровно, но упорно трудился, пытаясь точно определить, что за обезумевший иммигрант или сумасшедший негр виноват в случившемся. Он отправил множество добровольцев в квартал «красных фонарей», чтобы те расспросили проституток, удвоил патрули на Геральд-сквер и – по настоянию мэра – приказал расклеить по всему городу предупреждающие листовки:

Атас!

Злодей на свободе!

Берегите свои задницы!

Поскольку обыск на месте проведения парада не дал ничего, кроме нескольких перьев, Калеб согласился встретиться с Лизой Смит и Тедди Рузвельтом попозже. А сейчас он сидел у себя за столом и, вооружившись новейшим волшебным фонарем – стереооптиконом, спешно просматривал свою коллекцию «темных и подозрительных иностранцев». Это была только первая пристрелка, но, собственно, так и начинаются все расследования.

Первым в списке значился Ханс фон Коппл, австрияк, иммигрировавший пять лет назад из своего родного городишки, находившегося где-то у черта на куличках. Фон Коппл был также известен под кличкой Кожаная Рожа, поскольку когда-то на родине веялкой ему оттяпало нос и пришлось сделать новый из полированной кожи. Это был очень подходящий подозреваемый – здоровенный детина с дурным характером, особенно если ему случалось подхватить насморк. Судя по его послужному списку, он трижды проникал в комнаты к женщинам и делал им укладку, пока они спали. Кроме того, он был еще и Ряженым. Калеба охватило волнение. Может, Коппл и есть тот самый? Однако затем Спенсер вычитал, что австрияк лишился обоих глаз при нападении дикой индейки, и теперь каждая из его глазниц была закрыта кожаной заплаткой. Калеб рассудил: кто бы ни совершил ночное преступление, он все-таки был зрячим, – и с сожалением вычеркнул Ханса.

«Зачем она явилась в «Дельмоникос»? – подумал он, позволив своим мыслям переплывать от убийства к Лизе, снова к убийству и опять к Лизе. – Что она хочет от меня на этот раз? Между нами все кончено!»

Калеб вздохнул и вытащил досье на следующего возможного подозреваемого – «Кроху-гнома» Ларри Лупо. Сосредоточиться никак не удавалось.

«Соберись, парень, негоже так раскисать из-за какой-то девицы», – сказал он себе.

Однако Элизабет Мэй Смит была кем угодно, только не «какой-то девицей». Родившись в семье отважных покорителей Новой Англии, она выросла на скалистом побережье штата Мэн и приобрела решительный нрав в духе героинь Кэтрин Хепберн. Она была настоящей современной женщиной во всех смыслах этого слова. Элизабет была молода, красива и невероятно упряма. Кроме того, она была умна и романтична. Настойчивое же стремление к встречам с мужчинами, имевшими подходящие для вынашивания ребенка чресла и меньший, чем у нее, размер груди, ставило Элизабет Смит наособицу, как женщину честную и, можно сказать, образцовую во всех отношениях.

Мое тщательное расследование показало, что пути Лизы и Калеба пересеклись за много лет до описываемых событий, на митинге, устроенном в парке Вашингтон-сквер и посвященном борьбе женщин за свои права. В те времена женщины не имели права голоса, но их борьба еще только начиналась. Все, чего они тогда требовали, – чтобы равнодушное и жесткое патриархальное общество не подавляло их интеллектуальные способности и не разрушало надежды и мечты, а также добивались права не скрывать отрыжку после обеда в ресторане.

Будучи в те времена простым постовым, Калеб был отправлен присматривать за толпой. Лиза сразу привлекла его внимание. Она сидела на сцене рядом с приглашенным оратором, ерзая на стуле и то и дело закидывая ногу на ногу. Калеб успел заметить ее изящные икры в ярко-красных чулках (в отличие от всем известных «синих чулок», красные чулки в те дни, да и сейчас, были в диковинку). Он тогда подумал: «Да, этой дамочке нахальства не занимать!»

Когда Виктория Вудхалл, первая женщина – претендент в президенты, заняла трибуну и принялась истерически разглагольствовать, жалуясь на несправедливость и прочее, множество рассерженных владельцев ресторанов, поваров и официантов повыскакивали из своих заведений, расположенных вдоль Вашингтон-сквер. Они подняли жуткий гвалт, а когда Виктория Вудхалл закурила сигару и рыгнула в мегафон, их терпение лопнуло. Они бросились в толпу, и началось настоящее светопреставление.

– Поубивать этих мерзких баб! – кричали они, улюлюкали и вопили, размахивая бутылками шампанского, скалками и гирляндами кукурузных початков.

Это внезапное буйство застало молодого Калеба врасплох. Он вытащил обе свои длинные ночные дубинки, одну короткую дневную и врубился в самую гущу схватки, размахивая дубинками и лупя по головам направо и налево. Кто-то метнул в дерущихся мороженую утку. Лиза соскочила со своего стула и попыталась оттащить Викторию Вудхалл в сторону. Но в этот момент твердокаменная птица ударила ей в голову. Калеб с ужасом увидел, как Элизабет покачнулась и без чувств рухнула в толпу.

Очнулась Лиза на кушетке. Калеб сидел рядом, нежно прикладывая пакет со льдом к ее голове.

То, что произошло дальше, – не мои домыслы, а подлинная запись их первого разговора. В викторианскую эпоху было принято присутствие стенографиста, если неженатые молодые люди вдруг оставались наедине.

– Где я? – спросила Лиза.

– Вы в безопасности. Вы у меня дома. Вас трахнули уткой по голове, но теперь все будет в порядке.

– Ох, моя голова! – простонала Лиза, пытаясь сфокусировать взгляд на молодом человеке, склонившемся над ней. Возможно, всему виной было временно помутившееся зрение, но в тот момент она сочла его привлекательным, хотя и несколько странным.

Молодой человек убрал пакет со льдом.

– Похоже, утка снесла фиолетовое яйцо, – сказал он, достал пузырек и протянул ей две пилюли. – Примите, пожалуйста.

– Что это?

– Синильная кислота. Лучшее средство от головной боли. И отлично помогает от насекомых. «Если у вас в голове завелись тараканы, вы убьете двух зайцев одним выстрелом». – Он засмеялся, но тут же тряхнул головой: – Извините, шутка не удалась.

Большим глотком воды Лиза запила лекарство. Затем она села и огляделась: типичная для девятнадцатого века холостяцкая берлога с зелеными стенами, отделанными темными лакированными деревянными панелями; тут и там порнографические ферротипии, несколько женских манекенов, пара женского белья, свисающая с вешалки, – и стенографист, печатающий на машинке в углу. Она с любопытством повернулась к Калебу.

– А вы кто? – спросила она.

– Ваш покорный слуга, сударыня. Простой полицейский Калеб Р. Спенсер, НПУДВ. Я был на митинге. Я… гм… видел, как вы сидели на сцене и… я не знаю… что-то в вас… Я просто не мог отвести от вас взгляд. Ну и, разумеется, когда вам дали по голове, я счел для себя отличной возможностью…

– Возможностью для чего? – требовательно перебила она.

– Позаботиться о вас, – сказал он, не придавая значения двусмысленности своих слов. – Мой дом оказался поблизости.

Элизабет улыбнулась, словно спрашивая: «Вы это серьезно?» Собравшись с силами, она попыталась встать.