Текст книги "Ведьмин дом"

Сегодня шестое сентября. Через неделю тринадцатого у меня день рождения. Я предчувствовала: родители уже готовились к грандиозному празднику. Как-никак мне исполнится двадцать пять лет, а я не помню год жизни, поэтому не способна принять тот факт, что мне двадцать пять. Я все та же двадцатичетырёхлетняя девушка, которая собиралась закончить практику, открыть офис и работать психологом. Мы с папой выбрали место, где я бы принимала пациентов, но мечты остались дымкой в прошлой. Я так и не спросила, чем занималась целый год. Боялась услышать, что я ничего не добилась и сижу на шее родителей, продолжая выкачивать из них деньги.

Розоватая дверь встретила меня табличкой «Осторожно злая Рири». Когда Жужу освоила фотошоп, первым делом она написала красивым шрифтом эти слова. Распечатала, заламинировала и приклеила на дверь. Килиан пририсовал зеленым фломастером череп, а папа, словно подросток, прилепил мою фотографию, на которой я плачу, открыв рот на пол лица, а в ноздре шариком раздулась сопля.

У меня началась истерика. Давно я так не смеялась.

Я открыла дверь и окунулась в иной мир. Комната была моей, но в то же время и не моей. Нет, ничего не изменилось, оттого и стало не по себе. Бежево – коричневые обои с громоздкими цветами казались чересчур старомодными. Такие узоры больше подошли ли бы покоям, где живёт престарелая дама. Ажурная лепнина и огромная хрустальная люстра на потолке кричали о том, что им тут не место. Тяжёлые шторы, готовые упасть вместе со стеной, не давали свету пробраться внутрь. Это радовало. Я поняла, что темнота мне по душе.

Кремовая занавеска из плотной ткани крепилась к потолку над кроватью, напоминая балдахин. Сама кровать прискакала из музея викторианской эпохи. Белое мягкое изголовье и дощечка у ног держались на тонких позолоченные колоннах. Им под стать лежало покрывало с завитушками, а на нем шесть подушек в белоснежных наволочках с оборками. По краям кровати разместились круглые бело – золотые столики на длинных ножках. А них лампы с абажурами. Напротив кровати стояло трюмо песочного цвета с большим зеркалом в золотой раме и мягкий стул с деревянной резной спинкой, в виде тюльпанов. Справа вдоль стены виднелся шкаф, забитый не одеждой, а хламом. До сих пор не знаю, зачем я его поставила, ведь у нас была гардеробная.

Я глубоко вдохнула и зашагала в ванную комнату, что скрывалась за дверью рядом с кроватью. Розовое царство с ванной для королевы. Зеркало на всю стену демонстрировало мои изъяны. Я открыла кран и умылась. Взяла махровое пушистое полотенце, на котором вышили инициалы «Кира Э». Мама заказывала полотенца для каждого члена семьи отдельно. Выдвинула ящик, достала деревянную расчёску в виде пиона и расчесала сальные волосы. Стоило бы искупаться, но не хотелось ощущать колкие капли воды на израненной коже. Посмотрела на бутылки с различной пеной и солью, которые пахли одинаково кисло. Раньше я любила ароматы цитрусовых, сейчас они вызывали отвращение.

Я вышла из ванной, прошла к кровати, села и услышала мелодию из детства.

Отец не испытывал тягу к современным музыкальным аппаратам. Он предпочитал слушать песни на пластинках. Эта привычка досталась ему от отца, а тому от его отца. Папа никогда не расставался со старым золотым граммофоном, хранящим вековую пыль и отголоски предков. Отец говорил, что только винил способен передавать истинные голоса и затрагивать струнки души. Только пластинки даровали удовольствие от чистого звука, который залезал под кожу, лился по венам и доставал до сердца. Музыка – это яд и лекарство для больного. Правильная мелодия оживит и даст желание жить, а неправильная может погубить хрупкий сосуд, заполненный чувствами.

Отец был лучшим дегустатором музыки.

Сегодня пятница. Я совсем забыла, что по пятницам отец включал одну и ту же песню «Can’t help falling in love», которую пел Elvis Presley. Я выбежала из комнаты, спустилась в прихожую и тайком заглянула в зал.

Там были они.

Родители кружились в танце. Никого не замечали, отдались сладкому потоку. Я обожала наблюдать за ними исподтишка. Любовалась, как мама закрывала от удовольствия глаза, а папа нежно целовал ей щеки. Их руки и тела словно сливались воедино. Они порхали над бренной землёй, улетали туда, где жила любовь и забота. Я мечтала, что когда-нибудь у меня будет также, что встречу того, кто будет каждую пятницу приходить домой в обед лишь для того, чтобы потанцевать со мной. Кто будет напевать мне на ухо слова, которые заставят душу петь.

Take my hand.

Take my whole life too.

For I can"t help falling in love with you.

Из главной гостиной послышался рев мотора. Килиан решил поиграть в гонки. Я ещё раз взглянула на счастливых родителей и направилась к брату. Он раскинул ноги на диване и, сморщив лицо, стучал по кнопкам джойстика. Мамин плед свалился на серый ковёр, украшенный ромбами. Несколько подушек улетели в угол комнаты, а обшарпанный синий прямоугольный стол, сотворенный папой, отдалился ближе к камину, что занимал чуть ли не всю стену. Я безумно любила этот камин, обрамленный камнем орехового оттенка. На Рождество мы собирались возле него, садились на огромный дугообразный диван и смотрели рождественские фильмы.

Телевизор размером с бильярдный стол облюбовал верх над камином и практически всегда работал, создавая белый шум. Я поглядела наверх и заметила, что мама повесила две новые каскадные люстры, которые едва не свисали до пола. Позади дивана обнаружились лампы, напоминающие засохшие ветки. Окна выходили на задний сад, где виднелись цветы и качели. Но самым любимым для меня был балкон с темно коричневыми перилами. Он расположился над гостиной, и там стояли кресла, словно сделанные из сахарной ваты. Мы с мамой могли проводить там весь день, читая книги.

– Чего тебе? – спросил Килиан, не взглянув на меня, конечно, он же лидировал в гонке.

Брату восемнадцать, и он сильно походил на отца в молодости. Только папа был джентльменом даже в юном возрасте, а Килиан – раздолбай. Каштановые волосы торчали в разные стороны и закрывали красивое смуглое лицо. Глаза брата собрали в себе несколько цветов. Серый, голубой и зелёный. Тонкий, но внушительный нос у него был в отца, а у отца в деда. О да, таким носом можно было клюнуть, но мне всё нравилось. Килиан постоянно сжимал губы, отчего те становились узкими и безобразными. А ещё он любил их жевать. Отвратительное зрелище. Казалось, он сожрал красноту, ибо губы стали бледно-розовыми. Килиана считали самым симпатичным мальчиком в лицее. Ещё бы.

– Как дела? – я присела на край дивана.

– Все окей.

Как же меня бесила фраза «все окей».

– Мне жаль, что вы расстались с Элизабет, – я всегда старалась называть её полным именем.

– С кем? – Килиан на долю секунды приподнял бровь.

– С Лиззи, – я растерялась.

– А, да. Печально, – ответил он, но я не ощутила и крупицу печали.

Врунишка.

– Ты поэтому не навещал меня? – я решила подсесть к нему поближе.

– Отойди, ты мешаешь! – крик Килиана заставил съёжиться.

Мне сделалось не по себе, словно я пытаюсь втереться в доверие к незнакомому человеку.

– Ладно. Ладно, – я подвинулась обратно.

– Не хочу говорить о Лиззи или о чем-то ещё. Я занят. Уходи! – он сказал это с такой злостью, что кольнуло в груди. Я едва не заплакала. Слезы застряли в гортани, и накатила осязаемая боль.

– Ладно, – я с трудом взяла себя в руки и вышла из гостиной.

– Черт! Все из-за тебя, Рири! – я вздрогнула от ора Килиана. – Я проиграл из-за тебя!

Может, я действительно сделала нечто ужасное? Даже брат меня ненавидел.

В крохотном зале продолжал петь Elvis Presley. Доносился радостный визг мамы, наверное, папа поднимал её на руки и кружил.

Я поднималась по лестнице и ощущала обиду вперемешку с несправедливостью и ещё нечто незнакомое, напоминающее желание то ли мстить, то ли выпрашивать прощение, причём, встав на колени. Ни того, ни другого я никогда не делала.

Очутившись на втором этаже, я передумала идти в покои и побрела в гардеробная. Надоело ходить в одежде Барби.

Мама обустроила гардеробную в конце коридора. Пространство сияло от избытка света и персиковых тонов. Тут было столько выдвижных ящиков и шкафов, что не сосчитать. Мамины наряды занимали больше места, чем мои, папины и Килиана. Хотя сторона брата отличалась искусным беспорядком. Он никому не разрешал складывать свои вещи, говорил, что все лежит как надо, а если мы влезем, то он потом ничего не найдёт. Моя одежда висела рядом с маминой. Я подошла поближе и едва не взвыла из-за обилия нежных цветов. Платья, юбки, кофты, рубашки были с оборками, кружевами и ещё кучей кукольной атрибутики. Как я носила это раньше? И что сдвинулось в разуме, что я изменилась?

Придётся менять гардероб.

Глава 2. Тень

Я проснулась от толчка. Комнату залил мрак. Я провела рукой по простыне, выискивая телефон, но не нашла. Вспомнила, что не задумывалась о сотовом, как вышла из комы. Раньше я без него не могла. Наверное, старый телефон сломался. Наверное? Сто процентов разбился, и надо купить новый. Какая странная жизнь. Без телефона мы не знаем, сколько времени. Под кроватью прятался ноутбук и планшет, но доставать их было лень. После часа, проведённого в гардеробной в поисках чего-то стоящего, я, видимо, пришла в спальню и уснула.

Заставила себя встать. На полу возле кровати валились кофта и юбка. Я пнула вещи и направилась в ванную комнату, чтобы искупаться. Лежать и отмокать в тёплой воде не собиралась, но решилась постоять под душем. Я быстро натерла кожу до красноты, помыла голову раз пять, закончила с водными процедурами и подошла к запотевшему зеркалу. Провела по стеклянной глади рукой, и сердце с грохотом упало в пятки. Никогда в жизни я не орала так сильно от ужаса. Я описалась, затряслась и упала, стукнувшись головой о мраморную стену. Гора полотенец свалилась сверху. Я закрыла лицо руками и забилась в угол. Мне было страшно смотреть. Страшно от того, что снова могла увидеть женщину с сероватым оттенком кожи. Женщину, которая пялилась на меня в зеркале.

– Кира! – голос мамы сначала раздался вдалеке, а потом приблизился. – Доченька! – она дотронулась до меня нежными пальцами.

Я вцепилась в неё и разрыдалась на груди. Мама гладила мокрые волосы и без умолку повторяла, что все в порядке, хотя не знала о произошедшем. Меня лихорадочно трясло, как больного с припадком. Затылок заныл, наверное, задело рану при ударе.

– Кэтрин! – в комнату ворвался папа. – Пчёлка! – прошло несколько секунд, пока папа сообразил, где мы прячемся. – Что стряслось? – он, наконец, вошёл в ванную, но я так и не решилась отпустить маму.

– Дорогая, что с тобой? Ударилась? Упала? Что-то болит? Вызвать скорую? – мама вбивала в меня вопросы, как гвозди.

– Поскользнулась, – врать я умела отменно. – Просто поскользнулась, -отпрянула от мамы, открыла глаза и увидела перепуганного отца.

– Так, – папа запустил пальцы мне в волосы и пощупал шрам. – Крови нет.

– Господь всемогущий, – прошептала мама.

– Все хорошо, – папа так громко выдохнул, даже мне полегчало. – Встаём, – он сначала помог подняться мне, потом маме.

– Точно, хорошо? – мама задала вопрос нам обоим. Мы кивнули в такт. – Ты так сладко спала. Я не стала будить тебя на бранч, но скоро ужин. Помочь одеться? Я как раз в гардеробной подыскала для тебя одежду, когда услышала крик, – она оглядела меня с головы до пят, а я с трудом удерживала полотенце.

– Нет, идите! – пришлось выталкивать их из комнаты. – Мама! – окрикнула её у лестницы. – А где мой телефон?

– Я же купил новый, – папа ударил себя по лбу. – Забыл в кабинете. Можешь забрать. Совсем старый стал. Ничего не помню, – он бубнил и пыхтел, а мама поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – я захлопнула дверь и уставилась на ванную.

Надо занавесить зеркало.

Серый спортивный костюм свисал с меня, как мешок, и, кажется, я походила на мышь. Выйдя из гардеробной, я направилась в столовую, когда древние часы пробили восемь. Ужин в нашей семье начинался в одно и то же время, ни минутой раньше, ни минутой позже. Дом успел заполниться ароматом запеченного барашка. М-м-м. Потекли слюнки, отчего я даже ускорила шаг. А в столовой стоял крик. Килиан махал руками и спорил с отцом по поводу машины, которую он уже выбрал, а папа никак не желал покупать, считая Килиана юнцом и безбашенным раздолбаем. Такой разобьёт и автомобиль, и голову. Прям как я.

Не издавав ни звука, я прошла к стулу, на котором обычно сидела. Если к нам не приходили гости, мы ели в малой столовой, где стоял крепкий белый стол, накрытый полосатой голубой скатертью, и четыре белоснежных стула с мягкими сидениями в горошек. Эта комната была светлой, и окна позади отца, что прятались под лёгкой тканью занавесок, открывали вид на сад. На стенах висели картины с фруктами и овощами. Ничего лишнего. А вот большая столовая отличалась вычурностью и роскошью.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец.

Повисла тишина.

– А вот и барашек, – мама появилась с овальным блюдом, на котором дымились рёбрышки.

– Хорошо, наверное, – ответила я и уставилась на стол.

Передо мной возвышалась тарелка с синими линиями по краям. Ее уже заполнили жареным картофелем, брокколи в сырном соусе и молодым горошком. Баранина переместилась в центр стола, а вокруг неё было буйство красок. Различные салаты, соусы, тушёные овощи и молодая морковь – любимый деликатес Килиана. И, конечно же, не обошлось без пудинга «пегий пес». Пускай он и популярен в Шотландии, папа обожал его и ел каждый вечер. Меня же ни за какие деньги не заставили бы съесть данный шедевр кулинарии, в составе которого говяжий жир, соединённый с мукой, сиропом, специями и смородиной. Иисусе, как отец это ел?

– На десерт я приготовила взбитые сливки с клубникой. Как ты любишь, – мама прошла мимо меня и поцеловала в макушку.

– Благодарю, – я взяла серебряную вилку, а папа раскладывал рёбрышки по тарелкам.

Хрусть. Килиан принялся жевать морковь и таращился куда угодно, только не на меня.

– А ты приготовила мой любимый десерт? – брат сощурил глаза и посмотрел на маму.

– Конечно, дорогой. Бисквит с заварным кремом ждет на кухне. Сам принесёшь, – она встряхнула белоснежную салфетку и положила на ноги. – И сестре принесёшь, – мама зло поглядела на Килиана.

– И мой пудинг из патоки захвати, – папа хлопнул в ладоши.

– Я сегодня на раздаче?

Хрусть. Килиан принялся грызть вторую морковку.

– Да, – мама заулыбалась.

– Пчёлка, что с тобой? – вдруг поинтересовался отец. Видимо, мой ошарашенный вид был сильно заметен.

Мне стало некомфортно, словно я сидела в кругу чужих людей. Словно меня насильно усадили и требовали, чтобы общалась. Это был не мой дом, не мой стул, не моя жизнь.

– Все с ней хорошо, – тихо проговорила мама, нарезая картошку на мелкие кусочки.

– Сходишь завтра в свое кафе и наверняка повеселеешь, – заявил Килиан, пялясь в свою тарелку.

– Кафе? – кажется, звон моего сердце услышали на соседней улице. – Какое кафе? У меня есть кафе? – я почти вскочила с места.

– Килиан! – тон отца превратился в сталь.

– Что? Она и кафе забыла? – Килиан фыркнул. – Наверное, и меня скоро забудет…

– Перестань! – мама стукнула ножом о стол, а потом драматично схватилась за голову.

– Я не буду с тобой разбираться, – высказала я брату, выжидая, что тот посмотрит на меня. Но нет, он молча жевал морковь. – Пока не буду. Что за кафе? – я по очереди глянула на родителей.

– Кристофер, – мама выставила ладонь. – Рассказывай.

Мама отличалась изысканной утончённостью и красотой. Она никогда не стригла чёрные, как мрак волосы выше груди и сохраняла элегантные кудри, хотя не использовала плойку, бигуди и другие приспособления. Она наносила лёгкий макияж, и я ни разу не видела, чтобы она подводила подводкой или карандашом большие глаза. Тонкие алые губы не нуждались в помаде. Аккуратный носик с маленькой горбинкой и кукольные черты лица придавали ей юный вид, хотя после моей аварии она заметно постарела.

Кэтрин Эллингтон – потомок древнего рода Фэйбер и потому уважала себя за происхождение. Мама была натурой горячей и увлечённой любым, в её понимание интересным делом, из-за чего часто бросалась в пучину событий, не справляясь с ураганом страстей. Она отличалась вспыльчевым характером и умением обижаться на мелочи. Именно из-за характера, что не желал подчиняться ей, мама становилась капризной и нетерпимой. Но благо под рукой оставался покорный и прирученный папа.

Мама являлась творческой личностью. Воздушная, лёгкая, хрупкая, как хрусталь. Она летала в облаках и верила в легенды, волшебство и что в саду обитают феи. Иногда убеждала нас, будто видела одну крохотную фею, естественно, мы делали вид, что верим. Чудачка, которая несмотря на возраст, оставалась ребёнком. Единственным недостатком мама считала свою доброту. Частенько злилась, но дело в том, что даже в гневе она не переставала быть доброй. Благородная женщина до мозга костей. Однако, не дай Бог, кто-нибудь осмелился бы предложить нечто низкое, тогда благородство летело к чертям.

Мама была художником, и когда мне исполнилось пятнадцать, а Килиану восемь, она открыла художественную галерею, но проводила там четыре дня в неделю, и то несколько часов. Зачастую она рисовала дома, в кабинете, в который нам было запрещено входить, ибо мы могли спугнуть её музу, и та покинула бы маму. Да, Кэтрин Эллингтон – удивительная женщина, любящая шелка, лёгкие ткани и бело – золотые цвета.

– Ты закончила практику, и мы выбрали офис. Но ты передумала быть психологом. Девять месяцев назад за завтраком ты заявила, что желаешь открыть кафе – библиотеку. Мы не спорили. Мама заявила, что ты, видимо, похожа на неё и хочешь заниматься чем-то возвышенным, – папа прокашлялся. Мама сжала губы и состроила недовольную гримасу. – Ты сама отыскала место для кафе, а я выкупил его, – я выпучила глаза. Это сколько же он потратил денег? – Сама обустроила, следила за ремонтом и восемь месяцев назад открыла двери в чудесное заведение. А после надумала делать там расклады на картах Таро, – он пожал плечами, а Килиан хихикнул.

– Я умею гадать на Таро? – я повернулась к маме.

– О да. Ты молодец, – она похлопала меня по руке.

– Как же, – Килиан хохотал в кулак.

– Килиан! – мама стукнула того по плечу. – Хватит паясничать!

– И какое оно? Кафе?

Мне было плевать на то, что говорил брат. Я жаждала узнать о своём творение.

– Завтра и посмотришь. Мы хотели рассказать о кафе после ужина и моей работы в мастерской, – точно, по пятницам папа работал с деревом. – Рассчитывали собраться в гостиной, включить интересный фильм и поведать тебе обо всем. Но вышло, как вышло. Скажем спасибо Килиану, – папа запихнул в рот горошину.

– Тебе не нравится кафе? – я поглядела на брата, выжидая ответ, но он молчал. – Килиан, я к тебе обращаюсь.

– Нравится, – пробубнил он. – Всё окей.

– Я купил тебе новую машину. Завтра с утра привезут, – папа излучал удовольствие. – И не забудь забрать сотовый из моего кабинета.

– Ей новую машину, а мне ни одной? – у Килиана из глаз посыпались искры, готовые воспламенить скатерть.

– Надо сходить в парикмахерскую, а то корни отрасли и цвет блеклый, – мама погладила мои волосы, а на брата никто не реагировал.

– Я хочу вернуть темный цвет волос, – уверено заявила я. – Ещё следует поменять гардероб и сделать что-то с ногтями, – я выставила перед собой руки и поглядела на огрызки с облезлым розовым лаком.

– А я хочу авто! – Килиан не унимался.

– Исполнится двадцать один, купим тебе машину. Угомонись уже, – папа принялся жевать третье по счету ребрышко.

– Тогда завтра с утра поедем в салон красоты. Я позвоню Александре, – мама кивнула каким-то своим мыслям. – Будешь снова походить на меня? – она лукаво улыбнулась.

Да, я походила на мать, а Килиан на отца. Странное стечение обстоятельств. Ещё забавно то, что родители решили дать нам имена на ту букву, на которую начинались их имена. Вот только Кира и Килиан было перебором. Но им нравилось, хотя и мне импонировали такие звучные имена. Кэтрин, Кристофер, Кира и Килиан. Семейка на К.

Я захихикала, папа подмигнул, а брат поглядел на меня, как на сумасшедшую. Возможно, так оно и было, ведь я видела призраков или неких порождений больной фантазии.

– Ещё я желаю изменить спальню, – на мое заявление присутствующие перестали есть.

– Почему? – мама расстроилась, поскольку мы вдвоём обустраивали комнату.

– Мне больше не нравятся цвета и обстановка, – родные молчали, а я резко захотела покурить.

– Хорошо. Скажи, что хочешь изменить, и мы немедленно приступим. Всё для тебя, Пчёлка, – отец одобрительно закивал.

– Я пойду в сад. Кхм, – я прочистила горло.

– А как же десерт? – у мамы был такой печальный вид.

– А как же чай? – папа выглядел не лучше.

– Я вернусь, только покурю.

– Ты куришь? – удивлению Килиана не было предела. – Вы разрешили ей курить? – его голос сорвался на писк.

– Иди, Пчёлка, – сказал папа, не дав маме заговорить. – Всё в порядке. Кэтрин, принеси чай и молоко.

– Нет. Я буду чай с клубничным соком, – я не дала папе договорить.

– У нас нет клубничного сока. Какой ещё сок? Погоди… Ты же пьёшь чай с молоком. Я… Кристофер! – мама завопила.

– Хорошо, мы натрем клубнику в чай. Да, Кэтрин? – кажется, у папы задергались глаз и щека.

– Благодарю, – я вылезла из-за стола и направилась на кухню, где находилась дверь, ведущая на задний сад.

– Кристофер, но… – я услышала шёпот мамы.

– Доктор сказал делать то, что она попросит. Такое странное поведение характерно для людей после комы и с амнезией. Это скоро пройдёт, – в голосе отца звучали слезы.

Да, их милая девочка изменилась.

Сад благоухал от изобилия цветов, в особенности пионов, любимчиков мамы. Она относилась с нежностью к каждому кусту, росточку, стеблю. Разговаривала с растениями и утверждала, что те понимают нас. Будучи малышкой, я повторяла за мамой и не просто болтала, а напевала бутонам детские песенки, и когда те распускались, то искренне верила, что это благодаря мне. Но моё сердце завоевала Бьюмонтия – капризная лиана, которая расползлась по забору и требовала много внимания. Терпкий и сладкий аромат белых цветков, похожих на колокольчики, успокаивал мысли. Бьюмонтия радовала меня с ранней весны до конца лета. И вот скоро лепестки опадут, и на их месте образуются продолговатые зеленые плоды.

Бьюмонтия нравилась мне и по другой причине. Лианы и дивные цветки имели две стороны. Хорошую и плохую. Прям как люди. С одной стороны, экстракт корней и листьев применяли как лекарства. Из ветвей получали прочное волокно для плетения канатов и веревок. А с другой – млечный сок использовали в качестве яда. Манящее растение, способное убить одной каплей. Я как-то хотела утащить Бьюмонтию к себе в комнату, но мама кричала, как резаная. Тогда я и влюбилась в столь хрупкое и опасное создание природы.

Я присела на садовые качели, усеянные подушками, и достала из кармана сигарету с зажигалкой. Пускай и не видела в окнах родных, но знала: они наблюдали.

Чирк. Чирк.

Зажёгся огонек, прорезая сгустившуюся темноту. Живой дым, подобно вуали, укрыл меня и облепил кожу. Горячий воздух обжог лёгкие. Я выдохнула с облегчением и посмотрела на небо. Ни одной звезды. Они попрятались и следили за мной, как и моя семья. Я ощущала осуждение и непонимание, но было наплевать. Горький смог латал мои раны.

Десерт мы ели молча. Атмосфера нагнетала. А может, я не вышла из комы? Может, это был сон? Почему я чувствовала себя чужой в собственном доме, среди близких?

Отец быстро удалился в мастерскую. Часам к десяти мы должны были смотреть фильм, но я сразу предупредила, что отправлюсь спать. Мой мозг работал с заминкой, а тело порой казалось чужим. Наверное, доктор Нэйт был прав. После комы люди ощущали себя иначе.

Очутившись в комнате, я не переоделась, лишь сняла костюм и вспомнила, что забыла телефон в кабинете отца. Захотела сбегать за ним, но передумала. Залезла под покрывало, обняла две подушки и уснула.

Утро началось с криков, которые разбудили меня. Облачившись в банных халат, я спустилась вниз, а по дому носилась мама с какими-то бумажками в руках. Входная дверь была открыта нараспашку, и на пороге стояло два человека в синих комбинезонах. Они поздоровались, я кивнула, потом зевнула и уже собиралась пойти обратно спать, когда мама заметила меня.

– Кира, твою машину привезли.

После этих слов я рванула на улицу.

На проезжей части стоял Мини Хэтч бледно – розового цвета. Бывшая новая машина, на которой я врезалась в дерево. Меня передернуло. А ещё я осознала, что нахожусь в одном халате и босиком на тротуаре, где мимо проходили люди. Одни открыто пялились на меня, другие корчили недовольные лица.

Я обязана была прыгать от счастья. Ура! Новое авто для куклы Барби. Не хватало рядом только Кена. Ничего удивительного, ведь в свои двадцать пять лет я являлась принцессой для родителей, дочерью королевы и короля.

– Мисс. Ключи просили передать вам, – послышался грубый голос позади.

Я выставила ладонь, и на неё упало очередное розовое пятно.

– Благодарю, – я развернулась и зашагала к дому, где на пороге ожидала мама.

– Тебе не нравится? – мама стряхнула с моего плеча невидимую пылинку.

– Может, Килиану отдадите? – жалобно простонала я.

– Этот розовый капкейк? – между прихожей и главной гостиной ждал Килиан. – Я предпочитаю нечто мужское, – он смачно откусил наливное красное яблоко.

– Дорогая, иди умойся, оденься, позавтракаем и поедем в парикмахерскую, – мама забавно шевелила бровями.

– Пойду возьму телефон. Поедем на твоей машине, – я чмокнула маму в щеку и заспешила в кабинет отца.

Папа ещё до рассвета уехал в Бирмингем. Его родной город. Место, где на несколько миль разрослось родовое поместье Эллингтонов. Мы редко туда ездили, но держали особняк, больше походивший на замок, под присмотром.

Бирмингем славился ювелирными традициями, и до сих пор около сорока процентов английских ювелирных изделий производится там. Семья отца поднялась за счёт драгоценностей, и мы по праву считаемся одной из богатейших семей Британии. Папа частенько ездил на родную землю проверять бизнес. К тому же он также был совладельцем IT-компании SCC. Отец постоянно отсутствовал, но, не считая пятничную традицию танца с мамой и воскресный завтрак, что плавно переходил в обед, каждую пятницу, субботу и воскресенье он спал дома.

В Бирмингеме построили пять университетов. Самый престижный – Бирмингемский университет. В него входила крупнейшая в Европе медицинская школа. Я закончила именно этот университет, факультет психологии. Практику проходила в Лондоне.

Бирмингем – это мой второй дом. Это улицы, протоптанные студентами, и воздух, наполненный голосами предков.

Отцовский кабинет встретил меня ярким светом из окон, что заполнили стену напротив двери. Сами стены из коричневого дерева таили в себе запах качественного виски и кожи. Я подошла к двум чёрным креслам и плюхнулась в один из них. Закрыла глаза и вспомнила, как раньше сидела тут тихо рисовала, пока папа занимался делами. Шкаф, забитый книгами в старых переплётах, деревянные статуэтки и бутылки с алкоголем стояли на местах. Их не трогали ни время, ни обстоятельства. Массивный дубовый стол демонстрировал порезы, которые сделала я, царапая свое имя. А по бокам стола остались шрамы от колёс игрушечной машинки Килиана. Я перевела взгляд на белую коробку. В ней лежал новый телефон, естественно розового цвета.

– Папа, – я наизусть знала номер отца, поэтому сразу позвонила ему. – Благодарю за машину, но… – сглотнула вязкий ком слюней. Было стыдно говорить, что подарок мне не по душе. – Но можешь вернуть её обратно в магазин?

– Почему? Что-то не так, – в трубке слышались голоса. Я потревожила отца во время собрания.

– Нет, нет, все так. Просто я хочу другую машину. Понимаешь? – после минуты молчания я решила соврать. – Эта напоминает об аварии.

– Ох, родная, я не подумал. Хорошо, я понял. Вечером буду дома, поговорим. Люблю тебя, пчёлка, – и он отключился.

В салоне красоты Александра постаралась на славу. А у мамы была истерика.

В парикмахерской случилась оказия. Не смогли ничем прикрыть шов на затылке, чтобы покрасить волосы. Придумывали кучу способов, но оставалась вероятность, что краска попадёт в рану. После изнурительных часов в кресле перед зеркалом я попросила отрезать волосы до той черты, где отрасли корни. Получилось недурно. Для меня, но не для мамы.

Когда слезы по облезлым кудрям иссохли, когда Александре удалось, наконец, успокоить маму, мастера взялись за мои ноготки. Я сказала сделать их длинными и острыми, а ещё покрыть чёрным лаком. Александра долго убеждала меня, что я люблю нежные тона. Интересно было наблюдать за тем, как посторонние люди пытались доказать, что мне нравится. Споры сошли на нет, и я получила то, чего желала.

Моё кафе стояло на улице Пиндок Мьюс. Странный выбор. Нормальные люди искали помещения под бизнес такого типа на главных проезжих дорогах. Я же приобрела новое убежище, разместившиеся на узкой каменистой улочке среди кучи жилых домов. Радовало одно: по пути в кафе находился бутик, где продавалась элегантная одежда, вмещающая в себя шик викторианской эпохи и модерна. Ко всему прочему, хозяйка заведения предлагала вещи в стиле викторианской готики. Однажды я забрела в данный магазин и долго хихикала, разглядывая мрачные одеяния, которые подходили для Хэллоуина или местных вампиров. А теперь сама напоминала нежить.

– Оу, мисс и миссис Эллингтон! – хозяйка встретила нас у входа, а сам магазинчик оказался пустым. Естественно, кто бы с утра пошёл покупать столь экстравагантные вещи. – Доброе утро. Рада вас видеть, – она расплывалась в улыбке, теребя в руках веер.

Я вспомнила, как звали хозяйку бутика. Келли Дэбуа. Мама рассказывала, что она проживала в Паддингтоне и была наполовину француженкой. Элегантная худощавая дама почтенных лет. Она редко выходила за пределы магазина, а если и выходила, то только до соседней кофейни, чтобы заказать кофе. Миссис Дэбуа носила облегающие чёрные платья. В любую погоду её руки стягивали перчатки из различных тканей, от кружева до кожи. Она собирала серебристые волосы в пышный пучок, красила мелкие губы бардовой помадой и рисовала длинные стрелки на верхних веках, отчего лазурные глаза выделялись на бледном фоне лица.

– Доброе утро, мадам Дэбуа, – мама сняла солнцезащитные очки. – Кира решила подобрать нечто новое для гардероба. Буду признательна, если поможете, – она вскинула руки и направилась к бархатному креслу багрового оттенка.

Мама явно бывала тут раньше.

– Мисс Эллигтон, – миссис Дэбуа улыбнулась, демонстрируя белоснежные ровные зубы. – Что желаете приобрести? Есть ли предпочтения? – она раскрыла чёрный атласный веер.