Текст книги "Барнаби Граймс. Проклятие ночного волка"

Передо мной в лунном свете сталью блеснули глаза доктора. Он смотрел на меня в упор. Во взгляде его читалась мольба.

– Нет! – сорвалось с губ доктора. – Нет… Нет, нет, нет… – Он уже кричал, как сумасшедший. – Нет!

Он повернул голову и уставился на белый диск полной луны, лицо его исказилось от ужаса…

– Н-еее ууу-ууу! – Голос его надломился, и вот уже комнату огласил не человеческий отчаянный крик, а жуткий волчий вой.

И в это же самое мгновение тело доктора забилось в конвульсиях. Я видел, как он выгибается и корчится, как конечности его то выпрямляются, то скрючиваются, как весь он трясётся, словно в него ударила молния. Доктор переживал то же самое превращение, что и я – несколько минут назад.

По моим подсчётам, Клаусу Йоханнесу Вестфалю было более ста пятидесяти лет. Он сохранял здоровье и бодрость благодаря своей проклятой настойке. В отличие от многострадальных пациентов, он прилагал неимоверные усилия, чтобы защитить себя от света полной луны. Но теперь всё было кончено.

Я с ужасом наблюдал, как пальцы доктора удлиняются, как ногти затвердевают, превращаясь в звериные когти. Я смотрел, как изгибается позвоночник, вытягивается челюсть. Во рту сверкнули клыки. Доктор издавал звуки, которые всё меньше были похожи на человеческую мольбу о помощи и всё больше – на звериное урчание.

Я замер, не в силах пошевелиться. И тут, сквозь прорехи на одежде доктора, я увидел, что на теле его прорастает шерсть. Густая, блестящая и такая ослепительно белая, что невольно хотелось зажмуриться. Шерсть появлялась везде: на конечностях, на спине, особенно длинной и пышной она казалась вокруг шеи. Над ушами, вокруг глаз, на морде с оскаленными клыками…

С душераздирающим рёвом разъярённое чудовище бросилось на меня. Мы столкнулись, меня откинуло к мягкой стене. На миг я потерял ориентир, но уже в следующую секунду уворачивался от блестящих клыков белого волка – я сам угрожающе оскалился и выгнул спину, на которой дыбом встала шерсть.

С душераздирающим рёвом разъярённое чудовище бросилось на меня…

Белый волк кружил, обнажив сверкающие клыки и прищурив пронзительные серые глаза, – он оценивал расстояние до моей глотки. Тёмная волна невыразимой ярости захлестнула меня: я хотел не просто убить противника, а растерзать его на кусочки, оторвать ему лапы, когтями разодрать брюхо и выпотрошить зверюгу.

С оглушительным рыком, выпустив когти и раззявив слюнявую пасть, белый волк атаковал ещё раз. Я отпрыгнул. И вот два звериных тела сплелись в жестоком поединке. Перед глазами у меня плыли красные пятна, но я чувствовал в себе сверхъестественную силу. Я дрался, кусался, мы катались по полу и ударялись о мягкие стены, ослеплённые яростью и ненавистью.

Внезапно белый волк взвыл от боли, так пронзительно и так громко, что сила звука отбросила меня назад. Я упал, мне показалось, что из глаз моих посыпались искры, но, когда рёв стих и я смог сосредоточить взгляд, я увидел, что белый волк лежит на полу навзничь и не шевелится.

Медленно, осторожно, поджав хвост, вздыбив шерсть на загривке, я стал приближаться к нему. Я опустил голову и принюхался…

Смертоносный шприц торчал из спины белого волка. Поршень был задвинут. Противник получил свою последнюю инъекцию.

Сильное тело моё затопила волна звериного ликования. Я запрокинул голову и взвыл на луну.

* * *

Какими бы странными ни были события минувшей ночи, события наступившего вслед за ней утра оказались ещё более необычными. Я очнулся без одежды, в лаборатории с мягкими стенами и полом. Со мною рядом лежал белый волк. Он был мёртв. Солнце освещало комнату, в его лучах я оглядел себя – я вновь обрёл человеческий облик, так же как когда-то бедняжка Скальди Саль, только мне повезло больше – я выжил, чтобы рассказать вам эту историю.

Однако в те минуты я вовсе не чувствовал себя счастливчиком. Болела голова. Болела каждая мышца – как будто по всему телу прошлись колотушкой для мяса. Я исхитрился накинуть пальто доктора, висевшее на двери его кабинета. Пальто украшала вестфальская отделка, и эта деталь заставила меня содрогнуться. Я сгрёб свои вещи в охапку: разорванный охотничий жилет, трость с вкладной шпагой, цилиндр, и поспешил убраться оттуда.

Первым, к кому я направился тем утром, был профессор Пинкертон-Барнс. Придя к нему в лабораторию, я рассказал ему об ужасах прошлой ночи, о моей оплошности, из-за которой доктор взял надо мной верх, и об ужасной кончине Никлауса Йоханнеса Вестфаля. Пи Би заверил меня, что все пациенты доктора теперь здоровы и вне опасности – как, впрочем, и я – и тотчас протянул мне пузырёк с тёмно-зелёной жидкостью. Я знал, что сомневаться в словах профессора у меня нет причин – он так долго и усердно работал, чтобы помочь мне, – однако я всё равно тревожился.

Я до дна осушил пузырёк. Теперь оставалось только молиться, что противоядие Пи Би – которое он создал в результате бесчисленных испытаний множества лекарств из аптеки – возымеет должный эффект.

И оно возымело. Вечером того же дня я стоял у открытого окна своей каморки на чердаке в серебристом свете полной луны – гладенький, как младенец: ни волоска на теле не осталось благодаря чудесному снадобью старой матушки Беркли!

Как желал бы я добавить, что от воспоминаний о той ночи я избавился так же легко, как и от шерсти – но, увы, не могу. Картины ужасного превращения в зверя всё ещё преследуют меня. А хуже всего становится, когда на улице слышится стук копыт – и мимо проезжает четвёрка с извозчиком. Непереносимая печаль завладевает мной всякий раз, когда я думаю о старике Бенджамине и его горькой судьбе.

Бедняга превратился в волка, когда сидел на улице в извозчичьем кресле. В ту ночь он рыскал по крышам, подстрекаемый светом полной луны. Там, на крыше, он и встретил свою смерть – от руки друга. Моей руки. Я убил старика Бенджамина.

Мог ли я поступить иначе? Может быть. Я не знаю. Но это – самый мучительный вопрос.

Что же касается доктора, хотелось бы сказать, что больше я никогда его не видел, но это было бы неправдой.

Мне известно, что после вышеупомянутых событий в кабинете доктора побывала мадам Скутари и, разумеется, не ушла оттуда с пустыми руками. Она лишних вопросов не задавала – только забрала причитающиеся ей шкуры, тем и осталась довольна. Скандал не разразился – всю эту тёмную историю замял мэр, который, как вы помните, приходился предприимчивой дамочке кузеном.

Когда запасы мадам Скутари иссякли, прошла и мода на вестфальскую отделку. Щёголи с пузатыми кошельками перестали заходить в магазин мадам, и он прогорел.

И поделом ей, скажу я вам!

Но случилось и хорошее: мне удалось представить милую Эллен одной толковой портнихе, которая взяла её на работу в своё ателье на Тэплоу-сквер. Там Эллен быстро заработала себе имя – оказалось, она обладает особым чутьём на моду. И вправду, в следующем сезоне все прелестницы с Гэллоп-роу и Ридженси-молл стали носить японский шёлк и прикалывать к корсажам букетики из цветков жасмина…

Все, за исключением графини Олеански Кантаты, которая наделала столько шума своим выходом в свет. На скачках в Буковой Роще она появилась – и я сам её видел – в коротком жакете с изящной вестфальской отделкой: мех был таким ослепительно белым, что невольно хотелось зажмуриться.