Текст книги "Robbie Williams: Откровение"

После чего Роб направился домой к Джонни, чтобы и его уведомить. Джонни открыл дверь и сразу же вывалил свою новость: ему только что предложили годовой контракт в гастролирующей постановке Guys and Dolls, и он отказался – естественно, ведь у нас с тобой скоро свои приключения!

Вполне возможно, что Роб нашел бы способ себя переубедить – такое уже бывало, он отменял что-то а потом сдавал назад, и такое еще будет – но теперь он использовал такой ход.

«Мы в тур не собирались», – сказал он Джонни. – Но теперь – едем».

* * *

Он знает, что люди силятся понять, почему он находит столь трудным нечто, что вроде бы ему по природе должно соответствовать, учитывая, кто он такой и кем работает: то есть давать каждый вечер стадионный концерт. Мы все воспитаны на историях людей вроде Майкла Джексона, артистов, которые на сцене чувствуют себя как дома, а вне ее – не в своей тарелке. И Роб в курсе, что такой артист, который, как кажется со стороны, не только чувствует себя комфортно наверху, но жаждет этого – купается во внимании и обожании, управляет ими, застывшими толпами – выглядит хрестоматийным примером.

Он также понимает, что когда людям такое говорят – ибо сам Роб на сцене чувствует не то и не так, как все привыкли думать, особенно если все считают, что своими глазами видели противоположное – то информация эта раздражает в лучшем случае. А в худшем люди ей не верят. Ему не верят. Они думают, что это такой извращенный способ привлечь к себе еще больше внимания и раздутое хвастовство, прикинувшееся скромностью.

Так что он попросил бы, если вдруг собираешься поразмыслить на эту тему, то лучше поскорее выбрось ее из головы. Забыть, что твои инстинкты говорят тебе о шоу-бизнесе и индустрии развлечений, и о том, что ты представляешь себе чувства того, кто на сцене.

«Бывает, – отмечает он, – совершенно неестественная обстановка».

Попробуйте просто задуматься об этом, начиная с основ. Подумайте об этом как о группе людей – публика плюс артист – и о том, что они находятся в определенных отношениях в этот конкретный вечер в этой конкретной точке планеты. Представьте себе, что для некой игры после школы всех расставляли по командам, и расставили совсем неправильно.

«Их восемьдесят тысяч, – объясняет он. – И один ты».

* * *

Настоящий тест на выдержку – концерты будут идти много недель, начало в первых числах июня, но и сейчас, в апреле 2006-го, уже запланировано несколько концертов в Южной Африке. Я прилетел, чтобы пообщаться с ним, за два дня перед первым концертом в Дурбане. Он уже находится в этой стране какое-то время – репетирует новую программу и шоу, снимает клип на следующий сингл “Sin, Sin, Sin”. Приехав к нему, я сразу понимаю, что у него в голове нечто странное. В номере отеля он одновременно смотрит, как Лейстер бьет Кристал Пэлас, играет мне новые песни, при этом ему массируют ноющую паховую область, и он рассказывает мне что когда он узнал, что его летние концерты на Уэмбли отменили из-за каких-то задержек в строительстве, то он не мог сдержать ликования, хотя так реагировать и не следовало бы, он понимает. (Те концерты перенесены в Milton Keynes Bowl, так что какое бы победное чувство он ни испытывал, оно – пустое.)

Когда массажистка ушла, он с какой-то одержимостью зачитывает мне некие фрагменты своего текста. По большей части – страшные истории о его свиданиях – жестокие, безнадежные, подчас – мстительные. Он говорит мне, что это все – начало некой книги. После того как я ухожу, он до глубокой ночи составляет эклектичный плейлист для вечеринки, куда входят композиция “Pacific State (808 State)” и “Dancing With Myself” Билли Айдола. Безо всякой причины этим занимается, только потому, что решил: надо сделать.

* * *

На следующий день у него запланировано посещение детей-сирот – для того, чтобы привлечь внимание к работе ЮНИСЕФ с местными семьями, пострадавшими от СПИДа. Роб сотрудничает с ЮНИСЕФ на постоянной основе, официально он даже является послом доброй воли в Соединенном Королевстве, хотя термин «посол» его и смущает. Но он уже ездил с миссиями от ЮНИСЕФ. Этой организации его представил Йен Дьюри, с которым он познакомился через гримера Джин Кейн и который сказал, что хочет «передать» пост. В 1998-м они вместе отправились на Шри-Ланку, в 2000-м Роб поехал в Мозамбик, а в 2003-м посетил программы по защите детей в России. Но нынешний визит преследует двойную цель. Недавно они с Джонни Уилкесом мечтали о том, чтобы устроить футбольный матч знаменитостей против легендарных игроков прошлого. Мечта стала реальностью: в следующем месяце состоится такой матч, под названием Soccer Aid («Футбол помогает»), все доходы пойдут в ЮНИСЕФ. Так что сегодня ему нужно снять один из тех роликов, который будут показывать в связи с Soccer Aid – чтобы и просвещать телезрителей о деятельности ЮНИСЕФ, так и призывать делать пожертвования.

Хотя, наверное, это хороший ход в начале тура, но Роб находит все это довольно затруднительным. Во-первых, ЮНИСЕФ наметил брифинг в одном из бизнес-номеров отеля. Роб все время сидит в темных очках, не только потому, что он поздно лег и рано встал – «Я обычно часа на четыре позже встаю», – сразу приносит он извинения, входя в номер – но и еще по одной причине, которую он мне объяснит позднее: «Я боялся, что кто-нибудь в глазах моих прочтет «ох, пожалуйста, заберите меня отсюда». Вот еще почему хочется быть в группе – вы с Эджем все делаете…» Он часто представляет себя членом некой группы, и даже пытался свою группу собрать, всегда по одной причине: хотя бы какое-то время поклонники будут бегать не за тобой, а за другим музыкантом. (Оборотная сторона этого та же, что и лицевая: люди обращают на тебя внимание.)

Дети, к которым мы едем сегодня в гости, – из семьи Зонди. Они живут несколько вдалеке от Дурбана, в месте под названием Умбумбулу. Несколько лет назад они потеряли отца, а недавно – и маму тоже. Они бросили школу и стали целыми днями искать еду. Так их заметил сотрудник опеки над детьми из ЮНИСЕФ, стал заходить к ним домой и помогать. Пока мы едем в машине, работники ЮНИСЕФ учат Роба здороваться на языке зулу, говорят савубона, он повторяет. Но в основном он сидит тихо; позже скажет мне, что пока мы ехали, он все рисовал в голове секторную диаграмму – насколько процентов эта его деятельность альтруистична, а насколько – эгоистична. «Вот это вот «посмотри на меня…» – сколько процентов, какая доля круга, насколько она крупнее нашей гуманитарной миссии?» Он не может понять. «Да кто, блин, это знает?» – делает вывод. – Я лично знаю вот что – я это делаю вне зависимости от того, что думаю и чувствую, а также невзирая на то, что другие думают или чувствуют. И вот если это понять, то все остальное испаряется просто».

Мы съезжаем с мощеной дороги и теряем из виду наше нежелательное полицейское сопровождение, которое после трудных переговоров все же соглашается дальше нас не сопровождать. Мы петляем по сухим рыжим земляным дорожкам, которые вьются вверх-вниз по холмам, на которых разбросаны хижины. По прибытии Роб сразу начинает дружески болтать с братьями, спрашивать их про футбол – а это международный язык всех мужчин, общая тема. Спрашивает, сколько им лет. Мбонисени – 18 лет, а Млунгиси – 14. (У них есть две сестры, Балунгиле и Кхетиве, девяти и шести лет.)

«А мне вот 32, и это много, очень много, – рассказывает он им. – Я певец из Англии».

Так они болтают некоторое время, пока их не перебивают люди из ЮНИСЕФ – у нас тут важное дело, ради которого, разумеется, Роб и приехал. Они просят детей рассказать, как и когда умерли родители и что после этого происходило. Это, без сомнения, необходимо, но и создает напряженную обстановку. Возможно, Роб и его окружение привыкли к недостатку такта и неуместным вопросам, присущим индустрии развлечений, но сложно было представить, что в мире благотворительности и гуманитарной помощи происходит то же самое. Но вот иногда противоречия себя проявляют слишком уж ярко и откровенно. И уже несколько минут спустя Роба снимают на могилах родителей – несколько минут ходьбы, простые могилки, ничем не украшенные. На камеру Роб рассказывает о беде семьи Зонди и о том, как ЮНИСЕФ помог сиротам. К этому моменту вокруг нас уже собралась внушительная толпа, по большей части состоящая из местных детей, с которыми Роб поиграл в футбол и которых эти неожиданные гастроли обрадовали неимоверно. Но их прекрасное настроение – это совсем не то, что сейчас требуется.

«Ребят, извиняюсь, – говорит оператор, – но у меня смех ваш пишется».

Роба передернуло: «Да уж, вы, пожалуйста, горюйте».

Вернувшись в дом, Роб присаживается с четырьмя детьми. Млунгиси водит пальцем по татуировкам Робби – они его явно привлекают. Его палец останавливается на одном портрете.

«Это мой дедушка», – объясняет Робби.

«Любишь его?»

«А как же. Очень!»

Он показывает на картинку на левом плече: «А это вот из Новой Зеландии, тут молитва маори написана, она меня и семью мою защищает». Он рассказывает Млунгиси про другие – стаффордский узел на тыльной стороне правой руки («мой родной город»), чуть ниже левого уха буква «B» («в честь бабушки моей, Бетти»). Потом на предплечье, крупными заглавными буквами: «Мама моя татуировки ненавидит, а тут написано “мама, я люблю тебя”, – и эту она не ненавидит». Потом он заворачивает рукав футболки, чтобы еще одну показать. «Лев!» – восклицает Млунгиси, хватая его за правую руку.

Дети интересуются, заплатил ли он деньги за эти татуировки.

«Да, – отвечает он. – И довольно дорого, но ведь они на всю жизнь. Трудно объяснить, но мне они как латы. Защита моя». Он снова показывает пальцем на татушки: «Моя религия, моя семья, мой город, мама моя… это все меня защищает».

Они прощаются (ненадолго – дети приглашены на вечерний концерт), Роб говорит Мбонисени, что ему нравится, как тот носит кепку – под лихим углом. И тут же беспокоится: правильно ли его поймут?

«Как будет “лихой” на зулусском языке?» – интересуется он.

* * *

Перед первым концертом тура он снова встречается с детьми из семьи Зонди и показывает им закулисье.

Он старается сказать что-то о концерте. «Мне очень страшно! Честно, богом клянусь! Я же такой маленький, а их там так много!»

Он старается произносить это смешно и мило, и я уверен – они ни на секунду не думают, что он это все всерьез. Потом они идут поесть – их встречает целый специальный шоколадный фонтан – и Роб уходит в гримерку группы. Там он пытается поговорить о том, какие песни стоит выкинуть из сет-листа. «Суть в том, что наш тур продлится пять месяцев, – говорит он. – И вот этот сет-лист – он для меня слишком большой». Еще один довод приводится: надо было сразу больше песен ставить, ведь понятно, что он начнет что-то выкидывать. Тут кто-то в толпе говорит кому-то в мобильный: «Сейчас я слышу, как Роб сокращает сет-лист до двух песен – первой и последней».

Концерт проходит без сучка и задоринки. В отеле все собираются вместе. Если кто-то думает, что после концерта тура музыканты и команда собираются, чтоб обсудить насущные вопросы или что-то важное, связанное с туром, то он, скорее всего, никогда не ездил ни в какие турне вообще. Вот сегодня вечером, например, обсуждается, чипсы с каким вкусом съел бы Джеймс Бонд. Вердикт Роба: со вкусом копченого бекона – от этого он переходит к тому, что обожает шоколад и жить без него не может. (Когда кто-то не понимает, Роб произносит по буквам. «Я бы эти занавески съел, если б они были шоколадные. Я бы даже колено свое съел, будь оно из шоколада».) Затем, вскоре после дебатов о чипсах и шоколаде, начинается долгий разговор о ТВ-программах прошлого года, от чего переходят к хоровому пению тем из Top Cat, Hong Kong Phooey и «Флинстонов», а потом Роб выдает свою сольную версию мелодии из Sons and Daughters. («Это-то, блин, откуда?» – закономерно удивляется он.) Упоминается The A-Team, и Роб тут же говорит, что это «первое, что я записал на видеомагнитофон». Потом он вспоминает особенно тревожную серию «Непридуманных историй», где за кем-то следил кто-то, кого невозможно было увидеть.

«Мне это так мозг вынесло, – признается он, – что я до сих пор в шкафы заглядываю…»

Тур начался.

* * *

Возможно, все было бы прекрасно. В Южной Африке временами тот дискомфорт, который он демонстрировал, казался какой-то детской болезнью. После первого же концерта он сказал мне: «По крайней мере я, когда ухожу со сцены, не думаю “не хочу это делать следующие пять месяцев”».

Но и это может быть отчасти блефом, даже для себя самого, потому что после того как все вышло из-под контроля, он скажет, что в глубине души еще перед началом тура чувствовал, что так и случится.

«Придумали такую вот масштабную операцию, от которой никак не откажешься, – говорит он. – А у меня просто на такое уже духу нет. Я как на “Титанике”: не знаю, когда корабль утонет, но вода уже просачивается».

* * *

Январь 2016 года

В канун Нового года семья Уильямс со своими десятью собаками переехала в новый дом в Лос-Анджелесе. Дом такой большой, что даже сам Роб несколько ошарашен. «Фаза “отвалилась челюсть” уже вроде как прошла», – пару дней спустя после переезда признается он мне. Я приехал в гости, Тедди носится вокруг в своем рождественском подарке – платье принцессы.

Может быть, из-за того, что у Роба в настройках по умолчанию волнение, или потому, что нужно себя чем-то мотивировать, он заявляет, что здесь немного нервно.

«Схожу по лестнице этого гигантского дома, – объясняет он, – а там два охранника, четыре уборщика, няня, шеф-повар… это только в этом доме. А у меня еще два есть. Когда я в туре – все в порядке, но когда в концертах перерыв – я становлюсь беспокойным. Что тоже меня держит в рамках трезвости, спортзала, делает меня сосредоточенным».

На ближайшие десять дней план такой: писать песни с Гаем Чемберсом, его соавтором, с которым написано большинство песен первых пяти альбомов Робби Уильямса и с которым он воссоединился несколько лет назад после долгого разрыва. Гай приедет завтра. Предполагается, что работа с ним будет последним броском, попыткой сочинить еще более классные песни, чем те, которые уже написаны для альбома, выход которого запланирован на осень.

«Надеюсь только, что он приедет с хорошим материалом», – говорит Роб – вроде игриво, а вроде как бы и нет.

Приоритеты, однако. Он спускается в подвал, где звукоинженер Ричард Флэк устраивает студию. В разговоре с Робом Ричард предлагает обдумать покупку особо дорогих динамиков. Роб возражает: «Я только что теннисную пушку купил». И добавляет, как будто это что-то объясняет: «Она 350 мячиков выстреливает».

Ричард, не привыкший бурно выражать эмоции, слегка приподнимает бровь.

«Не одновременно», – проясняет Роб.

* * *

В новом году начинаются новые серии «Большого Брата. Селебрити». Когда в интервью Роб терпеливо объясняет, что по телевизору он смотрит в основном только реалити-шоу, люди, как мне кажется, принимают это за попытку шутить или показаться глупее, чем он есть на самом деле. Это все не так. Роб действительно иногда смотрит по телевизору художественный или документальный фильм, иногда даже сериал, но в основном он действительно смотрит реалити-шоу.

«Большой Брат. Селебрити» – одна из излюбленных программ Айды. Когда идет сезон шоу, они с Робом перед сном в спальне смотрят очередную трансляцию. Обычно если кто-то гостит в доме – то его тоже приглашают. Хозяева обычно сидят на постели, гость приносит стул откуда-нибудь и садится напротив проекционного экрана.

Этот сезон, объясняет Айда, уже предоставил семье Уильямс пищу для разговоров.

«Мы с Робом шутим, – говорит она, – что как только ни включим телевизор – и я вас не разыгрываю – показывают кого-нибудь, с кем он спал. Хоть в рекламе средств против ВИЧ, хоть в криминальной программе, хоть в каком-нибудь шоу из 90-х – кого-нибудь покажут, с кем Роб спал. Так что мы включаем «Большого Брата. Селебрити…».

Сначала кажется, что тема примет немного другой оборот, при котором Роб будет замешан только косвенным образом. Один из участников, Даррен Дэй, рассказывает о своей репутации конченого ходока налево и упоминает актрису Анну Фрил.

«А я что говорю, – продолжает Айда. – Господи, ты ж, получается, типа спал с Дарреном Дэем, потому что сам спал с Анной Фрил…»

После ее слов Роб с минуту молчит, как будто обдумывая, надо ли, или, точнее, как все это объяснить. Поскольку чудесное правило «каждый раз, когда мы включаем телевизор» невероятным образом сработало и на этот раз, Айда смотрела не в ту часть экрана. Лучше просто сказать.

«Детка, – говорит он. – Даниэлла Уэстбрук».

* * *

На следующее утро Тедди впервые отправляется в школу. Роб встает, чтобы отвести ее, в 7.45. За завтраком он рассказывает ей правило пяти секунд для упавшей еды. Затем туманно рассуждает, может ли семейство Кардашьян быть знаком надвигающегося Апокалипсиса. На этот счет он серьезен. «Но, – оговаривается он, признавая, что во всем есть как хорошее, так и плохое, – я никак это ускорить не смогу».

Тут он подзывает Айду – «ну, мамочка, поехали» – и ведет к машине Тедди, у которой в руке недоеденный бублик с ореховым маслом.

Примерно в обеденное время приезжает Гай. Роб ведет его на длительную прогулку к самым задворкам сада, откуда открывается вид на раскинувшийся внизу Лос-Анджелес и, дальше, океан. В этом конце сада, самом отдаленном, растет мандариновое дерево, и прогулка до него с целью сорвать мандарин стала своего рода ритуалом. Роб приглашает людей на прогулку за мандарином тогда, когда надо поговорить.

Гай рассказывает, как отпраздновал Новый год в Babington House, загородном доме частного закрытого клуба империи Soho House, где собралась особо элитарная публика – знаменитости, хорошо знакомые между собой. В какой-то момент все стали петь, а Гай аккомпанировал им за пианино. «Адель захотела спеть Angels, – рассказывает он. – И спела». Но потом, по его словам, случилась неудобная заминка – все поняли, что Гай почти не знает ее песен. Он постарался увести в сторону: «И говорю: а давайте-ка “Mamma mia”!»

В студии Роб рассказывает Гаю о своей диете – без муки и сахара. Он сел на нее после того, как Хью Джекман пришел на его последний концерт в Мельбурне и кому-то рассказал о ней. (При объяснении принципа диеты употребляется фраза «диетолог моего друга Росомахи».)

Хотя не получается строго придерживаться правил.

«Соблазнился тортом», – признается он Гаю.

«В Рождество?» – Гай произносит это таким тоном – ну что ж, ничего особенного, по праздникам бывает, не страшно.

«Да, конечно, – говорит Роб. – Но, получается, дверь пока не закрылась, а я-то надеялся, что все уже. Полтора года прошло. А теперь я слегка напуган».

«А что за торт?» – спрашивает Гай.

«Все торты».

«И сколько съел?»

«На Рождество много тортов», – отвечает Роб и перечисляет: «Рождественские… красный бархатный… “Торт-мороженое”… моей дочери, который она еще не ела – а я примерно четверть слопал на днях».

Я на самом деле сегодня утром слышал, как Тедди допрашивает его на этот счет – скорее удивленная, чем расстроенная.

«Я только маленький кусочек съел, – объяснял он. – Маленький, но часто».

* * *

Гай говорит, что у него 12 идей, подразумевая под этим музыкальные фрагменты, которые он уже записал, пусть и в совсем рудиментарной форме, в своей лондонской студии. Он предлагает за один день разбирать четыре.

«А если тебе вообще ни одна не понравится, начнем заново сочинять, с чистого листа», – говорит он.

Они начинают сочинять, при этом довольно сложно понять, насколько вообще Роб глубоко в процессе – он, даже если очень увлечен, все равно делает несколько дел. Вот прямо сейчас он, придумывая слова песни, смотрит на YouTube Элтона Джона, поющего “Pinball Wizard” – хоть и с выключенным звуком. Пару минут спустя он показывает Гаю фотографию Элтона Джона в гигантских ботинках, в которых вроде как спрятаны ходули.

«Можешь себе представить, что концерт начинается с такого? – спрашивает он. – Охрененно круто бы смотрелось».

* * *

«Ты еще ходишь на долгие прогулки?» – спрашивает Гай. Раньше, когда они в Лос-Анджелесе сочиняли вместе, они частенько прерывались на прогулку. А в этот раз Роб ничего такого не предложил. Как оказалось – есть причина.

«Меня один папарацци дико взбесил, сука, – объясняет Роб. – Уж как я старался его из машины выманить! Мы ходили гулять каждый день в место под названием Три-Пипл. Я возвращался, мы клали нашу малышку в машину, и в тот день я увидал «Фольксваген», у которого окно опущено вот на столько». Он понял, что это папарацци, который снимает его, Айду и, что главное – Тедди. И был прав. «Я пошел к ним с телефоном, чтобы снимать, как они нас снимают, но когда дошел, момент был упущен. Я хотел его спровоцировать, чтоб он первым меня ударил, в общем, я стал на него наезжать по-всякому. Он из Ливерпуля, ну я его и обозвал мудило ливерпульское».

А он что?

«Полегче с Ливерпулем».

Тут все и началось. После некоторых препирательств тот мужик обозвал Роба: «ты – мировая сиська» (игра слов на созвучии worldwide hit и worldwide tit. – Прим. пер.). (Сейчас Роб находит шутку забавной, но тогда ему не до того было.)

«И я такой – семьдесят миллионов альбомов, мудила! Мне только это в голову пришло. Но я был в ярости. Такой злой, что сказал про Ливерпуль – а я б такого не сказал никогда вообще, ни-ког-да, это само выскочило, прежде чем я понял, что говорю. Понимаю, как все произошло. Я его стал снимать, но никак не мог включить телефон, а когда разговор закончился, он захотел, чтоб я стер запись, потому что я называл его педофилом – он же детей фотографировал».

Айда, которая спустилась в студию, делится своими наблюдениями. «Плохо прошла эта драка. Ты себя принизил, – говорит она Робу, а затем обращается к нам. – Роб показал себя не с лучшей стороны».

Из этого случая он вынес то, что в подобных ситуациях он не очень-то хорошо справляется с яростью. «Когда достают объектив и начинают снимать твоего сына или дочь, а ты не можешь их защитить – тут инстинкт срабатывает. Убить хочешь. Так и говоришь. А потом только понимаешь, что ты такого бы никогда не сделал, да и не сказал бы при детях. В машине уже я понял, что никогда вообще так больше себя вести не буду».

Это был длинный ответ на вопрос Гая.

Короткая версия: «С тех пор я не ходил на прогулки».

* * *

Из-за разницы во времени между Лондоном и Лос-Анджелесом, что бы интересное ни появлялось на «Большом Брате. Селебрити» – интересное с точки зрения британских таблоидов – Роб предпочитает читать о них в интернете, заранее, до того как они с Айдой посмотрят соответствующий выпуск. Сегодня, читая интернет в студии, Роб обнаруживает, что газеты получили подобную новость. С ним сюжет. В самом последнем выпуске Даррен Дэй говорит на камеру Даниэлле Уэстбрук, что Роб однажды звонил им с Анной Фрил домой в Челси и предложил Анне Фрил встретиться.

«А я об этом и не знал, – признается Роб. – У меня сейчас смутные воспоминания, но я не знал, что она тогда все еще встречалась с Дарреном Дэем».

В тот вечер мы смотрели шоу в спальне впятером. С экрана Даррен Дэй говорит, что он взял трубку, а Роб прикинулся неким «Дереком из Go! Discs». (Go! Discs был независимым звукозаписывающим лейблом, успешным в 90-е.) Роб тут же осознает, что Дэй говорит правду. Он вспомнил все.

«Да, мужик взял трубку, а я запаниковал и говорю, это Дерек из Go! Discs, – говорит он. – Наверное, я звонил, стоя рядом со стопкой дисков».

Когда Даррен Дэй в доме «Большого Брата» заканчивает свой рассказ, Даниэлла Уэстбрук реагирует так: «О, да он мужик с яйцами!»

«И она об этом знала бы», бормочет Роб.

* * *

Однажды днем Гай заговаривает об одном музыканте, второразрядной звезде 70-х, сейчас почти забытом, который переживает трудные времена.

«Он очень грустный, мужик этот», – говорит Гай.

«Грустный?» – переспрашивает Роб.

«Ага. – Гай продолжает. – У него был колоссальный срыв. В свое время его жутко напрягало быть поп-звездой. А вокруг него – как битломания прям, он годами из номера отеля выйти не мог. Так что он рехнулся и получил срыв. Сейчас на него посмотришь – на лице написано, что что-то ужасное мужик пережил».

«Так я из номера не выхожу!» – возмущается Роб.

«Ну, ты-то не грустен, – говорит Гай, а потом, тоном человека, не очень уверенного в этом странном положении, немного отыгрывает. – Ну, у тебя-то вид не грустный…» И снова прерывает себя. Остается третья попытка. «Ты не выглядишь так, как будто разрушен тем, кто ты есть».

«Не выгляжу, – говорит Роб. – Но это ракурс и освещение».

* * *

Роб говорит Гаю, что надо прерваться на минутку ради деловой встречи. «Иду грабить банк, – сообщает он. – Банк под названием шоу-бизнес».

Встреча проходит у бассейна. Приехали Дэвид Энтховен – он с Тимом Кларком и их компанией IE занимаются менеджментом Роба с 1996 года – и Майкл. Роб разъясняет им идею биографического моноспектакля-концерта – с этой мыслью он проснулся сегодня. «Рассказать о моей жизни, будучи совершенно честным… мои слабости, чего и кого я ненавижу и почему, к чему привели меня мои поступки, – говорит он. – Может быть не жалуйся, не объясняй». Объяснив, что это и повествование и развлечение, он признает, что есть еще одна причина, почему он придумал шоу такого формата. «Я просто подумал о моей спине больной – столько же сил на концерт нужно… – сказал он и тут же замолк. – Ну вот я же как – отработал концерт – в постель, и так все время: концерт – постель, поехал на концерт, сделал растяжку, отработал концерт, вернулся, поглядел в YouTube, заснул, а там и следующий концерт. Так что мне просто интересно стало: а есть ли вообще какой-то умный способ сделать развлекательное шоу, другой формат?»

Они внимательно слушают и подробно обсуждают идею. Роб подкидывает еще детали, а потом говорит: «Там будет пафос и моменты всякого дерьма, которые, блин, случались: ты так боялся, что спал со стартовым пистолетом и баллончиком слезоточивого газа… но я это все в прикол могу обратить». И насчет аудитории: «Они приходят в театр и сидят тихо. Не скачут. Слушают». И вишенкой на торте: «И если это будет достаточно хорошо, если идея сработает, то в конце концов другие смогут меня играть».

Он оглядывает стол, ища поддержки своей идеи. Потом добавляет: «Или не смогут».

* * *

За следующие несколько дней написаны еще песни. Некоторые кажутся хорошими, но Роб как обычно волнуется: есть у них та самая песня или нет. Крис Бриггс, человек, который работает с ним как сотрудник отдела артистов и репертуара (A&R) звукозаписывающей компании, присутствует на большинстве сессий – сидит на диване и якобы равнодушно замечает, что Адель до того, как нашла свою “Hello”, написал сто песен. Роб не верит.

Чуть погодя он поднимает глаза от своего компьютера, на котором только что прочитал важную и полезную информацию, и сообщает: «Адель написала 34 песни».

«А ты где эту информацию нашел?» – спрашивает Гай, подразумевая, что Роб, скорее всего, прочесывал интервью Адель в интернете. Но есть способы попроще.

«Да просто спросил ее», – отвечает Роб.

* * *

Июнь – август 2006 года

Внешне тур Close Encounters проходил довольно хорошо. Полные стадионы, а в рецензиях писали, что он никого не раздражает, из тех кто еще не был раздражен, и что он проявлялся все лучше и лучше. «Надо было делать свою работу перед кучей народу, – говорит он. – И это типа дошло до такой точки, где если б я все бросил, все бы обанкротились. Но в конце концов это был мой выбор – собрать себя и отработать». Иногда обнаруживаешь себя настолько далеко от дома, что нет выбора, кроме как идти дальше по выбранному направлению. За сценой было совершенно ясно, что все это дается ему с трудом. Первая в туре инъекция-стероидов-в-задницу произошла в Берлине. По мере того как тур шел, их становилось все больше и больше, поскольку для работы на сцене ему требовалась энергия извне. Оказавшись перед публикой, он стал использовать другую подзарядку. «Невероятно, сколько раз я заходил на барабанный подиум и принимал тройной эспрессо», – говорит он.

* * *

Как он чувствовал себя по мере продвижения тура?

«Приближалась Британия, и по какой-то причине именно в этом конкретном туре мысль, что UK на горизонте страшно меня пугала. Я бы сказал, что до определенной степени остаток тура был успешным. Не в плане внутренних ощущений – на тот момент моя работа делала меня несчастным. Дело в противоположной реакции на ту жизнь, которую я как тот персонаж надеялся получить. Она оказалась изолированной и одинокой, а ответственность перед стадионами публики – огромной. Как я уже говорил, для такой задачи у меня самооценка слабовата. Или просто низкая самооценка не давала верить в себя».

Но ведь не было же такого, чтоб ты выступаешь по всему миру, а люди такие: «Господи, да он все растерял, он говно». Внешне успех же был колоссальным. От этого лучше или хуже?

«Это сбивало с толку. Мне кажется, я переживал срыв, и вне зависимости от того, что я в тот момент делал, мне бы одинаково сложно было бы быть кем угодно».

А в Британии что было?

«У меня внутри все замерзло. Мне всю карьеру вроде как легче было быть поп-звездой в стране, где не понимаешь, что о тебе говорят. Я же не читаю на немецком, например. Вот в Англии я просто заморозился и чувствовал, что физически не могу делать работу, за которую мне платят такие симпатичные деньги».

И что это значило?

«Это значило, что я был в ужасе. Это уже не страх сцены, это уже новый космос полнейшего ужаса. Когда тебе надо идти и делать то, что ты захочешь делать в последнюю очередь – это усиливает чувство одиночества неимоверно. Это как если тебя скажут выпрыгнуть из самолета, а ты никогда таких прыжков не совершал, а тут еще тебе парашют не выдали и уже в воздухе надо кого-то найти, кто приземляется с парашютом, и за него зацепиться. В реальности ты прыгаешь, а никого с парашютом и нет».

Но каждый вечер ты же выходил на сцену?

«Ну должен же был. Конечно, были моменты из серии “никуда я не пойду”, но меня уговаривали, умоляли, дескать, вот сколько это будет стоить. В Лидсе в первый вечер был момент, когда я посмотрел на задние ряды этой толпы, а потом на пол под ногами. А там все в таком гофрированном железе в заклепках – его кладут на землю, чтоб транспортные средства всякие могли проехать и не развести грязь. И я подумал: «Все здесь, начиная вот от этой заклепки ничтожной и до человека в последнем ряду – все ради меня собрались. И я уже был не в себе, а это все мое состояние еще больше осложнило. По окончании я полетел на вертолете в Манчестер, и все время трясся, никак не мог унять дрожь. Следующий вечер снимали в прямом эфире. А я в отеле такой начал: да плевать, во что это обойдется, не могу и все. И помню, Макс Бизли мне рассказал, какая у него была паническая атака, когда он барабанил у Джорджа Майкла на первой премии MTV: «Братишка, я на сцене думал: а что если я сейчас остановлюсь. Все ведь тут зависит от моей способности играть». В то время я подумал, вот ведь чушь. А потом со мною случилось ровно то же самое. Ну вот правда, а если я перестану петь? Что если я просто всем скажу, что со мной, и уйду со сцены?»