Текст книги "Здесь покоится Дэниел Тейт"

– Да, порядок. Куда теперь?

Я не обращал внимания на взгляды и перешептывания, хотя они так и ползли следом, пока Николас вел меня по коридору, и кожа от них уже не так зудела. Следующие два урока прошли так же, как первый. Перед началом занятий короткая беседа с учителями – они все говорили со мной тихими, успокаивающими голосами, будто с кроликом, которого легко спугнуть. Парта в последнем ряду, где я сидел, смотрел и делал вид, что не замечаю ни быстрых взглядов украдкой, ни откровенного разглядывания. Несколько ободряющих слов от самых храбрых одноклассников – и Николас, ждущий за дверью, готовый тащиться со мной в следующий кабинет.

– Ну вот. – Николас заглянул в мое расписание, когда я вышел из кабинета биологии. Хорошо еще, что мне пока ничего не задавали: на этом уроке я вообще ни слова не понял. – Дальше у тебя основы изобразительного искусства у мисс Скофилд.

Ага, хоть тут я, может быть, на что-то и сгожусь. Рисовать я всегда любил.

Николас молча отвел меня в кабинет изо через все здание. По пути он на меня не смотрел и не заговаривал, что, надо сказать, не особенно отличалось от нашего обычного общения. С Николасом у меня пока никакого контакта не установилось, и поэтому он оставался одной из главных опасностей на пути к моей цели – стать Дэниелом Тейтом навсегда.

– Извини, что тебе приходится всюду со мной таскаться, – сказал я. – Но зато, по крайней мере, с уроков раньше отпускают, да?

Он попытался улыбнуться, но у него не очень-то получилось.

– Ну да, вроде.

Я стал разглядывать собственные ботинки и постарался сделать беспомощное и виноватое лицо, которое так безотказно действовало на Лекс.

– В общем, извини. Я тебе столько хлопот доставляю.

Он вздохнул и на секунду даже посмотрел мне в глаза.

– Ничего. Не извиняйся.

Я приподнял один уголок рта.

– Ты замечательный старший брат.

Я всегда хотел иметь старшего брата.

Он не знал, как на это реагировать. На его лице сменилось с полдюжины разных выражений, и наконец появилась улыбка. Еле заметная, но, кажется, искренняя.

– Спасибо, – тихо сказал он. Затем откашлялся. – Ну вот, пришли. Буду ждать тебя здесь перед обедом.

Он быстро ушел. Я смотрел ему вслед. Кажется, что-то между нами наконец сдвинулось.

Мисс Скофилд обращалась со мной так же, как все остальные учителя. Указала мне на мольберт возле ее стола и объяснила, что сейчас они рисуют натюрморты. У стены стаяла табуретка, а на ней – ваза с пластиковыми фруктами. На других мольбертах, расставленных перед табуреткой полукругом, стояли неоконченные рисунки.

– Попробуй, как получится, – сказала она.

Я взял с мольберта кусок угля и стал набрасывать контуры персика. Приятно было отвлечься от этого вечного притворства и заняться чем-то, к чему меня искренне тянуло. Когда-то я всюду таскал с собой блокнот и рисовал при любой возможности. Не считая бейсбольной карточки, это была единственная моя вещь, на которую мне было не плевать. Потом кто-то спер его у меня в эдмонтонском приюте.

Теперь, когда я сосредоточился на рисунке, стало легче отключиться от любопытных взглядов и тихих перешептываний. Но когда в класс вошла та самая девушка из кинотеатра, часть моего мозга, привыкшая постоянно следить за тем, что происходит вокруг, просигналила о чем-то необычном, и я поднял глаза. Она меня не заметила. Я отвернулся к вазе с фруктами и постарался думать только о рисунке. Но когда мисс Скофилд делала перекличку, я запомнил ее фамилию: Химура.

Класс принялся за работу, а мисс Скофилд стала ходить от мольберта к мольберту, делать замечания и давать советы. Девушка из кинотеатра сидела на другом конце полукруга, и стоило мне оторвать взгляд от мольберта, чтобы посмотреть на вазу с фруктами, как он натыкался на нее. Взмах чего-то темного и блестящего – это она откинула волосы назад. Ярко-розовый свитер, похожий на развевающийся плащ матадора – она наклонилась вперед, чтобы лучше разглядеть вазу. Я все бросал на нее эти короткие взгляды и никак не мог перестать. Но ведь это же нормально – не для меня, а для Дэнни? Обратить внимание на девушку?

Она подняла глаза и заметила, что я на нее смотрю. Показала два пальца вверх в знак приветствия и вернулась к своему рисунку.

Она меня узнала. Обычно меня не узнают. За много лет я научился сливаться с окружением и не запоминаться никому, а она вот узнала.

После урока Николас ждал меня, чтобы проводить на обед. Калифорнийские ребята не ходят обедать в большой кафетерий, как в той школе, в которой я учился в Канаде. Тут неизменно стоит такая прекрасная погода, что все едят за столиками, расставленными на заросшем травой дворе. Мы с Николасом купили по куску пиццы и по содовой, и я пошел за ним к одному из столиков – явно его привычному месту. Плечи у него были напряжены, кажется, еще сильнее, чем обычно, и я подумал – наверное, дело в том, что на нас опять все смотрят. То есть на меня.

– Ну что? – спросил он после минутного молчания. – Как прошел урок?

– Кажется, хорошо, – сказал я. – А у тебя?

– Ничего.

Мы снова стали молча есть. Кажется, не так-то далеко мы с ним и продвинулись, как я думал. Не в первый уже раз я пытался угадать – это на меня у него такая реакция или на Дэнни? На всех домашних видео и фотографиях, которые я смотрел с Лекс, Николас всегда держался как-то в стороне от остальных. Дэнни гораздо больше тянулся к самому старшему брату, который ему и брат-то только по отцу, чем к тому, с которым они были погодками. Может быть, они с Николасом никогда не ладили. Может быть, Николас до сих пор не может отделаться от чувства вины из-за этого.

Я прошелся глазами по всем столикам, ища ту девушку из кинотеатра. Но вместо нее увидел доктора Сингх: она стояла под тентом, скрестив руки на груди, и наблюдала за мной. Улыбнулась, кивнула издалека головой, и я улыбнулся ей в ответ, чтобы показать, как у меня здорово идут дела и как ей совсем не обязательно со мной разговаривать. Она отвернулась и заговорила со стоявшей рядом учительницей. Наконец я разглядел и девушку из кинотеатра: она сидела за столиком одна, ближе к восточному крылу школы. Интересно, подумал я, где же ее подружки и есть ли они у нее вообще. Она читала книжку, ела картошку фри со стоявшего перед ней подноса и даже не выглядела одинокой, хоть и сидела совсем одна. Довольно впечатляющий трюк, у меня когда-то не один год ушел на его отработку.

Боковым зрением я уловил какое-то движение неподалеку и обернулся. Здоровенный светловолосый парень с улыбкой на лице, такой же широкой, как его плечищи, подкрадывался сзади к Николасу. Наши взгляды встретились, он ухмыльнулся и поднес палец к губам. Николас глотнул содовой из бутылки, и как раз в этот момент парень подскочил и ткнул его пальцами под ребра. Захихикал, когда Николас конвульсивно дернулся всем телом.

– Засранец! – сказал Николас и дал ему по рукам.

– Ну извини! – сказал парень без малейшего раскаяния в голосе. Уселся рядом с Николасом, провел пальцами по его шее, притянул к себе и коротко поцеловал в губы. – Не удержался. Сам виноват, что так щекотки боишься.

– Чуть не захлебнулся из-за тебя, – сказал Николас, и трудно было понять, в шутку он сердится или всерьез. – В другой раз хоть выбирай момент, когда я не пью, идиотина.

– Привет, ты, наверное, Дэнни? – невозмутимо сказал парень. Протянул мне руку. – Я Ашер.

– Мой бойфренд, – прибавил Николас.

Такой знаток человеческой натуры, как я, и без него догадался бы. Я без большой охоты протянул руку Ашеру, слегка опасаясь, как бы он мне ее не раздавил.

– Приятно познакомиться.

– И мне тоже, – сказал он. – Ники меня никогда со своими родственниками не знакомит. Стыдится меня.

– Стыжусь, но не тебя, – ответил Николас.

– Очень милые разговорчики в присутствии брата, – сказал Ашер, разминая ладонью напряженные плечи Николаса. Странная это была пара. Николас – темноволосый, худой, с тонкими чертами лица, на котором прежде всего бросались в глаза очки в черной оправе. Он был красив странной красотой, такой же странной, как он сам, и был полной противоположностью Ашеру – светловолосому, загорелому, огромному, как грузовик, с быстрой, легкой улыбкой.

Николас взглянул на меня.

– Не обижайся, Дэнни. Но я не всегда лажу с родственниками.

Ашер начал было:

– Ну, теперь уже каких-то несколько месяцев… – Николас прошил его взглядом. – Э-э-э… я хотел сказать – как прошел первый день, Дэнни?

Так-так. Интересные дела. Я сделал себе пометку на будущее.

– Неплохо прошел, – сказал я.

– Трудновато, должно быть, – продолжал Ашер. – Тем более что ты ведь ничего не помнишь, да?

Николас резко встал.

– Я пойду куплю мороженое. Кто-нибудь еще чего-нибудь хочет?

Мы с Ашером покачали головами, и Николас пошел к школьному зданию.

– Не обращай на него внимания, – сказал Ашер, когда он отошел. – Он в последнее время еще мрачнее, чем обычно. Наверное, еще не вошел в новую колею, но он очень рад, что ты дома.

– Он неплохо это скрывает.

– Это он умеет, – сказал Ашер. – Но, честно, он плакал, как дитя, когда тебя нашли. Ты же знаешь Ники. Чем больше у него всякого на душе, тем он больше молчит и дергается.

– Тогда он просто вне себя от радости, что я вернулся.

Ашер рассмеялся.

– Это комплимент, можешь мне поверить. – Он оглянулся вокруг и сказал: – Слушай-ка, на тебя все пялятся. Не по себе, наверное?

Я потер лоб ладонью.

– Не без этого.

– Хочешь, чтобы перестали? – спросил он.

– Было бы замечательно, но…

Ашер встал. Ростом он был далеко за шесть футов, и в ширину чуть не три. Поэтому, когда он проревел: «Займитесь своими делами, мать вашу!», это не осталось незамеченным. Все головы, повернутые в нашу сторону, в тот же миг развернулись в другом направлении.

Действенный метод, хотя и не сказать, чтобы слишком тонкий.

– Э-э-э… спасибо, – сказал я.

Он улыбнулся.

– Не вопрос.

* * *

Лекс сразу же насела на меня, как только я вернулся домой. Уволокла на кухню, где, к моему удивлению, уже сидел Патрик с чашкой кофе.

– Ну, как прошло? – спросила она. – Слишком тяжело, да? Я так и знала, что еще рано.

– Да дай ты ему хоть слово вставить, Лекс, – сказал Патрик.

– Все хорошо, – сказал я. Патрик снял свой портфель с табуретки, и я сел с ним рядом. Лекс начала убирать со стола. – В основном просто сидел и слушал.

– А как с тобой обращались? – спросила Лекс.

– Пялились без конца, но никто не…

– Пялились? – Она бросила в раковину декоративное полотенце, которым пыталась вытереть кухонный стол. – Ты туда больше не пойдешь.

– Да все нормально, – сказал я. – Будет нормально.

Но Лекс качала головой.

– Нет. Нет. Мне это не нравится.

– Лекс… – начал было Патрик.

– Нет, Патрик! Это слишком! Я не могу!

Патрик встал и схватил ее за руки, а она пыталась отбиваться.

– Посмотри, с ним все в порядке! Ты слишком бурно реагируешь!

Лекс вырвала руки и оттолкнула его:

– Не указывай мне, как реагировать! Ты понятия не имеешь…

– Лекс!

Рот у нее захлопнулся, и, к моему изумлению, она расплакалась. Правда, Лекс вообще плакала по любому поводу, но тут-то уж, кажется, и повода не было. Неужели она и правда уже так переживает за меня, что одно упоминание о том, как какие-то подростки на меня посмотрели, настолько выбивает ее из колеи?

Она упала Патрику на грудь, уткнулась в нее лицом, а он, обнимая ее, повернулся ко мне:

– Дай нам минутку, ладно?

С удовольствием. Я вышел из комнаты, и уже через полчаса Патрик пришел меня искать. Я сидел с Миа за ее столиком для рисования в игровой и рисовал ей слона фиолетовым карандашом, а она делала уроки – раскрашивала карту мира.

– А ты можешь нарисовать ему большие-пребольшие уши? – спросила Миа. – Как у Дамбо, только еще больше?

– Не вопрос, – сказал я, вырисовывая ухо. Краем глаза заметил вошедшего Патрика. Я поднял глаза, и он поманил меня рукой.

– Я сейчас.

– Слушай, – тихо проговорил Патрик. – Я просто хотел убедиться, что ты в норме после того, что сейчас было наверху.

– Я-то нормально, – сказал я. – А Лекс тоже?

Он кивнул.

– Да-да, она просто… Понимаешь, ей сейчас трудно. Ей хочется от всего тебя оградить, и вообще мы сейчас все на эмоциях. В основном ей теперь неловко за то, что она так расклеилась.

– Ну и зря, – сказал я. Это было даже мило, правда. Не без сумасшедшинки, но мило.

– В общем, она пошла к себе в комнату отдохнуть, – сказал Патрик. – Наверное, сегодня уже не спустится, так что я останусь ночевать. Завтра будет как новенькая.

Я кивнул. Было только пять часов, но проторчать полдня дня в своей комнате было, пожалуй, нормально для Лекс, учитывая, что ее мать из своей практически не выходила. Патрик сжал мне плечо и вышел, а я вернулся к Миа и слону.

* * *

Когда я снова увидел Лекс – наутро, за завтраком, – она была уже такой, как всегда. Улыбалась, немного чересчур энергично командовала и делала вид, что вчера ничего не было.

– Омлет? – спросила она, когда я вошел в кухню.

– Конечно, – сказал я, и она снова повернулась к сковороде, в которой уже что-то помешивала. На самом деле мне и завтракать-то не очень хотелось – обычно мой желудок просыпается на пару часов позже меня самого, – но если я не поем, она будет суетиться. Да и приятно, в конце концов, когда о тебе заботятся.

Инстинктивно я обнял ее – обхватил за талию сзади. Она замерла. Она-то меня много раз обнимала, а я ее – в первый раз. Не знаю даже, зачем я это сделал. Хотел уже отстраниться, но тут ее ладонь легла на мою руку.

– Спасибо, – сказал я. Выпустил ее, убрал руки, но ее рука задержалась на моей.

Она прокашлялась.

– Пожалуйста, – ответила, не оборачиваясь.

Я сел за стол, удивляясь сам себе и стараясь подавить теплое, тревожное посасывание под ложечкой.

* * *

Когда мы с Николасом ехали в школу, у него зазвонил телефон. На сенсорном экране автомобиля высветилось: «Ашер». Николас нажал кнопку и сбросил звонок.

– Что? – сказал он, заметив, как я на него смотрю. – Все равно через час увидимся.

Телефон тут же зазвонил снова. Ашер. Николас нахмурился и нажал другую кнопку.

– Эй, хорош меня сбрасывать, – донесся сквозь потрескивание голос Ашера. – Дело важное.

– Что за дело? – спросил Николас.

– Мне только что пришло смс от Ванессы Рейс, ну, помнишь – чирлидерша, она еще с Беном Пезником встречалась разок и теперь думает, что она королева вселенной?

– Ну и что?

– Да тут… у тебя там громкая связь? – спросил Ашер.

– Да.

– Тогда отключи, ладно?

Николас взял сотовый телефон с подставки для кофе, нажал пару кнопок и поднес к уху.

– Готово, что там у тебя?.. Блин. И что там?.. Ладно, ладно. До встречи.

– Что такое? – спросил я, когда Николас повесил трубку. Наверняка речь шла обо мне.

– Кто-то снял тебя на видео вчера за обедом и выложил на YouTube. Наверняка видео уже разошлось повсюду, разговоры пошли всякие. Может, на тебя сегодня немного больше обычного будут пялиться.

Отлично.

– Могу отвезти тебя домой, если хочешь, – сказал Николас.

Я покачал головой. Значит, теперь вся школа знает, кто я такой. Невелика разница, большинство и вчера уже знало.

– Все нормально, – сказал я.

– Точно?

Я кивнул.

Чего ни он, ни я не ожидал – это увидеть на парковке возле школы с полдюжины телевизионных фургонов.

– Ничего себе, – сказал Николас, съехал с дороги и встал на обочине, так, чтобы нам было видно место действия.

– Что им здесь надо? – спросил я. Дикую панику в голосе не пришлось даже симулировать. Я уже считал в уме, сколько человек сможет опознать меня на фото или видео и свидетельствовать, что я ни фига не калифорнийский парень по имени Дэниел Тейт. Насчитал немногих, но мысленно уже видел, как эта жизнь у меня на глазах выскальзывает из рук, уже чувствовал холодные наручники на запястьях.

Николас пожал плечами.

– Нам много раз звонили из прессы, хотели договориться насчет интервью и все такое. Все началось с этой дурацкой статьи в прошлом месяце, а потом, когда ты вернулся, они все вообще с ума посходили. Лекс в конце концов отключила дома городской телефон, но, если они увидели эту штуку на YouTube и пронюхали, что ты вернулся в школу…

– Черт побери, – сказал я. – Почему Лекс или Патрик мне ничего не сказали?

– Оберегали тебя.

– Ну замечательно, – сказал я. – И что теперь делать?

– Надо бы отвезти тебя домой. Лекс бы так и сказала.

Я уже хотел согласиться. Пусть увезет меня обратно в Хидден-Хиллз – там я буду невидим и неуязвим за охраняемыми воротами.

Но тогда к этому и сведется моя жизнь. К сидению взаперти в этом доме. Как в чулане в моей детской спальне, где я столько часов прятался в темноте, зажав уши руками, пытаясь отгородиться от того, что происходило снаружи. Больше я так не могу. И не буду.

– Нет, – сказал я. – Пойду в школу.

В школу попасть было нетрудно. Для школьников была еще отдельная парковка и вход, вдалеке от главного, возле которого расположились репортеры. Мы с Николасом посидели в машине, дождались Ашера, и в школу меня сопровождал с одной стороны Ашер со своей горой мышц, а с другой – Николас со своим убийственным взглядом. Головы к нам поворачивались, шепотки из прикрытых ладошками ртов вырывались, но близко никто не подходил. От этих взглядов мне по-прежнему хотелось чесаться, но, по крайней мере, теперь во многих глазах вместо неприкрытого любопытства читалось сочувствие. В кино, когда с героями случается что-то плохое, они всегда говорят, что им не нужна жалость, но я вам скажу – ерунда все это. Жалость – это иногда совсем неплохо. Она очень похожа на заботу, даже на симпатию. Жалость я вполне мог пережить.

Но долго это не продлилось. Как только начался первый урок, директор Клеммонс по общешкольному радио заговорил о том, о чем уже гудела вся школа.

– Личные границы одного из наших учеников были недопустимо грубо нарушены, – объявил он. – До следующего распоряжения все ученики должны сдавать свои телефоны и другие устройства учителю на первом уроке и забирать их у него после последнего звонка. В школу Калабасаса вы приходите учиться, а не отвлекаться на смс и соцсети.

У мистера Вона уже была наготове коробка. Он прошел по рядам, собирая телефоны и планшеты. Я смотрел в парту. Я чувствовал, что все смотрят на меня, понимают, что это все из-за меня, и злятся на меня за это. Молчаливое недовольство перешло в открытый ропот, когда я тоже хотел отдать мистеру Вону свой телефон, а он сказал, что мне не надо.

– Спокуха, – сказал мистер Вон. – Поговорим лучше о «Джейн Эйр».

* * *

Всю неделю репортеры так каждый день и торчали у школы. Кое-кто даже пытался прорваться в здание. Но школа усилила охрану, и они потеряли интерес. Никто из них так и не сумел меня сфотографировать, а видео, выложенное на YouTube, было снято издалека, изображение смазано, и я решил, что мне ничто не угрожает.

Увидеть журналистов возле школы Калабасаса было неприятно, но отрезвляюще – как звонок будильника. Я уж слишком расслабился. Как бы там Патрик ни старался оттянуть тот момент, когда мне придется рассказывать свою историю в полиции, это не может продолжаться вечно, и нужно быть во всеоружии. Я начал прокручивать эту историю в голове каждый раз, как только выдавалась спокойная минута, дополнял и оттачивал все детали, основываясь на том, что мне удалось узнать, и старался подготовиться к допросу.

«Тот день, когда это случилось, был солнечный облачный. Я шел и катил рядом велосипед: цепь соскочила, а я не умел ставить ее на место. Шел домой к отцу старшему брату: уж он-то точно знает, что делать. Папа Патрик знал все на свете.

Из-за угла вывернул белый фургон и остановился возле меня. Я по наивности даже не испугался. Дверца отъехала, и из тени высунулись руки. Десять секунд – и я исчез, и никто ничего не заметил. Так быстро и незаметно можно похитить человека, даже на солнечной улице в безопасном пригороде за закрытыми воротами».

Надеюсь, я буду готов.

* * *

Во вторник на уроке рисования кто-то принес мне записку. Пока я ее читал, все таращились на меня. Записка была от Николаса: он писал, что опоздает на обед. К счастью, я прожил на улице не один год и был вполне уверен, что сумею найти кафетерий без его помощи. Вот в том, что буду делать дальше, я уже не был так уверен.

После урока я направился в кафетерий и заметил в другом конце коридора доктора Сингх – она шла прямо на меня.

– Дэнни, – сказала она и кивнула, проходя мимо. Я почувствовал облегчение от того, что она не попыталась со мной заговорить, но обернулся и увидел, что она входит в класс мисс Скофилд.

Будет расспрашивать про меня.

Черт бы ее побрал.

Обо мне не забыли так быстро, как я рассчитывал. Наверное, следовало проститься с этой наивной надеждой, когда из-за меня все остались без мобильных телефонов на неопределенный срок. А теперь вот Сингх расспрашивает обо мне учителей, и всюду, куда бы я ни пошел, меня преследуют взгляды, перешептывания и резко обрывающиеся разговоры. Я никак не мог смешаться с толпой, а это было единственное, что я всегда умел, единственная способность, на которую я полагался как ни на какую другую.

Я купил бутерброд и кусок пиццы («потому что могу, черт возьми!») и поспешно вышел во двор. Столик, за которым мы обычно сидели с Николасом, был пуст. Я-то надеялся, что Ашер уже будет там. Заметил девушку из кино за ее обычным столиком – она опять обедала одна. Я снова удивился, как, черт возьми, ей удается делать вид, что ей все равно, и правда ли ей все равно, или это только притворство, настолько убедительное, что даже я не мог его разоблачить. Я уже чувствовал, что все взгляды прилипли ко мне, представил, что сейчас начнется, когда я сяду за свой обычный столик и начну есть в одиночестве, и тут вдруг нахлынули воспоминания о том, сколько раз мне в детстве приходилось есть, сидя на полу с ужином из микроволновки, перед телевизором со «Снеговичком Фрости», а потом – жадно уплетать из пакета чипсы или конфеты на автобусной остановке. Я прошел мимо пустого столика, вышел со двора и свернул за угол одного из школьных корпусов. Сел, прислонившись спиной к кирпичам, и стал смотреть на пустые спортивные площадки.

Неожиданно мне стало легче. И одновременно тяжелее. Весь смысл того, чтобы быть Дэниелом Тейтом, – в том, чтобы использовать свой шанс на новую жизнь, настоящую жизнь, а не копию той, прежней, дерьмовой.

Нужно было что-то менять.

* * *

На следующий день я сказал Николасу, что не нужно меня больше провожать из класса в класс. Я же вижу, что ему это поперек горла, а ко мне только привлекает лишнее внимание. Он согласился.

На обед я снова пришел раньше его и Ашера и на этот раз подошел к столику, за которым сидела девушка из кино. Я все утро об этом думал. Именно так я собирался все изменить.

– Не возражаешь, если я присяду? – спросил я, когда она подняла глаза от книги. Я был новым Дэнни. Невозмутимым, уверенным, тем, кто выше всего этого.

– Конечно, если место найдешь, – сказала она, показывая на пустой стол. – Я Рен.

– Дэнни.

– Да, – сказала она с полуулыбкой. – Я уже в курсе.

– Ну да.

Мы долго молчали. Может быть, это была ужасная ошибка.

– Позволь узнать, если ты не против, – сказала она наконец, – почему ты сел со мной?

Это был хороший вопрос. Потому что так я хотел все изменить. Но почему выбрал именно ее? Она всегда сидела одна, что делало ее довольно безопасной мишенью, и я с ней уже однажды разговаривал, но дело было не только в этом. Большинство людей я мог вычислить с одного взгляда, а вот ее было трудно прочитать. Или она актриса, вроде меня, или что-то совсем другое, чего я не понимаю. Она была мне интересна.

Я чуть-чуть пожал одним плечом.

– Мой брат еще не пришел. Я думал, мы составим друг другу компанию.

Она улыбнулась, но я не мог понять, что за этой улыбкой – благодарность, насмешка или смущение.

– Ясно, – сказала она. Заложила уголком страницу в книге и отложила ее в сторону. – Как тебе уроки Скофилд?

– Ничего, – сказал я. – А тебе?

– Кошмар. Я совсем не умею рисовать, – сказала она. – В жизни бы не выбрала этот предмет, но, когда я перешла в эту школу, больше уже нигде свободных мест не осталось.

– А когда ты перешла? – спросил я.

– В прошлом месяце, – ответила она. – Чем и объясняется моя безумная популярность. Я бы могла уже, наверное, отвоевать себе место за столиком где-нибудь в низшей лиге, но предпочитаю, чтобы люди сами подходили ко мне.

– И как, получается?

– Еще бы. Вот только что подцепила главную школьную знаменитость. – Я поморщился, и она улыбнулась. – Извини, кажется, получилось не смешно.

– Да нет, – сказал я. – Довольно смешно вообще-то.

Она наклонилась ко мне.

– Серьезно, у тебя же сейчас, наверное, не жизнь, а сплошной сюр?

В этом вопросе была и теплота, и сочувствие, но и нерешительность чувствовалась. Я правильно выбрал. Может быть, она единственный человек в школе Калабасаса, кто в прошлом не был никак связан с Дэнни, и ее, кажется, не волнует моя известность.

И при этом все ее внимание было обращено на меня. У меня возникло странное и неожиданное чувство, что она видит меня, а не ореол Дэниела Тейта вокруг меня. Она смотрела так прямо, что взгляд ее мягких карих глаз вызывал почти тревожное ощущение.

– Я… хм. – Я откашлялся. – В общем, да, сюр. Я как будто какая-то диковинка…

– А не живой человек?

Я моргнул.

– Ну да.

Она заметила мое удивление и объяснила:

– Я слышу, как о тебе говорят. Как будто ты какой-нибудь телевизионный персонаж или что-то в этом роде. Это психоз какой-то.

– А что обо мне говорят? – спросил я.

Она покачала головой:

– Тебе лучше не знать.

– И все-таки, – сказал я. Теперь я уже понимал, что очень многие из этих ребят когда-то знали Дэнни. Может, этот мирок и не такой крошечный, как тот, где я вырос и где все ходят в одну школу с первого класса до последнего, но почти такой же замкнутый. Если моя игра их не убедила, я должен знать об этом.

– Ну ладно, только имей в виду, приятного тут мало, – сказала она. Я кивнул, и она продолжала: – В основном разговоры о том, что тебя похитили еще маленьким и вроде как промыли тебе мозги, что ли, продавали в рабство или что-то в этом роде, а потом ты разработал план отчаянного побега в духе Джейсона Борна. И вот теперь ты весь такой ранимый, и в любой момент можешь сорваться и всех нас поубивать или сбежать в лес и жить там в шалаше, как Унабомбер[1]1
  Теодор Джон Казински (род. В 1942) – американский математик, социальный вундеркинд и террорист, известный своей кампанией по рассылке бомб по почте в 1978-1995 гг. В настоящее время отбывает пожизненное заключение в тюрьме.


[Закрыть]. Всякая такая чушь.

Но ни слова о том, что я самозванец. Если уж эта девушка сравнивает меня с Унабомбером через десять секунд после знакомства, то, надо думать, она не страдает излишней тактичностью, и, если бы такие разговоры тоже ходили, не постеснялась бы об этом упомянуть.

– В общем, все довольно точно, – сказал я. – Кроме шалаша в лесу.

– А-а. Понятно. – Она состроила гримасу: отчасти испуганную, отчасти комическую. – Вот блин.

Я рассмеялся, и это меня удивило. А я нечасто удивляюсь.

– Мне было десять лет, когда это случилось, – сказал я. Сказал себе, что неплохо будет проверить эту историю на ком-то без большого риска – для подготовки к допросу в полиции, но, думаю, на самом деле мне просто хотелось подольше с ней поговорить. Постараться получше разобраться, кто она такая и чем дышит. – Это было как раз примерно в это же время года, я катался на велосипеде. Мама меня не пускала – похоже было, что дождь собирается, но я все равно поехал.

Между ее бровей начали собираться едва заметные складки.

– Я шел и катил рядом велосипед: цепь соскочила, а я не умел ставить ее на место. Вот и пошел домой, к старшему брату: он-то точно знает, что делать. Переживал – вдруг, пока мы цепь починим, уже дождь пойдет, и тогда мама уже не разрешит мне ехать к моему другу Эндрю, как я собирался. – Ложь вылетала из моих губ, набираясь жизненных сил и подробностей, пока история раскручивалась у меня в голове. Как будто настоящее воспоминание. Пара ребят за соседним столиком уже прислушивалась. Но я не сжался от их любопытных взглядов – вместо этого по моему телу прошла какая-то странная дрожь. Я понял – они не на меня смотрят. Они смотрят на Дэниела Тейта. Ну и пусть себе пялятся сколько хотят – пока снаружи я Дэниел, внутри я невидим и неуязвим.

– Я бежал к дому вверх по крутому холму и уже еле переставлял ноги. Потому, наверное, и не заметил, как подъехал этот фургон, – продолжал я. – Да и вообще, разве дети здесь обращают внимание на какие-то незнакомые фургоны?

Рен тоже заметила, что нас подслушивают.

– Зря мы об этом заговорили, – сказала она.

Но я уже не мог остановиться: история раскручивалась сама собой. За соседним столиком вслушивались уже открыто, и это вызывало у меня чувство, которое я не умел назвать, но оно мне нравилось.

– Я смутно помню, как фургон остановился возле меня, и я услышал, как открывается дверь. А потом меня схватили чьи-то руки и втащили внутрь. Я хотел закричать, но мне заткнули рот. В фургоне было темно, и точно я видел только то, что, кроме меня, там было три человека. Я различал только силуэты, а их самих разглядеть не мог. Они говорили друг с другом на каком-то непонятном языке. А на меня почти и не смотрели после того как связали и засунули кляп в рот. Как будто меня и не было.

Толпа, собиравшаяся вокруг, начинала привлекать внимание, и моя аудитория все росла. Сначала десяток учеников, потом двадцать, потом двадцать пять ловили каждое мое слово, пока я рассказывал историю похищения Дэниела Тейта. О дороге до границы вместе с еще одним мальчиком, которого похитили через день после меня. О том, как нас обоих провезли в Канаду в потайном отсеке восемнадцатиколесного трейлера вместе с еще тремя ребятами. Рен все сильнее хмурилась, и я не знал, отчего: от того, что моя история становилась все мрачнее, или оттого, что толпа слушателей все росла.

И тут я понял, что происходит.

Всю жизнь я старался сделаться невидимкой, и получалось, что все время зависел от других. Стоило им меня заметить, и я лишился бы последней защиты. Но у меня ничего нельзя отнять, если я отдаю это сам, добровольно. Власть перешла в мои руки. Вот отчего по моей спине пробегали электрические разряды. Власть – заставить их смотреть и слушать на моих условиях.

Впервые в жизни мне было хорошо от того, что на меня устремлено столько глаз. Эти ребята не собирались набрасываться на меня и рвать на части. В их глазах было сочувствие и жадное внимание, почти восхищение. А может быть, даже симпатия. Все тянулись ко мне, все хотели быть ближе. Вот чего они, оказывается, хотели с первого дня моего появления, когда поглядывали украдкой и фотографировали исподтишка. Стать ближе ко мне. Теперь я это понимал и чувствовал себя неуязвимым.

– Вы что, охренели? – От голоса Николаса мне словно холодной водой за шиворот плеснули. Он пробился ко мне сквозь толпу. – Дэнни, пойдем.

Николас схватил меня за руку, рывком поднял из-за стола и потащил к школьному корпусу. Я по-прежнему чувствовал, что все смотрят на меня.