Текст книги "Robbie Williams: Откровение"

«Я себе запланировал: никогда не жениться, – объясняет он. – Так что она обречена. А я годами, многими годами, явно расстраивал людей, тех, кто близко со мною сходился, кто хотел развивать со мной серьезные отношения. Так что, похоже, я заводил не-отношения, а потом их надо было заканчивать и расстраивать человека. Вне зависимости от того, сколько было свиданий – три, пять или шесть. Так что я такой: «Да пошло все нахер, я знаю, как оно бывает, это ж такая боль». А люди как-то очень быстро складывали все яйца в мою корзину и, похоже, подобные беседы я вел раз по пятнадцать в год. Меня ужасно деморализовывало то, что все время приходится делать одно и то же. А разбивать сердце кому-то – это занятие не из приятных. А я вот играю этим сердцем недели две – а оно берет да разбивается».

Если так, то лучшее – пережить это. Насколько Роб понимает, последней соломинкой стало – сейчас еще один взгляд на логику его замороченного мозга – когда однажды вечером, как обычно, приятели собрались поиграть в футбол на его поле.

«Наши отношения уже три недели продолжаются, – вспоминает он. – А тут один из парней на поле замечает, кстати, моя жена тут с твоей девушкой… А я такой: девушкой? Ага, с Айдой, она ж твоя девушка? Нет, она мне не девушка. Ту у него в голове начинают колесики крутиться: значит вот эта красавица, с которой он в последние три недели проводил каждую свободную минутку в своем доме, где они вкушали эклеры и все остальное, каким-то образом в представлении людей стала его девушкой?

Ему ясно, что с этим надо срочно что-то делать. Поэтому он ей позвонил и сказал, что больше они не могут встречаться, потому что есть причина одна. «Вмешательство произошло в мою жизнь, – объяснил он. – И меня забрали в рехаб». Это была наглая ложь. Через пару дней его на самом деле забрали в рехаб, так что, возможно, такая отговорка у него легко придумалась потому, что затуманенной своей головой он понимал, что такое очень даже возможно. Но вот в тот момент «рехаб» был просто отговоркой, удобной уверткой.

Он подумал, что на этом все.

* * *

Май 2016 года

Утром, войдя в кухню своего уилтширского дома, Роб заявляет, что еще не проснулся.

«Я снова ел ночью, – говорит он. – Съел “Печенье миллионера”». Пауза. – «Очень много съел».

Они кажутся уже такими бывалыми и потертыми. Картинка сменяется: они, молодые, лица довольно свежие, позируют на танке. За столом сидят также два сценариста, Ант и Каспер. Они приехали, чтобы обсудить намечающийся ТВ-проект с Робом и Айдой. Для сырого материала, «рыбы», Роб старается рассказать что-то интересное о своей жизни в настоящем и прошлом. Даже полузаспанный, он реагирует на танк на телеэкране. Он ему что-то напоминает, чем он тут же хочет поделиться.

«Танки довольно дешевы, – говорит он. – Я хотел здесь такой завести». Объясняет, почему в конце концов решил не пригонять сюда танк. «Я просто понял, что он тут мне всю землю взроет».

Но он, кажется, самого себя разочаровал – не смог развить историю: такая вот странная причуда отменилась-де только лишь по практическим соображениям? И он говорит: «Но ведь это же не по-настоящему эксцентрично, правда ведь?»

Он рассказывает кухарке о своей ночной жратве, и она объясняет, что это поддельное печенье миллионера, причем оно чуть полезнее.

«Да, но там ведь шоколад и карамель», – замечает он.

Она говорит, что нет там ничего такого, просто «карамель» эта суррогатная делается из фиников, а «шоколад» – из какао-бобов.

«А, ну хорошо», говорит он. Он, кажется, смущен тем, что он облажался не так уж сильно, как думал, как будто в этом плане трудно что-либо исправить.

Вбегает Тедди. Она хочет играть. Тут же Роб начинает обговаривать задержку.

«Это папина любимая передача», говорит он, показывая на экран с Soccer AM. Но потом сдается и переключает на детский канал.

* * *

Мужчины, проводящие много времени в английской сельской местности, предрасположены к различным хобби. Новейшее хобби Роба – металлоискательство, которым он занялся несколько недель назад, приобретя детектор Garrett Ace примерно за 300 фунтов и ручной щуп. «Дай-ка покажу тебе мои монетки», говорит он с каким-то неправдоподобным энтузиазмом. «1929 год, 1910, 1959» – они все в этой земле найдены. Он глядит на них – предполагает, что одна из них стоит четыре доллара. Он думал носить ее с собой как счастливый пенс – монетку на удачу. «Но ведь потеряю», – беспокоится он.

Он отклоняет мои возражения насчет того, что мультимиллионер, ищущий монетки металлоискателем – в этом есть некое противоречие, поскольку металлоискателем орудуют, когда хотят найти клад. Но у него свои причины и доводы – кстати, вполне разумные и ему свойственные. «Когда я был ребенком, у дома, где мы жили, был небольшой заросший участок, – рассказывает он. – Я стал там копать совком и вскоре нашел старую дорожку, которая существовала еще и до нас и до предыдущего владельца, и даже до него. Меня заворожила вот эта возможность заглянуть в прошлое, заглянуть в другое измерение, заглянуть в другую жизнь».

И вот это ему больше всего нравится. Недавно он попробовал прощупать землю на поле соседа-фермера. Без толку: «Я подумал: пойду на тот вот участок, где грязь, из грязи выкапывать легче. А это оказалась не грязь никакая, а дерьмо коровье. Я там пробыл какое-то время, пока не понял, что по уши в навозе».

Тем не менее сейчас из-за своего нового хобби он несколько по-другому смотрит на окружающий мир. «Я раньше, когда глядел на дороги, думал: вот бы на BMX тут погонять или попрыгать. Позже: вот бы на роликовых коньках. Сейчас: вот уверен, тут столько всего откопать можно».

При этом он говорит, что у его нового развлечения есть и обратная сторона. По какой-то причине, когда он ищет что-то под землей, его голова на поверхности уводит его в какие-то неприятные сферы.

«У меня такой синдром появляется, когда я нашел металл в земле и начал копать, то просто не могу не думать о тех, кого когда-либо огорчил». Говорит, что изо всех сил старается о таком не думать. Все время повторяет про себя: «Я об этом не думаю, не думаю об этом» и так далее.

«И тут лопатка заходит в землю – и начинается. Я копаю ямы в земле, и при этом буквально волнуюсь из-за дыр, которые выкопал в своей жизни. И в мозгу – сплошная бесплодная ненависть к себе. Так что я начинаю – а, ну есть же причина… Мозг мой, когда лопатка только входит в землю, начинает волноваться за людей, которых я огорчил. Странно вообще, куда заходят мысли. Думаю о людях, с которыми учился в школе. А сейчас, когда я вожу детектором по земле, я думаю про Тейлор Свифт».

«Может, перестать детектором по земле водить на какое-то время?», предлагает Каспер.

«Да уж, стоит, наверное», – говорит Роб таким тоном, как будто это наименее вероятное решение, которое он примет. «Весь день, копая ямы, я нервничал из-за того, что расстроил Тейлор Свифт».

На Brit Awards в 2013 году Роб, сидя за столиком в зале, давал интервью, которое транслировалось в прямом радиоэфире, Джеймсу Кордену. (В другое время он не сидел за этим столом, его только провели к нему и усадили, чтобы провести эту беседу. Даже реальное подчас – фейк.) А к тому времени у Тейлор Свифт уже сложилась репутация, заслуженная или наоборот, что она все время меняет бойфрендов. А многие из этих молодых людей после разрыва с ней, как считается, написали по песне об этом.

Другим фактором могло быть – а могло и не быть – то, что в начале вечера Робу очень не понравилось, как ее секьюрити хамски разгоняют людей за кулисами без нужды, якобы для того, чтобы их звезде пройти было удобно.

Но в основном дело в том, что он просто хотел быть чуть менее скучным, чем почти все, что он наблюдал тем вечером, а с таким настроем мозгов он обычно не очень выбирает слова.

Беседа Роба и Джейсма Кордена началась сразу после роскошного и сложного в постановке, с пиротехникой, номера Тейлор Свифт I Knew You Were Trouble. Вот как развивалось интервью:

Джеймс Корден: А ты, Роб, что скажешь? Как оно тебе, понравилось?

Роб: Ну она в отличной форме.

Джеймс Корден: Согласен. Дорогие зрители, с нами – Робби Уильямс. Как поживаете, сэр?

Роб: У меня все отлично. И этот номер хорош – классная песня.

Джеймс Корден: Глаз не оторвать, верно?

Роб: Я скоро буду соперничать, да ведь?

Роб говорит, что на самом деле ему никогда никто прямо не говорил, что он ее раздражает, но он предполагает, что это так и есть. Во-первых, если он честен, он бы был раздражен. «Я думаю, что Тейлор Свифт сильно огорчена такими вещами, потому что я сам оскорбляюсь», – объясняет он.

Когда люди про меня говорят гадости, я реально очень сильно расстраиваюсь. Я вообще много от чего сильно расстраиваюсь». Также он чувствует, что получил на это непрямой намек: «С тех пор как Келвин Харрис начал встречаться с Тейлор Свифт, он мне на мейлы не отвечает».

Я спрашиваю, принес бы он извинения, если б где-то встретился с ней.

«Зависит от того, что мне вернется, – размышляет он. – Потому что я не позволю, чтобы меня кто-то отчитывал».

Но он потому ожидает, что другие затаили злобу, потому что сам злится, и приводит еще один пример. «Есть такой, как бишь его зовут, короче из группы Primal Scream. Вокалист их. Бобби Гиллеспи. Он как-то сказал, что сжег бы меня, но «дерьмо не горит». В 1999 году. Увижу – побью. Обязательно».

«Интересно, какие у тебя шансы против Бобби Гиллеспи», – замечает Ант.

«Самому интересно», – говорит Роб.

Но, кроме шуток – если б вчера Бобби Гиллеспи появился в студии Loose Women, неужели ты ему отомстил?

Он размышляет над тем, что, возможно, я прав.

«Ну, сейчас, наверное, нет. Но тогда – очень долгое время – побил бы».

* * *

«Знает, у меня псевдоним Дженин», – сообщает Айда Анту и Касперу. Дженин – это такая архетипическая настойчивая и все контролирующая жена рок-звезды из фильма «Это Spinal Tap».

«Я тебя уже не называю Дженин, – говорит Роб. – На самом деле Айда – сторож моих решений: я ничего не могу сделать, не посоветовавшись с ней».

«Но в последнее время меня не очень джениновали, – замечает она. – Я забила».

«Нет, это я забил!» – протестует Роб.

«Но ты ж не слушаешь, – возражает Айда. – Вон тут взял как-то да и свою фотку голую в твиттер запостил».

«Да уж, – соглашается он. – Ага, ага».

«Я ему: не пости голую фотку в твиттер, будешь как мудак выглядеть перед народом». Она изображает его невнятную раздраженную реакцию. «Я ему объясняю: ты не на меня злись, я тебе просто совет даю, а вот людей эта картинка взбесит. Выглядеть идиотом будешь. Я лично ненавижу, когда люди такое делают. Но ты закапризничал и запостил все-таки».

«Из злости запостил, – соглашается Роб. – И тут же пожалел».

«А следующие три дня провел в депрессии, – вспоминает Айда. – Когда люди его хаяли почем зря».

Эпизод этот имел место пару лет назад. «Все из-за моей обостренной чувствительности насчет моего веса, что меня называли жирным чуть не каждый день. А тут я сбросил два фунта – и типа поглядите-ка на меня!»

«На фото он был совершенно голым, – рассказывает Айда. – Только член прикрыл. Вот и все».

«А в твиттере под фото написал: «Может ли головка члена моего разбить интернет?».

«Это после того, как Ким Кардашьян запостила свое «Ким Кардашьян разбивает интернет», – поясняет Айда.

Твит Роба, правда, ничего не разбил.

«Твит этот кучу народа оскорбил», – говорит Айда.

«Похоже на то», – подтверждает он.

Каспер удивляется: а зачем они вообще читают что-то из этих отзывов?

«Да нет, в твиттере все нормально более или менее, – слабо возражает Роб. – Это в фейсбуке ад». Но соглашается с тем, что, возможно, «я зависим от чтения того, что обо мне пишут, я такой сразу – ага, ненавижу себя…»

«Я – говно, вот тому лишнее подтверждение», говорит Айда. – Хорошие-то отзывы он вообще словно не замечает. Ищет плохие, чтоб законно себя ненавидеть. Здесь мы с ним идет голова к голове, а я включаю Дженину: Стоп! Потому что иначе дня три он проведет в депрессии, в ненависти к себе…»

«Вот да», – подтверждает он.

«Он от этого зависим, как наркоман, – продолжает Айда. – Это какой-то современный феномен, мне кажется».

«Я ж не говорю, что это не причиняет боли, – говорит Каспер. – Так-то это вообще ужасно».

«Поэтому я ничего этого и не читаю, – резюмирует Айда. – Потому что я слишком чувствительная, и я знаю, что в этом плане очень уязвима».

«Это ведь тоже нарциссизм своего рода, – возражает Роб. – Не тот нарциссизм, где ты такой: о, а меня тут любят! Такое никак не воздействует на тебя. Я действительно выискиваю тех, кто меня ненавидит».

«Ищешь ненавистников, точно, – соглашается Айда. – Обиду ищешь».

«Это нарциссизм, – резюмирует он. – Но не в том смысле, в котором люди привыкли думать».

«Это – одержимость самим собой, – говорит Айда. – Но не в плане “я так прекрасен”, а в плане “я такое говно”».

«Я верю своей собственной прессе, – обобщает он. – Но только той прессе, где меня ненавидят».

* * *

Утро продолжается.

«Вот когда Дженин против Робби, – интересуется Ант. – То кто чаще побеждает, Дженин?»

«Дженин обычно оказывается права, – отвечает Айда. – Всегда ли она побеждает? Нет».

«Дженин побеждает почти всегда», – встревает Роб.

«Ну мне кажется, что нет», – не соглашается Айда.

«У меня нет пароля от моего твиттера, – замечает Роб. – Потому что я не могу доверять себе – вдруг какую-нибудь катастрофу мирового масштаба вызову? Я все посты Майклу отсылаю».

«Ага, а, кстати, Дженин – это несколько человек, не я одна», – говорит Айда.

«Но сегодня, – заявляет он, – я узна́ю свой пароль. Мне как будто 21 год и мне дали ключи».

«Про пароль – действительно? – голос у Айды слегка встревоженный. – А почему сейчас?»

«Потому что я очень много твитов пишу, и не хочу Майкла по десяти раз на дню отвлекать на это – у него есть дела поважнее».

Я спрашиваю, действительно ли он готов.

«Ага, – уверенно заявляет он. И добавляет: – А может, и не совсем. Мне кажется, мир к этому не готов». Он объясняет, как ему представляется проблема: «Привычка раскалывать желудь топором».

«Не хочу с людьми драться», – утверждает на контрасте Каспер.

«Это хорошо, – соглашается Айда. – Я сама из серии – да забудь. А он… – она показывает на Роба, – скорее насчет драться с людьми».

«Меня вот трудно из себя вывести», – признается Каспер.

«Да и меня тоже, на самом деле», – говорит Роб.

«Да ладно?» – удивляется Каспер.

У Айды на лице написано: что-то ляпнул преждевременно. «Зая, нет…»

«Да, трудно, говорю вам! – настаивает он. – Просто к тому времени, когда меня вывели из себя – уже очень, очень поздно. Это, знаете, опасайтесь человека, сидевшего в клетке».

«Это да, – она меняет мнение. – Когда у тебя кончается терпение, ты бесишься. Как сумасшедший. Я пытаюсь тебя привести в чувство. Думаю, в этом я Дженин. В чем я еще Дженин?»

«В том, во что я одеваюсь», – отвечает Роб.

«Ага», – соглашается она.

«В деньгах. Сколько и на что мы тратим».

«Ага, – говорит она. – Ага». И разъясняет ситуацию с одеждой. «Он привык носить… У Роба есть такая фишка про повседневный костюм в течение нескольких месяцев. Хотя у него у самого есть линия одежды, почему он и старается продвинуть себя как модный бренд, но сам Роб будет ходить везде в одно и том же сером спортивном костюме в пятнах, а потом вдруг заявит: «Слушай, видал тут фотку этого бойца японского… буду носить японскую одежду…» Закажет себе японский костюм за много тысяч долларов – «Все, больше до конца жизни ничего другого не надену!» Носит примерно секунды две. Еще он долго был приверженцем джинсы 90-х. То есть прогресс налицо».

«Я ж не знал, что джинсы 90-х вышли из игры», – говорит он с притворным спокойствием.

«Ну ты знаешь, – продолжает Айда. – Джинсы расклешенные».

«Вот отлично понимаю Майкла Джексона с его пижамами, – водит разговор Роб. – Он все время только пижамы носил».

Беседу прерывает Тедди, которая соорудила пластмассовое мороженое, которое протягивает Робу.

«Нравится мне платьишко твое, малышка моя», – щебечет Айда и гонится за Чарли, бегающим вокруг софы.

Роб включает первый плэй-офф между Derby и Hull и заговаривает о том, что скоро он «начнет не курить». Как будто бы это не то же самое, что просто перестать курить. Чарли опрокидывает стакан воды на компьютер Айды, но, к счастью, без вреда.

* * *

Март 2006 года

«Почти лет до тридцати я очень хотел встречаться с девушкой, – рассказывает он мне. – Мне казалось, что мне нужны были отношения, но на самом деле я хотел, чтобы кто-то со мной нянчился, помогал. А я б ее взял в заложники на полгода. Года в двадцать три – двадцать четыре у тебя в мозгах бардак полный, неразбериха – ты же только что покинул отчий дом, много с чем сталкиваешься, с чем считаться приходится, и тебе, конечно, хочется быть с кем-то в отношениях. Ведь это так красиво! Ты этого и хочешь, и делаешь все – ты же слышал столько песен про любовь, смотрел столько фильмов, а там все так сладко! Что я понимал тогда – с моим-то нулевым опытом более или менее серьезных отношений. Ну, попробовал пару раз, и понял, что пока я сам не готов – не фига трахать мозги девушке».

Но ты часто устраивал, так сказать, смотрины.

«Да уж. Смотрин я провел много».

А зачем?

«Да много причин. Компания чтоб была. Быстрое удовольствие. С прицелом на удовольствие долговременное».

Справедливым ли будет утверждение, что, хотя ты очевидно получал и компанию, и быстрое удовольствие, ты часто напряженно раздумывал: может быть, кто-то когда-то окажется чем-то бо́льшим, чем это… но тут же решал, что не окажется?

«Да. Ты, конечно, хочешь, чтобы что-то хорошее произошло. Ты хочешь, чтоб очередная девушка оказалась той самой. Но у меня к тому же до того в общем не бывало такой роскоши, как свободное время. Что-то все время мешало: турне, пластинку записывать надо, промоушеном заниматься, в отель заселяться, тут и там всякие поклонники и просто народ в барах – прям перебор. И мне нужен был тот перерыв, чтобы кому-то… ну хороший шанс дать».

Мне казалось, что тебе каким-то образом требовалось и кому-то дать шанс, и себе самому. Я вот не уверен, что ты на самом деле раньше всем много шансов давал – себе в том числе. Это справедливое утверждение?

«Ага, я всегда ожидал, что во мне все закипит-забурлит и крышу сорвет – ну как в кино. А поскольку таких чувств у меня никто никогда не вызывал, я дальше шел. И думал такой себе: да уж, вот вступил я в отношения – и мне там не понравилось».

* * *

Сейчас иногда Роб, благодарный за то, что обрел новую жизнь, говорит, что в той беспечной холостяцкой жизни чувствовал себя отлично. Возможно, иногда, но, разумеется, не всегда. Одно из эссе, которое он показывает мне в Южной Африке, в начале описывает поездку в Нью-Йорк месяц назад с, как он мне объясняет, больной спиной: «Я полностью раздавлен. Женщины пытаются делать из меня дурака, а поскольку я все чаще хожу на свидания, то это все чаще и происходит. Я не шучу – я в говне реально. Спина болит, а на сердце – тяжесть.»

Его тон меняется от пресыщенно-циничного про любую, с которой он может познакомиться – он в отчаянии характеризует их как шпионок, играющих в большую игру во время холодной войны – и накручивания себя до лихорадочной надежды и веры: «И тут она входит… Я люблю ее. У нас будут дети. Красивые детки, читающие книжки про футбол… У нее такое лицо, ради которого другие женщины ложатся под нож пластического хирурга. Пожалуйста, неси мое семя!»

Но довольно скоро и в этой истории, как и почти во всем, что он писал в то время, он возвращается к горькому разочарованию – как будто свидания суть только бессмыслица, придуманная лишь для того, чтобы дразнить тебя нереальной мечтою, а потом обрушить на тебя еще одно доказательство того, как мироздание умеет разочаровывать.

Все это может быть правдой, кроме того, что он, как кажется, застрял в западне, уже не готовый дать кому-либо – включая себя – серьезного шанса. Он может замечать любые недостатки тех, с кем встречается, даже не замечая у себя таких же, за которые других судит, но во всем этом сквозит такая разочарованность и подавленность, что я лично, прочитав тогда эти записки, тон их помню до сих пор.

Они заставляют меня думать, что этот человек сочинил строчку песни «я готовлюсь бросить ее, пока не влюбился», но спустя пять-шесть лет сплошного разочарования.

* * *

В конце концов ты как будто официально заявляешь: я не буду иметь ни с кем серьезных отношений.

«Да, помню, думал “Никогда у меня не будет серьезных отношений, никогда – детей”».

И ты представлял это как нечто позитивное, как будто ты увидел что-то в бессмыслице?

«Ну, в отношениях принято быть моногамным. Так на это традиционно смотрят, и ты должен подчиняться. А я вот не чувствовал, что могу такому подчиниться. Не слишком много вокруг себя я видел отношений, которые себе бы пожелал. Все выглядело в основном как череда ссор, споров и некомфортных ситуаций, и каждый жалуется на свою половинку в ее отсутствие. И, мне кажется, я так долго хотел быть в отношениях, быть любимым и любить, что наступил этап, на котором я сказал себе: да не хочу, на самом деле. Моногамию я не выдержу. Буду просто сексом заниматься».

Было ли это облегчением, или же разрушало душу, опустошало, или…?

«Ну, душу это не разрушало, но точно вспомнить не могу. Помню, что чувствовал себя каким-то изгоем – я как золотой гусь, с которым никто спать не хочет, только замуж сразу, до всего. Я уже жил в этом гигантском доме, в других комнатах мои приятели трахались, а я в своей спальне разговоры разговаривал, которые ничем не заканчивались. Казалось, что все на свете ебутся, кроме меня. Вот это меня убивало. Злило, что все не хотели “быть как все”. Для меня это значило вот что: Ага, ты хочешь со мной отношений из-за того, что у меня есть, из-за всего, что я скопил».

Ну ты же им при этом и искренне нравился наверняка.

«Ага. И нравился, но все равно мне это все казалось лживым. И еще очень сильно разочаровывало то, что каждый раз повторяется одно и то же. Я бы мог каждой давать листочек с ролью: сейчас ты скажешь вот это, а я – вот это».

То есть ты стал в этом смысле законченным циником?

«Да я в любом смысле стал законченным циником. К профессии своей стал с цинизмом относиться. В ней для меня на тот момент не осталось магии вообще, я развенчивал все, включая Голливуд, высокобюджетные фильмы, звездных актеров, людей шоу и выход на сцену. Ничто ни на что не годилось. Все казалось ложью. Я проглотил горькую пилюлю и плохо относился к шоу-бизу».

Со стороны невозможно спокойно смотреть на это противоречие: ты добился такого успеха во всех смыслах, но явно от всего этого не было тебе ни счастья, ни удовлетворения, ни спокойствия.

«Не было».

А ты сам видел это противоречие, которое окружающие видели?

«Ну да. Просто это была такая постоянная тема всю мою карьеру. Вот купил первый дом за миллион фунтов, с массивными дверями в патио, откуда выходишь к моему личному озеру, и тут же мелодраматично так типа падаешь на колени: все равно нет счастья! Ну и тут же садишься в машину и едешь делать, что делаешь».

Отчаялся ли ты найти выход из этой ситуации?

«Ты тут в полной изоляции. Потому что единственный человек, с которым я как-то был знаком и который работал так много, – это Элтон Джон. Ему это нравилось. Я удивлялся: зачем он дает двести пятьдесят концертов в год? Зачем, почему и как он это делает? Я его спросил, он ответил, что получает удовольствие. Этого я не понял».

Самый сбивающий с толку ответ!

«Ага. А мне не к кому было пойти, кто мне сказал бы: а, ты вот это переживаешь, но там все так и вот так».

А чего бы они тебе могли сказать в то время, чтоб ты выслушал и поверил?

«Не много. Совсем не много».

Я имею в виду вот что. Если бы Роб тогдашний пришел к тебе сейчас и сказал, вот что я сейчас чувствую, что бы ты сказал ему?

«Что ты все воспринимаешь совершенно неправильно. Разум твой замутнен. Отсюда есть выход. Ты можешь прийти куда захочешь. Не нажимай на спусковой крючок. Не прыгай с моста. Это образно говоря. Если ты видишь человека, который хочет, прыгнув с моста, убить себя, объясним им: ты собираешься убить не того. Я не говорю, что нужно убить, но кого-то другого, кого-нибудь еще, но через два месяца ты будешь убивать не того».

А если б тебе такое сказали тогда – ты бы прислушался?

«Нет, наверное, потому что я бы подумал: “Ничего они не знают. Я же другой, уникальный, особый”. Особый, правда, в дисфункциональном плане. Ну может быть если бы на моем уровне тогда был бы кто-то, кто мог бы меня утешить, наверное, прислушался бы. Если б начали “я точно знаю, что ты имеешь в виду. Я знаю, это сводит тебя с ума. Я знаю, что когда происходит а) и б), то с тобой происходит в) и г), и все из-за этого. А ты не один – ты не псих, такая реакция просто, все в порядке, будет лучше, время лечит раны”».

* * *

Еще одно из тех эссе 2006 года сначала было озаглавлено «Я не хочу быть как другие девочки». Настроение там похожее: я полностью утратил иллюзии… давайте расскажу вам историю с участием кокаинщиков, адюльтера и дерьмовых людей…

На этот раз есть колкости забавные: «меня познакомили с одной юной актрисой, имени которой называть не буду. Не то что бы я защищал ее анонимность, нет, актриса она никакая, бездарная совершенно»; и тут вдруг история принимает совершенно неожиданный оборот. Вечером в пятницу к его дому приезжает автомобильный конвой, чтобы перетащить его автомобиль на стоянку у дороги, потому что он-де видел НЛО. И в этой истории, наверное, впервые на английском языке потенциального романтического партнера описывают фразой «сексуальный карп-мутант».

Ага, именно так… карп сексуальный, мутировавший. У меня двадцать минут ушло, чтоб придумать…

Но вскоре он объясняет заголовок истории:

Мне все говорят одну и ту же фразу: «Я не хочу быть как другие девочки». Правильно. Тебе к сведению: ВСЕ ДРУГИЕ ДЕВОЧКИ говорят «я не хочу быть как другие девочки», уходя… верно… НИКАКИЕ другие девочки…

Вот что происходит и происходило последние пять лет примерно. Девушки думают, что если они «другие», то я их сильнее хочу… Я – нет. ПЕРЕСПИ СО МНОЙ! Так у тебя будет больше шансов, по крайней мере покажешься оригинальной…

Я в этих заявлениях насчет «других девочек» не вижу почти никакой честности и искренности… Я это слышу вот так (голос спорткомментатора) «Окей, ты получила свидание с Робби Уильямсом. Это безопасно – готова ли ты рискнуть и получить миллионы Робби? …мы вернемся после рекламы, не переключайтесь».

Позже он возвращается к этой теме:

…если я еще раз услышу про этих «других девочек», я сварю свой член и съем его.

Другие эссе с другими историями, но в основном в той же струе. А на один момент юмора, веселья или отклонения от темы приходится два с разочарованием, злостью и горечью. Может быть, он просто выбрал писать именно о таких днях, а другие дни гораздо лучше, но на самом деле – не похоже, что ему как-то очень весело. А при таком настрое – смирение, разочарование – кто как сможет убедить его, что эта девушка (да и все остальные окружающие) не такая, как он уже себе представил?

* * *

Август 2016 года

Пару недель назад ранним утром Роб лежал без сна в лондонском Mandarin Oriental Hotel. Айда – рядом. Он раздумывал о своем альбоме. Волновался из-за своего альбома. Роб и Айда поселились в отеле потому, что их лондонский дом все еще находился в стадии реновации, и с двумя маленькими детьми в такой ситуации трудновато жить. К тому же на Айду вдруг свалилось огромное количество работы. Она сыграла помощницу Дональда Трампа в скороспело написанном и снятом по следам Бексита комедийном сериале Power Monkeys, и выступила в роли обалдевшей подружки в сериале Paranoid, а также стала почти что постоянной участницей обсуждений на Loose Women. Он за нее радовался, конечно, и пытался отплатить ей за поддержку, которую она всегда ему оказывала и оказывает, но в то же время он чувствовал свое существование несколько бесцельным. Он попытался было писать еще больше песен, чтобы найти среди них еще одну особенную, но ему самому очень мало что понравилось. «Иссякли идеи, я явно исписался. Мне часто казалось, что я – в каком-то номере отеля в ожидании чего-то». Это, конечно, несколько его расстраивало. «Принимал снотворное, чтоб заснуть, – объясняет он, – а из-за него я в расстройстве и депрессии».

Но в это конкретное утро ему пришла в голову одна мысль. И он сел и написал мейл:

Привет, дружище. Я для своего альбома нового написал песен 70 как минимум.

А я же чокнутый привереда.

Короче, если положа руку на сердце я скажу, что получилось 7 или 8 – нормально, прорвемся.

Но я еще сочиняю, а мы Джонни очень хорошо контактировали, и мне бы очень хотелось это развивать.

То есть если у тебя есть какие-нибудь свободные штучки – я готов послушать.

Это драгоценные крупицы та-а-а-а-ак трудно нарыть, что, если ты оставишь их себе – я пойму!

Чтоб сдохли все твои враги!

В конце этого года, когда он станет давать интервью, он, упоминая этот мейл, сведет все к одной фразе – призыву о помощи: «Привет, друг, лишними хитами не поделишься?» Он также расскажет – это будет целый барочный вычурный монолог – какую на заре он испытывал панику, ненависть к себе и неуверенность, и вот в таком состоянии и написал это письмо: «Я просто одержим альбомом до невроза, твердил себе: толстячок, уходит время, ты опаздываешь! Давай же, соберись! Найди гигантский хит! Получи хит! Тебе 42, толстячок! Разберись, разрули! Постарайся же! Утро, толстячок! Ну чо, опять сел попи́сать?»

Адресатом мейла значился Эд Ширан. Роб его не очень хорошо знал, но пару лет назад Эд Ширан пригласил его спеть с ним “Angels” на одном из сольных концертов Ширана на Уэмбли. (Роб принял приглашение, но ничего не срослось – оказалось, что его единственный свободный день – также единственный день, когда Элтон Джон смог появиться.) Но они встретились и немного пообщались. «Он мне сказал, что вообще первый альбом, который ему когда-нибудь купили – это Life Thru A Lens, тетка его ему подарила, – рассказывает Роб. – А для меня это много значит».

В порядке благодарности Эд Ширан послал Робу демо, на котором поет песню Pretty Woman, которую написал в соавторстве. Робу она понравилась, но он почувствовал, что ее можно развить, и с благословения Ширана добавил куплет. Он уверен, что это – запас: еще одна песня для альбома.

* * *

Сейчас он снова в Лос-Анджелесе. Соскочил со снотворного, снова сел на диету. «Все есть без масла, – объясняет он. – Именно от масла жиреешь».

* * *

Тем не менее в последние несколько месяцев, проведенных в Британии, было несколько отличных моментов. Одним таким моментом довольно неожиданно стал Soccer Aid, которого он так боялся. «Я выкинул из расписания столько всего, что я обычно делаю, и так оно стало легко выполнимым, – говорит он. – Я делал только необходимое, что оказалось приятным».