Текст книги "Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом"

Глава 6
Райские деньки

Стив и я нашли наш путь к любви той весной. Мы целовались часами в парке и в его машине и изо всех сил пытались понять, почему это нам казалось таким забавным. Мы так и не смогли подобрать необходимого определения. Однако вскоре другие вещи, происходящие между нами, также потребовали своего обозначения.

Когда Стив навещал меня дома, он шел прямо ко мне в спальню, чтобы избежать встречи с моей матерью. Я поднимала глаза, чтобы увидеть его очаровательное, горящее лицо на фоне окна, и у меня перехватывало дыхание. Я все еще вспоминаю выражение его глаз в те моменты – это были самые добрые, самые влюбленные глаза, которые я когда-либо видела. Стив стал моим великим пристанищем, а я радовалась, что я – это я, когда мы были вместе.

Когда на смену весне пришло лето, на четырех решетчатых колоннах на моем крыльце вырос китайский звездчатый жасмин и наполнил воздух крепким ароматом. Именно тогда Стив и я решили съехаться на летний период. Был 1972 год. Я не могу вспомнить, кто первым озвучил эту идею, однако у меня есть ощущение, что она, должно быть, носила крайне конспиративный характер, витала в воздухе, пока мы оба не сказали: «Все, пора съезжаться». Ни у кого из нас не оставалось никаких сомнений по поводу этих планов. Мы были полны решимости и отчетливо представляли себе весь наш замысел. Эпоха семидесятых дала нам разрешение, а все остальное мы дали себе сами.

Вскоре после того, как мы приняли решение, я поехала на велосипеде к местному колледжу низшей ступени, где увидела на доске объявлений информацию о том, что сдается одна комната в хижине в горах. Звучало идеально, однако, когда я позвонила арендодателю, он сказал мне, что места для пары нет. Я была очень расстроена, однако понимала, что с этим ничего нельзя поделать. Позже, когда я рассказала Стиву про упущенную возможность, он удивил меня тем, что попросил номер телефона владельца. «И действительно», – подумала я, пытаясь найти в моем кошельке кусочек бумаги, на котором я его записала. Стиву удалось договориться с этим парнем о встрече, и это навело меня на мысль, что в нем было что-то поразительное. Передо мной стоял парень, который мог добиться необходимого результата. Судя по той манере, в какой он попросил меня дать ему номер телефона, я знала, что он тоже это знает.

В следующие выходные мы отправились на оранжевом «Фиате» Стива к тому, что было в прямом смысле слова последним домом в каньоне Купертино. Мы ехали мимо дамбы до тех пор, пока дорога не сузилась до двух извилистых тропинок, которые привели нас в глубь лесистых гор. Мы миновали большое количество маленьких хижин и местную закусочную, пока в конечном итоге не добрались до последнего поворота, за сто метров до тупика. Повернув налево, мы оказались на равнинной местности, глубоко в долине, между рядом очень высоких гор. Там стояли четыре маленькие хижины, на которые падал мягкий солнечный свет. Мы медленно подъехали к последней из них, мимо огромной свиньи в грязном загоне и множества свободно разгуливающих кур, которые кудахтали, освобождая нам путь. Четыре козла с безумными глазами вышагивали неподалеку и таращились на нас, когда мы выходили из машины. Все это было похоже на иной мир спокойствия и старых вещей из эпохи Аппалачей.

Альфонсо Татоно встретил нас озорной улыбкой и пригласил войти. В его доме стоял запах плесени. Первой замеченной мной вещью был большой белый парашют, использовавшийся вместо штор и свисавший с потолка вдоль темных деревянных стен для того, чтобы усилить освещение в фильме, над которым работал хозяин. Мы были поражены этим домом добросовестного хиппи. Ал показал нам хижину: маленькую, темную и хорошо убранную. Там стояла мебель 40–50-х годов, военное снаряжение 60–70-х, включая природные находки. Жилье было убрано с такой тщательностью, которую мужчина проявляет к окружающей обстановке, довольно далекой от домов в стиле вызывающей скуку монокультуры американских окраин, только что нами покинутых. Я находила хижину захватывающей и ужасной одновременно.

Алу было около 24–26 лет, но, казалось, он был на несколько жизней старше нас. Он ходил на режиссерские курсы в Университете штата Сан-Хосе и работал над фильмом о его отце – итальянском иммигранте. Когда Стив узнал, что у Ала есть доступ к фильмотеке университета, он загорелся интересом. В то время, пока они общались, я ходила вокруг, задаваясь вопросом, каково будет жить здесь и спать в одной постели со Стивом. Должно быть, мы показали себя с правильной стороны, потому что Ал предложил вариант, что он будет спать на раскладном диване в гостиной, а мы бы могли жить в его спальне в течение лета.

Прошло две недели, прежде чем мы переехали жить в хижину, две недели, во время которых я затаилась и тихо наблюдала за переменами у меня дома. Моя мать смотрела на меня исподлобья это время, делая вид, что ей безразлично. Мне казалось, что такое отношение выдает глубину ее неуверенности. Я находилась в ее доме, не будучи желанной, погребенной под почвой неуверенности в себе, пытаясь перенести ее жестокость и справиться с ее психической болезнью. Прежде она много раз просила меня покинуть дом и пугала, заявляя, что она выкинет меня на Хайт-Эшбери. Однако теперь, когда я наконец-то уходила, она была странно добра и растеряна. В ней не осталось ветра для ее ненависти. Необходимого дыхания. Необходимой силы.

Я никогда точно не знала, что происходит в это время в доме Стива. Он об этом не говорил. Я не думаю, что подросткам пристало обсуждать такие вещи. Однако я внимательно следила за семьей Стива и знала, что он всегда был сам себе голова. Я видела, как он переносит то, что я представляла себе отвращением Пола по поводу нашего совместного проживания, в очень спокойной манере, с которой он подходил ко всем откликам Пола в то время, грустный, но уверенный в своем выборе.

В конце концов меня смутило то, что моя мать отреагировала с горечью на наш переезд, и то, что Пол не стремился каким-либо образом отомстить. В отличие от моей матери Пол умел избавляться от своего чувства разочарования до того, как оно приобретало форму конкретных действий. Несмотря на его отдельные вспышки гнева, он оставался каким-то необъяснимо беззлобным. Клара дистанцировалась от этого всего и предпочла хранить молчание. Свои суждения она всегда оставляла при себе. Я чувствовала ее недовольство, однако не теряла сдержанности.

Вскоре после того, как мы переехали, мы пригласили родителей Стива на обед, однако пришла лишь одна Клара. И сегодня я помню, что была удивлена тем, каким образом она позволила нам встретить себя. Клара продемонстрировала такую благодарность за то, что была нашим почетным гостем, что заставила меня со Стивом радоваться, что мы ее позвали. Мы очень гордились тем, что приготовили для нее целый обед, и мы порхали с места на место, как маленькие птички, накрывая на стол, говорили о том, как мы приготовили еду, и хотели узнать, понравилось ли ей. По какой-то причине я ожидала, что вечер не пройдет гладко и обязательно возникнут разногласия, однако этого не произошло. Вместо этого Клара – которую я звала миссис Джобс – сидела тихо и спокойно и была довольна, пока мы бегали вокруг нее с радостью и угощали нашими лучшими спагетти вместе с салатом. Я видела, что она стремилась быть очарованной нами. И я могла понять, почему Пол женился на ней.

* * *

Наши ночи в хижине были райским наслаждением. Мы просыпались в любое время, когда хотели, безумно счастливые, что мы вместе, не веря, что нам не надо идти домой, потому что мы уже дома. Иногда я открывала глаза в середине ночи и неожиданно вспоминала, что мы вместе. Я чувствовала его и его запах, дотрагивалась до него, затем он просыпался, мы обнимались и целовались, смеясь, пораженные тем, что настолько близко друг к другу и настолько влюблены. Мы снова засыпали, обнимая друг друга, а затем уже он меня будил, чтобы поцеловать и опять заняться любовью. Я помню это время за его радость и свободу существовать и так чисто любить. Наши юные мечтательные тела были сметены в водовороте прошлого, настоящего и будущего всех времен и всех миров, имея все, не зная ничего.

В течение недели, когда бы мы ни ложились спать, Стив начинал рассказывать мне истории о том, что мы часть объединения поэтов и провидцев, которое он называл Витфильдская группа. (Стив иногда произносил «Уэтфильдская».) Мы вместе смотрим из окна, говорил он, наблюдаем мир с остальными. Я не знала, о чем это он, однако всем своим сердцем хотела увидеть такие пейзажи. Для меня это не было метафорой. Я знала, что это правда. Всю свою жизнь я мечтала стать героиней какой-нибудь волшебной истории. При этом рассказы Стива были отнюдь не первыми, но одними из наиболее красивых и волнительных из тех, что я когда-либо слышала. Иногда я думала, что вижу окно на том месте, где стояла стена, и чувствую силуэты поэтов, собравшихся в комнате с нами.

Стив всегда обладал изрядной самовлюбленностью. Его личная мифология давала ясно понять это. Я стремилась защитить его благословенное поэтическое видение и невидимое сообщество, в которое он мне открыл дверь. Я думаю, что раскрытие информации о Витфильдской группе являлось своего рода посвящением, поскольку позже я обнаружила, что лишь небольшая группа людей на похоронах Стива возложила пшеничные зерна на его могилу. Он, должно быть, нес Витфильдскую группу в своем сердце на протяжении всей жизни.

Стив повесил плакат Боба Дилана на черную деревянную стену над нашей кроватью, и мы закутывались в стеганое одеяло моей прабабушки, которое моя семья возила с собой из штата в штат на протяжении всего пути из Огайо. Оно вместе с керосиновой лампой помогало нам согреться по ночам и быть счастливыми. Моя прабабушка пользовалась этой керосиновой лампой в форме песочных часов по назначению. В нашем электрифицированном мире мы ценили ее за ее старинную душевность. Каждую ночь, когда мы зажигали эту лампу, нам казалось, что мы два самых счастливых человека на земле. Наше взаимное счастье отражалось в мягком теплом свете, пуховом одеяле и окне в мир поэтов.

* * *

Тем летом Стив и я засиживались допоздна, чтобы посмотреть фильмы с Алом и его братом. Во времена, когда не существовало таких вещей, как домашнее видео, кассеты, DVD-диски, Netflix или потоковое вещание, сокровенный звук щелчка катушечного проектора был пышным и чувственным удовольствием. Преимущественно мы смотрели фильмы, которые Ал находил в архивах фильмотеки. Большинство из них содержало информацию об искусстве Востока. Мы разглядывали одно великолепное священное изображение за другим – мандалы и янтры с замысловатыми узорами, придуманными тысячу лет назад. Считается, что они поднимают сознание на новый уровень, чтобы сбалансировать дух в материи, в мужчине и женщине. Эти изображения были выдающимися и идеальными. Тусклому, почти мультяшному искусству 60-х годов до них было очень далеко. В конце 90-х я снова начала рисовать предметы этого священного искусства и добавила к ним нотки постмодерна, нового века, научной фантастики, концептуальной чувствительности.

Часто мои глаза уже слипались после половины десятого, и я уходила спать, в то время как Стив засиживался допоздна, разговаривая с Алом или занимаясь написанием стихов. У Стива были особые отношения с ночным временем суток. Он перетаскивал печатную машинку в гостиную, и я, просыпаясь от света, падающего на мою кровать, видела, как он заходит в нашу комнату, чтобы забрать забытые вещи. Он погружался в собственные мысли и, подобно подростку, придерживая волосы рукой, чтобы лучше видеть, искал необходимое: ручку, дополнительные листы бумаги, книгу.

До тех пор пока я полностью не засыпала, я слышала, как его электронная печатная машинка выдает в ночи новый текст с молниеносной скоростью. Он перерабатывал песни Дилана, персонифицируя их для себя, или для нас, или для меня. Лишь сейчас я понимаю, что он пытался сделать. Он был довольно замкнутым человеком и не любил много говорить, и я думаю, что он переделывал песни Дилана, чтобы понять смысл своей жизни и отразить его.

Однажды он прикрепил на нашу парадную дверь одно из своих стихотворений – «Мама, пожалуйста, держись подальше», переработанную версию песни «Рамоне» Дилана. Это был его ответ на непостижимо грубое поведение моей матери по отношению ко мне и ее тревогу из-за того, что я переехала. Он написал его в порыве тихой ярости после того, как она заявилась к нам в хижину без предупреждения, чтобы посмотреть, как у меня дела. Она полагала, что я могу быть беременна. В действительности так оно и было. Я никогда не говорила ей об этом, однако она решила прочитать мне очень длинную лекцию по поводу того, как следить и ухаживать за ребенком. Я была поражена ее неистовым лицемерием. До этого она все время ныла о родительских обязательствах. А после того как в 1978 году родилась Лиза, она смотрела на младенца и вопрошала: «Зачем, ох зачем ты родила этого ребенка?» В этом была вся она. Однако тем летом в хижине мы со Стивом согласились, что не будем заводить ребенка. Мы не испытывали никаких сомнений относительно нашего решения, и я не намеревалась прислушиваться к ее советам по какому бы то ни было вопросу. Тем не менее ее поведение меня расстроило.

Сейчас я думаю, что для Стива моя мать была исчадием ада и он надеялся, что он сможет ее изгнать с помощью данного произведения, своего рода талисмана. Я припоминаю его содержание. Часть его была посвящена моей матери:

Ты думаешь, ты знаешь нас и понимаешь нашу боль, Однако понять боль невозможно, не достигнув нового уровня осознания.

Другие части были адресованы мне:

 
Я вижу, твой разум
Скручен и связан
Бесполезной пеной у рта.
 

Я не увлекалась произведениями Дилана в то время. В действительности в душе я не воспринимала всерьез разномастную поэзию Стива и была отчасти оскорблена фразой, что мой разум «скручен и связан». Я не сопоставляла вещи так хорошо, как это удавалось ему. Стив также не был очень тактичен по отношению ко мне. Я не смотрела на мир сквозь призму произведений Боба Дилана, как это делал он. Я лишь видела огромное количество песен Дилана с рядом отдельных изменений. Я не понимала, почему он не подходил к написанию своих стихов с большей оригинальностью. Девочки могут быть очень жесткими по отношению к мальчикам.

У меня в голове сложился романтический образ поэта как непорочного создания, которое скорее прыгнет с обрыва, нежели поступится своими идеалами. Именно так я воспринимала Стива – как самое непорочное создание, которое когда-либо существовало. Однако теперь я понимаю, что тексты песен Дилана были блестящими и что Стив искал пути, чтобы жить внутри них, словно они являлись огромным пространством, в котором можно скрыться. Я бы очень хотела вернуться в прошлое и изменить его на ту версию, где я бы не жалела времени, чтобы прочитать оригинальные тексты песен, задавать ему вопросы и попытаться сделать все, что в моих силах, чтобы понять его перемены.

* * *

Вскоре после переезда мы обнаружили, что у козлов есть отвратительная привычка бодать нас в спину в тот момент, когда мы выходим из машины. Эти злобные создания были умны и быстры, а их атаки – крайне неприятны. Как только мы съезжали с дороги и попадали в долину, козлы поднимали головы и внимательно следили за нашим приближением. Затем они начинали подкрадываться к машине, держась чуть поодаль, чтобы не раскрыть своих намерений. Однако мы знали их планы.

Им хватало двадцатишаговой дистанции, чтобы достать нас, если мы не обращали на них должного внимания, а иногда даже и в тех случаях, когда обращали. После того как они напали на нас в очередной раз, мы разработали план действий. Стив взял на себя лидера козлиного стада, наиболее агрессивного черного самца, схватив его за длинные рога и начав с ним бороться, а я в это время достала всё из машины и ушла из-под их прицела. Когда я добралась до веранды, я рассмеялась, будучи пораженной его шутливой отвагой. Затем он повернулся и побежал так быстро, как мог, чтобы присоединиться ко мне на веранде, где мы вместе смеялись и задним числом боялись.

С веранды открывался отличный вид на окрестности. Из-за козлов я не могла много по ним бродить. Поэтому я частенько стояла на ней, оглядывалась по сторонам, наслаждаясь солнцем и свежим воздухом. Однажды, именно этим и занимаясь, я заметила, что соседи на своей площадке устроили небольшую вечеринку. По натуре я не склонна совать нос в чужие дела, однако не могла не заметить происходящего, поскольку дом находился примерно в двадцати ярдах от нас. Ал как-то мимоходом сказал, что соседи принимают много наркотиков, ожидая получения наследства. Их стиль жизни не представлял для меня особого интереса, однако они были достаточно милыми людьми. Стив и я никогда особо их не обсуждали и с ними не общались, за исключением стандартных приветствий. Однако в тот раз, пока я наслаждалась свежим воздухом, Стив незаметно подошел сзади ко мне и спросил:

– Ты бы это сделала?

Я оглянулась и заметила, что его глаза сильно сузились, словно он смотрит вдаль, на летящий высоко в небе самолет.

– Сделала что? – спросила я. Он рассчитывал, что я знаю, о чем он думает.

– Ожидала бы получения наследства, – ответил он.

– Нет, – отозвалась я и, сказав это, почувствовала, что люди не должны так использовать свое время, и вместе с тем ощутила, что меня тайно испытывают. Поэтому, а также из-за того, что вопрос был настолько мрачный и целенаправленный, я запомнила эту ситуацию. Стив обладал прекрасной интуицией и знал, что будет чрезвычайно богат, – так он мне говорил. Может быть, он хотел оценить не только мой характер, но и ту роль, которую я сыграю в его будущем? И что насчет его собственной роли в таком будущем?

* * *

В середине лета Стив и я пошли в небольшой театр на северном пляже Сан-Франциско, чтобы посмотреть «Новые времена» с Чарли Чаплином. У нас было очень мало денег и никаких видимых перспектив в будущем, но он любил классические фильмы, и ему нравилось знакомить меня с ними. К концу вечера я была очень напряжена, поскольку понимала, что мы потратили большую часть того, что у нас осталось, на фильм и на обед. А когда мы обнаружили на машине штраф-талон на 25 долларов, меня накрыло полное отчаяние. Стив был спокоен, казалось, что он не особо переживает по этому поводу. Откровенно говоря, на его лице снова отражались грусть и задумчивость сдавшегося человека. Мне казалось, что он смотрел в свое будущее.

После этого мы отправились на Крисси-Филд в Сан-Франциско гулять по пляжу, чтобы насладиться закатом солнца. Пока мы шли, я уже в который раз в тот день начала говорить о своем беспокойстве относительно нашего финансового положения. Стив пристально и раздраженно посмотрел на меня, засунул руку в карман, выгреб из него все оставшиеся деньги и выбросил их в океан. А-а-а! Кто так поступает? Меня одновременно обуяло чувство разочарования и восхищения – я начала смеяться, затем плакать и снова смеяться. Как я могла не любить его? Нахальство его шага превзошло все остальное. Он был безупречен, был настоящий поэт, а не человек, который засиживается допоздна, чтобы переделать слова песен Боба Дилана.

Позже на той неделе к нам в хижину приехал Воз и передал Стиву деньги от «синей коробочки», которую он только что продал. Вплоть до этого момента я даже и подумать не могла, что он делает деньги на этих штуках. Я просто не могла связать все факты в единое целое, возможно, потому, что они умело это скрывали. Также вплоть до этого времени я не осознавала, что Воз может принести нам какую-то серьезную пользу, хотя регулярно меняла свою позицию по его поводу, поскольку он постоянно вел себя по-разному. Какими бы странными ни были отношения между нами, я не могла испытывать к нему огромную неприязнь. Возможно, потому, что он так сильно любил Стива. Или потому, что он казался мне очень умным юношей, невинным и все еще не повзрослевшим.

Я не препятствовала Возу. Маленькие умные мальчики иногда играют так, что это напоминает эпидемию лихорадки – без остановки, напряженно и слабо взаимодействуя с другими людьми. В свои двадцать лет, казалось, Воз все еще бурлил и кипел идеями, которые хотел преподнести миру. И вот он стоял, ухмылялся и делил деньги со Стивом. Я испытывала за это огромную благодарность. В то время я была уверена, что, деля деньги со Стивом, он просто красиво поступает. Я не догадывалась, что они со Стивом являлись равноправными партнерами в этом подпольном бизнесе.

Позже тем летом мы втроем отправились в колледж Де Анза, чтобы посмотреть на доску с объявлениями о работе и найти подходящие для вакансии. Мы нашли вакансию для четверых: надо было одеться как персонажи из книги «Алиса в стране чудес» и выступить в торговом центре Санта-Клара. Заработок за два дня должен был составить 250 долларов – огромная сумма для 1973 года. Мы решили воспользоваться возможностью и в качестве четвертого взяли с собой нашего соседа Ала.

Я была очень похожа на настоящую Алису: большая голова и маленькое тело, длинные локоны и круги под глазами. Ребята, раздобывшие костюмы Белого Кролика и Сумасшедшего Шляпника, носили эти огромные головные конструкции, которые простирались вниз вплоть до коленей. В те выходные кондиционер в торговом центре вышел из строя, а погода была испепеляюще-жаркой, так что парням с трудом удавалось находиться в костюмах более десяти минут. Даже после того, как они засунули внутрь мешки со льдом, все трое бегали в гримерную, чтобы обменяться костюмными головами и попить воды. На них было жалко смотреть, но при этом и крайне уморительно.

* * *

Когда я оглядываюсь в прошлое, тот эпизод кажется крайне причудливым и предвосхищающим события: большие головы и маленькая девочка, падающая в дыру, предзнаменовывали будущее, как ничто иное. В свете того, что произошло позже, думаю, было бы прекрасно взять и упаковать воспоминания в сказку, во что-то доброе, светлое и причудливое, на что бы я могла посматривать время от времени, а затем благополучно убирать назад.

Правда в том, что, когда я делилась своим миром со Стивом, я превращала себя в сироту, чтобы он чувствовал себя не так одиноко. Но я не являлась сиротой. Да, моя мать была больна, но моя большая семья любила и поддерживала меня. Я думаю, что представляла себе, будто смогу обойтись без всего этого, поскольку, как большинство молодых людей – возможно, почти все, – не могла осознавать ценности того, что имела, пока не потеряла. Я позволила Стиву оказать неправильное влияние на мое сердце. Мне понадобилось почти двадцать лет, чтобы понять, насколько сильный урон я нанесла самой себе, вбив в голову ту ошибочную мысль. Однако сейчас я могу с полной уверенностью утверждать, что это был действительно неверный шаг, который привел к существенным потерям в последующие годы.

Той осенью, прежде чем Стив уехал в колледж, а я вернулась в старшую школу, я нарисовала картину (давно пропавшую) в качестве выражения признательности за наше лето. Там была изображена марионетка, плывущая посреди звездных участков синего и зеленого цвета. Эта маленькая французская марионетка с грустной улыбкой, спрятанной внутри другой – большой и веселой, – походила на Стива. У нее были простоватые, вздымающиеся брюки с большими освещенными пуговицами, спускающимися вниз по передней части тела, как чакры. Из-под широких штанин торчали большие, болтающиеся в воздухе ноги. К марионетке была прикреплена одна-единственная нить, которая по спирали тянулась от руки и, проходя над головой, скручивалась ложащимися друг на друга кольцами. Стив обожал эту картину. В конечном счете, я думаю, мы оба понимали, что она являла собой краткую характеристику того, чем мы станем.