Текст книги "Ошибки, которые мы совершили"

11

Я лежу на полу своей комнаты, и мне на нервы действуют обязательства.

Я чувствую себя обязанной помочь Сэндри спланировать вечеринку. Я чувствую себя обязанной увидеться с папой. Я чувствую себя обязанной попытаться связаться с мамой, хоть и знаю, что не найду ее.

Потребность быть хорошей дочерью пересиливает тот факт, что она плохая мать. И, если честно признаться, всегда остается надежда, что на этот раз она останется и будет хорошей, что захочет побыть с дочерью.

Я крепко сжимаю телефон, что лежит у меня на животе. В наушниках на максимальной громкости играет музыка, и я пытаюсь отговорить себя от того, чтобы отправить сообщение, которое, я знаю, мне необходимо отправить. У меня вырывается стон, я открываю контакты и нахожу имя, которое ищу: дядя Рик. На самом деле он приходится дядей не мне, а Тэнни, но он рядом уже достаточно долго, чтобы считаться семьей. Если кто-то и знает, как связаться с моей матерью, то это он.

Эллис: Привет, дядя Рик. Вы давно видели мою маму?

На экране почти сразу появляется «Печатает». Я представляю, как его толстые большие пальцы тыкают в экран, а подбородок удваивается, когда он смотрит вниз на экран телефона. Меня на секунду накрывает тоска по нему и его низкому голосу.

Дядя Рик: Привет, Эл-Бэлл. Я не видел ее со Дня благодарения, кажется.

Ну конечно! Кто знает, где она и вернется ли на этот раз в город. Но я выполнила свое обязательство.

Эллис: Если увидите ее в ближайшие дни, скажите, пожалуйста, что я в городе.

Дядя Рик: Ок. Ты заглянешь к нам? Уверен, тетя Минни не отказалась бы с тобой увидеться.

Тетя Минни – мама Тэнни. Она работает на кухне в «Таверне», сколько я себя помню. На меня накатывает чувство вины за то, что я о ней даже не подумала. Еще один человек, по отношению к которому я чувствую себя обязанной.

Эллис: Я попробую.

Прижимаю телефон ко лбу и выдыхаю: я попыталась. Никто не может сказать, что я не пыталась. Я не чувствую себя виноватой из-за облегчения, которое испытываю, узнав, что мамы нет в городе. Встреча с ней не принесет ничего хорошего.

Я подавляю в себе несогласие, и облегчение тускнеет.

Громкий стук в дверь заставляет меня вытащить наушники.

– Да?

Дверь открывает Такер и просовывает в комнату голову.

– Тебя ждет мама. Я собираюсь сбежать в город и…

– …поискать Джеймса Нэша? – Два года назад Такер заявил, что Джеймс – его родственная душа. Джеймс еще пока не определился.

Он мне подмигивает.

– Этот город по мне очень соскучился, – говорит он и исчезает.

Я нахожу Сэндри именно там, где и ожидала ее увидеть. Она сидит на барном стуле возле кухонного островка. Перед ней лежит стопка бумаг, лицо хмурое.

В доме Олбри все решения принимаются у кухонного островка – и большие, и маленькие.

Диксон, подающий заявление в академию шерифов. Такер, сообщающий родителям, что он хочет учиться в колледже в Калифорнии. Истон, признающийся, что не хочет становиться юристом. Звонок от врачей матери Бена о том, что им следует делать дальше. А еще планы на все вечеринки по поводу Четвертого июля, когда-либо устроенные Сэндри.

В хорошие дни я вспоминаю, как впервые познакомилась с Олбри, как ела пирог прямо со сковородки. И мне нравится думать, что я тоже была решением – важным.

В плохие дни я вспоминаю, как стояла здесь, когда они отправили меня в Калифорнию.

В большинстве моих воспоминаний я вижу на столешнице одну забытую сережку, словно сокровище, в то время как Сэндри прижимает к уху телефон. Такова Сэндри – она полностью погружается в то, чем занята. Забытые сережки, забытая еда, разговоры, пока ее мысли заняты чем-то другим.

Я сажусь рядом с ней.

Сэндри массирует виски, наклонившись над островком.

– У меня не получается собраться с мыслями! – Она берет блокнот и фиолетовую ручку. Эта ручка мне знакома. Она проговаривает себе под нос пункты списка и записывает: – Цветы, кейтеринг, столы, свет, генератор, танцпол… О боже, а я заказала торт?

Жду, пока она вспомнит.

– Черт! Да, я… кажется, заказала. – Она царапает что-то на бумаге. – Позвонить в булочную.

– Тарелки, салфетки, фужеры? – спрашиваю я, пытаясь перебрать то, что еще не упоминалось. Чем скорее составим список, тем быстрее я смогу уйти.

– Все это предоставляет кейтеринговая компания. Кроме того, что для десерта. Проклятье. – Она записывает «Тарелки» и добавляет звездочку.

– Музыка.

Она смотрит на меня так, словно я произнесла самую ужасную вещь на свете.

– Музыка?

На кухне появляется Истон и целует маму в щеку. У меня внутри все сжимается, и я замечаю, как Сэндри чуть выпрямляется. Мы вспоминаем, как вот так же стояли у кухонного островка.

Я не собираюсь смущаться.

– Могу подготовить плейлист, – говорит Истон матери, старательно избегая моего взгляда. Я вижу, как он берет банан перепачканными чернилами пальцами и чистит его.

Он наверняка только что писал.

Сэндри с благодарностью улыбается сыну – так, как может лишь гордящаяся сыном мать.

– Только никакого мусора из того, что слушает Такер, пожалуйста.

– Он больше не слушает «новую волну», так что, думаю, мы в безопасности, – добавляю я, и только потом понимаю, что сказала.

Я встречаюсь взглядом с Истоном. Жду, что он упомянет разговор, состоявшийся сегодня утром. Но он лишь вздыхает и говорит матери:

– Ага, теперь это исключительно рэп девяностых. Он присылает мне песни послушать. Не волнуйся, я не стану включать их в список.

– Ну, – задумывается Сэндри, – может, если только немного «Доктора Дре».

Истон открывает холодильник и смеется. Мои издерганные чувства отзываются на его смех, и мне хочется продлить это мгновение.

– Музыка… Истон, – записывает она и снова пробегается по списку. – Ты все так же думаешь надеть костюм с выпускного?

Он издает какой-то звук, означающий «да». Его отец тоже так делает. Эту привычку Бен, по его словам, перенял у своей матери. Я пытаюсь стереть эту информацию из своей головы.

Сэндри спрашивает меня:

– А у тебя есть что надеть?

Я киваю.

– Голубое платье! – Сэндри сглатывает, я стараюсь не смотреть на Истона. Это платье я надевала на церемонию, где его награждали за победу в поэтическом конкурсе среди подростков, на свой день рождения, еще на несколько особых случаев. Я пытаюсь сбросить напряжение, добавив: – Оно мне все еще по размеру.

Сэндри кажется слегка разочарованной.

– А туфли? Украшения?

Мои мысли устремляются к одному-единственному украшению, не являющемуся частью костюма и не сделанному из пластика, – колье, что Сэндри подарила мне на шестнадцатилетие. Мне не удается вспомнить, когда я надевала его в последний раз, но знаю, что не брала его с собой в Калифорнию.

– Тоже есть.

Она понимающе хмыкает.

– Диксон произнесет речь. Ты ему поможешь приготовиться?

– Это Истон у нас мастер по словам. – Я пытаюсь уклониться от нового задания.

– Да они подерутся. А ты могла бы удостовериться, что он не расскажет никаких постыдных историй.

Мне не хочется оказывать ей еще одну услугу. Я считаю до трех, а потом отвечаю:

– Конечно.

– Мне нужно купить Бену новую рубашку, а еще, наверное, новые сережки себе. Не хочешь пройтись со мной по моллу? Мы могли бы поискать тебе платье.

Сама мысль о том, чтобы куда-то пойти с Сэндри, уже чересчур, и я лгу:

– У меня есть планы на сегодня.

– О, – она улыбается, но как-то слишком бодро. – Ладно! – Жизнерадостность в ее голосе кажется фальшивой. – Давай я тебе что-нибудь куплю? Может, что-то еще из одежды? Туфли?

Она так сильно старается. Трусливая часть меня хочет просто разрядить атмосферу и простить ее. Но я напоминаю себе, что Сэндри отослала меня прочь, и мне было бы нечего прощать, если бы она говорила то, что действительно думает.

Когда она уходит, остаемся только мы с Истоном.

– Планы?

– Я сказала дяде Рику, что загляну к ним, а еще мне надо увидеться с Тэнни.

Я спрашиваю себя, способен ли он до сих пор распознать мою ложь или это тоже изменилось.

Он стискивает зубы, и я жду неизбежного.

– Дядя Рик, – медленно повторяет он. – Ты пойдешь к нему домой?

Он знает, что иногда Рик продает таблетки, а иногда и не только. Я отрицательно качаю головой:

– Пойду в ресторан. Тэнни теперь там работает.

– Ты с ней разговаривала? – спрашивает он.

– Конечно, она же моя кузина.

Он смотрит на меня, и я вижу миллион воспоминаний и доводов, всплывающих у него в голове. Я знаю, что произойдет дальше, и решаю заговорить первой.

– Как твоя поездка в Мексику?

Он всматривается в меня, будто что-то ищет. Я гляжу в его теплые карие глаза и вспоминаю, как когда-то они казались мне местом, которое я знаю, ведь я могла прочитать все его мысли. Но теперь он выглядит задетым, а это неправильно: Истону не может быть больно.

– Как твой выпускной? – парирует он. – Я видел… фотографии.

В том, что я знаю его так хорошо, есть проблема: мне ясно, когда он меня поддевает. Я тяжело вздыхаю и вопросительно приподнимаю брови. В моих действиях больше бравады, чем я на самом деле чувствую.

А потом… В его взгляде появляется усталость.

– Зачем ты приехала? – спрашивает он.

Невидимая веревка будто еще сильнее сдавливает мне грудь. «Потому что я хотела в последний раз тебя увидеть. Потому что я не могу здесь остаться. Потому что я надеялась, что ты все еще меня любишь. Потому что верила, что смогу перестать любить тебя».

– Меня попросил Такер.

– Так ты здесь ради него?

Я не успеваю ответить – на стойке вибрирует его телефон, и я смотрю на него – дурная привычка. На экране вспыхивает имя Сары. Истон убирает телефон в карман, не проверив. Я готова отпустить едкий комментарий, но он оказывается быстрее.

– Пожалуйста, – его голос звучит твердо, – пожалуйста, притворись, что ты здесь ради моей мамы. По крайней мере, когда она рядом. Эта неделя много для нее значит. И я знаю, что… – Истон качает головой. – Ты для нее много значишь. Так что… ради нее. Или ради того, что делает тебя счастливее. Сможешь?

Я так устала! Устала притворяться, будто хочу здесь быть. И устаю еще больше, думая о том, сколько еще мне придется притворяться. А еще устала злиться.

Я киваю, потому что во мне не осталось энергии на что-то большее, и позволяю единственному слову слететь с моих губ.

– Ладно, – отвечаю я.

На лице Истона должно появиться победоносное выражение. Он выиграл. Но он выглядит таким же проигравшим, какой себя чувствую я.

Я поднимаюсь к себе в комнату и ищу колье, которое мне подарила Сэндри: под кроватью, в коробках, сложенных в шкафу, в комоде. В верхнем ящике тумбочки пусто, если не считать коробки с салфетками и журнала. Между ними засунут сложенный лист бумаги, и я сразу понимаю, что это.

У меня немного трясутся руки, когда я разворачиваю лист и читаю слова, что когда-то выучила наизусть.

«Ее улыбке нет подобных.

На уголках уселась боль, что не проходит никогда.

Под складкой прячется все то, о чем она молчит.

В изгибе сердце, что не забывает ничего.

Ее улыбка не похожа на другие, ведь и сама она другая.

На сердце сеть глубоких трещин, из которых нет пути обратно.

А в легких – небо.

Ногам ее не место на земле.

И руки твои тянутся к вещам, что хочешь подарить ей. Всей душой».

Строки обрываются. Стихотворение не окончено, потому что Истон забыл листок на кухонном столе, а я его украла. Он сказал, что все равно не собирался отправлять этот стих на конкурс. Считал, что в нем слишком много клише. И я была только рада. Даже сейчас я думаю, что стих хорош. И не только потому, что он обо мне. Я помню, как читала эти строки и задавалась вопросом, как ему удается увидеть меня именно такой.

А теперь, читая написанное, я спрашиваю себя, была ли я вообще девочкой из этого стихотворения.

12

Пятнадцать с половиной лет

Я должна была научиться водить автомобиль, хотелось мне этого или нет.

Четыре месяца назад мне предоставили комнату. А теперь давали уроки вождения. Интересно, когда я перестану получать то, о чем не просила.

Лучи полуденного солнца отражались от серебристого капота, играя на лобовом стекле машины Сэндри. Я сидела в ней больше раз, чем могла сосчитать. На заднем сиденье, на переднем сиденье, однажды Такер даже случайно запер меня в багажнике на целых три ужасных минуты.

Но я никогда еще не сидела на водительском кресле. Мои ладони покрепче обхватили руль, я сделала глубокий вдох, вжав ноги в коврик на полу.

– Ты уверен? – в миллионный раз спросила я Диксона.

Он провел ладонью по лбу и махнул в сторону пустого поля.

– Элвис, ты там видишь еще хоть одну машину? Или здание? Или что-то еще, во что ты могла бы врезаться?

Я повернулась к пассажирскому креслу, на котором он сидел.

– Не знаю, потому что понятия не имею, что может откуда-нибудь выскочить и убить меня, пока я веду машину!

– О боже, – застонал Такер на заднем сиденье, – Истон же водит. Если даже этот идиот может управлять машиной…

Мгновение спустя Такер уже отбивался от Истона, награждая брата ответными тумаками.

Машина затряслась от перемещения веса по заднему сиденью.

– Эй-эй! – закричал Диксон, развернувшись к ним.

– Прекратите! – завопила я, и, будто кто-то нажал на паузу, все застыли и повернулись ко мне. – Мы же разобьемся!

Диксон откинулся на спинку сиденья и устремил в меня терпеливый взгляд.

– Ты же в курсе, что машина не сдвинется с места, пока ее не заведут, верно?

Я не осознавала, что машина не заведена, но не стала об этом говорить, а отстегнула ремень.

– Я не хочу. – Моя рука дергала застежку. – Это так глупо.

Наконец я высвободилась и потянулась к дверной ручке.

– Эллис. – Диксон назвал мое настоящее имя. Прежде он никогда этого не делал. – Не смей выходить из машины. Ты научишься водить. Сегодня.

В свои двадцать лет он уже считал себя очень умным. Я раздраженно фыркнула.

– Мне никогда не получить права. Я не могу заплатить за курсы вождения, так что не имеет значения, умею я водить или нет…

– Имеет, – поправил он, – это базовый жизненный навык.

– Нет, многие не умеют водить.

– Многие люди – это не моя сестра, – сказал Диксон, как говорил всегда: абсолютно уверенно.

Это простое заявление помогло мне почувствовать себя особенной. Словно их фамилия не отличалась от моей, словно я была одной из них.

– На самом деле я не твоя сестра.

Он очень мягко ткнул меня в бок.

– Не говори глупостей.

Такер наклонился вперед и обхватил руками подголовник Диксона.

– Не могли бы вы двое отложить свой трогательный разговор на потом? У меня сегодня еще до хрена дел, и мне нужно, чтобы ты научилась водить, чтобы Диксон…

Диксон занес руку, чтобы ударить брата.

– Да что ты за…

Я завела двигатель.

Вот черт!

– «Вот черт!» – правильная фраза, – рассмеялся Такер.

Я что, сказала это вслух?

Мои ладони, лежащие на темном пластике руля, вспотели, но я уже дала старт этому уроку. Пути назад нет. Я собиралась научиться управлять несусветным числом тонн стали и стекла, но не то чтобы мне очень хотелось.

– Проверь зеркала, – велел Диксон.

Я проверила боковые, а потом подвинула зеркало заднего вида. В нем отразился Истон, и мы с ним встретились глазами. Он широко мне улыбнулся, и я почувствовала, как улыбаюсь в ответ. Интересно, мое сердце забилось чаще из-за него или же дело было в вождении?

Истон бросил мне вызов:

– Давай посмотрим, будешь ли ты лучше меня.

– Я лучше во всем, – произнесла я с дерзкой усмешкой. Истон был лучшим даже тогда, когда не старался. Мне приходилось усердно зубрить, чтобы получить четверку, в то время как он мог даже не думать о тесте и все равно получал пятерку.

Все такой же широкой ухмылкой он одними губами произнес:

– Ты сейчас во что-нибудь врежешься!

Я закатила глаза, но, пусть это и странно, от его насмешки мне стало легче, и я расслабилась.

Диксон начал инструктаж.

– Нога на тормозе?

Я кивнула.

– Сними машину с ручника и переведи рычаг в положение D.

– Где-то я это уже слышал, – добавил Такер, ни к кому конкретно не обращаясь. В следующее мгновение я услышала звук удара кулаком.

– А теперь надави ногой на газ, – продолжил Диксон.

Я подняла ногу и нажала на газ.

Машина рванула вперед, и я нажала на тормоз. Диксон вцепился в приборную панель, Такер удивленно вскрикнул, у Истона вырвался смешок. Но машина продолжила двигаться рывками вперед и резко останавливаться, дергаться и останавливаться.

– Эллис, тормоз! Тормоз! Нажми на тормоз!

– Я нажимаю! – завопила я, глядя на руль. Я что-то упускала.

– Мы все умрем! – хохоча, выдавил Истон.

Я не знала, что делаю не так, но видела, что машина мне больше не подчиняется. Она будто стала одержимой.

– Эллис! Нажми на чертов тормоз одной ногой, психопатка! – Такер наклонился ко мне и показал на мои ноги.

– Я нажимаю! – У меня по лицу уже катились слезы.

– Водить надо одной ногой! – повторил Такер, но я все равно не поняла.

– Отодвинься, придурок! – орал Диксон на брата.

Истон придвинулся к нам с заднего сиденья.

– Заткнись, ты делаешь только хуже!

Но Такер не прекратил.

– Она нажимает…

Диксон уперся рукой в голову Такеру и толкнул назад.

– Да послушайте меня! – Такер указал на педали, а машина продолжала дергаться. – Обеими ногами!

Диксон замер.

– Что?

– Она нажимает обеими ногами, осел! – заявил Такер.

Диксон опустил взгляд на мои ноги, потом посмотрел на меня.

– Элвис, убери ногу с газа.

Я убрала, и машина вдруг остановилась.

На меня нахлынуло драгоценное облегчение, пока я не поняла, что Истон держится за живот, покатываясь со смеху. Диксон провел обеими руками по лицу и поднял глаза к потолку.

– Когда ведешь машину… – он выдохнул через нос. – Когда ведешь машину, пользоваться надо только правой ногой, а не обеими сразу.

Поджав губы, я молча кивнула головой. Порывисто выдохнула и смахнула слезы.

– Ты что, плачешь? – осторожно спросил Диксон.

– Нет, – ответила я, громко всхлипнув.

Истон наклонился вперед и раздраженно фыркнул.

– Я же уже говорил, тебе нельзя плакать. Когда ты плачешь, у тебя лицо становится странным.

– Я не плачу! – всхлипнула я. А потом снова нашла его лицо в зеркале заднего вида.

– Все нормально, Эл. – Голос Истона был добрым. Слишком добрым. – Я обещаю, что буду возить тебя, пока мне не исполнится восемьдесят и у меня не отберут права.

Испытав одновременно шок и гнев, я прищуриваю глаза и открываю рот, потом закрываю и стискиваю зубы. Одной ногой давлю на газ.

– Эй! – восторженно кричит Диксон. – У тебя получается!

И у меня получилось. Я доехала до конца поля и убедилась, что и вправду могу водить.

Мы с Диксоном поменялись местами, чтобы ехать домой, и, мельком взглянув на Истона, я заметила едва заметно приподнятые в довольной улыбке уголки губ. Я научилась водить и была горда собой.

Но это чувство улетучилось, как только мы свернули на подъездную дорожку к дому Олбри.

На гравии стояла машина моего отца. Выцветшее корыто рядом с глянцевым черным автомобилем Бена. С того момента, как отец снова угодил в тюрьму, прошло пять месяцев, оставалось еще три месяца заключения. Он стоял на крыльце с улыбкой, что была чересчур широкой, и свежей стрижкой, обнажившей розовую кожу у него на шее. На дешевой одежде остались складки от упаковки. Папа вернулся домой.

Мне потребовалось много времени, чтобы потянуть за дверную ручку и выйти из машины. Стоило мне только это сделать, как уже через секунду отец оказался передо мной.

– Эл! – Меня обхватили его руки. – Как же я по тебе соскучился.

Я рефлекторно обняла его, но ничего не сказала. Слова застряли у меня в горле, потому что думала я лишь о том, что теперь он заберет меня отсюда.

Он заберет меня, лишив суетливых утренних часов, занятых бездельем и самой громкой тишиной, наполненной мыслями и людьми. Полудней, когда люди с любовью кричали друг на друга.

Если он вышел из тюрьмы, мне придется вернуться домой с ним.

– Чем вы занимались? – спросил он.

Я не успела ответить – вмешался вездесущий Диксон.

– Мы учили ее водить машину.

Отец нахмурил брови.

– Водить? – он вздохнул. – Тебе нужно учиться на механике. Не волнуйся, я тебя научу.

Я не знала, что сказать. Конечно, я хотела, чтобы он научил меня сотне вещей. Но…

– О боже, – со стоном произнесла Сэндри, – да тебе понадобилось целых три месяца и два сцепления, чтобы научиться водить на механике, Тру. Избавь свою девочку от душевной боли, пусть ее учат мальчики.

Он улыбнулся Сэндри, но та не улыбнулась в ответ.

– Вы останетесь на ужин? – спросил Бен.

Поверх плеча папы я наблюдала за Истоном, который переминался с ноги на ногу, скрестив руки на груди.

– Конечно, – ответил папа, – не знаю, что у нас дома.

Войдя в дом, мы принялись, как обычно, накрывать на стол. Бен открыл для взрослых вино, Такер расставил тарелки, Истон разложил приборы, Диксон наполнил кувшин ледяной водой, а я принесла стаканы. Мы делали все без напоминаний, потому что это была наша привычная работа. Та, что значила: мы часть этой семьи, наше место здесь.

Я даже не задумывалась, что это может выглядеть странно, пока не увидела, как реагирует мой отец. Он расправил плечи и стиснул зубы.

– А знаете, – сказал папа, – думаю, мы с Эллис лучше поедем. Нам еще много что надо сделать.

У меня внутри будто упал камень.

Истон открыл было рот, но ему на плечо опустилась рука Сэндри.

– Ты уверен, Тру? У нас достаточно еды и для тебя.

Она не сказала, достаточно для меня, потому что это и так было само собой разумеющимся.

Папа ответил, глядя ей в глаза:

– Ага, не сомневаюсь. Эллис, собирайся! Я подожду на улице.

Я не смотрела на Сэндри. Я знала, какое у нее сейчас выражение лица, и слышала ее слова у себя в голове, хотя она их не произнесла. Это не та битва, в которой она могла за меня сразиться. Мои ноги словно налились свинцом, когда я пошла наверх в комнату Истона и собрала те немногочисленные вещи, что были моими. Я сложила их в сумку и старалась не думать о том, когда я снова здесь окажусь.

– Ты не можешь уехать, – сказал Истон, когда я взяла из ванной свою зубную щетку.

Это для него так просто!

– Он мой папа, Ист. Мне придется вернуться домой.

– Почему? Он ведь рано или поздно снова окажется в тюрьме.

– Это же не постоянно случается, так было всего два раза.

– Четыре, – поправил он, – четыре раза.

– За нарушение условно-досрочного освобождения! – Мне достаточно тяжело и без рассуждений Истона. Может, наивно надеяться, что это случилось в последний раз, но какой у меня выбор? – Я не хочу слышать твое мнение о моем отце.

Я протиснулась мимо него, но он схватил меня за запястье.

– Я могу попросить папу не отпускать тебя. Или маму.

Его голос звучал нежно. Он стал драться бы за меня, если бы я попросила.

– На самом деле я тебе не сестра, Истон.

Он не нахмурился и не посмотрел на меня обиженно или смущенно. Он выглядел взбешенным.

– Я никогда этого и не говорил.

Я высвободила руку из его хватки и спустилась вниз.

Возле двери стояла Сэндри и вполголоса разговаривала с моим отцом.

– Так ты вернешься к работе?

Он уже собирался ответить, когда увидел меня.

– Готова? – Его улыбка сияла, словно солнце.

Я кивнула.

Сэндри поцеловала меня в щеку.

– До скорого, – прошептала она мне в ухо и отпустила.

Я пыталась не обращать внимания на панику, что когтями вонзалась мне в грудь.

Дверь открылась, и папа пошел к машине.

– Думаю, нам надо заехать в магазин и купить мороженое. Посмотрим кино и отпразднуем…

Каждый мой следующий шаг словно вытягивал весь воздух у меня из легких.

– Папа!

– Чем хочешь заняться завтра? Может, съездим на речку?

– Пап, – я сглотнула – по большей части свой собственный страх – и остановилась перед его машиной. Мои ноги словно приросли к земле.

– А? – произнес он. – Что такое, милая? – Его лицо было открытым, взгляд – полным оптимизма. Я знала, что стоит лишь мне начать, как все это исчезнет.

– Я не поеду домой.

Он не сразу понял меня и молчал в ожидании продолжения.

– Я… я не поеду. Я… я не хочу.

Папа покачал головой, тяжело, словно я могла передумать.

– Это не твой дом, Эллис. Не здесь, – он говорил как Тэнни, как бабушка, как моя мать.

Напоминал мне, что люди в этих стенах не были мне по-настоящему преданы. Что я нахожусь здесь только потому, что они позволили мне остаться, и, как только они решат, что мне здесь не место, придется уйти.

Он сердито показал в сторону машины:

– Ты моя дочь. Садись в машину!

Но я не могла! Не могла сесть в машину только потому, что задета его гордость.

– Это нечестно, что ты просишь меня вернуться домой, хотя вы с мамой там не живете.

– Эллис, о чем ты говоришь? Я там живу.

– Иногда да, а иногда нет. Иногда ты в тюрьме, а когда не там, то на работе. – Я сглотнула. – Не хочу туда ехать. Я хочу остаться здесь, с Олбри.

Он открыл и закрыл рот, потом покачал головой, словно пытаясь стряхнуть обиду.

– Ты Трумэн.

Мои дяди и кузины делали вид, будто произносят нашу фамилию с гордостью. Она должна была заставить нас почувствовать, что мы связаны, но на самом деле во мне она вызывала лишь чувство вины и обязательства. По правде говоря, семья, что делила со мной фамилию, не пускала меня к себе. Дом бабушки и так заполнен, а для Тэнни не нашлось отдельной комнаты, чтобы разделить со мной то немногое, что у нее есть. Родственники без конца говорили мне, что Олбри не всегда будут мне рады, но те оказались единственными, кто никогда меня не отвергал.

– Папа.

Отец глубоко вздохнул и стиснул челюсти.

– Прости, что не могу дать тебе то, что могут они.

В его голосе не было извинения, только горечь.

– Я не хочу ехать туда, где буду спать одна, – честно призналась ему я.

Он кивнул.

– Ладно-ладно! – Он сел в машину, а потом, опустив стекло, наклонился ко мне.

– Когда устанешь притворяться, всегда можешь вернуться туда, где твое место.