Текст книги "Лучшее лекарство"

Кристин Хэмилл
Лучшее лекарство

First published in Ireland under the title The Best Medicine by Little Island Books in 2018

The Author has asserted her moral right.

© Christine Hamill 2018

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2022

© Шишкин В., AA Ordinar I font, 2019

* * *

Каллану

Благодарности

Автор и издатель сердечно благодарят комика Гарри Хилла за разрешение включить его в роман. Конечно, Гарри Хилл из этой книги вымышлен – он всего лишь идея рассказчика, – но мы готовы поспорить, что подлинный Гарри Хилл столь же прекрасен.

1. Беды эти от Йети

Неприятности начались все скопом.

Сразу я это едва заметил. Просто мелочи. Вроде того, что мама купила не те хлопья – овсянку вместо Coco Pops[1]1
  Coco Pops – популярный бренд завтраков, преимущественно шоколадных колечек.


[Закрыть]. Или вот сок – она случайно купила вместо него воду. А вскоре мама принялась за странную книжку о том, как оставаться спокойным: там ещё были упражнения, с которыми она меня заставила ей помогать. От меня требовалось звонить в колокольчик каждые пятнадцать секунд, пока она разглядывала точечки на клубнике и приводила в гармонию своё внутреннее «Я». Точечки на клубнике определённо действуют успокоительно. Но недостаточно: где-то неделю спустя мама запустила этот «101 способ остаться спокойным» через всю комнату прямо в меня и сказала, что если я не перестану наигрывать мелодию из шоу Гарри Хилла своим колокольчиком, то она сдаст меня в приют. Но я ей не поверил: эта музыка всем нравится.

И всё же после той истории я улёгся у себя в комнате и попрактиковал Способ Оставаться Спокойным № 89. Книжка говорила: не следует использовать негативные фразы вроде «Я не люблю сыр на тостах». Следует приучить себя говорить о том, что любишь. Я честно пытался выполнить задание, но это же невозможно: а что, собственно, не так с сыром на тостах?

Книгу я всё равно сохранил. Подумал, может, она пригодится, если всякое неприятное и дальше будет случаться. И это было верным решением, потому что настоящее бедствие пришло днём позже.

Когда это произошло, я шёл себе, никого не трогая, на урок искусства. Йети обхватил меня за горло и принялся душить. Я изо всех сил пытался сохранить спокойствие, думая, что бы позитивного произнести, но попробуйте оставаться позитивным, когда чьи-то сосископодобные пальцы сдавливают вам глотку, – посмотрим, получится ли у вас. На самом деле я люблю сосиски, я старался сказать это вслух, но вместо этого представил, как поедаю пальцы Йети. (С бобами. И жареной картошкой.) Эффект получился противоположным – мне стало очень, очень неспокойно.

Прежде чем двинуться дальше, мне хочется извиниться перед йети. Им очень не повезло с пиаром, и меня бесит быть тем, кто добавляет масла в огонь, но факт есть факт: меня изводил некто очень похожий на йети. Эдди Литтл.

Эдди Литтл – крупный жирный задира с волосами, падающими на лицо так, что тебе не видно его глаз. Он бродит повсюду, терроризируя нормально подстриженных людей, которые предпочитают видеть, что происходит вокруг. Если бы Йети, как и я, носил очки, он больше заботился бы о поле зрения. Ну да ладно, вернёмся к удушению.

Весьма вероятно, что я смеялся про себя в момент атаки. Нет-нет, я не какой-то там ржущий себе под нос фрик: я – комик. Ладно, пока ещё не комик, но собираюсь стать им, когда вырасту, – таким же, как Гарри Хилл (кроме разве что лысины). Поэтому мне нужно много тренироваться, и я всё время рассказываю самому себе шутки. Йети шутки не жалуют. Они предпочитают душить людей. Даже не знаю, откуда Йети появился. Крадущийся задира, затаившийся хулиган – это он. И это, скажем так, впечатляет: хотя ему всего-то четырнадцать, в нём уже шесть футов роста, да и ширины тоже – всякие вкрадчивые и бесшумные действия для него та ещё задачка.

– Над чем ты ржёшь? – прохрюкал он.

Почему такие типы вечно рычат, ворчат или хрюкают? Это что-то такое, чему учат в Клубе буллинга?

Правило номер один: ни при каких обстоятельствах не говори внятно, иначе жертва может понять тебя и дать тебе то, что ты хочешь. Рычание продлевает агонию.

Психологическая война, вот что это такое. Я собирался было сказать, что его хрюкающая тактика противоречит Женевской конвенции. Но он так крепко сжимал моё горло, что миндалины грозились выскочить через нос, – идея провести так урок истории даже не обсуждалась.

– Агрх, мненги мна мбед в рмнюкз-кхге, – произнёс я вместо этого, что в переводе с удушанского значит: «Деньги на обед в рюкзаке, забирай».

Йети прекрасно понял, что я имею в виду. Он отпустил меня, нырнул в мой рюкзак, сгрёб все деньги себе в карман и потащился дальше, оставив меня в покое. Без шанса успеть на урок.

– Ты опоздал, – сказала учительница.

Вы замечали, что учителя вообще мастера говорить очевидные вещи?

– Это входит у тебя в привычку, Филип, – добавила мисс Фрэнкс.

– Я очень-очень извиняюсь, – ответил я тем голосом, которому предполагалось быть обычным, но случилось перерасти в высокочастотный писк – сигнал эдакого локатора, выслеживающего дельфинов и других морских обитателей. В последнее время мой голос часто так делает. И тут произошло следующее: надо мной засмеялась Люси Уэллс.

Слух у девчонок, судя по всему, настроен на те же частоты, что и у дельфинов, поскольку они меня услышали все – и присоединились к веселью, так что довольно скоро весь класс дружно надо мной потешался. Но больнее всего жалил именно смех Люси Уэллс. Она – светловолосая богиня, что посещает тот же урок искусства, что и я. Знаю-знаю, звучит это довольно глупо, и мне не хочется, чтобы вы сочли меня жалкой марионеткой с любовной зависимостью, но вы бы видели Люси: она – идеал.

У неё красивые волосы, красивые зубы, красивые глаза, красивые уши и красивые руки, даже суставы её пальцев – красивые. И даже когда она хихикает над тем, как тебя отчитывают за опоздание, её смех тоже остаётся красивым.

Ах да, и ещё один момент: меня она ненавидит.

Мой лучший друг Энг (странное имя, расскажу об этом позже) – единственный человек, который знает обо мне и Люси. Я рассказал ему об этом однажды за обедом, когда мне показалось, будто она мне улыбнулась. Потом выяснилось, что улыбалась она пацану за моей спиной на год старше.

– За тобой и над тобой, – посмеялся тогда Энг. – Как-то запутанно выходит, не?

– Это, так сказать, пространственный вызов для меня! – отвечал я.

– Пространственный вызов для престранного парня, – парировал Энг.

– Тьфу, да ты тоже престранный, – на этих моих словах мы оба покатились со смеху.

Славные времена.

– Филип! – воскликнула мисс Фрэнкс. – Ты меня слушаешь? Ты словно на какой-то другой планете.

– Да. Нет! Я… – среагировал я. Если постараться, могу быть мастером риторики, ага.

– И так третью неделю подряд, – продолжила мисс Фрэнкс. – Прости, Филип, но мне придётся снова оставить тебя после уроков. Таковы правила.

– Прошу прощения, мисс Фрэнкс, – оправдывался я, – меня задержали. «Буквально», – шёпотом добавил я, обращаясь к Энгу, когда усаживался за парту позади него.

– Йети? – шепнул он в ответ.

Я кивнул.

– Он обрыскал мой рюкзак.

– Он обрыскал твой рюкзак?

– Нет, он обрюкзал мой рыскак.

– Твой рыскак! Вот так извращенец!

Тут уж мы оба упали со смеху – и нас обоих оставили после уроков. Ох уж эти йети!

2. Инспектор Тупица

Было уже почти пять, когда я вернулся домой. Я устал и был невероятно голоден – ещё бы, ведь Йети лишил меня денег на обед. Так что настроения для маминой лекции на тему «Школьные годы – самые счастливые в жизни» (её обычная реакция на мои наказания) не осталось совсем. Я правда думаю, что взрослые не должны говорить подобные вещи. Это реально может исказить детское представление о взрослой жизни. Не стоит ли им, родителям, хотя бы притвориться, что есть какие-то стоящие вещи и в тех шестидесяти-с-чем-то годах, которые мы проведём вне школы? Или уж скажите тогда, что лучшими годами твоей жизни были дошкольные: тогда ты хотя бы и слыхом не слыхивал о домашках, задирах и богинях.

И да, не буду врать вам: чувствовал я себя так, что готов был отыскать моего старого игрушечного мишку сэра Плюшертона и спрятаться с ним под одеяло, прямо как в стародавние времена. Но – без шансов: когда я пришёл домой, мама поджидала в прихожей.

Она провела меня в гостиную и усадила перед подносом с чаем и свежеиспечёнными кексами. Постойте-постойте: чай плюс кексы плюс школьное наказание – как-то это всё не сходится. И ещё кое-что: лицо у неё было такое, будто она собирается сказать мне что-то по-настоящему серьёзное, а то и вовсе – что-то весьма неоднозначное. Это было лицо с выражением «такова-уж-жизнь». Выражение, которое, единожды увидев, я никогда не забуду. Она что, думает, будто я его не знаю? Пожалуйста, только не это. Всё что угодно, только не режим «такова-уж-жизнь».

Я уставился на кексы. Они вылезли за пределы формочек и почернели по краям. Некоторые из них были покрыты глазурью – видимо, чтобы скрыть следы почти-что кремации. Мама очень редко что-то печёт. Я взглянул на неё, пытаясь разобраться, что же происходит. Она ничего не говорила. Просто смотрела на меня в эдакой пугающей манере, будто до того ни разу в жизни меня не видела.

– Что случилось? – спросил я, решив, что чем раньше мы начнём разговор, тем скорее он закончится.

– Ничего не случилось, – ответила она.

Что ж, это неправда. Что-то, несомненно, произошло. Маму с головой выдавала попытка испечь кексы.

– Ты недоговариваешь, – настаивал я.

– От вас ничего не скроешь, инспектор!

Она издала подобие смешка, но голос её был не ровным, словно мама планировала спеть, но ещё не была готова. Да-да, моя мама часто запевает ни с того ни с сего, да-да, это жутко раздражает. Она вновь раскрыла рот, но вместо слов раздался короткий скрип – и мама опять замолчала.

– Надо бы тебя смазать, – заметил я. – Скрипишь.

Понимаю, что это не самая смешная шутка на свете, но мама мой главный фанат, и как-то логичнее ожидать от поклонника номер один смеха в ответ на свою шутку, какой бы слабенькой она ни оказалась. Вместо этого мама зарыдала, взбежала вверх по лестнице и заперлась в ванной.

Секундочку. У нас нет замка на двери ванной комнаты. Я сам вечно повторяю, что уже большой мальчик и нуждаюсь в какой-никакой приватности и что мама – женщина в возрасте, которой также требуется уединение. Только она никогда не слушает. Не слушала до этого момента.

Я поднялся на второй этаж и встал у двери. Дёрнул ручку, и та не поддалась. Мама сделала это, впервые вняла моему совету, а мне даже не сказала! Я слышал, как она высмаркивается с такой силой, будто стремится выдуть через ноздри головной мозг. Не особо приятно следить за кем-либо под дверью туалета, так что я отпустил ручку. Просто чтобы дать ей понять: я тут.

– Выйду через минуту, – гнусаво буркнула мама. – Съешь кекс. Они цельнозерновые.

Вернувшись вниз, я отодрал глазурь от одного из кексов и попытался придумать какую-нибудь свежую шутку – разрядить обстановку.

Когда мама вошла в кухню, я обратил внимание на её глаза: они были все красные, какие-то, что ли, поросячьи. И это знак того, что всё очень плохо. Я помню такой поросячий взгляд после того, как ушёл папа.

– Что случилось? – сказал я своим самым искусственно-радостным голосом. А сам думал в это время: наверное, папа вернулся, расстроил маму, и мне теперь нужно хорошенько проучить его.

– Сенная лихорадка. Ну, аллергия, – ответила мама и подсунула мне ещё один кекс.

Сенная лихорадка? Хм-м, это что-то новенькое. Я обвёл её взглядом сверху вниз в слегка театральном, преувеличенном стиле – прекрасно это умею. Затем я указал на неё пальцем и проговорил строгим голосом сыщика:

– Не вижу никакого сена, – и, потрогав её лоб, добавил: – И никакой лихорадки. Могу лишь заключить, мадам, что вы лжёте.

Мама не засмеялась. Я определённо теряю сноровку. Она отвернулась и уставилась на занавеску, словно это была самая любопытная вещь, которая ей когда-либо встречалась в жизни.

– Можешь посмотреть DVD Гарри Хилла, если хочешь, – произнесла она.

Мама НИКОГДА не позволяет мне смотреть Гарри Хилла до того, как я сделаю домашку. Что-то сто процентов случилось.

Обычно Гарри Хилл смешит меня до колик, но на этот раз я не мог сосредоточиться. Мысль бежала и бежала: мама установила замок на дверь ванной, испекла кексы и, хуже всего прочего, заплакала от моей шутки. Что всё это значит? И что теперь будет со мной? Если я больше не могу рассмешить людей, то это рушит все мои планы. Тусовка стендаперов, выступления на ТВ, огромный загородный дом и милая квартирка для мамы… Надо ещё раз всё обдумать.

Я посмотрел ещё десять минут Гарри Хилла, надеясь на вдохновение. Оно не пришло, и я занялся домашкой. Надо было почитать по истории про Реформацию, но я всё ещё был так рассредоточен, что вместо этого уселся за компьютер и принялся гуглить Гарри Хилла. Излазил весь его сайт в надежде, что капелька его гениальности меня взбодрит. Мама вечно повторяет, что величие порождает величие. Уверен: если только мне удастся приблизиться к Гарри Хиллу, мой талант комика вернётся сам собой.

Вот тогда-то мне и пришла в голову великолепная идея.

Потребовалось какое-то время, чтобы найти почтовый адрес. На сайте значился адрес агента плюс ещё один – для фанатских писем. Я решил написать агенту. Полагаю, Гарри Хилл получает тонны посланий от поклонников каждую неделю и моё он прочтёт через тысячу лет. Зато кто в здравом уме решит написать его агенту? Я вынул лист из принтера и принялся сочинять.

Вы и не представляете, до чего это тяжело – написать своему кумиру так, чтобы не выглядеть полнейшим кретином. Сначала я попробовал начать с «Дорогой Гарри Хилл! Вы меня не знаете, зато я знаю Вас». Это почему-то звучало скорее как угроза от психопата-сталкера, нежели как крик о помощи от крутого двенадцатилетнего пацана. Но в конце концов, мне кажется, я справился неплохо.

Дорогой Гарри Хилл!

Не сомневаюсь, что Вы должны быть заняты ТВ-шоу и всякими домашними видео, которые Вам приходится смотреть, но, пожалуйста, пожалуйста, найдите минутку помочь мне. Мне двенадцать лет, я мечтаю стать комиком, когда вырасту, но в последнее время у меня пропал талант. Кто-нибудь когда-нибудь плакал от Ваших шуток? Если да, то как Вы решили эту проблему? Пожалуйста, ответьте мне, потому что помощь очень-очень нужна.

Искренне Ваш,

Филип Райт

3. Мы не ангелы

Я обещал рассказать вам об имени Энга, вер но? Что ж, вдумайтесь: его зовут Ангелом. Серьёзно. И произносится это Анг-хелл. Кем должны быть родители, чтобы назвать своего ребёнка Анг-хелл?[2]2
  В оригинале героя зовут Angel, произносится как Anghell. Hell – ад (англ.).


[Закрыть]

– Испанцами, – объяснил он. – Мой дядя тоже Ангел. Меня назвали в честь него.

– Божечки, – сказал я. – А твою маму как зовут, Святая?

– Инкарнация, – ответил Энг.

Я тогда подумал, что это тоже странное имя, но промолчал: я ведь едва познакомился с Энгом. Он только-только переехал на нашу улицу, хотелось быть дружелюбным, частично потому, что об этом попросила мама, частично – потому что шли летние каникулы и мне не с кем было играть в футбол.

– Анг-хелл. Однако, – повторил я.

– А что не так-то? – удивился он.

– Ну-у… Это как-то очень священно, – пояснил я. – И, м-м-м, улётно.

Я и не заметил, как прилетел удар. Его почувствовал уже мой живот.

Ничего себе! Вся эта анг-хелльская история реально задела его. И в доказательство Энг ударил меня ещё раз. Я – в ответ. Так и завязалась вполне себе яростная драка. Хороший способ поприветствовать нового соседа, согласитесь?

Вот так мы стали лучшими друзьями. У меня из носа шла кровь, а Энг сиял фингалом, чему я даже немного завидовал: стоит стереть кровь – и моя рана перестаёт быть драматичной. А вот фингал – от него же сплошная польза! Энга потом ещё целую неделю спрашивали, что случилось, и выражали сожаление, всячески обращали на него внимание. Это нечестно, поскольку глаз ему подбил я – а значит, и слава должна уйти мне.

И всё же надо было решить проблему с Ангхеллом. В том сентябре мы оба перешли в среднюю школу, и он сказал, что больше уже не может терпеть шуточки в духе «где твои крылья?».

Поначалу мы решили сменить имя на Брайан, но всякий раз, когда я так его называл, мой друг просто игнорировал меня, поскольку не мог вспомнить, что это он – Брайан. Стоило придумать что-то более похожее на его настоящее имя.

– Как насчёт Ангуса? – предложил я. Мне всегда это имя казалось крутым.

– Не, – отказал Анг-хелл. – Так ведь коров называют, нет?

– Порода коров – абердин-ангус. Совсем другое название, – ответил я, всё ещё полагая, что Ангус – отличный вариант.

– Всё равно не то. Очень говяжье.

– Ты можешь сократить, – с надеждой предложил я, – до Энга.

Он отложил шоколадный батончик, который грыз до этого (не делясь со мной), и бросил на меня взгляд, настолько полный презрения, что это было прямо-таки впечатляюще.

– Слу-у-шай, – произнёс он. – Я ведь могу сократить моё собственное имя до Энга.

– Ну да, почему нет?

– Ну да, так и сделаю.

– Ну да, делай!

– Смотри-ка, – сказал он и потопал искать родителей.

Его маме не слишком понравилась такая идея: «Loco»[3]3
  Loco – сумасшедший (исп.).


[Закрыть], – отрезала она и поинтересовалась, а зачем ему вообще сокращать своё имя до Энга.

– Потому что слово «Энг» ничего не значит! – медленно проговорил мой друг, и звучало это так, будто он объясняет трёхлетке, сколько будет два плюс два.

Так себе ход. Мать принялась кричать на него на очень-очень быстром испанском. Словно пулемётная очередь! Определённо, у неё есть шанс выиграть чемпионат мира по скоростному говорению.

Вскоре присоединился к крику и Энг. Затем в комнату вошёл его отец и тоже включился, так что всё это стало угрожающе напоминать начало большой ссоры. Ясное дело, я решительно не понимал, что они вообще говорят. Единственное слово, которое я улавливал, это «Анг-хелл», и его они использовали как-то уж слишком часто, по-моему.

То есть ну подумайте! «Энг» – это же не так и далеко от «Ангел». По сути, одно и то же.

В тот момент все резко затихли и уставились на меня. Так я понял, что произнёс предыдущую фразу вслух.

Наступила долгая тишина, которую прервала мама Энга словом «si», а оно, как знал даже я, по-испански означает «да».

Тут отец Энга издал скрежещущий звук, как если бы он начал задыхаться, и воздел руки к небу, будто бы говоря: «Прикончите меня, я готов к смерти!» Впечатляюще, но несколько мелодраматично.

Он попросту тратил время. Мама Энга уже приняла решение, и, даже задохнись отец до смерти, это не помогло бы его изменить. Она ущипнула сына за щеку и сказала что-то примирительное по-испански (фраза заканчивалась словом «Энг»), и на этом всё закончилось. Проблема решена. Энг больше не был ангелом.

4. Подглядывающий

Целую неделю я не видел Богиню Люси. Семь дней! Это настоящее мучение. Энг считает, что я страдаю от «неразделённой любви». Он пояснил, что миссис Грей, учительница английского, читала на эту тему стихотворение в прошлый четверг, когда я выбирал новые очки и не был в школе, и что это означает любить кого-то, кто не любит тебя в ответ. Звучит правдоподобно. И да, секундочку, Энг ещё сказал, что одно из стихотворений, которое они обсуждали, было о девушке по имени Люси! По-моему, это знак. Подумайте только: любовь, я, стихи, Люси. Всё складывается. Мы созданы друг для друга.

Проблема в том, что единственный урок, который мы проводим вместе, – это искусство, а он только раз в неделю. Обычно я ещё вижу её там и тут на переменах. А в этот раз я высматривал-высматривал, но ни разу её не увидел. Даже краем глаза. Может, она заболела. О господи! Лишь бы это не было чем-то серьёзным!

– А вдруг это что-то серьёзное? – спросил я Энга.

– Что-то серьёзное тут – это ты, – ответил он. – Люси превратила твои мозги в гороховое пюре.

– А что не так с гороховым пюре? – удивился я. Я люблю его. Особенно с жареной картошкой.

– Полезно ли оно для мозга, вот вопрос, – это всё, что сказал Энг. Как будто его слова что-то доказали. Он пошёл искать свою физкультурную форму, которую оставил в каком-то из кабинетов. Ему-то хорошо. Он девчонкам нравится. Они вечно улыбались ему, говорили, что он прикольный, даже старшеклассницы. Ничего такого по поводу себя я не слышал.

Без Энга я чувствовал себя совсем потерянным, поэтому отправился поболтаться у женской раздевалки – иногда я так делаю. Прежде чем вы успеете подумать: нет, я не какой-нибудь там извращенец-вуайерист. Просто там у меня больше шансов встретиться с Люси, чем где-либо ещё. Она вечно торчит там со своей бесячей подругой Холли, глумится и не разделяет мою любовь, вот это вот всё. На прошлой неделе я видел её там дважды.

К сожалению, и она меня видела и назвала Любопытным Томом[4]4
  Любопытный Том, Peeping Tom – легендарный персонаж, житель английского города Ковентри, который не закрыл глаза, когда леди Годива проехала обнажённой по городу, исполняя высказанное её мужем неприемлемое условие. Жестокий граф пообещал на одном из пиров снизить горожанам налоги, если его супруга, известная своим благонравным поведением, проедет по всему городу без одежды. В английском языке выражение «Любопытный Том» стало синонимом нездорового желания увидеть что-то неположенное.


[Закрыть], а потом убежала, хихикая, со своими подружками. Кто вообще этот Том? Полагаю, ни в чём не повинный юноша, мечтавший перехватить хоть один взгляд своей возлюбленной и заклеймённый за это извращенцем. Любовь зла.

Никакого намёка на Люси у раздевалки не оказалось. Откровенно говоря, меня достало быть мишенью для взглядов «пошёл-отсюда-придурок» со стороны девчонок, так что я сдался и решил помочь Энгу в поиске формы. Но далеко уйти не удалось: стоило только развернуться, как я врезался в шестифутовую (и в высоту, и в ширину) стену в лице Йети.

– Над чем ржёшь, Райт? – огрызнулся он.

Ненавижу, когда меня называют по фамилии.

Хочется сразу ответить: «Нет, ошибаешься»[5]5
  Непереводимая на русский игра слов: фамилия героя Wright, что на слух звучит как слово «правильно».


[Закрыть].

– Нет, ошибаешься, – ответил я. – Я не смеялся. – И это было правдой. Я скорее печалился.

– А вот и нет. Ты ржал. Я видел, – повторил Йети и прижал меня к шкафчикам.

Металлический грохот оглушил меня, когда голова моя и плечи ударились о дверцы, а группа девчонок выбежала, взвизгивая и ахая, пытаясь выяснить, что же тут происходит. И знаете что? Среди них была и милая Люси, и смотрела она прямиком на меня в тот момент, когда мои ботинки оторвались от земли. Кошмар. Это совсем не круто. Никому не понравится парень, которого отрывает от земли какой-то громила и у которого синеют губы из-за перекрытого толстыми пальцами доступа к кислороду.

«Циатонические пятна! – уже звучал внутри моей головы голос врача скорой помощи. – Тащите носилки!» (Я часто смотрю больничные сериалы с мамой.)

Йети оглянулся на девочек, улыбнулся через вуаль волос, свисавших на его гадкую физиономию, и ещё раз треснул меня о шкафчики. Просто бравады ради. Голова моя заболела. И, хуже того, на этот раз с меня слетели очки, и когда я дёрнулся их поднять, то едва не задохнулся от объятий Йети.

– Ещё раз увижу, как ты ржёшь надо мной, и ты труп, – сказал он и наконец освободил меня.

А потом наступил на мои очки. На мои новые очки. Раздался треск. Девчонки напряжённо выдохнули.

– Ой, ой, ой, – пробубнил Йети и развернулся, чтобы уйти.

Я взглянул на сломанную оправу. На Люси. И тут я сорвался. Я словно забыл, что во мне и пяти футов роста нет, что я вешу всего ничего, и бросился на Йети, и обхватил его, и даже сумел опрокинуть на пол. Энг позже объяснил, что мне помог эффект не ожиданности, а в обычных условиях я ни за что не опрокинул бы Йети, потому что сил у меня недостаточно. Спасибо, Энг.

Что ж, представьте себе сцену: длинноволосый Йети катается по полу, безумно размахивая руками и ногами, а сорокакилограммовый слабак сидит на нём верхом. Та ещё картинка, судя по толпе, которая собралась вокруг нас с криками: «Бей! Бей!»

Нет! Нет!

Через считаные секунды Йети всё-таки вскочил на ноги и опять с силой прижал меня к стене. Он уже приготовился утопить свой кулак в моём лице, когда из-за угла вышел мистер Хиггинс, учитель биологии.

– К директору! Быстро! – рявкнул он на нас и промаршировал прочь.

Дальше произошло что-то совершенно сюрреалистическое. Вместо того чтобы наорать на Йети и оставить его после занятий на месяц, директор спустил всё на тормозах. По крайней мере, в отношении Йети! Он даже не прикрикнул на него. Он сказал, что не ждал такого от нас. От нас! И в итоге он наказал Йети всего лишь одним отлучением от обеденного перерыва. Один жалкий пропущенный ланч, тогда как мне снова назначили задержаться после школы. Справедливо, ага?

Но и это не самое странное и пугающее. Когда директор провожал нас из своего кабинета, он спросил Йети, как дела у его мамы. Вот так-то. Директору нравятся йетинские мамочки! Очешуительно. Я не мог дождаться, чтобы поделиться с Энгом.

Тогда я ещё вспомнил, что мне предстоит другая задержка после уроков в четверг, и от веселья не осталось и следа. Мама будет в ярости. И у меня сломаны очки. Не представляю, как я ей обо всём расскажу. Особенно учитывая, насколько странно она сама вела себя в последнее время, пропуская работу и то и дело бросаясь в слёзы. Всякий раз, когда я интересовался у неё, что происходит, мама лишь твердила о своей аллергии. Кажется, она считает меня полным тупицей, который не видит разницы между плачем и чиханием. Поведай я ей об этом случае с Йети, это могло бы окончательно сломать её. Она напоминала мне этих безумцев из телесериалов, которые сначала беспричинно рыдают, а потом кого-нибудь приканчивают. Такого мне точно не хотелось.

Особенно если «кем-нибудь» стану я сам.