Текст книги "Пожирающая Серость"

3

Харпер Карлайл ловко парировала и совершала выпады, ее босые ноги погрузились в мягкую почву, когда она ускорила темп. Девушка представила монстра из Серости – тощего, скелетообразного, безликого – и перешла в нападение. Желтеющее кружево ее сорочки собралось вокруг колен, когда она пронзила мечом грудь воображаемого существа.

Она не знала, как выглядит Зверь. Никто из живых не знал.

Но Харпер знала, как он звучит. Не проходило ни дня, чтобы ее не преследовало воспоминание о его тоненьком, резонирующем голосе в ее голове.

Уже почти рассвело, но она была на ногах с трех часов, тренируясь управляться с мечом за семейным коттеджем. Вокруг нее ютились каменные животные в чахлой траве – красновато-коричневые зрители. Эти статуи были почти семейной реликвией Карлайлов. Некоторые создавались как стражи, вырезанные из затвердевшей глины и служащие в качестве грубых сосудов для глаз и ушей Карлайлов. Но другие, как олень, некогда были живыми, прежде чем Карлайл превратил их в каменных охранников, повинующихся воле хозяев по мановению руки.

Прошло много времени с тех пор, как Четверка Дорог видела столь могущественного Карлайла.

– Я победила, – тихо произнесла Харпер, и в ту же секунду на ее мобильном, лежащем между ушами спящего стража-оленя, зазвенел утренний будильник.

Харпер направилась в дом, прихватив с собой меч, хоть ей и пришлось использовать культю, чтобы открыть дверь. Потеря левой руки преобразила ее стиль борьбы, изменила равновесие, работу ног, технику выпадов. Но то, какой уверенной она себя чувствовала с мечом, осталось неизменным.

Думать о первом учебном дне было легче с мечом в руке.

Харпер вытерла ноги, бесшумно крадясь по дому, останавливаясь лишь для того, чтобы неохотно вернуть меч на его почетное место над камином. Может, такой ранний подъем для тренировки и был излишним, но в ее семье восемь человек. И все любопытные, даже младенцы. Ни один из них не знал, что она продолжила практиковаться после несчастного случая.

Харпер была готова пожертвовать сном, чтобы все так и оставалось. Все равно ее сон после потери левой руки и сном-то назвать было трудно. После дня, когда она попала в Серость.

И через три года Харпер все еще снились воды озера, смыкающиеся над головой. Снилось, как она вынырнула в другом месте, где воздух не наполнял легкие, а ее рука рассыпалась в щебень на берегу. Это был лес или походил на него, но деревья казались скрюченными скелетами, согнувшимися под неподвижным небом, которое сияло стальным блеском. В Серости не было красок. Никаких тонов, помимо ярко-алого цвета ее крови.

Харпер отмахнулась от воспоминаний и, сбросив напряжение, продолжила заниматься своими утренними делами.

К шести – когда звенел будильник родителей – Харпер уже оделась, забросила все попытки привести в порядок свои темные кудри по пояс и подвела глаза. Следующие полчаса она стаскивала Бретта с Норой с кроватей, чтобы отправить их готовиться к школе, и попутно пыталась не споткнуться о провод утюжков для волос Митси.

– Может, поможешь? – Харпер оглянулась на туалетный столик, за которым Митси вплетала в свои рыжие волосы медальон основателей. – Разбуди Сета.

– Я занята. – Митси наклонила голову, любуясь блеском украшения.

– Чем, разглядыванием своего отражения? – Харпер не могла сдержать ноток зависти в своем голосе. Она так и не получила медальон, ей приходилось довольствоваться простым оберегом с камешком.

Лицо Митси в запятнанном зеркале выражало странную смесь самодовольства и жалости.

– Можно ли меня в этом винить?

– Все нормально! – крикнула Нора, на бегу надевая две совершенно разные туфельки. – Я сама его разбужу.

– Ты же знаешь, что это туфельки от разных пар, верно? – поинтересовалась Харпер, улыбаясь младшей сестре. Безграничная энергия Норы перепугала многих нянь, но Харпер любила это ее качество.

Нора надула губки:

– Мне нравится, как они смотрятся.

Прежде чем Харпер смогла ответить, дверь в их комнату распахнулась. На пороге стоял отец, Морис Карлайл, держащий на руках ерзающего малыша Олли.

– Пора завтракать, дети, – сказал он Бретту с Норой. – Я приготовил блинчики.

Бретт с Норой кинулись к двери, и когда Морис отошел, чтобы пропустить их, на его угловатом лице появилась улыбка:

– Дальше я сам.

Обычно утром порядок сборов контролировал отец, поскольку мать Харпер, Лорел Карлайл, часто была в командировках по своим адвокатским делам в соседнем городке. Но Харпер ничего не имела против. Лорел отдавала предпочтение Митси, а любимицей Мориса всегда была Харпер. И она радовалась, что именно он проводил больше времени дома.

Остаток утра прошел как в тумане. Прогулка с Бреттом и Норой к автобусу, усаживание Митси, Харпер и Сета в разбитый автомобиль отца, грохочущая дорога в школу Четверки Дорог. Сет резко остановил машину посреди двух парковочных мест и направился прямо к лентяям, которые каждое утро тусовались за школой и курили сигареты. Через секунду упорхнула и Митси, встряхнув рыжими волосами.

Харпер шла медленнее, крупная сумка оттягивала плечо. Толпа впереди разделилась на две части, инстинктивно обходя скамейку, где в окружении своих почитателей сидели Готорны. Широкие плечи Джастина выделялись из толпы, тонкая голубая ткань футболки натянулась, когда он повернулся к Мэй и рассмеялся. Утренний свет превратил его светлые волосы в волны расплавленного золота, а медальон на запястье сиял кроваво-алым.

В Четверке Дорог чтили потомков основателей, но любовь города к Джастину была больше, чем просто дань уважения его семье. Он тепло приветствовал каждого встречного, а некоторых избранных даже хлопал по плечу. Отходя от него, люди выглядели одурманенными, словно долго смотрели на солнце.

Но в Харпер его тщательно отрепетированная улыбка пробуждала только ярость, как точильный камень, заостряющий лезвие меча.

После несчастного случая она считала себя разочарованием. Но отец велел ей использовать слово «выжившая» – и Харпер прислушалась. Нет смысла бичевать себя за провал ритуала. Ее злость предназначалась Готорнам, которые решили, что она ничто, когда Харпер вернулась из Серости без своих сил. И персонально Джастину Готорну, который отверг их дружбу длиною в жизнь, встав на сторону матери вместо того, чтобы поддержать подругу.

– Трус, – пробормотала девушка, пробираясь через толпу.

Харпер пришла в кабинет первой. Заняла свое место, на котором сидела с девятого класса. Постепенно начали прибывать одноклассники, большинство – только после второго звонка.

В школе Четверки Дорог было всего пятьдесят семь выпускников. Все они были знакомы друг с другом с младенчества, и хотя Харпер чувствовала на себе взгляды учеников, с ней никто не здоровался. Впереди сплетничали Лия Рейнс и Сюзетт Лэнхэм; они были лучшими подругами, которые с недавних пор начали встречаться и уже были номинированы на лучшую пару класса для выпускного альбома. Энни Мур занял место справа от нее, а Сё-Цзинь Парк и Кэл Гонзалес сели рядом, оживленно обсуждая команду по бегу.

Харпер привыкла, что ее избегали. После несчастного случая никто не знал, как с ней общаться. Поначалу она считала, что дело в травме. Харпер приняла решение не надевать протез; ее семья не могла себе позволить миоэлектрический, а косметический ей не хотелось. Все знали, что с ней произошло; они бы пялились в любом случае. Но виной косым взглядам и неловким беседам была не рука. Никто из Четверки Дорог не находился в Серости больше пары часов. Харпер пробыла там четыре дня.

До нее доходили слухи, что Серость навсегда ее изменила; что ее отпустили лишь потому, что Зверь позволил этому случиться; что она основатель, которого превратили в шпиона; монстр, затаившийся в теле девочки-подростка. Все это не более чем сказки. Но Харпер знала, что некоторые люди предпочтут сказку правде.

Она возилась с пеналом, когда вошел Джастин. Половина класса выкрикивали приветствия, пока он шел в глубь кабинета, как всегда, в сопровождении Айзека Салливана – своей фланелевой тени.

Айзек никогда не был расположен к ней, хотя их всю жизнь сводили вместе, как и всех детей основателей. И эти чувства были взаимными. После того как Харпер заставили прекратить общение с Джастином, Айзек Салливан занял ее место. Она понимала, что не должна обижаться на Айзека, что он живое доказательство того, как легко было Джастину найти ей замену, но все равно его недолюбливала.

И Харпер испытала мелочное удовольствие, заметив, как одноклассники кривятся, когда Айзек проходит мимо. Люди смотрели на Джастина, потому что он заслужил их уважение. А на Айзека – потому что он заслужил их страх.

Еще три года назад она была с ними, приходила с опозданием, смеялась над глупыми шутками Джастина и садилась на задний ряд. Харпер гадала, было ли Джастину трудно делать вид, словно они незнакомы. Наверное, нет. По крайней мере, не так, как ей. Он первый начал вести себя так, будто ее не существует, как только она перестала быть полезной. А значит, на самом деле между ними никогда ничего и не было.

Харпер подавила свой гнев, по кабинету прошел ропот. Проследив за взглядами одноклассников, она увидела смущенную девушку в дверном проходе, осматривающую парты в поисках свободного места. Харпер не нужно было оглядываться, единственная свободная парта стояла перед Айзеком Салливаном. И даже самые рассеянные ученики школы Четверки Дорог знали, что там сидеть не следует. Но у новенькой не оставалось выбора.

Она прошла по кабинету, глядя только перед собой и игнорируя любопытные взгляды одноклассников. От подобного внимания у Харпер мурашки бы маршировали по коже, но девушка даже не вздрогнула. Новый ученик в школе Четверки Дорог был почти неслыханным делом. Последней, кто сюда переехал, была Бритта Мори, во втором классе, и люди считали ее чужаком.

Миссис Лэнхэм – мать Сюзетт и по совместительству их классная руководительница – прочистила горло, пока новенькая занимала свое место.

– Добро пожаловать обратно, – сказала она, многозначительно глядя на девушку, когда та уронила рюкзак на пол. – Знаю, все вы рады вернуться к очередному году обучения в школе Четверки Дорог.

Ученики пристально смотрели на нее. Позади кабинета начала вибрировать парта Айзека, правая расшатанная ножка лихорадочно застучала по полу. Миссис Лэнхэм игнорировала.

– Что ж, давайте попробуем еще раз, – вздохнула учительница. – Вы рады вернуться к своему последнему году обучения в школе Четверки Дорог?

На сей раз кабинет взорвался равнодушными хлопками. Даже Харпер не смогла сдержать улыбки. Через год она навеки покинет это место и поступит в любой государственный колледж, который обеспечит лучшую финансовую помощь – Бингемтонский университет или Дженесео, если повезет.

Харпер знала, что большинство выпускников никогда не покинет Четверку Дорог. Судьбу хуже сложно представить. Все, чего она хотела, это сбежать – от вечно растущего числа братьев и сестер, от холодного пренебрежения семьи Готорн, от места, где она никогда не сможет забыть свои ошибки.

– Выпускники, – продолжила миссис Лэнхэм, – прошу вас поприветствовать нашу новую ученицу – Вайолет Сондерс!

Сондерс.

Пульс Харпер участился под новую волну ропота, становившегося все громче. Новенькая решительно уткнулась взглядом в парту, пока те немногие, ранее не обратившие на нее внимания, обернулись, чтобы рассмотреть ее.

Харпер гадала, почему Сондерсы вернулись. Ей казалось непостижимым, что кто-то захочет вернуться в этот город, пусть и с кровью основателей в жилах. Зато присутствие всех четырех семей определенно обеспокоит Готорнов. Отец рассказывал Харпер о своем детстве, когда мэр Сондерс доверял каждой семье патрулировать собственную территорию. Но это было прежде, чем семья Сондерс начала угасать. Прежде, чем сбежали Салливаны. Теперь на патруль в основном выходили только Готорны и Карлайлы, а шериф Готорн вела себя так, будто все остальные выглядели незначительными на ее фоне.

Миссис Лэнхэм повесила в передней части кабинета расписание уроков и начала по одному вызывать учеников. Ее голос прерывал звук истеричной парты Айзека. Как всегда, он был откровенно невнимательным, его книга раскрылась на парте, сама парта подпрыгивала в такт дыханию и билась о спинку стула Вайолет Сондерс, пока разъяренная новенькая наконец не развернулась и не впилась руками в дерево.

– Эй, «О дивный новый мир»! – Ее голос был мелодичным и сильным; голос, заставляющий людей слушать. Харпер убила бы за такой голос. – Ты не мог бы перестать, пока не проделал вмятину в моей спине?

Глубокий голос Айзека сочился притворной невинностью:

– Что перестать?

– Биться своей партой о мой стул, – пояснила Вайолет с совершенно каменным лицом. – Некоторые из нас пытаются слушать, а ты даже не представляешь, как отвлекаешь меня.

После ее слов все ученики резко затаили дыхание. Никто не смел так разговаривать с детьми основателей, и уж тем более с Айзеком Салливаном. Не после слухов о дне его ритуала. Сплетен, что вся его семья покинула город именно из-за него.

Парта Айзека замерла, а воздух перед его ладонями замерцал. Харпер мысленно приготовилась, а глаза новенькой расширились. Лия и Сюзетт взялись за руки; Кэл и Сё-Цзинь приподнялись со стульев. А Джастин Готорн наклонился и опустил ладонь на руку Айзека. Ни один из них не произнес ни слова, но Айзек резко повернул к нему голову. Их взгляды встретились, торжественные и бесстрастные, и мир вернулся к норме.

– Я, наверное, не заметил, – сказал Айзек.

Джастин коротко кивнул, прежде чем вернуться за свою парту. Напряжение в кабинете спало.

– Спасибо, – ответила Вайолет и при этом смотрела на Джастина.

Харпер уже представляла, как все произойдет. Джастин заманит Вайолет в свою ловушку, как когда-то заманил ее – они были детьми, а она еще не была всеобщим разочарованием. Ей следовало сделать это в ту секунду, как она поняла, что он ее бросил. Отпустить Джастина Готорна.

Харпер развернулась лицом к учителю. Через сколько Вайолет будет сидеть на задних рядах по своей воле – на том самом месте, которое должно было принадлежать ей?

Харпер гадала, будет ли ей хоть когда-нибудь по-настоящему все равно.

* * *

Когда Вайолет вернулась после первого учебного дня, то обнаружила перед своим новым домом множество незнакомых машин. Первый день в школе Четверки Дорог был полной противоположностью школе в Оссининге – классы оказались настолько маленькими, что под конец уроков Вайолет запомнила бо́льшую часть своих одноклассников. Ее мышцы ныли от велосипедных педалей, а ехать в школу на «Порше» было невозможно. Роузи вела машину, когда ее протаранил грузовик. С тех пор Вайолет не прикасалась к рулю.

Она потащила велосипед по грубому гравию подъездной дорожки, хмуро разглядывая автомобили. С тех пор как они переехали, по особняку пронесся шквал дезинсекторов и уборщиков, столько за такой короткий промежуток, что это казалось излишним.

Со стороны сада из-за крыльца донесся глубокий гортанный лай. Вперед вышли два гигантских мастифа – один черный, другой бурый в пятнах. Их привязали цепью к гниющим деревянным перилам.

Их взгляд напомнил ей мальчика, читающего в Закусочной, который был так враждебно настроен к ней в классе – тихая, злобная уверенность; она исходит только от тех, кто слишком опасен, чтобы бояться. Вайолет видела, как после уроков во дворике Айзек и Джастин вели напряженный разговор с блондинкой, так похожей на Готорна, наверняка его сестрой.

Было что-то пугающее в том, как все инстинктивно им подчинялись; как ученики чуть ли не подскочили с мест, чтобы поздороваться, когда юноши вошли в кабинет. В Уэстчестере место популярных детишек занимали стандартные спортсмены и президенты школьного совета, стремящиеся прямиком в Лигу плюща. Это же трио от них отличалось. Они не были королями и королевами школы Четверки Дорог – нет, они были богами.

– Хорошие мальчики. – Вайолет прислонила велосипед к противоположной стороне крыльца. – Милые, вероятно, пожирающие людей песики.

Она юркнула во входную дверь, раздумывая, кто хозяин животных, которые в приступе гнева могут откусить тебе конечность.

Внутри раздавались небрежный приглушенный смех и ненавязчивая звонкая музыка. Вайолет пошла на шум в гостиную, где стояли небольшими группками около двадцати взрослых с напитками в руках и кивали в такт кантри, доносящейся из дорогих колонок Джунипер.

Картина выглядела очень странно. Ее мать ненавидела такие сборища. Кроме того, они не пробыли в Четверке Дорог и недели. Как ей удалось собрать так много старых знакомых?

Вайолет приняла решение спрятаться у себя в комнате, пока вечеринка не подойдет к концу. Но прежде чем она успела сбежать, ее имя пропищали таким ультразвуком, который смогли бы разобрать только мастифы снаружи.

– Вайолет Сондерс! – Женщина, которую Вайолет не узнала, потянула ее в комнату. Ее заплетенные в косы волосы были обмотаны вокруг головы. – Это ведь ты, верно?

Вайолет подавила сильное желание солгать.

– Это я, – ответила девушка. – А вы?

– Можешь звать меня миссис Мур, милая.

К ним присоединилась еще одна женщина – бледная и с веснушками. Ее запястья украшали два браслета с камнями.

– А я – матушка Бернэм. По крайней мере, для всех, кто младше двадцати пяти.

Вайолет пожала ей руку. Глазки-бусинки женщины сузились, пристально ее разглядывая.

– Ты – дочь Джунипер?

Вайолет кивнула:

– Да.

– Вы с ней похожи.

Такое Вайолет слышала впервые. Роузи больше походила на Джунипер – кудрявые волосы, круглая форма лица, широкая улыбка и слегка кривоватые коренные зубы. Вайолет же достались отцовские густые прямые волосы и невероятная способность постоянно сгорать на солнце. Роузи, любившей загорать на заднем дворике в процессе рисования, об этом никогда не приходилось беспокоиться.

Но Роузи не стало. Теперь остались только они с Джунипер.

– Наверное, – хрипло ответила Вайолет. – Так вы дружили с моей мамой?

Миссис Мур хихикнула и кивнула:

– Если это слово подходит для отношений между такими, как она, и такими, как мы.

– Что вы имеете в виду? – удивилась Вайолет.

Женщины украдкой обменялись понимающими взглядами, отпивая из бокалов с вином.

– Никто из вас, основателей, никогда не был в теплых дружеских отношениях с нами. – В голос миссис Мур прокралась горечь, которую Вайолет прежде не замечала. Но теперь это было всем, что она слышала. – У вас всегда были более важные дела.

– Основателей? – переспросила Вайолет. Джастин тоже так назвал ее в Закусочной.

– Ну-ну, Клара, – матушка Бернэм предостерегающе опустила руку на плечо миссис Мур, – ты должна понимать, Вайолет, она не хотела сказать ничего плохого о твоей маме. Серьезно, нельзя винить ее за то, что она уехала, особенно после того несчастья со Стивеном…

Еще одно имя, которое Вайолет было незнакомо. Но прежде чем она успела спросить о нем, их перебил низкий, холодный голос:

– Вижу, сплетничаете. – Присоединившаяся к ним блондинка была просто великаншей, мускулистой, но при этом царственной – королева и страж в одном лице. – Дамы, вам не кажется, что вы наговорили достаточно глупостей за один вечер?

Миссис Мур и миссис Бернэм растворились в толпе, торопливо попрощавшись с Вайолет. Незаданные вопросы так и остались неозвученными.

– Августа Готорн, – представилась женщина, протягивая руку в перчатке, которая была примерно с голову Вайолет.

Вайолет пожала ее, ожидая, что пальцы сейчас сдавит, но мягкая потертая кожа и хватка оказались на удивление нежными.

– Вайолет Сондерс. Кажется, я знакома с вашим сыном.

Она бы заметила сходство этой женщины с Джастином, даже если бы та не назвала свою фамилию. У них были одинаково красивые угловатые черты, та же розоватая кожа и тонкие светлые волосы; манера держаться была схожа, словно они ожидали, что все в комнате к ним тотчас повернутся. И быть может, так оно и было – присутствующие просто прожигали взглядом искусственно порванную футболку Вайолет.

– Ах… Джастин, – в лице Августы Готорн промелькнуло что-то нечитаемое, – он любит производить впечатление.

– Полагаю, можно сказать и так.

– Я пришла, чтобы представиться. – Августа открыла бумажник. Внутри блеснул серебряный щиток с кружком красного стекла посередине – значок шерифа. – Как шериф такого маленького городка, я предпочитаю лично всем сообщать, чтобы не стеснялись обращаться ко мне в случае каких-нибудь проблем.

– Это похвально. – Что-то в голосе женщины заставило Вайолет задаться вопросом, о какого рода проблемах она говорит.

Но прежде чем мысль успела полностью сформироваться, рядом возникла Джунипер.

– Вот ты где. – Слова были адресованы Августе, и было очевидно – леди знакомы. – Я полагаю, это сборище было твоей идеей?

Значит, не Джунипер спланировала эту спонтанную вечеринку. Вайолет почувствовала каплю гордости, чутье ее не подвело – ее мать не настолько любила людей.

Августа кивнула:

– Мне показалось это правильным решением. Я поделилась своей идеей с некоторыми другими, и все высказали заинтересованность в том, чтобы наверстать упущенное.

– Ты имела в виду заинтересованность в том, чтобы шнырять по моему дому, – отчеканила Джунипер. – А для наверстывания упущенного у тебя было тридцать лет, чтобы хотя бы позвонить мне.

– А у тебя было тридцать лет, чтобы навестить нас.

Глаза Джунипер стали такими же ледяными и стеклянными, как глаза оленя на стене.

– Слышала, ты пошла в правоохранительные органы. – В ее голос проникли те же тихие злобные нотки, которые она использовала в разговоре с буйными инвесторами. – Должно быть, тебе это очень нравится.

– А я слышала, что ты занялась… финансами?

– Разработкой программного обеспечения.

– Как увлекательно.

Все, что эти женщины знали о Джунипер, скорее было слухами, чем реальностью. Но Августа Готорн была другой. Между ними ощущалась своего рода запятнанная фамильярность. Это натолкнуло Вайолет на мысль, что ее мать не просто покинула город – она распрощалась с особым образом жизни. Дарья – первая из ее потерь. А шериф, похоже, вторая.

– Надеюсь, вы не против, если я вас оставлю, – сказала Августа. – Нужно проверить собак. Они склонны хулиганить в незнакомых местах.

Значит, это она хозяйка мастифов. Вайолет была не удивлена.

– Конечно, – кивнула Джунипер.

Когда Августа ушла, Вайолет повернулась к матери:

– Кто она?

Джунипер смущенно потянула за отворот блейзера:

– Моя лучшая подруга.

Вайолет сделала глубокий вдох.

– А кто такой Стивен?

Джунипер застыла. Даже кантри, кажется, заиграла тише. Внезапно Вайолет подумала, что количество мертвых в этой комнате превышало живых: оленья голова на стене, лисы в углу, гнездо птиц, прибитое над диванами.

Джунипер еще не успела ответить, а Вайолет уже знала, что она солжет.

– Может, кто-то из местных? – осторожно предположила она. – Прошло много времени. Всех и не упомнишь.

– Я тебе не верю.

Вайолет еще никогда не видела свою мать такой потерянной или потрясенной.

– Я не буду говорить об этом здесь.

Вайолет указала на дверь.

– Вот и славно. Вечеринка все равно отстойная.

В коридоре было гораздо тише. Взгляд Джунипер заметался по стенам из красноватого камня, она расслабилась только тогда, когда убедилась, что у лестницы никого нет.

– С моей стороны глупо было надеяться, что этот город забыл о той истории.

– Какой истории?

Мать вцепилась в бокал.

– Истории со Стивеном, – ответила она. – Моим младшим братом.

По спине Вайолет пробежала дрожь. Она не знала, чего ожидать, но только не этого.

– У тебя есть брат?

Каждое слово, произнесенное Джунипер, было отрывочным и осторожным, как на похоронах Роузи.

– Был. Он умер за пару месяцев до того, как я окончила школу.

– Ты ни разу о нем не говорила. – Вайолет не могла сдержать обвинительных ноток. – Поэтому ты уехала?

Джунипер, вздрогнув, глубоко вздохнула:

– Да. Из-за Стивена.

– Сплетничаете? – Дарья присела на втором этаже, словно паук, ее глаза блестели желтовато-карим в свете пыльной люстры над их головами.

– Я не могу говорить об этом в присутствии Дарьи. – Голос Джунипер задрожал, выдавая легкую панику. – Это ее расстроит.

– Как по мне, так это ты расстроена, – парировала Дарья.

– Значит, если Стивен был твоим братом…

– В другой раз. – Голос Джунипер вновь стал твердым и уверенным. Она поспешила обратно в гостиную, залпом осушая бокал.

Вайолет не погналась за ней. Ей недоставало сил, чтобы так быстро прийти в себя. Ее переполняло до краев новое ужасное открытие.

– Держись подальше от леса, косточка, – с упреком посоветовала Дарья с вершины лестницы. – Я вижу, как его ветви тянутся к тебе.

Но Вайолет точно ее не слышала.

Брат Джунипер умер, и поэтому она сбежала. И продолжала бежать, отрезав Вайолет от семьи отца после его смерти. А затем вытащила их из Оссининга после того, как они потеряли Роузи. Ей было все равно, кого она оставляла позади. Все равно, какие разрушения оставляла за собой.

Вайолет поплелась в свою комнату, голова раскалывалась. Девушка свернулась калачиком на кровати и плакала так отчаянно, как не могла позволить себе Джунипер, – за отца и сестру, которых она потеряла, и за дядю, которого никогда не узнает. Скоро шум внизу прекратился. Вайолет вытерла лицо одеялом и решительно направилась в музыкальную комнату. Она нуждалась в инструменте. Только он мог очистить сознание и ослабить боль.

В этот раз она даже не пыталась сыграть программу для прослушивания. Ее пальцы легко забегали по клавишам; боль, которую она не могла выразить словами, выплескивалась в виде аккордов, отражающихся от каменных стен комнаты. Вот какой стала ее жизнь без Роузи – громкими всполохами звука без зрителей. И в эту секунду Вайолет пошла бы на все, чтобы вернуть сестру хотя бы на мгновение.

Она закрыла глаза, пытаясь подавить чувство тоски и избавиться от боли. А когда открыла их, пианино исчезло.

На его месте было небо, полное неподвижных серых облаков, сияющих, как тупая сталь.