Текст книги "Летний остров"

Кристин Ханна
Летний остров

Часть первая

Есть только борьба за возвращение утерянного

И обретенного и утерянного снова и снова.

А ныне это кажется безнадежным.

Но, может быть, нет ни потерь, ни утрат.

Нам остается только пытаться.

Остальное – забота не наша.

Т.С. Элиот

Глава 1

Под вечер прошел дождь. В сгущающихся сумерках мокрые улицы Сиэтла блестели, как длинные темные зеркала, в обрамлении блестящих серых небоскребов.

Интернет-революция преобразила жизнь этого некогда тихого города, и теперь стук, лязг и гул строек не утихали здесь даже после захода солнца. Казалось, дома вырастали за одну ночь, вздымаясь все выше и выше к промозглому сырому небу. По центральным улицам носились на своих новеньких ярко-красных «феррари» юнцы в драной одежде, с лиловыми волосами и серьгами в носах.

На углу стояло приземистое строение, обшитое досками. Когда-то оно находилось на отшибе, а теперь оказалось в новом фешенебельном районе Беллтаун. Здание это простояло тут без малого сто лет, еще с тех времен, когда мало кто желал жить так далеко от центра.

Владельцев местной радиостанции не волновало, что их здание не вписывается в новое окружение. Они вещали с этого места пятьдесят лет, и небольшая радиостанция выросла за это время в одну из крупнейших в штате Вашингтон. Нынешними своими успехами радиостанция была отчасти обязана Норе Бридж. Ее передача «Духовное исцеление с Норой» не просуществовала еще и года, но успела стать настоящим хитом. Рекламодатели едва успевали выписывать чеки, а ее еженедельная колонка «Нора советует» в местной газете стала популярной как никогда. Ее перепечатывали более чем 2600 газет по всей стране.

Свою журналистскую карьеру Нора начинала с колонки советов по ведению домашнего хозяйства в газете небольшого городка, но упорный труд и четкое видение проблем помогли ей быстро продвинуться. Первыми ее узнали и полюбили жительницы Сиэтла, а затем вся страна. Обозреватели отмечали, что Нора Бридж способна разобраться в любом эмоциональном конфликте, многие упоминали о чистоте ее сердца. Но тут они ошибались – ее успеху способствовала не чистота сердца, а как раз наоборот. Нора была самой обычной женщиной, которая натворила в жизни необычных ошибок и потому очень хорошо знала, что такое потери и нужда.

В ее жизни не было ни минуты, когда бы она не вспоминала о том, чего лишилась, что сама отбросила. Каждую ночь, подходя к микрофону, Нора несла с собой свои сожаления и черпала сочувствие в этих неиссякаемых источниках печали.

Нора тщательно управляла своей карьерой, снабжая прессу точно дозированной информацией о собственном прошлом. Даже в журнале «Пипл», который на прошлой неделе поместил ее фотографию на обложке, не содержалось подробном рассказа о ее прежней жизни. Нора умело замела следы. Ее поклонники знали, что она разведена и что у нее есть взрослые дочери, но как и почему ее семья распалась, к счастью, оставалось неизвестным широкой публике.

Сегодня Нора выходила в эфир. Подкатив стул на колесиках к микрофону, она поправила наушники. На экране компьютера высветился список звонков, удерживаемых налипни. Нора выбрала линию номер дна, надпись напротив которой гласила: «Мардж – проблема матерей и дочерей».

– Добрый вечер, Мардж, и добро пожаловать в нашу передачу. Вы беседуете с Норой Бридж. Расскажите, что вас беспокоит сегодня вечером?

– Здравствуйте. Это Нора?

Услышав себя в прямом эфире после почти часового ожидания у телефона, женщина говорила неуверенно, даже немного испуганно. Нора улыбнулась, хотя ее улыбку видел только продюсер. Она уже привыкла к тому, что слушатели волнуются. Понизив голос, она проникновенно спросила:

– Чем я могу вам помочь?

– У меня небольшая проблема с дочерью, ее зовут Сьюки. – Смазанные гласные выдавали жительницу Среднего Запада.

– Сколько лет вашей дочери?

– В ноябре будет шестьдесят семь.

Нора рассмеялась:

– Как видно, некоторые проблемы вечны. Вы согласны, Мардж?

Во всяком случае, проблема матерей и дочерей. Мне было лет тридцать, когда из-за Сьюки у меня стали появляться седые волосы, а сейчас я похожа на полковника Сандерса[1]1
  Изображается на рекламных плакатах как почтенный джентльмен-южанин. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть].

Нора снова рассмеялась, на этот раз тише. В свои сорок девять она не считала седину поводом для смеха.

– Итак, Мардж, в чем ваша проблема?

Та шмыгнула носом.

– На прошлой неделе моя дочь ездила в круиз для одиноких… ну, вы знаете эти круизы, в которых все пьют яркие коктейли и наряжаются в гавайские рубашки. Так вот, сегодня она заявила, что выходит замуж за человека, с которым познакомилась на теплоходе. Это в ее-то возрасте! – Снова шмыгнув, Мардж немного помолчала. – Она считает, что я должна быть рада за нее, но как тут радоваться? Сьюки такая вертихвостка! Мы с Томми прожили в браке семьдесят лет.

Нора задумалась над ответом. Мардж, по-видимому, понимает, что Сьюки уже немолода и что время обладает свойством обращать благие намерения в прах. Не имело смысла впадать в сентиментальность, лишний раз упоминая об этом. Поэтому она мягко спросила:

– Вы любите свою дочь?

– Да, я всегда ее любила. – Мардж подавила всхлип. – Нора, вы не представляете, как это ужасно – любить дочь и наблюдать, как постепенно становишься ей ненужной. А вдруг она выйдет за этого человека и совсем меня забудет?

Нора закрыла глаза и попыталась отрешиться – это мастерство она освоила много лет назад. Звонившие в студию постоянно говорили такие вещи, которые ударяли ее по самому больному месту, и ей пришлось научиться не применять их слова к себе.

– Мардж, ваши страхи знакомы любой матери. Единственный способ удержать детей – это отпустить их. Пусть Сьюки унесет с собой вашу любовь, пусть ваша любовь будет как свет, который всегда горит для нее в родительском доме. Если она будет чувствовать такую поддержку, она никогда от вас не отдалится.

Мардж тихо всхлипнула.

– Может, мне стоит пригласить ее на ужин вместе с новым приятелем?

– Думаю, это хорошая мысль. Желаю удачи, расскажете потом, как у вас все получится. – Нора отключилась от линии, откашлялась и сказала в микрофон: – Ну-ка, друзья, давайте поможем Мардж. Я знаю, среди вас найдется много таких, кому удалось спасти семью. Звоните нам. Напомните Мардж и мне, что любовь не такая хрупкая штука, как иногда кажется.

Нора откинулась на спинку стула, наблюдая, как одна за другой загораются лампочки телефонных линий. Родительские проблемы – популярная тема, особенно проблемы матерей и дочерей. На мониторе появилась надпись: «Четвертая линия – Джинни. Проблемы с падчерицей». Она выбрала четвертую линию.

– Добрый вечер и добро пожаловать, Джинни. Вы беседуете с Норой Бридж.

– Ой, привет. Мне нравится ваша передача.

– Спасибо, Джинни. Как дела в семье?

На протяжении следующих двух с половиной часов Нора отдавала своим слушателям душу и сердце. Она не делала вид, будто у нее есть готовые ответы на все вопросы, и не пыталась заменить врачей или семейных психологов – она старалась по-дружески помочь обычным людям, которых никогда не видела, решить волнующие их проблемы.

По заведенному обычаю после окончания передачи она вернулась в кабинет и не пожалела времени на то, чтобы лично написать письма с благодарностью тем из позвонивших, кто оставил свой адрес. Нора всегда делала это лично, никогда не поручая секретарям. Казалось бы, мелочь, но она придавала ей большое значение. Нора считала, что любой, кому хватило смелости публично попросить у нее совета, заслуживал се личной благодарности.

К тому времени когда Нора закончила, она уже опаздывала. Схватив сумочку, она поспешила к машине. К счастью, до больницы было всего несколько миль. Поставив машину на подземную стоянку, Нора вышла в залитый искусственным светом вестибюль. Официальное время посещений давно закончилось, но больница была небольшая, частная, а Нора стала здесь частым посетителем – она приезжала каждые вторник и субботу, – поэтому руководство больницы согласилось немного изменить правила с учетом ее жесткого рабочего графика. То обстоятельство, что она являлась местной знаменитостью и все медсестры любили ее передачу, конечно, тоже сыграло свою роль. По дороге к палате Эрика Нора увидела знакомые лица, улыбнулась и помахала рукой. Перед закрытой дверью она помедлила, собираясь с духом.

Хотя она виделась с Эриком часто, всякий раз это давалось ей с трудом. Эрик был ей близок, как родной сын, и наблюдать за его борьбой со смертельной болезнью казалось невыносимым. К тому же, кроме Норы, у него никого не было, родители, не желая смириться с жизненным выбором сына, давно отказались от него, а любимый брат Дин редко выкраивал время для посещения.

Войдя в палату, Нора увидела, что Эрик спит. Он лежал, отвернувшись к окну, тело, укрытое разноцветным шерстяным пледом, который Нора связала сама, поражало болезненной худобой. Почти совсем облысевший, с ввалившимися щеками и приоткрытым ртом, Эрик походил на глубокого старца, побитого жизнью. А ведь ему еще не исполнился тридцать один год!

Нора словно впервые его увидела. Даже наблюдая, как состояние больного ухудшается день ото дня, она пыталась делать вид, будто все обойдется. И вот сейчас ее вдруг поразила мысль: не обойдется. Именно сейчас, в эту минуту, Нора поняла то, что Эрик пытался ей сказать, и скорбь, которую она до сих пор умудрялась сдерживать, грозила захлестнуть ее целиком. Если безнадежность причиняет такую боль ей, то каково тогда должно быть Эрику?

Нора подошла к кровати и погладила Эрика по лысой макушке. Оставшиеся редкие волосы стали тонкими, как паутина. Эрик повернулся, сонно заморгал и попытался изобразить мальчишескую улыбку. Это ему почти удалось.

– У меня есть две новости – хорошая и плохая.

Нора тронула его за плечо и поразилась, каким худым оно стало. В Эрике не осталось ничего от того рослого черноволосого паренька, который помогал ей заносить покупки в дом. Чуть заметно запнувшись, она бодро поинтересовалась:

– Поделись хорошей.

– Мне отменили все процедуры.

Нора сжала его плечо слишком сильно и почувствовала, как кости подались, словно птичьи. Она тут же разжала пальцы.

– А в чем состоит плохая?

Эрик решительно посмотрел ей в глаза.

– Мне отменили все процедуры. – Он помолчал. – Так сказал доктор Каломель.

Нора кивнула, пытаясь найти какие-нибудь проникновенные слова, но за одиннадцать месяцев, прошедших с тех пор, как Эрику поставили диагноз, между ними было уже все сказано. Они провели за разговорами десятки ночей. Нора даже поверила, что подготовилась к тому, что последует, подготовилась к началу конца, но лишь теперь поняла свою наивность. К смерти невозможно подготовиться, особенно когда она уносит очень молодого человека, которого ты любишь.

И все же Нора понимала, что происходит. В последнее время она стала ощущать, как рак забирает Эрика.

Эрик закрыл глаза. Нора спросила себя, вспоминает ли он того здорового, жизнерадостного, энергичного человека, каким был когда-то, преподавателя, которого обожали студенты? Или он вспоминает, как несколько лет назад его приятель Чарли, лежа на такой же больничной кровати, вел безнадежную борьбу со СПИДом?

Наконец он посмотрел на Нору. Она не могла видеть без слез, как Эрик пытается улыбнуться. В эти секунды у нее перед глазами встали отдельные фрагменты его жизни. Вот он, лопоухий, лохматый восьмилетний мальчуган с ободранными коленками, сидит за столом в се кухне и уплетает сладости.

– Я возвращаюсь домой, – тихо сказал Эрик. – Хоспис обещал помочь…

– Это здорово, – хрипло сказала Нора. Она улыбнулась чересчур бодро, как будто они говорили о том, где Эрик будет жить, а не о том, где он решил умереть. – В газете у меня дела складываются так, что я могу взять недельный отпуск и буду навещать тебя днем. По ночам я, конечно, работаю на радио, но…

– Я возвращаюсь домой, – перебил ее Эрик. – На остров.

– Ты наконец решил сообщить родным?

Нора не одобряла его решение бороться с раком в одиночку, но Эрик твердо стоял на своем. Он запретил Норе рассказывать кому бы то ни было о его болезни, и Нора была вынуждена считаться с его волей.

– Ну да, в прошлом они меня очень поддерживали.

– Эрик, это совсем другой случай, и ты сам это знаешь. Пришло время рассказать Дину и родителям.

Во взгляде больного Нора прочла такую безнадежность, что ей захотелось отвернуться.

– А вдруг я скажу матери, что умираю, а она даже не приедет меня навестить?

Нора разделяла его сомнения. Пусть даже вероятность такого развития событий была ничтожно мала, Эрику было невыносимо думать об этом.

– Позвони хотя бы брату, дай ему шанс.

– Я подумаю.

– О большем я и не прошу. – Нора заставила себя улыбнуться. – Если ты можешь подождать до вторника, я тебя отвезу.

Эрик тронул ее за руку:

– У меня мало времени. Я договорился, что меня доставят самолетом. Лотти уже там, готовит дом к моему приезду.

«У меня мало времени». Голос Эрика звучал мягко взгляд был и того мягче, но Нора уловила в нем отголосок прежней силы. Как уже бывало, он напоминает ей, что он взрослым мужчина.

– Ну вот. – Он хлопнул в ладоши. – Мы ведем себя как персонажи пьесы Ибсена! Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я слышал твою сегодняшнюю передачу насчет матерей и дочерей. Догадываюсь, как тебе тяжело рассуждать на эту тему.

Вот так, запросто, Эрик вернул их на твердую почву. Нора в который раз поразилась его стойкости. Когда жизнь становилась слишком большой, чтобы ее проглотить, он справлялся с ней, разделяя на кусочки. Разговоры об обыденных вещах – его спасение.

Нора пододвинула стул и села.

– На самом деле я никогда не знаю, что сказать, и когда все-таки даю совет, то чувствую себя ужасной лицемеркой.

Представляешь, что сказала бы Мардж, если бы узнала, что я одиннадцать лет не разговаривала с собственной дочерью?

Вопрос был риторический, и Эрик не ответил. Это Норе в нем и нравилось – он не пытался утешать ее ложью. Но ей становилось легче от сознания, что кто-то понимает, как ей больно думать о младшей дочери.

– Интересно, что она сейчас делает?

Этот вопрос они могли обсуждать бесконечно. Эрик выдавил из себя смешок:

– Когда речь идет о Руби, это может быть все, что угодно, начиная от ленча со Стивеном Спилбергом и кончая пирсингом языка.

– Когда я последний раз говорила с Кэролайн, она рассказала, что Руби покрасила волосы в голубой цвет. – Нора рассмеялась, но тут же оборвала себя. Это было не смешно. – У нее всегда были очень красивые волосы.

Эрик подался вперед, внезапно посерьезнев:

– Нора, она же не умерла.

Она кивнула:

– Знаю. Я все время пытаюсь выжать хоть какую-то надежду из этой мысли.

Шла только вторая неделя июня, а температура уже достигла тридцати восьми градусов. Погодная аномалия, сказали в новостях, обычно такая жара наступала в южной Калифорнии позже.

От жары люди сходили с ума. Проснувшись в сырой постели, человек отправлялся на поиски воды и, когда у него прояснялось в глазах, с удивлением обнаруживал, что вместо стакана держит в руке пистолет, до этого спрятанный в шкафу. Дети вскрикивали во сне, и никакие дозы жидкого «тайленола» не охлаждали их разгоряченную кожу. По всему городу птицы падали с телеграфных проводов и лежали на пожухлой траве жалкими съежившимися комочками.

В такую погоду никто не мог спать, и Руби Бридж не составляла исключения. Сбросив на пол смятые простыни, она раскинулась на кровати, положив на лоб холодный компресс. Руби была одна. Макс, приятель, бросил ее несколько дней назад. Прожив с ней пять лет, он просто собрался и ушел, как водопроводчик, закончивший неприятную работу. После себя он оставил лишь несколько паршивых предметов мебели и короткую записку:

Дорогая Руби!

Не думал, что разлюблю тебя и полюблю Энджи, но в жизни случается всякое. Ты знаешь, как это бывает. Мне нужна свобода. Все равно мы оба знаем, что ты меня больше не любишь.

Не сердись.

Макс.

Самое смешное (только Руби было не до смеха) состояло в том, что в действительности она по нему даже не тосковала. Вернее, тосковала не по нему – ей не хватало самой мысли, что он у нее есть, второй тарелки на обеденном столе, второго тела в кровати, которая, казалось, с его уходом стала шире. Но больше всего ей недоставало необходимости притворяться, что она кого-то любит.

Макс олицетворял собой надежду, он был как бы осязаемым подтверждением того, что она способна любить и быть любимой.

В семь часов зазвонил будильник. Руби встала с кровати, точнее, соскользнула с нее, липкая от пота. Шаткая спинка из прессованного картона стукнулась о стену. Трусы и бюстгальтер липли к влажному телу. Взяв с тумбочки стакан воды, Руби прижала его к ложбинке между грудей, поплелась в ванную и приняла чуть теплый душ. Но, закончив вытираться, она уже опять покрылась потом. Устало вздохнув, Руби пошла в кухню и заварила кофе. Налив себе чашку, она плеснула щедрую порцию сливок. Белые хлопья всплыли на поверхность и сложились в форме креста. Может, кто другой на ее месте и подумал бы, что сливки просто прокисли, но Руби решила, что это дурной знак. Как будто она и без магии не знала, что прочно застряла в полосе неудач!

Выплеснув кислую бурду в раковину, Руби вернулась в спальню и подняла с пола белую футболку и черные полиэстеровые брюки, забрызганные жиром. Затем оделась и вышла из дома на удушающую жару – потная, с головной болью и отчаянно нуждающаяся в кофеине.

Возле дома стоял ее видавший виды «фольксваген-жук» семидесятого года. Мотор не с первой попытки, но все же завелся, и Руби поехала в «Хэш-хаус Ирмы», модный ресторан на Вснис-Бич, где она работала вот уже почти три года.

Руби не рассчитывала задерживаться в официантках надолго, эта работа планировалась как временная, нужная только затем, чтобы было на что жить, пока она не встанет на ноги и не произведет фурор в одном из местных комедийных театров. После этого все должно пойти как по маслу: Лино[2]2
  Джей Лино – ведущий популярного телешоу «Сегодня вечером», состоящего из бесед с известными людьми и музыкальных номеров.


[Закрыть] пригласит ее в свое шоу, и наконец ей предложат сняться в сериале, написанном специально для нее и озаглавленном «Руби!». Именно так, с восклицательным знаком, как на афишах разных шоу из Лас-Вегаса, которые любила ее бабушка.

Но ей уже двадцать семь. Потратив почти десять лет на то, чтобы пробиться в комики, она приближалась к рубежу, за которым будет считаться «слишком старой». Всем известно, что если не сумеешь добиться успеха до тридцати, то твое дело табак, и Руби чувствовала, что ей пора подыскивать для себя трубку.

Наконец ей удалось вклиниться между старыми фургонами и автобусами, заполнившими стоянку перед рестораном, оформленным в стиле пятидесятых. Ко всем автомобилям были приторочены доски для серфинга, на бамперах некоторых виднелось столько наклеек, что они закрывали краску. Пижоны с выгоревшими на солнце волосами приезжали за много миль, чтобы отведать знаменитый Ирмин омлет из шести яиц.

Выдавив из себя улыбку, Руби направилась к ресторану. Когда она открыла дверь, звякнул колокольчик. Ей навстречу устремилась Ирма, причем сначала показался трехэтажный начес, а уж потом она сама. Ирма всегда ходила быстро, рассекая пространство, как нос корабля – воду. Дойдя до Руби, она резко остановилась и прищурилась. Глядя на ее густо накрашенные ресницы, Руби в который раз задумалась, можно ли определить возраст человека по углеродной метке так же, как датируют какие-нибудь ископаемые останки.

– Ты должна была работать в ночь!

Руби поморщилась:

– Черт!

Ирма скрестила костлявые руки.

– Ты уволена, на тебя нельзя рассчитывать. Этой ночью Дебби пришлось работать вторую смену подряд. Получишь чек в кассе, униформу вернешь завтра. Выстиранную.

У Руби задрожали губы. Тошно было умолять о такой дрянной работе, но у нее не оставалось выбора.

– Ирма, ну пожалуйста, мне нужна эта работа!

– Извини, Руби, мне очень жаль. – Ирма повернулась спиной, давая понять, что разговор окончен.

Руби немного постояла, вдыхая знакомый запах кленового сиропа и жира, потом взяла со стойки свой чек и вышла из ресторана.

Сев в машину, она поехала куда глаза глядят, бесцельно колеся по улицам. В конце концов жара стала невыносимой, казалось, кожа плавится и стекает с тела, и Руби затормозила на торговой улице. В витринах модных бутиков были выставлены красивые вещи, которые она не могла себе позволить, в прохладных кондиционированных залах их продавали девушки раза в два моложе Руби. Руби чувствовала, что того и гляди рухнет на тротуар, когда заметила на двери зоомагазина табличку: «Требуется помощник продавца».

Ни за что! Уж на что противно подавать жирные котлеты всяким задницам, а продавать им хорьков – и того хуже.

Руби снова села в машину и поехала в обратную сторону, неизвестно зачем набирая скорость, чтобы быстрее добраться до цели.

Свернув на бульвар Уилшир, она затормозила перед многоэтажным зданием. Не останавливаясь, чтобы не передумать, она пересекла вестибюль, зашла в лифт и нажала кнопку последнего этажа. Через несколько секунд двери лифта открылись, и на ее разгоряченное вспотевшее лицо повеяло прохладным воздухом. Руби быстро двинулась по коридору к кабинету своего агента и толкнула дверь матового стекла. Секретарша, Модин Уочсмит, сидела в приемной, уткнувшись в любовный роман. Едва взглянув на вошедшую, она улыбнулась:

– Привет, Руби. Он сегодня занят, тебе придется перенести встречу на другой день.

Не обращая на нее внимания, Руби прошла мимо и без спроса распахнула дверь. Вэлентайн Лайтнср, ее агент, сидел за широким полированным письменным столом, блестящим, как стекло. При виде Руби улыбка на его лице сменилась хмурой гримасой.

– Руби? Кажется, мы не договаривались на сегодня?

В дверь влетела Модин:

– Мистер Лайтнер, прошу прощения, я ей говорила…

Лайтнер поднял худую руку.

– Ничего страшного, Модин. – Он откинулся на спинку стула. – Ну, Руби, в чем дело?

Дождавшись, пока секретарша выйдет, Руби приблизилась к столу. Сознание, что на ней до сих пор униформа официантки и под мышками темнеют пятна пота, отнюдь не прибавляло ей уверенности.

– Место на круизном судне еще не занято?

Три месяца назад она лишь расхохоталась в ответ на это предложение, считая, что круизное судно – все равно что плавучий морг для таланта, но сейчас ей уже не казалось, что она слишком хороша для такой работы. Да что там – наоборот, работа слишком хороша для нее.

– Руби, я старался для тебя как мог. Ты пишешь неплохие тексты, но, но правде говоря, произносишь их паршиво. И ты не просто несговорчивая, ты чуть что лезешь в бутылку. Ты сожгла за собой слишком много мостов, никто в нашем бизнесе больше не хочет брать тебя на работу.

– Но может, кто-нибудь…

– Никто, Руби. Помнишь роль в шоу, которую я для тебя нашел? Своими придирками и требованиями переписать сценарий ты затормозила работу на первой же неделе и довела всех до белого каления.

– У меня был идиотский текст, ни одной смешной реплики.

Вэл, прищурившись, посмотрел на нее в упор, голубые глаза блеснули холодом, как льдинки.

– Позволь напомнить, что шоу идет до сих пор и другая актриса, менее талантливая, чем ты, говорит, что от нее требуется, и получает за это тридцать тысяч долларов.

– Паршивое шоу. – Руби рухнула в обитое велюром кресло напротив Вэла. Ей не сразу удалось затолкать свое самолюбие в маленькую потайную коробочку, чтобы оно не высовывалось. – Я на мели, Ирма меня уволила.

– Почему бы тебе не позвонить матери?

Руби закрыла глаза и глубоко вздохнула:

– Вэл, не начинай все сначала.

– Знаю, знаю, она исчадие ада, но, Руби, ты видела статью в последнем номере «Пипл»? Она богата и знаменита, вдруг она тебе поможет?

– Ты тоже богат и знаменит, но не можешь мне помочь. Кроме того, я сыта по горло ее помощью. Еще немного материнской заботы – и дело кончится тем, что я буду горланить песню «Я хочу быть собой», сидя в сумасшедшем доме в смирительной рубашке.

Руби встала. Это потребовало от нее громадных усилий. Больше всего на свете ей хотелось сейчас свернуться клубочком и уснуть.

– Ладно, Вэл, и на том спасибо.

– Знаешь, почему тебе так легко помогать? Потому что ты искрометная личность. – Он вздохнул. – Попробую связаться с азиатами, они там любят заморских гастролеров из Штатов, может, удастся организовать турне по ночным клубам.

Руби стало тошно при одной мысли об этом.

– Смешить публику через переводчика?

Она представила себя в мужском клубе, где у нее за спиной вертятся вокруг полированных серебристых шестов полуголые девицы, и поморщилась от отвращения. В таких заведениях она уже выступала. Вся ее юность прошла в тени других выступавших.

– Может, мне пора бросить это дело? Сложить оружие? Признать себя побежденной?

– И чем ты собираешься заняться?

Вэл не сказал: «Руби, не делай этого, ты слишком талантлива, чтобы сдаваться». Именно это он говорил шесть лет назад.

– Я училась в университете по специальности «английская литература», правда, не закончила. Может, это поможет мне получить место продавца в книжном магазине.

– Да, у тебя самый подходящий характер для того, чтобы обслуживать публику.

Руби невольно рассмеялась. Вэла она знала давно, еще с тех пор, когда только начинала в знаменитом лос-анджелесском клубе «Комеди стор». Вэл всегда был се защитником и горячим поклонником, но за последние несколько лет она и его разочаровала, а это было еще хуже, чем самой разочароваться в себе. С ней стало трудно работать, у нее испортился характер, но хуже всего – она перестала быть смешной. Все остальное Вэл еще мог бы стерпеть, но не это. Руби не понимала, что с ней творится, знала только, что постоянно злится.

– Вэл, я очень ценю все, что ты для меня сделал, честное слово. Я понимаю, как трудно работать с примадонной, у которой нет таланта.

Едва эти слова у нее вырвались, как Руби поняла, что под ними скрывается. Боялась признать, но все же поняла. Это прощание. Самое страшное, что то же самое услышал в ее словах и Вэл. Услышал, но не возразил: «Не спеши, это еще не конец». Вместо этого он сказал:

– Руби, столько природного таланта, сколько есть в тебе, я еще ни у кого не видел. У тебя острый как бритва ум, а своей улыбкой ты можешь осветить целую комнату. – Он наклонился к ней через стол. – Можно задать тебе один вопрос? Когда ты перестала улыбаться?

Руби знала ответ – это случилось в предпоследний год ее учебы в школе, – но не желала вспоминать то время даже для того, чтобы ответить Вэлу.

«Предметы в зеркале кажутся ближе, чем на самом деле». То же самое можно сказать о воспоминаниях. Лучше не оглядываться.

– Не знаю, – тихо сказала она, избегая встречаться с ним взглядом.

Жаль, что она не могла дать понять Вэлу, как испугана, как ей одиноко. Руби казалось, что, если бы она это сделала, хотя бы раз призналась другу в своей уязвимости, возможно, это ее спасло бы.

Но у нее не получалось. Как ни пыталась, Руби не могла убрать свои оборонительные сооружения. Ее чувства были плотно упакованы и герметично запечатаны глубоко внутри се, где каждое воспоминание, каждая рана остались свежими.

– Ну что ж… – Руби расправила плечи, выпятив не слишком впечатляющую грудь. Она смутно подозревала, что вы глядит довольно нелепо, как раненый воробей, который пытается произвести впечатление на сокола. – Я, пожалуй, пойду. Раз уж мне придется выйти на панель, надо купить колготки в сеточку.

Вэл вяло улыбнулся:

– Я все же разузнаю насчет Азии. Свяжусь с тобой через несколько дней.

– Спасибо.

Руби, возможно, добавила бы что-то еще, возможно, даже стала бы заискивать перед ним, но ее горло внезапно сжал спазм. Вэл обогнул стол и подошел к ней. Руби прочла в его взгляде грусть и сожаление.

– Ты потеряла себя, – тихо сказал он.

– Знаю.

– Руби, послушай, мне это знакомо. Тебе нужно начать сначала.

Она натужно сглотнула. Такого рода честность уместнее в других районах страны, где время измеряется в месяцах и сезонах. Но здесь, в Лос-Анджелесе, где оно делится на тридцатисекундные промежутки, настоящие чувства не успевают расцвести.

– Не волнуйся за меня, Вэл, я живучая. Вот вернусь домой и начну учить японский.

Он сжал ее плечо:

– Узнаю мою девочку.

– Пока.

Она пошевелила пальцами, прощаясь на чисто калифорнийский манер, и двинулась к двери, изо всех сил стараясь удалиться с достоинством. Но нелегко ступать с достоинством в пропотевшей униформе официантки, и, как только закрылась дверь кабинета, Руби убрала с лица фальшивую улыбку и уныло поплелась к лифту. Столь же уныло она покинула здание. Ее «фольксваген» напоминал полудохлого майского жука. Сиденье так нагрелось на солнце, что Руби, сев за руль, чуть не выскочила обратно.

Из-под поржавевшего «дворника» на ветровом стекле торчал штрафной талон. Руби открыла окно, достала его и, скомкав, выбросила на тротуар. По ее мнению, рассчитывать на то, что водитель заплатит выписанный таким манером штраф, было настолько же нелепо, как оставлять счет на подушке в приюте для бездомных.

Скомканная бумажка еще не успела упасть, а Руби уже завела мотор и выезжала на бульвар Уилшир. Там ее поглотил поток транспорта.

В Студио-ситп на улицах было тише. Немногочисленные ребятишки вяло играли в небольших двориках. В жару возрастала опасность пожара, поэтому никто не тратил воду на мелочи вроде разбрызгивателей для полива лужаек.

Посреди улицы спал большой слюнявый сенбернар. Объехав его, Руби подкатила к краю тротуара и остановилась напротив многоквартирного комплекса. Вытирая вспотевшим лоб, Руби поднялась по лестнице. Никто не вышел с ней поздороваться, слишком уж было жарко. В такую погоду ее соседи наверняка сидели по квартирам, собравшись в кружок вокруг оконного кондиционера, как некогда пещерные люди собирались вокруг своих костров.

Поднявшись наконец на свой этаж, Руби дышала, как Шелли Уинтерс[3]3
  Американская актриса. «Гибель „Посейдона“ – фильм о катастрофе трансатлантического лайнера.


[Закрыть] в фильме «Гибель Посейдона», и была почти столь же мокрой. Пот тек по лбу и повисал каплями на ресницах, из-за чего перед глазами все расплывалось.

Как всегда, входная дверь открылась не сразу – длинно-ворсовое ковровое покрытие застряло между ней и порогом. Навалившись плечом, Руби в конце концов сумела немного приоткрыть ее и протиснуться в щель.

Тяжело дыша, она остановилась посреди своей маленькой темной квартирки, посмотрела на жалкую мебель, и ей захотелось плакать.

Мелькнула абсурдная мысль: «Если бы только пошел дождь! Если бы эта кошмарная погода изменилась, все могло бы быть по-другому!»