Текст книги "Дом у озера Мистик"

Наконец она оказалась перед магазином «Империя Евы. Платья». С витрины ей улыбалась девушка-манекен в ярко-желтом дождевике, такой же желтой шляпе-панаме и в высоких сапогах. Согнутый под неестественным углом локоть манекена поддерживал табличку со словами: «В воздухе пахнет весной». Из леек, расставленных вокруг ног манекена, выглядывали пестрые искусственные цветы, а к стене были прислонены грабли. Энни толкнула входную дверь. Над ее головой звякнул маленький колокольчик. Где-то в глубине магазина женский голос пронзительно заверещал:

– Не может быть!

Энни огляделась, пытаясь понять, кому принадлежит этот голос. Через магазин к ней спешила, размахивая пухлыми руками, Молли Блок, ее учительница английского в старших классах.

– Энни? – Молли Блок широко улыбалась. – Энни Борн, неужели это ты?

– Да, миссис Блок, это я. Как поживаете?

Молли уперлась в бока руками.

– Миссис Блок?! Энни, не называй меня так, а то я чувствую себя ужасно старой. Я ведь была совсем девчонкой, когда вела ваш класс. – Она снова улыбнулась и поправила съехавшие на нос очки в тонкой металлической оправе. – Рада видеть тебя снова, столько ведь лет прошло!

– Я тоже рада вас видеть, Молли.

– Что привело тебя в наши леса? Слышала, ты замужем за каким-то крутым адвокатом и живешь припеваючи в дымной Калифорнии.

Энни вздохнула:

– Все меняется…

Молли склонила голову набок и окинула Энни изучающим взглядом.

– Хорошо выглядишь. Хотела бы я сделать такую же стрижку! Но я буду выглядеть как воздушный шар. Между прочим, твой белый кашемир в наших краях долго не проживет. Один хороший ливень, и ты подумаешь, что вышла из дома, натянув на себя шкурку кролика.

Энни засмеялась:

– Да, вы правы.

Молли похлопала ее по плечу:

– Следуй за мной!

Часом позже Энни стояла перед высоким зеркалом, отражающим ее в полный рост. На ней были джинсы за девятнадцать долларов (кто бы мог подумать, что джинсы за такую цену до сих пор выпускают), хлопковые носки, теннисные тапочки и свободная толстовка практичного серого цвета с эмблемой Вашингтонского университета. В этой одежде она почувствовала себя другой женщиной. Она не выглядела как тридцатидевятилетняя жена известного калифорнийского адвоката, которая скоро станет бывшей женой. Она выглядела как жительница заурядного маленького городка, которой предстоит покормить лошадей или покрасить веранду. Словом, она выглядела как женщина, у которой есть своя жизнь и свои дела. Энни теперь почти нравилась ее стрижка.

– Знаешь, а тебе идет! – Молли одобрительно кивнула, скрестив на груди руки. – Ты похожа на подростка. Совсем девчонка!

– В таком случае я беру все.

Пока Молли пробивала чеки, она охотно рассказывала о жизни в Мистике: кто как живет, кто с кем спит, кто обанкротился, кто баллотируется в городской совет.

Энни слушала местные сплетни вполуха, не вникая в суть. Слова Лерлин беспрестанно звучали в ее голове: «Кэти умерла восемь месяцев назад». Она повернулась к Молли:

– Я слышала про… Кэти Джонсон, то есть Делакруа.

– Да, так ее жалко! Помнится, вы были очень дружны в школе. – Молли печально улыбнулась. – Я помню, как вы втроем – ты, Ник и Кэти – показывали пародию на конкурсе талантов. Вы пели какую-то глупую песенку, Ник был в таком возмутительном бюстгальтере из половинок кокоса, и где-то в середине песни вы втроем так расхохотались, что не смогли закончить.

– Я помню, – тихо сказала Энни, спрашивая себя, как вышло, что она ни разу не вспомнила этот эпизод до сей минуты. – Как поживает Ник после… Ну вы понимаете…

Она не смогла продолжить – спазм перехватил горло.

Молли прищелкнула ножницами и срезала ценник с джинсов.

– Не знаю. Он выполняет свою работу, объезжает город, ты ведь знаешь, что он полицейский? Я редко его вижу, а их дочь, как я слышала, в очень плохом состоянии. Думаю, если бы ты навестила Ника, это было бы очень кстати.

Энни расплатилась за покупки, поблагодарила Молли за помощь и отнесла вещи в машину. Некоторое время она неподвижно сидела за рулем, вспоминая. Конечно же она не может отправиться к Нику прямо сейчас, под влиянием импульса. Нельзя просто взять и ворваться в жизнь постороннего мужчины, а Ник именно таким и был, посторонним. Они не виделись много лет. Кроме того, она сама сломана и разбита, какая от нее может быть польза мужчине, недавно потерявшему жену?

Но Энни твердо знала, что должна увидеться с Ником. Наверное, она поняла, что это неизбежно, еще в ту минуту, когда Лерлин упомянула его имя. И не имело значения, что он, возможно, и не обрадуется этой встрече. Важно было только то, что когда-то он был ее лучшим другом и что его жена когда-то была ее лучшей подругой. И что ей больше не к кому пойти.

К тому времени, когда Энни набралась храбрости поехать к Нику, уже начало темнеть. Коричневая лента грунтовой дороги, извиваясь, вела к дому Борегара.

Вдоль дороги высились старые деревья, внизу их стволы скрывали разросшиеся кусты гаултерии. В просветах между деревьями виднелась блестящая серебристая поверхность озера. Свет заходящего солнца, просачиваясь сквозь бахрому мха, свисающего с тяжелых ветвей деревьев, больше напоминал туман, чем солнечный свет.

Дождя не было, но на ветровом стекле начали появляться капельки росы. В этом краю тысячи водопадов воздух всегда был наполнен влагой, а ледниковые озера отливали аквамариновым цветом. Некоторые, как озеро Мистик, были такими глубокими, что в них не всегда удавалось найти дно, и такими уединенными, что, если повезет, можно было увидеть там пару лебедей-трубачей, сделавших остановку во время сезонного перелета. Здесь, в диком болотистом месте этой заповедной земли, они будут в безопасности.

Дорога виляла из стороны в сторону и наконец вывела к грунтовой подъездной аллее. Энни припарковалась рядом с полицейской машиной, выключила двигатель и направилась к красивому старому дому, построенному лет сто назад, когда древесина была крепкой, и умелые ремесленники, гордившиеся своей работой, вырезали детали вручную. В отдалении слышался рев могучей реки Квинолт. В это время года река грызет и подмывает берега, неся свои бурные, пенистые воды в Тихий океан.

Дом был окутан желтоватым туманом, плывущим с озера. Туман зловеще карабкался вверх по беленым ступеням веранды и обвивался вокруг резных столбиков. Энни помнила этот дом заброшенным, в его разбитых окнах отражался лунный свет. Они с Ником приехали сюда однажды ночью на велосипедах, оставили их возле озера, а сами пошли посмотреть на большой разоренный дом.

Ник тогда сказал: «Когда-нибудь этот дом будет моим». Он повернулся к Энни, лунный свет падал на его красивое лицо. У Энни и в мыслях не было, что он ее поцелует, она была к этому не готова, но, когда его губы легко, словно крылья бабочки, коснулись ее губ, она вдруг заплакала.

Ник отстранился и нахмурился:

– Энни, ты что?

Энни не могла объяснить ему, почему она плакала. Она и сама этого не знала и чувствовала себя глупой и наивной. Это был ее первый в жизни поцелуй, и она его испортила.

Она не ответила, и Ник отвернулся. Скрестив руки на груди, он смотрел на озеро с непроницаемым выражением лица. Энни подошла к нему, но он отстранился, пробормотав что-то насчет того, что пора домой. Это был единственный раз, когда он ее поцеловал.

Энни тряхнула головой, прогоняя воспоминания, и сосредоточилась на том, что увидела сейчас.

Ник и Кэти привели старый дом в порядок, вставили окна, покрасили стены солнечно-желтой краской, на окнах – темно-зеленые ставни, и все же дом почему-то казался неухоженным. Из цветочных ящиков торчали прошлогодние герани и лобелия, превратившиеся в засохшие коричневые стебли, трава вокруг дома была слишком высокой, выложенная кирпичом дорожка начала покрываться мхом. Под рододендронами валялась грязная поилка для птиц.

И все-таки это было одно из самых красивых мест, какие Энни доводилось видеть. Свежая весенняя трава была изумрудно-зеленой и густой, как мех шиншиллы, лужайка начиналась от дома и пологом спускалась к голубому озеру. Далеко за домом в небе собрались тяжелые, стальные тучи.

Энни взяла с сиденья сумку, медленно прошла через пропитанную водой лужайку и поднялась по ступеням на веранду. У двери она помедлила, потом глубоко вздохнула и постучалась.

Ответа не было.

Она уже собралась уйти, когда за дверью послышались шаги. Дверь распахнулась, перед ней стоял Ник.

Энни узнала бы его где угодно. Он был все таким же высоким, больше шести футов, но время взяло свое, и некогда натренированное тело футбольной звезды стало худым и жилистым. Ник был без рубашки, и Энни видела рельефные мышцы его живота, скрывавшиеся под ремнем выгоревших джинсов, которые были ему велики как минимум на два размера. Ник казался крепким и дубленым, как старая кожа, лицо со впалыми щеками было бледным. Его взъерошенные волосы потеряли свой прежний цвет, может быть, от возраста, может быть, от горя, и теперь отливали серебром, как пятицентовик, в котором отражается солнце.

Но его глаза оставались молодыми и такими же пронзительно голубыми, какими были в юности. Энни не могла отвести от них глаз. Ник окинул ее взглядом, это был взгляд полицейского, не упускающего ни одной детали – ни новую стрижку, ни новенькую одежду в стиле жительницы маленького городка. И уж конечно он заметил бриллиант размером с «бьюик» на пальце ее левой руки.

– Энни Борн, – тихо сказал он без улыбки. – Лерлин рассказала, что ты вернулась в город.

Повисло неловкое молчание. Энни пыталась най ти нужные слова. Она нервно переступила с ноги на ногу.

– Я сожалею… о Кэти.

При этих словах Ник, казалось, побледнел еще больше.

– Да, я тоже.

– Я знаю, как ты ее любил.

Ник не ответил. Энни подождала немного, но он ничего не сказал, только наклонил голову и открыл дверь шире. Энни вслед за ним вошла в дом. В холле было темно: свет был выключен, огонь в камине не горел, пахло сыростью.

Щелкнул выключатель, и зажглась лампа. Она светила так ярко, что несколько мгновений Энни ничего не видела, потом ее глаза привыкли к свету. Гостиная выглядела так, будто в ней взорвали бомбу. Около дивана на полу валялась пустая бутылка из-под виски, на спинки стульев была наброшена одежда. Экран телевизора закрывала мятая форменная рубашка полицейского.

Неловкое молчание нарушил Ник:

– Я теперь мало бываю дома.

Он поднял с пола линялую фланелевую рубашку и надел ее. Энни ждала, что он скажет еще что-нибудь, но он молчал. Она огляделась. Пол в гостиной был из прекрасных дубовых досок. Самым заметным предметом в комнате был большой кирпичный камин, почерневший от времени и копоти. Судя по его виду, огонь в нем не разводили очень давно. По всей комнате были в беспорядке расставлены диван, обитый выгоревшей коричневой кожей, журнальный столик, глубокое кресло, на всем лежал слой пыли. Арка соединяла гостиную с парадной столовой, в которой Энни был виден овальный стол из кленового дерева и четыре стула с красными и белыми стегаными подушками на сиденьях. Закрытая зеленая дверь, скорее всего, вела в кухню. Дубовая лестница по левой стене, оклеенной яркими обоями, вела на второй этаж.

Энни почувствовала на себе пристальный взгляд Ника. Она повернулась к нему:

– Я слышала, у тебя есть дочь.

Он медленно кивнул:

– Иззи. Изабелла. Ей шесть лет.

Взгляд Энни упал на фотографию на каминной полке. Она подошла к камину и дотронулась до фотографии.

– Неразлучная троица! – Энни улыбнулась. – Эту фотографию я не помню.

Она погрузилась в воспоминания, а тем временем Ник вышел из комнаты и вернулся через несколько минут. Он подошел к Энни так близко, что она почувствовала тепло его дыхания.

– Выпить хочешь?

Ник стоял перед ней с бутылкой вина и двумя бокалами. На какое-то мгновение она испугалась, но сразу же взяла себя в руки. В конце концов, они – взрослые люди, и предложить бокал вина – это общепринятая вежливость.

– Да, спасибо, я бы не отказалась. А где твоя дочь? Можно с ней познакомиться?

В его глазах мелькнуло беспокойство.

– Сегодня она ночует у Лерлин. Они пойдут вместе с внучками Бадди в кино на мультики. Давай-ка, Энни, посидим у озера.

Ник взял свободной рукой плед с дивана и вывел Энни из дома. Они сели на одеяло не слишком близко друг к другу. Энни потягивала вино, бокал с которым ей протянул Ник. Между деревьями в кроваво-красных мазках заката сгущались сумерки. Бледный месяц медленно полз вверх, накидывая на темно-синюю гладь озера серебристую вуаль. На галечный берег с тихим плеском набегали волны. Казалось, воспоминания были разлиты в воздухе и дождем падали на землю вокруг них. Энни помнила, как все было просто раньше, когда они сидели рядом во время игры, глядя, как Кэти с группой поддержки прыгает за боковой линией. Как после игры они все вместе втискивались в крошечную кабинку и ели жирные гамбургеры и картошку фри. В то время они любили разговаривать друг с другом. Энни не помнила, о чем они говорили, но когда-то она думала, что может рассказать Нику все, что угодно. А сейчас, спустя годы, в течение которых каждый жил своей жизнью, она не могла придумать, как верно построить разговор с Ником, не задевая болезненных тем.

Она вздохнула, потягивая вино. Она пила большими глотками – вино избавило ее от чувства неловкости. На потемневшем вечернем небе, все еще расчерченном кое-где красными и лиловыми полосами, выглянуло несколько звезд. Энни больше не могла выносить это молчание.

– Как здесь красиво…

– Красивые звезды…

Они заговорили одновременно. Энни засмеялась:

– Когда не знаешь, о чем говорить, говори о погоде или о пейзаже.

– Мы способны на большее, – тихо сказал Ник. – Жизнь, черт побери, слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые разговоры. Я-то уж знаю!

Он повернулся к Энни, и она увидела сеть морщин вокруг его голубых глаз. Он выглядел усталым, печальным и бесконечно одиноким. И именно это – его одиночество – заставило ее почувствовать, что они теперь – друзья по несчастью, жертвы горестных обстоятельств. Она отбросила светские условности и не стала эксплуатировать воспоминания юности, а бросилась головой прямо в омут:

– Как умерла Кэти?

Ник залпом осушил бокал и налил себе еще вина. Золотистая жидкость доверху наполнила бокал и перелилась через край, забрызгав джинсы Ника.

– Она убила себя.

7

Энни была так ошеломлена, что некоторое время не могла произнести ни слова.

– Я…

Она не могла сказать принятое в таких случаях: «Я сожалею». Эти слова были сейчас бесстрастны и неуместны. Ник, казалось, не замечал ее молчания. Или, возможно, был ей за это даже благодарен.

– Помнишь, у нее всегда быстро менялось настроение? Уже тогда она не раз была на грани срыва – по сути, всю жизнь, и никто из нас об этом не знал. По крайней мере, я не знал до тех пор, пока положение не начало ухудшаться. Чем старше она становилась, тем делалось хуже. Маниакально-депрессивный синдром. Таков был ее диагноз. Первые проявления у нее начались, когда ей исполнилось двенадцать лет, – через полгода после того, как ее родители погибли в автокатастрофе. Она могла быть очень милой, а потом что-нибудь происходило, и она начинала плакать, запиралась в чулане. Принимать лекарство она отказывалась, говорила, что у нее от лекарства возникает ощущение, как будто она дышит через слой ваты.

Голос Ника дрогнул. Он отпил вино.

– Однажды я пришел с работы раньше и застал ее в ванной, она рыдала и билась головой об стену. Услышав, что я пришел, она повернулась ко мне – все лицо в слезах и в крови – и сказала: «Привет, дорогой. Хочешь, я приготовлю тебе ланч?»

Я купил этот дом, потому что хотел, чтобы она была счастлива, я надеялся, что это поможет ей вспомнить, какой наша жизнь была раньше. Я думал, что, если дам ей дом, безопасное место, где мы сможем растить наших детей, все будет в порядке. Господи, я только хотел ей помочь…

Его голос снова сорвался.

– На какое-то время это подействовало. Мы вложили в этот старый мавзолей не только наши средства, но и наши сердца и души. Потом Кэти забеременела. Некоторое время после рождения Иззи все шло хорошо. Кэти принимала свое лекарство и старалась, она очень старалась, но ребенок оказался ей не по силам. И она возненавидела это место – отопление, которое еле-еле работало, гудящие водопроводные трубы… Около года назад она снова перестала принимать лекарство. И тогда все полетело к чертям.

Ник допил второй бокал и налил еще один. Качая головой, он негромко сказал:

– А я не понимал, к чему дело идет.

Энни не желала слушать дальше.

– Ник, если тебе тяжело вспоминать, ты не должен…

– Однажды вечером я пришел с работы с квартой сливочного мороженого и взятым напрокат фильмом и нашел ее. Она выстрелила себе в голову. Из моего табельного оружия.

Энни судорожно сжала ножку бокала.

– Ник, тебе не обязательно это говорить.

– Мне нужно. Никто другой ведь меня не спрашивал. – Он закрыл глаза и откинулся назад, опираясь на локти. – Кэти была как волшебная сказка: когда она была хорошей, то была очень-очень-очень хорошей, а когда была плохой, то тебе хотелось оказаться в Небраске.

От вина у Энни кружилась голова, но она была этому даже рада: легкое опьянение притупляло болезненную остроту его слов.

Вдруг Ник улыбнулся своим воспоминаниям.

– Она могла в один день любить меня, а на другой – даже не разговаривать со мной. Хуже всего бывало по ночам. Иной раз она меня поцелует, а то отвернется к стене. В такие ночи, если я к ней хотя бы прикасался, она начинала кричать, чтобы я убирался. Она начала рассказывать дикие небылицы, что я ее бью, что Иззи на самом деле не ее ребенок, что я – самозванец, который хладнокровно убил ее настоящего мужа. От этого я сам с ума сходил. Чем больше она отдалялась, тем сильнее я к ней тянулся. Я знал, что тем самым я ей не помогаю, но ничего не мог с собой поделать. Я все думал, что если бы я любил ее по-настоящему, то она была бы здорова. А теперь, когда ее нет, я думаю только о том, каким я был эгоистом, глупым и нечутким. Мне нужно было послушаться того врача и положить ее в больницу. По крайней мере, она была бы жива…

Энни, не задумываясь, протянула руку и с нежностью дотронулась до его лица.

– Ник, это не твоя вина.

Он посмотрел на нее с тоской.

– Когда моя жена вышибает себе мозги в нашей постели при том, что чуть дальше по коридору в своей комнате находится наша дочь, поверь мне, она считает, что это моя вина. – Он издал стон, похожий на скулеж побитого щенка. – Господи, она, должно быть, меня ненавидела…

– Ты ведь в это не веришь.

– Нет. Да. Иногда. – Когда Ник заговорил снова, у него дрожали губы. – Самое ужасное, что иногда я тоже ее ненавидел. Я ненавидел то, что она делала со мной и Иззи. Она все больше и больше напоминала мне мою мать. И где-то в глубине души я знал, что не смогу ее спасти. Может быть, я перестал даже пытаться… не знаю.

Его боль взывала к Энни, и она не могла отвернуться. Она обняла его и стала гладить так, как если бы успокаивала ребенка.

– Все будет хорошо, Ник…

Позже, когда он отстранился и посмотрел на нее, его глаза были полны слез.

– А еще Иззи, моя девочка… Вот уже несколько месяцев, как она не говорит ни слова, а теперь думает, что она «исчезает». Сначала у нее «исчез» один пальчик на левой руке, потом большой палец, а когда «исчезла» вся рука, она стала носить на ней черную перчатку и перестала разговаривать. А в последнее время я заметил, что она чаще стала пользоваться двумя пальцами правой руки, так что, наверное, пальцы и на этой руке тоже исчезают. Одному Богу известно, что она будет делать, если…

Он попытался улыбнуться. Энни видела, что он делает над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы просто говорить, но у него не получилось. Она почувствовала, что самообладание покинуло его.

– Что я могу сделать? Однажды вечером моя шестилетняя дочь спряталась под кровать, потому что испугалась шума. Она хотела пойти к мамочке и обнять ее, но, слава богу, не пошла. Потому что ее мамочка приставила к своей голове револьвер и вышибла себе мозги. Если бы Иззи в тот вечер прошла по коридору, она бы увидела кусочки своей мамы на зеркале, на подголовнике кровати, на подушке…

По небритым щекам Ника текли слезы. Его горе засасывало Энни и где-то в глубине смешивалось с ее собственной болью. Ей хотелось сказать, что все будет хорошо, что он это переживет, но слова уже не шли с языка. Ник дотронулся до ее щеки, его рука скользнула ниже, на ее шею, и он притянул ее к себе. Энни знала, что этот миг останется с ней навсегда, даже когда она захочет его забыть, он еще долго будет с ней. Позже она, вероятно, будет спрашивать себя, что же ее так тронуло: дрожащие отражения звезд в озере или, может быть, лунный свет и слезы Ника, превратившие его глаза в серебристо-лунные озера. Или одиночество, которое лежит где-то глубоко, около ее разбитого сердца холодным кубиком льда.

Энни едва слышно прошептала его имя. В темноте оно прозвучало как мольба или молитва.

Она прильнула губами к его губам, ей хотелось утешить Ника, это было сострадание его боли, которую она разделяла. Но когда их губы соприкоснулись, мягкие, податливые и соленые от слез, то вдруг все изменилось. Поцелуй стал страстным, обжигающим и отчаянным. Энни думала о Блейке и знала, что Ник думает о Кэти, но это было не важно. Только одно имело значение: жар их близости.

Она стала торопливо расстегивать пуговицы на его рубашке и, как только смогла, просунула руки под фланель, прижала ладони к его груди и стала гладить жесткие волоски. Она несмело провела руками по его плечам, по спине. Прикасаться к Нику – в этом было нечто тайное, запретное, опасное, пробуждающее желание.

Ник со стоном сорвал с себя рубашку и отбросил ее в сторону. Следом полетела одежда Энни. Ее рубашка и бюстгальтер взлетели над сырой лужайкой, как флаги капитуляции. Ее обнаженную кожу обдало прохладным ночным воздухом. Смущенная остротой своего желания, она закрыла глаза. Руки Ника были повсюду, прикасались к ней, гладили, сжимали, скользили по ее спине.

В какой-то отдаленной части сознания у нее мелькнула слабая мысль, что она слишком увлеклась, что это плохая идея, но это было так хорошо! Уже очень, очень долго никто не хотел ее так сильно. Может быть, вообще никогда.

Страстное, неистовое переплетение рук и ног, жадные, ищущие рты – это были они сейчас. Энни полностью отдалась этому до боли острому удовольствию, она наслаждалась прикосновениями мозолистых, сильных пальцев Ника к ее лицу, груди, животу. Он прикасался к ней там и так, как она и представить себе не могла, он довел ее до пульсирующей грани между наслаждением и болью. Ее дыхание стало неровным, сбивчивым, она жадно ловила ртом воздух и жаждала разрядки.

– Ник, пожалуйста… – взмолилась она.

Энни льнула к нему, чувствуя на его щеках влагу от слез, и не знала, его ли это слезы или ее, или это смешались их слезы, и, когда он вошел в нее, она забыла обо всем на свете, она едва сдержала крик упоения и торжества. Ее разрядка, мощь ощущений потрясла ее саму. Ник приник к ней, он стонал, и, когда он содрогнулся в оргазме, Энни снова кончила вместе с ним, с всхлипом выдохнув его имя, и обмякла на его влажной волосатой груди. Он обнимал ее, гладил по голове, шептал на ухо что-то нежное и успокаивающее. Но ее сердце билось так сильно, что его стук отдавался в ушах, и она не слышала, что шептал ей Ник.

Энни опустилась с небес на землю, приземлилась среди звездопада. Она лежала рядом с Ником обнаженная, тяжело дыша. У нее над головой было черное небо в россыпи звезд, а ночь пахла пролитым вином и их утоленной страстью.

Ник очень медленно убрал руки. Без тепла его объятий ее кожа мгновенно стала холодной и липкой. Энни потянула на себя плед, закрывая обнаженную грудь, и отодвинулась от Ника.

– Боже, что мы наделали? – прошептала она.

Ник сидел неподвижно, закрыв лицо руками.

Энни пошарила по мокрой траве, отыскивая свою рубашку, и потянула ее к себе. Ей нужно было срочно уходить, пока она окончательно не расклеилась.

– Этого не было, – в смятении прошептала она. – Этого не было.

Ник подобрал свою одежду и быстро оделся, не глядя на Энни. Поднявшись на ноги, он повернулся к ней спиной.

Энни дрожала и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться, пока она одевается. Она думала о том, что Ник, наверное, сравнивает ее с Кэти, вспоминает, какой красивой была его жена, и удивляется, какого черта он занялся сексом с тощей, немолодой женщиной с короткой стрижкой, которая только что повела себя как последняя дрянь. Она оделась и посмотрела под ноги, мечтая, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.

– Я лучше поеду… – Она чуть было не сказала «домой», но потом спохватилась, что у нее больше нет дома, как нет и мужа, который бы ждал ее в этом доме. – В дом к отцу. Он будет волноваться…

Ник наконец повернулся к ней. Его лицо осунулось, а сожаление в его глазах подействовало на Энни как пощечина. Как же она хотела исчезнуть!

– Я никогда не был близок ни с одной женщиной, кроме Кэти, – сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Энни.

– О! – Это все, что Энни смогла произнести, но от его тихого признания она почувствовала себя чуточку лучше. – Для меня это тоже впервые.

– Похоже, сексуальная революция обошла нас стороной.

В другой ситуации она бы оценила его шутку, но сейчас Энни только кивнула в сторону машины:

– Думаю, мне пора.

Они молча направились к ее машине. Энни следила за тем, чтобы не коснуться Ника, но все время думала о его прикосновениях, о том пламени, которое он разжег в ней. А она-то считала, что уже не способна загореться.

Ник нарушил неловкое молчание:

– Значит, Бобби Джонсон врал, когда говорил, что поимел тебя после той игры в Секуиме?

Энни замерла, а потом повернулась к Нику и переспросила:

– Он меня поимел?

Ник пожал плечами:

– Это он сказал, не я.

– Бобби Джонсон так сказал? – Энни замотала головой.

– He волнуйся, он сказал, что ты была хороша. И он даже не заикался про минет.

Энни вдруг расхохоталась, ее напряжение вдруг ушло. Они двинулись по мокрой траве дальше. Когда они подошли к ее машине, Ник распахнул перед Энни дверцу. Это проявление галантности ее удивило. Уже очень давно никто не распахивал перед ней дверцу автомобиля.

– Энни! – тихо окликнул Ник.

Она подняла на него взгляд.

– Да?

– Не жалей! Пожалуйста.

Она кивнула. На короткое время Ник заставил ее почувствовать себя красивой и желанной. Как она может об этом жалеть? Ей хотелось снова потянуться к нему, она готова была сделать все, чтобы только не чувствовать холодное одиночество, которое охватит ее, как только она сядет в машину и отъедет от его дома.

– Лерлин говорила, что ты ищешь няню для Изабеллы. Я бы могла посидеть с ней днем, если тебе это поможет.

Ник нахмурился:

– Зачем тебе делать это?

Его вопрос огорчил Энни – за ним были годы недоверия и разочарований.

– Ник, я делаю это не только для тебя, это нужно и мне самой. Правда!

Он смотрел на нее недоверчивым взглядом полицейского. Потом подчеркнуто медленно взял ее руку и поднял ее. В лунном свете вспыхнул холодным огнем бриллиант в три карата.

– Разве ты не должна быть в другом месте?

Теперь он узнает, какая она неудачница, почему она после стольких лет вернулась в Мистик.

– Мы с мужем недавно разъехались.

Она хотела сказать что-нибудь еще, прицепить к этому признанию какое-нибудь легкое, веселое оправдание, но ее горло перехватило, а глаза защипало от слез.

– Господи, Энни, почему только ты позволила мне разныться, как будто во всем мире только у меня одного есть проблемы. Тебе надо было…

– Ник, я не хочу об этом говорить. – Она увидела, как он поморщился, и тут же пожалела о своей резкости. – Извини! Но я думаю, для одного вечера мы достаточно поплакались друг другу в жилетку.

Ник кивнул и посмотрел на дом.

– Иззи сейчас очень пригодился бы друг. От меня сейчас нет никакого проку.

– Это и мне пошло бы на пользу. Я сейчас немного потерянная. Было бы здорово оказаться кому-то нужной.

– Хорошо, – наконец сказал Ник. – И Лерлин не помешает отдохнуть от работы няньки. Они с Бадди хотели поехать в Бренсон, а поскольку Иззи исключили из школы… – Он вздохнул. – Завтра мне нужно будет забрать Иззи от Лерлин. Мы можем встретиться с тобой у ее дома, она живет в Рейнтри, ты помнишь, где это? У нее розовый дом с гномиками в палисаднике. Его трудно не заметить.

– Договорились. В котором часу?

– Скажем, в час, годится? Я могу встретиться с тобой в мой обеденный перерыв.

– Отлично.

Энни кивнула, потом села в машину, завела мотор и медленно поехала. Когда она, отъезжая, в последний раз посмотрела в зеркало заднего вида, то увидела, что Ник стоит и смотрит ей вслед.

А Ник еще долго, после того как Энни уехала, стоял на краю лужайки и смотрел на дорогу. Потом медленно вошел в дом, дверь захлопнулась за его спиной. Он подошел к камину и взял в руки фотографию. Он долго смотрел на снимок, потом поднялся по скрипучей лестнице в их спальню. Собравшись с духом, открыл дверь и осторожно вошел внутрь. Когда его глаза привыкли к полумраку, он увидел большую незастеленную кровать и горки одежды, разбросанной повсюду, увидел лампу, которую Кэти когда-то заказала по каталогу, и кресло-качалку, которое он сделал сам, когда родилась Иззи.

Ник поднял с пола футболку и вышел. Спустившись к своему одинокому дивану, он налил себе выпить. Он хорошо знал, как опасно использовать алкоголь для облегчения боли, но за последние месяцы все чаще прибегал к этому обманчивому утешению. Он сел на диван, откинулся на спинку, одним глотком выпил виски и налил себе еще. То, что они с Энни сделали сегодня вечером, ничего не меняет, и ему надо это помнить. Жизнь, которую она в нем расшевелила, была призрачной и мимолетной. Она скоро уедет, и он снова останется один, вдовец с травмированным ребенком, и ему надо найти способ жить дальше.

Когда Энни подъехала к дому отца, в гостиной горел свет. При мысли о том, что она предстанет перед отцом в два часа ночи, во влажной, измятой одежде, она поморщилась. Да от нее небось еще и пахнет сексом!

Она вышла из машины и пошла к дому. Как она и думала, Хэнк сидел в гостиной и дожидался ее. В камине весело потрескивал огонь, распространяя по полутемной комнате красноватый свет. Энни тихо прикрыла за собой дверь.

Хэнк поднял голову от книги и снял очки.

– Ну и ну…

Энни смутилась, стала разглаживать помятую одежду, пробежала рукой по волосам, надеясь, что в них не застряли травинки.

– Тебе не нужно было меня дожидаться.

– Правда?

Хэнк закрыл книгу.

– Беспокоиться не о чем, мне уже давно не шестнадцать лет.

– Ну, я и не беспокоился. После того, как позвонил в полицию и в больницу.

Энни села в кожаное кресло перед камином.