Текст книги "Жена винодела"

Глава 11
Июнь 2019
Лив

Лив проснулась посреди ночи, разбуженная громким смехом в холле за дверью номера. Тут она поняла, что задремала на кушетке в гостиной, и, в испуге вскочив, ощупью добралась до спальни бабушки Эдит. Дверь была закрыта, Лив, стараясь не шуметь, открыла ее и увидела, что бабушка крепко спит среди пухлых белоснежных подушек. Очевидно, она вернулась, пока Лив дремала, и не стала ее будить.

Лив осторожно прикрыла дверь, на цыпочках прошла в свою спальню, но, умывшись и переодевшись в пижаму, еще долго не могла заснуть – так велико было ее раздражение по поводу таинственного исчезновения бабушки.

– Где ты была вчера вечером? – спросила ее Лив наутро, когда та, уже полностью одетая, вышла в гостиную. Было около десяти часов.

Бабушка подняла глаза на Лив.

– Следи за своим тоном, Оливия, – мягко одернула она. – Разве ты забыла, что я взрослая женщина, имеющая право ходить куда и когда мне заблагорассудится?

– Разве я возражаю? – Лив прекрасно понимала, что говорит как упрямая девочка-подросток. – Я просто о тебе беспокоилась. Ты сказала, что тебе нездоровится, а потом исчезла.

– Ну, мы во Франции очень верим в целебную силу моциона.

– Но ты не сказала мне, что уходишь.

Бабушка распахнула дверцу маленького холодильника.

– Мне казалось, ты и сама это сообразишь, когда увидишь, что меня нет в номере. А я вижу, ты даже не потрудилась за все это время сходить на рынок. А стоило бы.

– Хочешь, я сбегаю в бакалею?

– Во-первых, слово «бакалея» тут давно не говорят. – Бабушка Эдит закрыла холодильник. – Во-вторых, ты имеешь в виду, что вообще не выходила из гостиницы? В город, где никогда не была раньше?

– Я хотела быть здесь, когда ты вернешься. – Лив смерила бабушку свирепым взглядом. – Кстати, тут заходил твой поверенный с какими-то бумагами.

– Мой поверенный? – Бабушка вскинула голову.

– Наконец-то реагируем, – пробормотала Лив и продолжила громко, обращаясь к бабушке: – Да, Жюльен Кон. Это правда, что его юридическая фирма сотрудничает с тобой семьдесят лет? В Реймсе – городе, о котором ты при мне никогда не упоминала? Может быть, ты хочешь мне обо всем этом рассказать?

– Не то чтобы очень. – Бабушка Эдит почесала руку и посмотрела в окно. – Но думаю, что придется. Ведь именно поэтому мы здесь, разве не так?

– А почему мы здесь?

Бабушка молча направилась к себе в комнату.

– Одевайся, Оливия. Мне надо сделать один звонок, и мы выходим.

– Красавец, а? – Это были первые слова, произнесенные бабушкой Эдит после того, как они с Лив вышли из гостиницы и оказались на шумной улице. Лив поглядела по сторонам, но не обнаружила ни одного мужчины с примечательной внешностью, за исключением, быть может, посетителя кафе с серебристой шевелюрой, который пил кофе на открытой веранде под синим тентом.

– Этот? – Лив кивнула в его сторону.

– Что? Да нет же! – Бабушка выглядела возмущенной. – Я имела в виду Жюльена Кона. Это же очевидно. Хочется надеяться, что вкус у тебя сохранился и после развода.

Лив прищурилась, но бабушка Эдит лишь улыбнулась с самым невинным видом.

– Так как?

– А это существенно? – Лив подумала об обручальном кольце на пальце Жюльена. – Так вот оно что – ты потащила меня в Реймс глядеть на недоступных красавцев, чтобы оценить мое психическое здоровье?

– Значит, ты согласна, что он хорош собой?

– Ну, – Лив пожала плечами, – да, конечно. Развод сделал меня одинокой, но не слепой.

– Тогда ты не безнадежна. Мы на месте. – Бабушка Эдит резко остановилась перед брассери в одной из боковых улочек. Лив подняла глаза и прочла вслух:

– Брассери «Мулен».

Бабушка кивнула, но внутрь не пошла, застыв как вкопанная на тротуаре. Ее взгляд вдруг потускнел.

Несмотря на довольно ранний час, за уличными столиками было полно посетителей, они болтали, смеялись, пили – кто кофе, а кто и шампанское. Спешащий официант пронес корзинку с горячим картофелем фри, и рот у Лив наполнился слюной.

– Вряд ли что-то изменилось, – пробормотала бабушка Эдит, обращаясь скорее к себе самой, чем к Лив. Она сделала неуверенный шажок вперед, но колени у нее подкосились – Лив едва успела подхватить ее под локоть.

– Бабушка Эдит! С тобой все в порядке?

Бабушка восстановила равновесие и вырвала руку.

– Конечно. Отлично себя чувствую. Ну, так чего мы ждем?

Лив вошла в помещение следом за бабушкой, стараясь не отставать – вдруг той снова станет нехорошо. И, пока бабушка Эдит на своем элегантном безукоризненном французском выясняла у молодого темноволосого официанта, есть ли свободный столик, осмотрелась по сторонам.

Брассери была темной, с обшитым деревом просторным залом. Спускающиеся с потолка светильники выхватывали из сумрака только проходы между столиками из того же дерева, что и стены. На каждом стояла своя лампа. И хотя окна выходили на современную улицу, внутри время словно остановилось. Пожалуй, это место выглядело точно так же и пятьдесят лет назад, а то и все сто, подумала Лив.

– Voilà! – Официант подвел их к столику и церемонно выдвинул для обеих стулья, а когда они уселись, вручил каждой по двустороннему ламинированному листку с меню и унесся прочь к входной двери – обслуживать только что вошедшую молодую пару.

– Ты бывала здесь раньше? – спросила Лив, просматривая список закусок.

– Oui[16]16
  Да (фр.).


[Закрыть]. – Бабушка не стала развивать мысль, но краска сошла с ее лица, а руки явственно дрожали.

– Бабушка Эдит, ты уверена, что с тобой все в порядке?

Бабушка в конце концов подняла на нее глаза:

– Ты когда-нибудь прекратишь задавать мне этот вопрос? Я не собираюсь падать замертво, если ты об этом.

– Просто вид у тебя… – Лив помедлила, подбирая слово, – потрясенный. И я о тебе беспокоюсь.

– Не беспокойся. – И бабушка вернулась к изучению меню.

– Хорошо, – медленно проговорила Лив. – А есть здесь что-то, что ты бы порекомендовала?

– Не глупи. Я совершенно уверена, что, с тех пор как я была здесь последний раз, меню полностью переменилось.

– А когда это было?

– Лет семьдесят пять назад.

– Семьдесят пять… – Лив начала задумчиво повторять бабушкину фразу, но тут подлетел другой молодой официант, весь в черном, и с пулеметной скоростью принялся перечислять их фирменные блюда. Лив не успевала за его французским, поскольку в голове засело и крутилось это «семьдесят пять».

Бабушка Эдит, не спрашивая Лив, заказала им по бокалу шампанского и, как только официант умчался выполнять заказ, извинилась и сказала, что должна отлучиться в туалет. Некоторое время Лив смотрела, как она идет, потом замотала головой и вернулась к меню. Просмотрела лицевую сторону – перечень тартаров, несколько салатов, картофельный суп-пюре, мясной террин – и перевернула листок. На обороте перечислялись основные блюда – жареный тунец с семенами кунжута, морской лещ в фисташковом масле, гамбургер с картофелем фри – и фирменные коктейли. Внизу страницы курсивом был напечатан текст, озаглавленный «История брассери».

Лив заскользила глазами по датам и событиям, мысленно переводя прочитанное с французского. На нее произвел сильное впечатление тот факт, что ресторанчик существует с 1888 года. Первый владелец, Жиль Мулен, передал заведение сыну Пьеру. Тот детей не имел, поэтому после его смерти в 1936 году оно перешло к старшему сыну его сестры, Эдуару Тьерри.

Лив, оторвавшись от меню, посмотрела в ту сторону, куда ушла бабушка. Тьерри – это ведь ее фамилия и девичья фамилия самой Лив. Бабушка не появлялась, и Лив, сгорая от любопытства, стала читать дальше. Наверняка бабушка не просто так выбрала ресторан, принадлежавший раньше человеку с такой же фамилией. Это не может быть чистым совпадением.

Летом 1940 года Шампань оккупировали немцы. Вскоре после этого Эдуар и его жена стали активными участниками Французского Сопротивления. Они поддерживали местную сеть, помогали сорвать планы нацистов по передвижению войск в Марне и соседних департаментах, и им удалось снабдить армию союзников информацией, которая сыграла ключевую роль в решающем сражении. В конце войны Эдуар и его жена покинули Реймс, оставив брассери младшему брату Эдуара Гийому, который в 1950 году продал ее молодому ветерану Второй мировой войны Юмберу Буше. Сегодня ею владеет внук Юмбера, Эдуар Буше, названный в честь прежнего владельца, который проявил необычайное мужество перед лицом нацистской оккупации.

Когда Лив вновь оторвалась от листка, бабушка Эдит уже брела к столику, шаркая ногами и озираясь по сторонам так, как будто увидела привидение.

– Ты выбрала, что будешь есть? – спросила она, не без труда опустившись на стул. Подошел официант с двумя бокалами шампанского, и бабушка Эдит, подняв бокал, чокнулась с Лив и сделала глоток.

– Взять, что ли, салат нисуаз, – задумчиво произнесла она. – Или, может быть, омлет?

– А мы родственники тем Тьерри, которые раньше владели этим местом? – вместо ответа спросила Лив.

Бабушка поставила свой бокал и приложила трясущуюся руку ко лбу.

– Pardon?

– Здесь, – Лив подняла меню и указала на текст на обороте, – сказано, что во время Второй мировой войны этой брассери владел Эдуар Тьерри.

Бабушка Эдит взглянула на меню, и на мгновение ее лицо словно бы оттаяло, в нем проступила живость – и скорбь.

– Ну да, – прошептала она, – Эдуар.

– Бабушка Эдит, это был твой муж? – Лив знала только, что ее собственный отец никогда не видел своего отца. Бабушка Эдит никогда о нем не говорила. – И ты тоже участвовала в Сопротивлении, как Эдуар? И именно поэтому никогда не рассказывала мне о Реймсе и о том, что тебя с ним связывает?

Бабушка Эдит взглянула на Лив.

– Здесь это сказано? Что Эдуар участвовал в Сопротивлении?

– Да, но ты не ответила на мой…

– Боже мой, – пробормотала бабушка Эдит. – Если бы он был жив и увидел, что его тайна напечатана в меню его собственной брассери, как… – Она осеклась, а Лив с любопытством подалась вперед.

Но тут подошел официант.

– Bonjour, mesdames, avez-vous fait votre choix?[17]17
  Здравствуйте, дамы, вы уже сделали свой выбор? (фр.)


[Закрыть] – спросил он, совершенно не считаясь с моментом. На лице бабушки Эдит появилось смущенное выражение, затем она нахмурилась и показала на свой бокал с шампанским.

– Je ne veux pas de cette coupe de champagne. Je veux un martini. Du Gordon’s, s’il vous plaît, avec une olive[18]18
  Я не хочу это шампанское. Я хочу мартини. «Гордона», пожалуйста, с оливкой (фр.).


[Закрыть].

Официант взглянул на Лив, затем кивнул, забрал шампанское и умчался в бар.

– Так что? – спросила Лив.

– Это место связано с жизнью многих людей, – сказала бабушка Эдит после долгой паузы. – Людей, которые спаслись. И тех, кто погиб.

– Ты имеешь в виду Эдуара? Но он умер уже после войны?

Вновь явился официант, бесшумно поставил на стол мартини с одной зеленой оливкой на шпажке и заторопился прочь. Бабушка сделала маленький глоток.

– Война была давным-давно, Оливия. И каждый из нас сделал свой выбор.

– Бабушка Эдит, пожалуйста! О чем ты?

– Я – я хочу тебе рассказать. Но, понимаешь, это очень тяжело.

– О чем рассказать? Ты ведь привела меня сюда ради этого? Ты была здесь во время Второй мировой войны?

Бабушка молча выловила оливку и отправила себе в рот, после чего одним долгим глотком допила остатки мартини. Затем раскрыла сумочку, достала оттуда пару двадцатиевровых купюр и положила на стол.

– Я, кажется, потеряла аппетит. Извини. Пожалуйста, оставайся, поешь без меня. – Она поднялась и, не дожидаясь ответа Лив, пошла к выходу.

– Бабушка Эдит, погоди! – Лив схватила свой кошелек и рванулась вслед, но бабушка двигалась на удивление проворно и к тому моменту, как Лив достигла двери, уже успела оказаться снаружи. И все же перед тем, как выйти вслед за ней, Лив задержалась у входа. Справа от него висела старая черно-белая фотография в рамке с табличкой, на которой было выгравировано «Эдуар и Эдит Тьерри, 1939».

С бьющимся сердцем Лив вглядывалась в зернистое изображение рослого красивого мужчины с редеющими черными волосами и его миниатюрной темноволосой супруги, позирующих с гордой улыбкой перед входом в брассери «Мулен». Хотя фотографии было восемьдесят лет и она не отличалась четкостью, но не узнать на ней бабушку было невозможно. Лив с восхищением рассматривала молодую Эдит Тьерри, даже дотронулась пальцем до ее лица и лишь тогда напомнила себе, что в ней сейчас нуждается другая Эдит Тьерри – девяностодевятилетняя и упрямая как мул.

Выскочив на улицу, Лив принялась озираться и увидела, что бабушка уже прошла целый квартал и вот-вот исчезнет в толпе.

– Бабушка Эдит! – окликнула она. – Погоди!

Но бабушка даже не сбавила шаг. Лив, прокладывая себе дорогу сквозь плотные толпы туристов, сумела нагнать ее только у самого отеля.

– Бабушка Эдит! – крикнула она в третий раз.

Бабушка наконец обернулась, и Лив открыла для нее входную дверь.

– Оливия! Что ты здесь делаешь? Я думала, ты останешься и поешь.

– Это была ты, правда? Ты была женой Эдуара! Что там произошло, бабушка Эдит?

Бабушка лишь вздохнула и вошла в отель. Лив поспешила за ней.

– Бабушка Эдит! Я видела фотографию. Тебя с Эдуаром перед брассери в 1939 году.

– Какую фотографию? – Бабушка шагнула в лифт, придержав дверь для Лив, но избегая ее взгляда.

– У входа. Там написано, это Эдуар и Эдит Тьерри.

– Ну, значит, ты уже получила ответ.

Двери лифта распахнулись на шестом этаже, бабушка Эдит вышла, Лив тоже, но, повернув к номеру, остановилась. Перед дверью стоял вчерашний поверенный с конвертом в руках.

– Мадам Тьерри! – обрадованно произнес он. – Вас-то я и искал. – Он протянул бабушке конверт, та выхватила у него бумаги и без единого слова прошла в номер, захлопнув за собой дверь. Улыбка на лице Жюльена погасла. Он повернулся к Лив:

– С ней все в порядке?

– Ничего не понимаю, – призналась Лив и добавила, видя недоумевающий взгляд Жюльена: – Мы только что вернулись из брассери «Мулен», которой во время Второй мировой войны, очевидно, владели моя бабушка и мой давно пропавший дед. Но она не хочет мне ничего говорить.

– А-а… – Жюльен еще раз взглянул на закрытую дверь, затем вновь перевел глаза на Лив.

– А вы знаете ее историю? О том, что случилось в брассери «Мулен»?

Жюльен поколебался:

– Кое-что знаю.

– И?

– И… Лив, боюсь, я не могу вам сказать. Просто позволю себе напомнить: вещи не всегда таковы, какими кажутся.

– Боже, – пробормотала Лив, – очередное загадочное утверждение. – Она рылась в кошельке в поисках ключа. – Это ведь не только ее история, а и моя тоже. Мой отец умер, когда я была маленькая, а бабка отказывается говорить о прошлом. Ей девяносто девять. Если я не начну сейчас соединять кусочки головоломки, они будут потеряны навсегда.

– Думаю, поэтому-то она вас сюда и привезла.

– Ходить кругами вокруг правды и глушить джин?

Жюльен рассмеялся.

– Может быть. – Выражение его лица смягчилось. – Она не говорит о прошлом уже много, много лет. Вероятно, это для нее болезненно.

– Но…

Жюльен поднял руку:

– Но согласен, вы имеете право знать. Поэтому, думаю, я могу сообщить вам, по крайней мере, то, что ваша бабушка действительно некоторое время жила здесь, в Шампани. И познакомилась здесь с моим дедом – много лет назад, во время войны.

– Значит, вашему деду тоже известно ее прошлое?

– Те моменты, которыми она сама с ним поделилась, да. И те, которым он сам был свидетелем. Но я уверен, она расскажет вам больше. – Жюльен крепко пожал руку Лив. – Дайте ей время.

Лив поразилась, какие у него теплые и сильные пальцы.

– Благодарю вас. – Она поспешно убрала руку.

– Pas de quoi[19]19
  Не за что (фр.).


[Закрыть]. Не забывайте, Лив, лучшие моменты в жизни заслуживают ожидания. – И Жюльен, пробормотав еще что-то на прощание, ушел.

Глава 12
Февраль 1942
Инес

Виноград был собран, осень сменилась зимой, дни стали короче, лозы по ночам покрывались коркой льда. И Мишель тоже делался все холоднее. Инес пробовала объяснить ему, зачем ей так понадобилось увидеться с Эдит, но с тех пор прошли месяцы, а он ее так и не простил. Не то чтобы она нуждалась в его прощении, но Мишель словно бы закрылся от нее, и уже долгое время Инес не покидало ощущение, что тогда, в сентябре, посреди войны, она обрела врага в лице человека, который должен бы был любить ее больше всего. Впрочем, терять его она начала намного раньше.

– Да нет, дело вовсе не в том, что я на тебя сержусь, – устало сказал Мишель как-то вечером в начале февраля, когда хотел тихонько лечь в кровать рядом с Инес и обнаружил, что она не спит и дрожит под тонкими одеялами. – А в том, что мое доверие к тебе подорвано.

– Только из-за того, что несколько месяцев назад я взяла на один вечер машину? – спросила Инес, понимая, что в ее голосе звучит отчаяние, и ненавидя себя за это. – Я же сто раз извинилась, Мишель! Но здесь я чувствую, что задыхаюсь.

– А тебе не кажется, что все мы тоже? – Мишель сел в кровати, и даже в темноте, вовсе не видя его лица, Инес знала, что он дрожит от возмущения. – Нельзя взять и сбежать, когда становится трудно!

– Я не сбегала! Мне просто нужен был глоток воздуха.

– Глоток воздуха? – повторил Мишель со сдавленным смешком. – Да ты знаешь, до чего нам повезло? До чего повезло тебе? Вся Франция голодает, а нам хватает и еды, и топлива, чтобы не мерзнуть дома: это потому, что мы живем в сельской местности, и кроме того, немцы не трогают нас, чтобы шампанское лилось к ним рекой. У нас остался способ заработать денег и пережить войну. А в городах, Инес, есть люди, готовые убить за кусок хлеба. Понимаешь?

– Конечно. – Это была правда: на обратном пути из Реймса, при свете дня, Инес вволю нагляделась на живые скелеты, стоящие в длиннейших очередях, сжимая в руках продуктовые карточки. – Просто у тебя по-прежнему есть цель, поэтому ты остаешься собой. А я – кем я стала?

Мишель отвернулся:

– Это время испытаний для всех нас.

– Ты не понимаешь. Я… я несчастлива.

– Ради бога, Инес! – Мишель отбросил одеяла и выбрался из кровати. – Ты только об этом и думаешь? О собственном счастье? – И вихрем вылетел из спальни, прежде чем она успела хоть что-то сказать в ответ. Инес в гневе стирала хлынувшие из глаз слезы. Ну почему слова мужа ранили ее так больно?

Теперь, в глубокой темноте, осыпанная бесчисленными упреками Мишеля, Инес почувствовала, как в душе ворочается нечто новое: негодование. Она сбросила одеяла и, трясясь от холода, нашарила кофту – рождественский подарок от Селин, которая сама ее связала. Инес тогда смутилась: она-то подарила Селин лишь тюбик губной помады, добытый на черном рынке через сына знакомого винодела. По военному времени это была роскошь – многие женщины за неимением лучшего красили губы свекольным соком, – однако Селин лишь принужденно улыбнулась в ответ, пробормотала слова благодарности и отвернулась с немым упреком.

Инес тошнило от ощущения собственной бесполезности, мелочности, беспринципности. Конечно, она не так хорошо разбирается в текущих событиях, как Мишель, Селин и Тео, но это не значит, что ей ни до чего и дела нет. И пусть в виноделии она тоже смыслит мало, Мишель не должен постоянно заставлять ее чувствовать себя тут лишней. Довольно с нее. Сейчас, пока хватает духу, она пойдет и выскажет Мишелю все.

Она зажгла лампу и всунула ноги в когда-то крепкие и теплые, а сейчас разваливающиеся сапоги. От долгой носки подошвы протерлись, на мысках образовались дыры, но других не было, а эти хоть как-то защищали от промозглого февральского холода. Надев поверх кофты старое пальто и натянув на голову шерстяную шапочку, она выскользнула из задней двери в промозглую темень.

Лампа была бессильна одолеть непроглядный мрак, и только у дверей погреба брезжил слабый свет – значит, Мишель там, внизу. Пора поговорить с ним начистоту.

Спускаясь по каменным ступеням из безмолвного заснеженного мира наверху, она отчетливо слышала глухой звук своих шагов. Однако свет, видневшийся в одном из правых ответвлений туннеля далеко впереди, оставался неподвижным. Разве Мишель ее не слышит? Инес собралась его окликнуть, когда верх взяла обида: нет уж, пусть решит, что это приближается немецкий солдат, пусть сам почувствует, каково это – ощутить себя неловко на собственной территории.

Она молча свернула за угол в тускло освещенный коридор, и у нее перехватило дыхание: Мишель был не один. Рядом с ним стоял высокий смуглый мужчина, и оба держали пистолеты, угрожающе направленные в ее сторону. Инес тихонько вскрикнула и бросилась бежать.

– Стой, Инес, – зарычал Мишель и в два шага настиг ее, схватил за руку выше локтя и затащил обратно в коридор. Другой мужчина – на его черном пальто виднелись нерастаявшие снежинки, а левую щеку от брови до подбородка пересекал глубокий шрам, – все еще целился ей в голову.

Инес снова закричала, и Мишель крепче сжал ее руку.

– Ради бога, Инес, тише! – Он повернулся ко второму мужчине. – Все в порядке. Это моя жена.

– Твоя жена, – равнодушно повторил мужчина. Спустя еще мгновение он опустил оружие, но продолжал подозрительно смотреть на Инес, сощурив маленькие черные глазки. – Что она здесь делает?

Но Инес больше не слушала – она разглядела то, что находилось позади мужчин. Там стояли три незакрытые винные бочки – такие используются для выдержки вин с одного виноградника перед купажированием, – а внутри них поблескивали винтовки. Несколько десятков.

– Мишель, – выдохнула Инес, не в силах оторвать взгляд от оружия.

– Она все видела, – рявкнул мужчина. – Она знает. Мы так не договаривались.

– Иди спокойно, – ответил Мишель. – Я беру это на себя.

– Берешь на себя! – Теперь ярость мужчины была направлена на Мишеля. – Ты знаешь, что Фернан не терпит ошибок.

– Я это исправлю, – глухим сдавленным голосом произнес Мишель и впился ногтями в руку жены с такой силой, что Инес вздрогнула. – Иди.

– Все будет сказано Фернану. – Мужчина бросил еще один свирепый взгляд на Инес и растворился в темноте, будто призрак, будто его тут и вовсе не бывало. Но когда Инес наконец осмелилась взглянуть в лицо Мишеля, то убедилась: нет, ей не показалось.

– Не хочешь объяснить мне, что ты здесь делаешь? – прошипел он.

– Может быть, отпустишь меня сначала?

Опомнившись, Мишель разжал пальцы. Инес потерла руку, и в глазах мужа мелькнуло смущение. Но он тотчас снова посуровел:

– Инес, зачем ты сюда пришла?

– Ты собираешься меня допрашивать, как будто я перед тобой виновата? Объясни, что это?

– Что «что»? – Мишель попытался встать так, чтобы загородить собой бочки, заполненные винтовками, и это было бы смешно, если бы не серьезность ситуации.

– Оружие, Мишель. Винтовки в бочках.

Гнев на его лице сменился растерянностью, а затем испугом.

– Но ты же никому не скажешь, Инес?

– Ты правда думаешь, что я на такое способна?

– Не думаю, что ты намеренно меня предашь, но…

Инес не дала ему договорить:

– Что «но», Мишель? Тебе не кажется, что это предательство?

– О чем ты?

– Как ты можешь подвергать нас такому риску?

– А, так ты о себе беспокоишься? – В голосе Мишеля зазвучали знакомые холодно-высокомерные нотки, и Инес разозлилась.

– Как ты смеешь заявлять, что я эгоистка? Если бы немцы нашли оружие, то арестовали бы нас обоих, а не тебя одного. И Тео с Селин тоже! Понимаешь, в какой мы опасности из-за тебя?

– Не из-за меня! Из-за треклятых немцев!

– Но нам ничего не грозит, если мы будем соблюдать их правила!

– Их правила? Нет у них никаких правил! Мы должны дать им отпор, и…

– Разве ты не сам говорил, что надо потерпеть?

– Нет! – Эхо крика раскатилось далеко по погребам, и Мишель огляделся вокруг, спохватившись, какой шум они подняли. – Нет, – повторил он уже тише. – Мы пробовали. Почти два года мы старались с ними ужиться. Но я больше не могу.

– И что ты делаешь в этой связи? Нелегально переправляешь оружие? Кому?

Вопрос Мишель проигнорировал:

– Нам самим, возможно, ничего и не грозит, но как быть с теми, кому грозит? Ходят слухи, Инес, что скоро и здесь возьмутся за евреев по образцу Германии. Разве можно спокойно смотреть, как наших друзей и соседей забирают ни за что ни про что? Просто за происхождение.

Мишель отвел взгляд, и внутри у Инес что-то сдвинулось.

– Ты имеешь в виду Селин? Ты делаешь все это, чтобы защитить ее?

– Я имею в виду всех наших евреев. Селин тоже, но неужели это важно?

Она долго смотрела на склад оружия, ища слова.

– Важно, Мишель, и даже очень. Почему ты стремишься защитить Селин, а не меня?

– Но это же очевидно. Ты как христианка в относительной безопасности, а над ней нависла угроза.

– А если немцы явятся за мной из-за того, что ты здесь делаешь?

Мишель не ответил. Взглянув ему в глаза, Инес спросила себя, точно ли он все еще ее любит. Там не было ни тени теплоты или хотя бы понимания – только враждебность и настороженность. Конечно, идеальной женой ее не назовешь, но такого она все-таки не заслуживает.

– Почему ты мне про это не говорил?

– Инес, это тебя не касается.

– Еще как касается. Ты просто не доверяешь мне, верно?

– Я… – Мишель поколебался. – Не совсем так. Просто мне нельзя тебя во все это вовлекать.

В последний раз взглянув на винтовки, Инес вдруг ощутила странную ясность: все встало на свои места, будущее определилось.

– Ну, тогда спокойной ночи. – Она повернулась и зашагала к выходу на поверхность, в холодную пустоту. Издалека донесся собачий вой. Налетел порыв ветра, и Инес почувствовала, как слезы замерзают на щеках.

Утром Инес проснулась намного позже, чем всегда. Обычно в эту темную пору глухозимья она поднималась задолго до рассвета, наступавшего только в девятом часу: разводила огонь, прибиралась, варила Мишелю желудево-солодовый эрзац-кофе и собирала какой-никакой завтрак. Но вчерашнее отняло все силы, а разбудить ее было некому: Мишель в спальню так и не вернулся.

Инес подошла к окну и вгляделась в сумрачное утро, но на снегу во дворе не было ни единого следа: ничто уже не напоминало ни о призрачном ночном посетителе, ни о тяжелом разговоре с Мишелем. Она быстро оделась, собрала волосы в пучок. Натянула кофту, связанную Селин, но та душила, кожа в ней зудела, и пришлось снять ее и сунуть обратно в ящик шкафа.

Она уже спустилась вниз и разбирала вымытую посуду, когда из-за окна донесся голос Мишеля и заливистый смех Селин. Инес замутило, пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Теперь Мишель тоже смеялся, низкий звук проникал сквозь оконное стекло. Гнев сотнями шипов вонзился в кожу Инес. Что же это такое? Она знает тайну мужа и согласилась принять на себя риск, связанный с его решением, а он там во дворе развлекает Селин?

Она чуть отодвинула занавеску. Мишель стоял всего в нескольких сантиметрах от Селин и, наклонившись, что-то тихо говорил ей на ухо. У них роман? Что за безумная мысль! Инес всегда считала, она достаточно хорошо знает мужа, чтобы не сомневаться в его верности. Однако ночной разговор показал, как мало она его знает на самом деле.

Селин вновь рассмеялась в ответ на слова Мишеля, потом они посмотрели друг на друга долгим взглядом, каким смотрят влюбленные перед тем, как поцеловаться. Но затем Селин шагнула назад, а Мишель отвернулся. Однако увиденного Инес хватило.

Она не позволит себя дурачить и не станет сидеть в сонном Виль-Домманже в роли покорной жены, пока муж принимает рискованные решения относительно их общего будущего и флиртует с женой chef de cave! Инес швырнула об пол тарелку и заметила в окно, что Мишель повернул голову на звук. Он направился к крыльцу, но Инес уже шла наверх паковать свой саквояж.

Ее больше не волновало, что машина нужна Мишелю, – если ему надо куда-то поехать, пусть попросит кого-нибудь из своих таинственных друзей. А если ему мало одной Инес и он готов рискнуть ее жизнью, чтобы защитить Селин, значит, так тому и быть. А она едет в Реймс.