Текст книги "Соблазненная принцем"

– Ты меняешь тему разговора.

– Лучше тебе поторопиться. Он не любит, когда его заставляют ждать.

– Ты явно меняешь тему.

– У нас еще будет время поговорить, – сказала Элла и подтолкнула брата в спину. – Иди. А мне и самой нужно одеться. – Она пошла прочь, потом, оглянувшись через плечо, сказала: – Обещай мне одну вещь.

– Все, что угодно.

– Обещай мне, что каким бы ужасным ни был твой разговор с отцом, ты останешься на вечеринку Белл.

Рауль чуть помедлил.

– Твой отъезд испортит ей праздник, а у нее так мало радостей в жизни, – настаивала Элла.

– Да, я знаю. Хорошо, я поприсутствую на вечеринке.

Элла пригладила упавшую на его лоб черную прядь.

– Мне безразлично, что говорят о тебе сплетники. Ты хороший человек. И куда бы ты ни уехал, помни – мы, девочки, очень любим тебя.

Рауль взял ее руку и легонько поцеловал пальцы.

– Если я хороший человек, то это заслуга твоя и остальных моих сестер.

– Думаю, что это не так. Великодушие лежит в основе твоего существа.

Хорошо бы. Рауль очень надеялся, что это правда.

Глава 4

Гримсборо, как всегда, сидел за письменным столом и что-то писал. Работа поглощала все его внимание.

Рауль знал, что отец не напускает на себя важность своими величественными замашками. Гримсборо просто не видел смысла в том, чтобы вежливо кивнуть вошедшему, прежде чем сочтет возможным оторваться от своей работы. По его собственному мнению и по мнению умудренных опытом слуг, на земле не было человека более важного, чем виконт Гримсборо. Однако Рауль достиг такого великолепного момента в своей жизни, когда для него не имело абсолютно никакого значения, кем является его отец. Поэтому он уселся в кресло, стоявшее перед письменным столом Гримсборо, и, не проявляя особого интереса, стал ждать, когда отец закончит то, чем занимается. Когда отец положил перо, последовало зловещее молчание. Рауль взглянул на него.

– Так! – произнес Гримсборо раздраженным тоном. Может быть, раздражение было вызвано тем, что Рауль пристально рассматривал, хорошо ли начищены у него сапоги? А возможно, цифры, которые он складывал, не сложились так, как ему хотелось? – Значит, насколько я понял, ты закончил школу.

– Я действительно закончил школу. Я научился там всему, что мне было необходимо знать.

– Полагаю, ты считаешь, что теперь тебе следует отправиться в путешествие?

– Вовсе не считаю, – сказал Рауль.

Гримсборо все еще ошибочно полагал, что Рауль, подобно другим молодым английским джентльменам, является пустым, эгоцентричным человеком, воображающим, что мир вертится вокруг него, тогда как он отлично знал, что если ему желательно, чтобы мир вертелся вокруг него, необходимо как следует потрудиться и самому создать этот мир.

– Отлично. – Гримсборо был одним из таких английских джентльменов, хотя уже не молодым, но по-прежнему эгоцентричным. – Потому что мне говорили, будто ты проявил большие способности в обращении с лошадьми.

– Все морикадийцы хорошо умеют обращаться с лошадьми. Этот талант я унаследовал от своих предков.

Как и ожидал Рауль, упоминание о Морикадии вывело Гримсборо из себя.

– Чушь! Ты только наполовину морикадиец, и твои способности развились лишь потому, что вокруг тебя были превосходные английские чистокровки.

– Как скажете, – произнес Рауль.

Удовлетворенный тем, что удалось так быстро подавить мятеж Рауля, Гримсборо перешел прямо к делу:

– Я желал бы, чтобы ты взял на себя управление моими конюшнями скаковых лошадей.

– Таковы ваши желания? – сказал Рауль, которому не нравилось, что отец с такой легкостью способен вывести его из равновесия. Раулю следовало быть выше всего этого… Но это был его отец, человек, который приказывал его избить, который насильно делал из него цивилизованное создание и чуть не убил его – и все это из-за беспечной связи с матерью Рауля. Беспечной только со стороны Гримсборо. Рауль знал, что мать любила этого человека, он же жестоко предал ее. За это он почти жалел ее, хотя до сих пор тосковал по ней. Иногда он месяцами не вспоминал ее. Потом вдруг видел во сне, и от горя у него перехватывало дыхание. Его не было рядом, чтобы держать ее за руку, когда она умирала, чтобы прошептать ей о сыновней любви, – и это было по его вине. Он был виноват во всем.

– Разумеется, я буду платить тебе комиссионные – в зависимости от суммы наших выигрышей, – сказал Гримсборо, который явно верил, что идет на уступку.

Рауль почти улыбнулся. Почти.

– Вы хотите проверить, сэр, на что я гожусь?

– Что ты имеешь в виду? – Гримсборо, кажется, был искренне озадачен.

– Ваши фавориты намекнули мне, что вы можете быть очень щедрым. Чего, например, стоит тот факт, что, несмотря на незаконность моего рождения, вы позволили мне присоединиться к числу английских джентльменов.

Гримсборо с важностью кивнул.

– Но мне известно также, что джентльменам противна мысль о том, чтобы самим зарабатывать деньги, – сказал Рауль.

Он наблюдал, как аристократы – старые и молодые – проигрывают дома, доводят до разорения семьи, сбегают на континент или попадают в долговую тюрьму, лишь бы не зарабатывать себе на жизнь. Он презирал их, но Гримсборо этого не знал.

Впервые в жизни Рауль видел, как Гримсборо осторожно подбирает слова.

– Это правда, большинство английских джентльменов тщательно избегают даже подобия работы, однако есть среди них и те, что работают. Их вынуждают это делать обстоятельства.

– Но ведь сына виконта Гримсборо ничто не вынуждает. Я понимаю, что, будучи внебрачным сыном, я должен быть даже более осторожным, чем законнорожденные джентльмены. Поэтому боюсь, что мне придется отказаться от вашего щедрого предложения.

У Гримсборо слегка покраснели щеки от гнева.

– В таком случае я лишу тебя твоих денег.

– Как вам будет угодно, – сказал Рауль и встал, вполне удовлетворенный разговором.

– Интересно, что же ты будешь делать без денег? У тебя нет собственных средств. Семья твоей матери едва ли станет поддерживать тебя. По правде говоря, никто из семьи твоей матери не писал уже много лет.

Вспомнив разговор с Эллой, Рауль спросил:

– Как много лет, сэр?

– Что ты сказал?

– Когда вы сказали мне о смерти дедушки, а потом о смерти матери, на вашем столе лежала пачка писем. Значит, кто-то все-таки их писал?

– Я решил, что будет лучше совсем оборвать твои связи с Морикадией. – Отец не ответил на вопрос, но Рауль все понял.

– Где сейчас эти письма?

– Я отдал их Томпсону и приказал сжечь. Почему ты спрашиваешь?

– Я возвращаюсь в Морикадию, отплываю завтра с вечерним отливом, и мне хотелось бы знать ситуацию, с которой я там столкнусь. – Рауль поиграл цепочкой карманных часов. – Хотя, возможно, мне лучше было бы этого не знать.

– В Мори… Морикадию?! – Рауль еще никогда не видел, чтобы Гримсборо с такой поспешностью вскакивал со своего места. – Что ты намерен делать в Морикадии? Ведь там ничего нет!

– Вы сильно ошибаетесь. Морикадия знаменита своими игорными заведениями, своими водолечебницами, своими любителями удовольствий… и своими скачками. Я купил замок с обширными конюшнями. Мой конюх с помощником уже туда отправились. Я там буду неплохо жить, вращаясь среди местной аристократии.

Гримсборо обошел письменный стол и остановился перед Раулем. Ноздри его трепетали, в глазах была холодная ярость.

– Где ты взял деньги на лошадей? На поездку? На замок? Ты крал у меня?!

Рауль сдержал свой гнев, как он сдерживал лошадей – твердой рукой, точно рассчитав действия, которые приведут к победе.

– Разве такое возможно, сэр? Вы проиграли большую часть своего довольно значительного состояния, и в Лондоне поговаривают, что виконту Гримсборо нельзя больше ничего давать в долг, потому что ему нечем расплатиться.

Гримсборо замахнулся было, чтобы дать сыну пощечину, но Рауль остановил его взглядом:

– На вашем месте я не стал бы этого делать.

Последовало продолжительное молчание. Потом рука Гримсборо опустилась.

Возможно, впервые в жизни он испугался.

– Очень мудрый поступок, – сказал Рауль.

Язвительный тон Рауля привел отца в ярость. Приблизив свое лицо к лицу Рауля, Гримсборо прошипел:

– Ты должен мне за свое образование! За свою одежду! За свою жизнь! Я требую, чтобы ты отказался от этого смехотворного плана возвращения в Морикадию. Подожди! Ты все еще думаешь, что в тебе течет кровь каких-то там морикадийских королей, не так ли? Так вот, позволь мне сказать тебе, мальчик мой, что твоя мать, когда я ее соблазнил, была всего лишь горничной в моем отеле. Когда я ее оставил, я сказал ей, чтобы она написала, если забеременеет и если родит сына. Я ничего не знал о тебе, пока ты не появился на пороге моего дома. Одному Господу известно, что произошло после того, как я ее оставил. Она, несомненно, торговала своим телом.

Рауль проглотил ком в горле.

– Мой дедушка не допустил бы этого.

Не скрывая своей злобы, Гримсборо сказал:

– Размечтался! Твой дед был всего лишь старым крестьянином с честолюбивыми мечтами. Я не уверен даже, что ты мой сын.

Это было главное оскорбление, причем оба они знали, что отец сейчас лжет.

Они сердито смотрели друг на друга глазами одинакового цвета – двое мужчин, которых объединяла не только кровь и плоть, но и непреодолимая ненависть друг к другу.

– Значит, мне тем более нужно покинуть Англию. Прощайте, отец. Надеюсь, что наши дороги больше никогда не пересекутся. – Сказав это, Рауль направился к двери. Потом, оглянувшись, добавил: – Кстати, можете начать подыскивать себе нового дворецкого. Томпсон едет со мной в Морикадию.

– Ты никчемный ублюдок! – крикнул Гримсборо в ярости.

Рауль остановился. Потом, вновь обуздав вспыхнувший гнев, добавил:

– Конечно, ублюдок. Незаконнорожденный сын самого никудышного человека во всей Англии. Интересно, отец, что вы будете делать дальше.

Гримсборо зашипел, словно издыхающая змея. Поклонившись, Рауль вышел из кабинета с отчаянным желанием как можно скорее покинуть этот дом навсегда, но он был связан обещанием, которое дал одной сестре, и любовью ко всем остальным своим сестрам.

Связан, хотя предпочел бы быть свободным.

Глава 5

Улыбаясь и кивая, Виктория прошла через бальный зал и поднялась по лестнице, ни разу не замедлив шаг, чтобы поговорить с другими гостями, пока не вышла сквозь открытую дверь на длинный балкон, опоясывающий верхний этаж здания.

Ночь была теплая, ясная и безлунная. Свежий воздух выманил из зала небольшие группы гостей, которые стояли, освещенные светом, падавшим из раскрытых окон, и смотрели в полночный сад.

Виктория, свернув направо, дошла до угла величественного дома, потом снова повернула направо к самому темному уголку, куда почти не доносились звуки музыки. Здесь она замедлила шаг, стараясь не наткнуться на стулья, расставленные так, чтобы было удобно посидеть и поговорить, и остановилась у перил, глядя в безлунную ночь. Она внимательно прислушалась и, не услышав ни голосов, ни звука шагов, с облегчением вздохнула. Потом сломала одну за другой планшетки своего белого кружевного веера. Сердито уставившись на него, как будто он был причиной ее гнева, она сказала:

– Ты… несносный… болван. – Она говорила тихим дрожащим голосом. Сделав глубокий вдох, она продолжила: – Да как ты смеешь?.. Думаешь, ты мне нужен? Ты богатый и безобразный, ты старый и ненадежный и… – Она снова глубоко вздохнула. – Тебе пятьдесят лет. Пятьдесят! А мне едва исполнилось восемнадцать. Тщедушный, костлявый, с землистым цветом лица и женатый. Отвратительный! Неужели ты никогда не слышал, что нет дурака глупее, чем старый дурак? Ты вообразил, что я ищу себе покровителя? – Она прикоснулась пальцами к лицу и почувствовала, как злые слезы промочили насквозь позаимствованные белые перчатки. Это были слезы гнева. Слезы унижения.

Когда лорд Мередит впервые прикоснулся локтем к ее груди, она подумала, что это получилось случайно. Во второй раз она вспыхнула, извинилась и ушла. Она была сама виновата. Во всем виновата сама. Не следовало позволять Белл и ее сестрам наряжать ее, словно куклу. Платье из ажурного шелка было сшито по последней моде: с глубоким декольте, широкой юбкой, собранной вокруг тонкой талии, и с широкими рукавчиками, которые оставляли открытыми плечи и спину. Ей следовало быть готовой к тому, что какой-нибудь мерзкий тип воспримет это как приглашение. Но она всегда была осторожной. Всегда. Девушка в ее положении не может позволить себе быть замешанной в скандале. Однако она по глупости почувствовала себя в безопасности здесь, в доме своей подруги. Ей почему-то показалось, что присутствующие здесь чины с уважением отнесутся к репутации женщины, которая осталась практически одна во всем мире.

Ее мать была бы довольна, если бы узнала, что дочь тщательно выучила правила приличия и соблюдала их, причем это ничуть не испортило ее хороший характер.

Виктория снова сделала глубокий вдох и постаралась несколько ослабить давление корсета, больно врезавшегося в талию. Потом, вспомнив прикосновение лорда Мередита, она вздрогнула и почувствовала, как по коже пробежали мурашки.

– Мне не нужен такой мужчина, как вы… – Лорда Мередита здесь не было, и он ее не слышал, но она продолжала ругать его. – Мне не нужен никакой мужчина… Кретин! Шут гороховый!

Да. Ей приходится быть крайне осторожной, чтобы сохранить незапятнанной свою репутацию, потому что в противном случае ее никто не пожелает нанять в качестве гувернантки, и ей придется выбирать одно из двух: либо навсегда остаться жить в доме отчима, пользуясь его скудной благотворительностью, либо взять себе в качестве покровителя мужчину вроде лорда Мередита.

Оба варианта были неприемлемыми.

Виктория сердито взглянула на сломанный, разодранный веер и, размахнувшись, бросила его подальше. Кружево, подхваченное ветром, метнулось туда-сюда, словно раненая летучая мышь, и приземлилось где-то в кустах.

– Так тебе и надо! – сказала она.

За ее спиной мужской голос произнес:

– Весьма поучительное зрелище, мисс Кардифф.

Виктория круто повернулась и увидела человека, наблюдавшего за ней из густой тени в самом углу балкона.

Она не могла его разглядеть, но узнала его по голосу.

– Мистер Лоренс, я не знала, что вы находитесь здесь. – «А если бы знала, то пришла бы в такое место, где смогла бы излить свой гнев без свидетелей».

– Я так и подумал, – сказал он, явно забавляясь ситуацией. – Мисс Кардифф, если вы намерены стать гувернанткой, вам необходимо научиться укрощать свой нрав.

Как он узнал, что она намерена стать гувернанткой? Видно, кто-то говорил о ней. Или он спрашивал. В любом случае это вызвало у нее раздражение.

– Уверяю вас, мистер Лоренс, я держу свой нрав под контролем, – сказала она. «Обычно. Когда знаю, что за мной наблюдают».

– Вот как? – Она не слышала его шагов, но голос раздавался ближе. – Я мог бы поклясться, что только что наблюдал неистовый приступ ярости.

Ах он негодяй! Но что она ожидала? Она знала, кто он такой. Незаконнорожденный сын виконта Гримсборо, лошадник, игрок, донжуан, рядом с которым ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. Может быть, с ним женщина, которую не видно в темноте? Что, если он соблазнял кого-нибудь, а она помешала?

– Что я здесь делал? – раздраженно произнес он. – В основном то же самое, что и вы, мисс Кардифф.

Он пришел сюда, чтобы унять вспышку ярости? Что могло вызвать его гнев? Когда она встретила его сегодня днем, он был вполне доволен жизнью.

– Сценка, которую вы устроили, заставила меня пожалеть о том, что у меня нет веера, который можно было бы сломать, – сказал он. – Кажется, ваше действие принесло желаемый результат.

Он был прав. Она добилась желаемого результата, хотя теперь сожалела о том, что сломала хорошенькую безделушку, которая стоила слишком дорого и была в ее наряде единственной вещью, которая действительно принадлежала ей.

Мистер Лоренс подошел еще ближе и встал у перил рядом с Викторией, так что она могла теперь хорошо разглядеть его. Он был одет в черное, белым был только галстук. Его глаза напряженно вглядывались в ее лицо, и взгляд этот будоражил нервы.

Она была высокого роста.

Он был выше ее.

Она сделала глубокий вдох. От него так приятно пахло чистотой, как от свежескошенной травы. И здесь, в темноте, один на один с ней он вел себя как джентльмен.

– Я должна вернуться в зал, – сказала Виктория.

– Чтобы какой-нибудь старый дурак снова распустил слюни, увидев вас?

А она-то надеялась, что он не слышал ее высказываний!

Подхватив юбки, она сказала:

– Я позабочусь о том, чтобы избегать внимания старых дураков.

– И поэтому убегаете, пытаясь избежать моего внимания?

– Не льстите себе, – ответила она с ледяным холодом. Гм-м. Возможно, ее самоконтроль не так уж хорош, как она надеялась. – Я не избегаю вас, сэр. Я делаю то, что сделала бы любая молодая леди, неожиданно оказавшаяся с джентльменом в безлюдном месте. Я ухожу, чтобы защитить себя от сплетников. – Потом, пытаясь сгладить напряженность обстановки с помощью юмора, добавила: – Полагаю, я должна быть благодарна судьбе за то, что меня сегодня нашел здесь принц, но, к сожалению, я никогда не верила в волшебные сказки. – Она пошла прочь.

Рауль поймал ее за руку и заставил остановиться.

– На что это вы намекаете?

Виктория удивленно взглянула на него. Может быть, она опрометчиво сказала что-то лишнее?

– Я намекаю на истории, которые вы рассказывали своим сестрам, о том, что вы принц в изгнании, – сказала она. Откровенно говоря, она относилась к этим историям с некоторой иронией. – А теперь прошу извинить меня…

– Белл сказала вам, что я принц? – Его слова звучали без всякой иронии, и он не позволил ей уйти.

Виктория с некоторым опозданием поняла, что ему, возможно, не понравилось, что его сестра сплетничала о нем.

– Она сказала, что вы король, но я подумала, поскольку я намекала на волшебную сказку… – Она пробормотала что-то неразборчиво, скомкав конец фразы.

– Скольким еще хихикающим школьницам она это рассказывала? – спросил Рауль, и Виктория впервые с тех пор, как он присоединился к ней здесь, услышала гневные нотки в его голосе.

Он держал ее за запястье – не крепко, но так, что не вырвешься. У нее мороз пробежал по спине.

– Ни одной. Уверяю вас, сэр, она не знала, что это будет вам неприятно.

– А скольким людям вы об этом рассказали?

Теперь рассердилась она.

– Ни одному. Да и зачем мне? – Она вырвалась из его хватки. – Вы меня не интересуете, и, уверяю вас, я не отнеслась серьезно к ее рассказу.

Рауль преградил Виктории путь.

– У вас острый язык и не слишком много здравого смысла.

Побои отчима и торопливые советы матери научили ее усмирять свой острый язык. У нее не было выбора. Однако ее очень рассердил агрессивный тон мистера Лоренса. Почему этот внебрачный сын Гримсборо вызывает ее гнев, она не знала. Возможно, он представлялся ей в роли негодяя лорда Мередита. Что было глупо сверх всякой меры, однако, несмотря на свои попытки заставить себя промолчать, слова посыпались у нее с языка, и она высказала молодому Лоренсу всю правду в лицо:

– Я вас не понимаю. Вы незаконнорожденный сын виконта Гримсборо, который воспитывался в его доме, которому предоставлены такие возможности, о каких большинство из нас и мечтать не смеет.

– А также отец, от какого большинство из вас мечтало бы держаться подальше.

Виктория знала, что он говорит правду. Иногда, разговаривая глубокой ночью с Белл, они рассказывали друг другу о своих отцах, которые по-своему распоряжались их жизнями, не желая видеть в них личности и относясь к ним с полным безразличием. И Белл говорила Виктории о том, что Гримсборо в сто раз хуже относился к Раулю, потому что тот был его сыном. Но сейчас Виктории не хотелось быть справедливой.

– Неужели вы совсем не удовлетворены своей судьбой? Вы лучше образованны, лучше накормлены, лучше одеты, чем большинство ваших товарищей-англичан, однако вам еще надо, чтобы вас боготворили за то, что в ваших венах якобы течет королевская кровь.

– У вас острый язык и маловато здравого смысла, – повторил он.

Виктория возмущенно сказала:

– Я, насколько мне известно, одна из самых здравомыслящих женщин.

– Вы невероятно глупы.

Он подтолкнул ее к перилам и приподнял над землей.

Вскрикнув, она поняла, что он прав и что она действительно глупая.

От балкона до мраморного пола внизу было не менее пятнадцати футов. И если он отпустит…

Глава 6

Виктория, покачивающаяся на перилах, обхватила Рауля за шею. Она приготовилась закричать, но он не позволил ей, закрыв ее рот поцелуем.

Это был не нежный, приятный первый поцелуй девичьей мечты, а горячий, злой поцелуй. Он потряс Викторию до глубины души.

Он не собирался ее убивать, она чувствовала это. Но она чувствовала и кое-что еще.

Страсть.

Не такую, как у тщедушного лорда Мередита, а горячую страсть, затопившую ее волной чувственности.

Виктория хотела освободиться. Даже попыталась укусить его, но прежде чем смогла это сделать, Рауль вскинул голову и пробормотал:

– Только попробуй укусить меня, и я толкну тебя вниз.

Он был так взбешен, так зол!

Потом, опровергая свою угрозу, он наклонил ее к себе и поставил на ноги. Не выпуская ее из рук, он прижал ее спиной к стене и, когда Виктория оказалась в ловушке между стеной и его телом, стал покрывать ее лицо поцелуями.

Поцелуи были короткими, резкими, острыми, как вспышки пороха. Виктория не понимала, что все это значит, а чувствовала лишь, что всякий раз, когда он поднимал голову, к ней на мгновение возвращалась способность мыслить, и она, испытывая чувство стыда, пыталась заговорить, вырваться из его рук.

Наконец он остановился, и Виктория услышала в темноте его тяжелое дыхание.

Она тоже тяжело дышала, испытывая желание, о котором до сих пор и понятия не имела.

Рауль держал ее крепко, слишком крепко.

Ей следовало бы кричать, плакать, бороться. Но ей это нравилось.

Почему? Какой извращенной части ее существа нравилось чувствовать, как его грудь вздымается от тяжелого дыхания, прижатая к ее груди? Как могла она испытывать чувство защищенности в объятиях человека, который только что грозился сбросить ее с балкона? Что за безумие заставило ее испытать влечение к какому-то ублюдку, у которого приступ необъяснимой ярости сменился похотью?

Похоже было, что она его понимает. Как будто она, Виктория Кардифф, девушка здравомыслящая и прозаичная, нашла свою пару, единственного мужчину, который позволит ей быть такой женщиной, какой она действительно является.

Потом он вздохнул, расслабился. Руки, крепко державшие ее за талию, теперь обнимали ее с нежностью. Рауль снова наклонился к ней, но на сей раз, взяв в ладони ее лицо, он нашел ее губы своими губами и поцеловал… по-другому. Его гнев исчез, превратившись в нечто большее. Его пальцы погладили ямочку за ее ухом, обласкали чувствительную атласную кожу скул.

Его губы прижались к ее губам, но это уже не было грубым вторжением. Нежными поглаживаниями он как бы уговаривал губы раскрыться. Он напомнил ей, как выглядел, когда она впервые увидела его: он был слишком красив, солнце отражалось в его черных волосах, золотило его загорелую кожу и заставляло его зеленые глаза мерцать греховным обещанием.

Слыша в отдалении музыку и шум праздника, Виктория понимала, что где-то там находятся люди, которые разговаривают, смеются, едят, пьют и ведут себя как положено цивилизованным человеческим существам. Как всегда вела себя и сама Виктория.

А здесь… теплый воздух был напоен ароматом цветов. Темнота, скрывавшая их, искушала, и тепло, исходившее от Рауля Лоренса, заставило Викторию расцвести, и она потянулась к нему своим телом, своим сердцем. Она чуть наклонила лицо к его лицу и прикоснулась языком к его языку.

– Колдунья, – прошептал Рауль. – Я знал… когда увидел тебя сегодня… я знал, что ты меня заворожишь.

На этот раз его поцелуй был глубоким, интимным, требующим чего-то. Требующим всего.

Напряжение, которое испытала Виктория, куда-то исчезло. Она не знала, что будет дальше, но понимала, что хочет продолжения, причем как можно скорее… и с ним. Ей показалось, что этот человек похож на нее: раненный, он продолжает бороться. Однако ее на мгновение удивило, что, хотя между ними так мало общего, их души так нежно и страстно тянутся друг к другу.

Потом он снова поднял голову и, ласково погладив пальцами ее горло, опустил руку.

Потом он отодвинулся от нее. Недалеко, но достаточно, чтобы она почувствовала холодок реальности.

Что это она делает? Она все еще сжимала в кулаке его галстук. Ее рука все еще обвивалась вокруг его шеи. Ее губы болели, а кожа была горячей, припухшей, как будто то новое чувство, которое он возбудил, обожгло ее изнутри.

Она вдруг увидела себя так, как увидят ее другие, – девицей, не упускающей удобного случая, воспользовавшейся своей дружбой с Белл и стремящейся улучшить свое положение за счет того, что согласится стать любовницей богатого человека. Иными словами, она вела себя именно так, как ожидал от нее лорд Мередит.

Тихонько застонав от ужаса, Виктория опустила руки.

Рауль отступил на шаг назад.

– Мисс Кардифф, – сказал он обеспокоенным тоном. Он беспокоится, как будто боится, что она, словно оперная певица, что-нибудь потребует у него: драгоценности, дом… – Мисс Кардифф, я должен извиниться за свое неподобающее поведение.

Он извиняется. Извиняется за то, что они сделали вместе.

Ее ужас мгновенно сменился гневом.

– Вы! Вы!

Он ждал, но она больше ничего не сказала – да и что могла она сказать, если от стыда не сумела бы связать и пары слов!

– Я не имел никакого права шутить над вами и вашим вспыльчивым характером, если сам не умею контролировать себя. Я полностью признаю свою вину.

Он не только извинялся, но именно он положил конец этому пылкому проявлению… помешательства.

За это ей хотелось дать ему пощечину.

Вместо этого у Виктории с языка импульсивно слетели слишком громко сказанные, слишком жестокие и несправедливые слова. И она знала это. Но ей было все равно. Она знала лишь, что хочет причинить ему боль, как причинил ей боль он.

– Мистер Лоренс! Уж не думаете ли вы, что вы чем-то лучше лорда Мередита? Вы насильно целуете меня, угрожая мне смертью, и заставляете отвечать на поцелуй, хотя знаете, что у меня нет опыта, вы, возможно, лишили меня шанса найти приличное местом работы! И почему?

– Я еще раз приношу вам свои извинения, – сказал он, и в его голосе больше не было той примирительной нотки. – Меня разозлил отец.

– Ваш отец? Ваш настоящий отец разозлил вас? Ах, как это ужасно! – Она сделала глубокий вдох, зная, что будет сожалеть о том, что вовремя не сдержалась. С ней всегда так бывало. Но сейчас у нее был выбор: сказать несправедливые слова или заплакать. А плакать она не будет, тем более перед мистером Лоренсом. – Знаю я мужчин вроде вас.

– Вот как?

Нет. Совсем не вроде него. Вроде ее отчима, который с радостью запер бы ее дома на всю оставшуюся жизнь и приказал бы ухаживать за ее младшими единоутробными братьями и сестрами, пока она не состарится и пока все блестящие перспективы, которые сулит ей жизнь, не пройдут стороной.

Но она сейчас не могла быть справедливой. Тем более по отношению к мистеру Лоренсу, который посмел извиниться за то, что показалось ей встречей двух душ.

Она была самой большой дурочкой в мире.

– Мужчины вроде вас, – сказала она, – это хулиганы, которые используют силу, чтобы навязывать свою волю, которые не могут контролировать свой гнев, которые извиняются за жестокость. – Она призвала на помощь всю свою храбрость, ожидая, что он даст ей пощечину, на которую сама напрашивалась. Она ждала, что он докажет, что действительно является таким безжалостным, как она утверждает.

Но он вместо этого сказал:

– Должно быть, вам очень неприятно познакомиться с фальшивым принцем, жестоким хулиганом, который вынудил вас отвечать на его поцелуй? – Он проговорил это насмешливым тоном, что, естественно, вызвало у Виктории вспышку справедливого гнева.

Потому что это была правда. Она действительно отвечала на поцелуи.

Она наслаждалась ими. Исследовала.

И ей было стыдно. Стыдно своей страсти и стыдно резких слов, которые выдавали ее с головой, хотя были адресованы мужчине, не желавшему сделать ничего ужасного, а стремившемуся лишь доставить ей удовольствие. Дать ей попробовать вкус того, чего она никогда не сможет иметь.

Приподняв подол шелковой юбки, Виктория круто повернулась и быстро направилась в бальный зал.