Текст книги "Исчезнувшие в Кадыкчане"

Глава пятая

Творец создал тундру и море, китов и тюленей, медведей и волков, песцов и леммингов. И чукчей создал Творец. Полярная звезда сияет над миром. Присматривает Творец за своими созданиями. В стародавние времена, когда еще не было света, жили чукчи в двух селениях – Льурэн и Кэнычвэй. В темноте жили. Сжалился над ними Творец и создал Ворона и еще одну маленькую птичку, чтобы они продолбили тьму и впустили зарю. У Ворона клюв большой, острый и твердый. Долбил он, долбил, а не справился с темнотой зимней ночи. Устал, сел на торос отдыхать. Узрела это птичка и принялась тюкать своим крохотным клювиком: тюк-тюк, тюк-тюк… и продолбила дырочку, впустила зарю. И стало светло. А людей Творец создал так: взял нерпичьи косточки и сложил из них человека, а чтобы человек не голодал и не мерз, сотворил оленей.

Первые люди были бестолковыми: ни одежды не могли себе сшить, ни детей сделать. Пока учил людей размножаться и одежду из звериных шкур шить, утомился Творец и всю дальнейшую работу поручил Ворону, раз уж тот с зарей не справился. Ворон обрадовался поручению и создал горы и реки, наполнил моря рыбой. Не все были довольны его работой.

Из темных лощин, куда не достигал свет юной зари, вылезли кэле – чудовища. Напали кэле на Ворона, но он превратился в отважного мужчину-воина и истребил их. Понравилось Ворону превращаться и начал он становиться то воином, то шаманом, а иногда – незримым громом, и в этом облике носился над землей. В конце концов Ворон женился и родил сына. Долго-долго прожил Ворон на преображенной им земле, но потом заболел и умер. От него остался только гром, но люди не почитают его, не приносят жертв и не обращаются за помощью.

А маленькую птичку забыли поблагодарить за то, что она продолбила дырочку для зари. Подумала-подумала птичка и стала девушкой. И стали ее звать Тиныл. Не может девушка жить одна, и потому нашла бывшая птичка себе отца. Отец оказался хитрым, боялся, что никто не станет даром кормить его оленьим мясом, строганиной и тюленьим жиром, и задумал он выдать приемную дочь за старика-богача замуж. Тиныл отказалась, и приемный отец выгнал ее из яранги. Уходя, девушка забрала свои игрушки. Долго скиталась Тиныл от яранги к яранге, но нигде не могла найти приюта. Люди, узнав, что она ослушалась отца, изгоняли ее. Тогда Тиныл решила сотворить из своих игрушек других, хороших людей, которые ее примут. Она сшила им одежду из мышиных шкурок и научила жить правильно…

Когда Тиныл Вукувай была маленькой, она очень любила все эти сказки, а особенно про девушку, которая когда-то была маленькой птичкой. Тиныл с детского сада называли Зиной, и она привыкла к этому русскому имени. Свое настоящее прозвище она считала тайным и нарекла им безымянную девушку из старой чукотской легенды. Зина-Тиныл не была столь же красивой, как Маша Тумусова, и уже тем более наглой, как Катя Семенова. Тихая и мечтательная, она жила в мире своего воображения, в котором народные сказки и предания мешались с историями из американских фильмов. Как и Вася-Выргыргылеле, Зина-Тиныл оказалась в этой компании случайно. Ее пригласила Маша, чтобы не идти на празднование Нового года к Карпухину одной. Праздник Зине понравился. Маленький ритуал, который провел Олег, показался ей сказочным колдовством. Она словно на мгновение перенеслась в мир девушки из легенды, которая шила своим людям одежки из пестрых шкурок леммингов и учила подопечных доброте.

Даже в том, что они застряли из-за аварии в заброшенном поселке Кадыкчане, Зине-Тиныл чудилось что-то волшебное. Это впечатление только усилилось утром, когда они проснулись с Машей и Катей на общей жесткой постели. В бараке было тепло, даже жарко, в замызганные окна пробивался солнечный свет. Поневоле захотелось на улицу, на свежий воздух. Тиныл выскочила на крыльцо первой. Снежный блеск слепил, но природа не зря сделала глаза чукчей узкими, как щелочки. Девушка огляделась, и сердце ее зашлось от восторга. Ночной буран сделал свое дело, скрыв все уродство развалин. Всюду, сколько хватало глаз, простиралась белая, слегка всхолмленная равнина. В затененных местах снег выглядел голубым, а на солнце искрился мириадами золотых чешуек. На крыльцо выскочили девчонки. Пихнули застывшую в восхищении подругу, но без злобы. Принялись хватать легкий, пушистый, рассыпчатый снег горстями и швырять в друг друга. Летучий, как пух, он не достигал цели.

Потом вернулись Вася и Олег. Лица у них были хмурые, но и это не изменило настроения девушек. Как всегда, все испортила Катя. Карпухин предложил им высушить одежду перед тем, как отправляться на розыски запасной камеры для колеса и продуктов. Ни Маша, ни Зина не видели в его просьбе ничего плохого, но Семенова попыталась качать права.

Хорошо, что Олег осадил ее. Тиныл не испытывала к этому симпатичному русскому каких-то особенных чувств, но как человек он ей нравился. У чукчей существует поверье, что русские сотворены не из косточек нерпы, как другие люди, а из огнива. Правда, далеко не во всех из них жарко пылает огонь, у многих внутри едва тлеют угли, но Карпухин был как раз из тех, в ком пламя еще не угасло. Поэтому когда он сказал Зине, что пойдет на розыски с нею, девушка восприняла это как должное, а на злобные поглядывания Кати она чихать хотела.

Они с Олегом двинулись к маячившим в отдалении пятиэтажкам. Парень старательно вытаптывал снег, чтобы спутница не барахталась в нем на каждом шагу. И напрасно. У чукчей врожденное чувство снега. Легонько переступать торбозами по твердому насту или плыть в мягком свежем намете, погружаясь в рыхлую холодную массу по пояс, для того, кто родился и вырос на Северо-Востоке, – это столь же естественно, как для горожанина вышагивать по асфальту. Однако Зине нравилось, что Карпухин так ради нее старается. Он представлялся ей сказочным воином, который бросается чудовищу кэле наперерез, дабы заслонить собою прекрасную принцессу. Принцессой, разумеется, была она, Тиныл Вукувай. Продвигались они, впрочем, не к заколдованному замку, а к панельному дому, что угрюмо уставился на них черными провалами окон.

– Я залезу внутрь, – сказал ей Олег. – А ты пока здесь подожди… Ладно?

– Хорошо, – кивнула Зина.

Карпухин вытащил из оконной рамы несколько осколков, чтобы случайно не пораниться, ухватился за край, подтянулся и спрыгнул внутрь. Некоторое время было слышно, как он ходит по комнате, что-то переворачивает и отшвыривает, потом стало тихо. Видимо, перешел в другие помещения. Тиныл поначалу прислушивалась, а потом отвлеклась и стала любоваться окрестностями. Она видела нагромождение бараков справа, занесенных снегом по самые крыши, и заросшую лесом котловину слева, за которой виднелось скопление многоэтажных домов – основного жилого массива заброшенного поселка городского типа. Зина ничего не знала о Кадыкчане. Она даже не была уверенна в том, что здесь совсем никто не живет. И потому не слишком удивилась, когда увидела… девочку.

Девочке было на вид лет десять – тринадцать. Одета она была явно не по погоде. Легкая оранжевая курточка, на ногах теплые колготки и сапожки-угги, на голове красная вязаная шапочка с зеленым помпоном. Девочка появилась из-за угла пятиэтажки, легко шагая по сугробам, даже не проминая их, хотя наметенный ночным бураном снег все еще был свеж и не успел слежаться, а поверхностный наст – хрупок. Тиныл помахала ей рукой, но девочка не отреагировала. Она целеустремленно двигалась в направлении приземистого строения, над входом в которое висела перекошенная вывеска. В одной руке девочка держала пустую авоську, а в другой – смятые бумажки, по-видимому деньги. Картинка была настолько обыденной – Зина и сама в детстве много раз так бегала в палатку, что впору было бы не обратить на нее внимания. Если бы это происходило в каком-нибудь другом месте…

Размахивая авоськой, девочка прошла мимо, деловито направляясь к зданию, похожему на магазин. Она не могла не видеть, что дверь сорвана с петель и криво перегораживает входной проем, что сквозь решетки на окнах зияет лишенная стекол чернота, а на крыше почти не осталось шифера. И тем не менее обладательница оранжевой курточки уверенно направлялась к этому призраку торговой точки. Тиныл стало не по себе. Она окликнула Олега, но тот не отозвался. Тогда девушка попыталась сама забраться в окно, однако не сумела дотянуться до рамы. Страх сковал ее, лишив даже голоса. Зина стояла лицом к бетонной стене, не в силах заставить себя оглянуться. Минуты текли невыносимо долго. Девушке стало казаться, что она стоит так уже целую вечность.

– Ты куда пропала? – совершенно спокойно спросил мужской голос.

Тиныл подняла голову и увидела лицо Карпухина, который высунулся из окна по пояс.

– Я здесь… – пролепетала она.

– Подними руки, – велел он. – Я помогу тебе забраться.

Зина подчинилась. Когда она оказалась в доме рядом с Олегом, то позволила себе оглянуться на снежную пустошь за окном. Никакой девочки с авоськой там не было и в помине.

Первый попавшийся барак Миша и Катя обошли стороной. Сразу стало понятно, что ничего путного они здесь не найдут. Крыша просела, стены сложились. В общем, это было уже не жилое строение, а груда досок, ломаной ДСП, обрывков рубероида и прочего хлама. Следующий барак выглядел привлекательнее. Входная дверь перекосилась, но Мише удалось открыть ее. В отличие от дома, накануне приютившего путников, это здание оказалось в более плачевном состоянии. В полу дыры, обои висят клочьями. Из щелей между фанерных листов, которыми был обшит потолок, вылезла то ли пакля, то ли мох. Миша-Мымыл попросил напарницу остаться снаружи, а сам осторожненько осмотрел барак изнутри. Ничего полезного здесь не обнаружилось. Видимо, все мало-мальски ценное либо вывезли съехавшие жильцы, либо выгребли мародеры.

Разочарованный, Мымыл вышел на улицу. Он думал, что Катя ждет его у входа, но ее там не оказалось. Тогда он решил немного подождать. Мало ли куда девушке приспичило отлучиться… Он прождал минут пятнадцать, однако спутница так и не появилась. Тревожное чувство охватило его. Миша громко позвал Катю. Ни звука. Тогда он решил осмотреться. К двери барака вела одна цепочка следов, если таковой можно назвать пропаханную в снегу борозду. Вторая – более узкая – вправо. Мымыл проследил ее взглядом. Следы вели за угол, туда, где обычно должен размещаться нужник. Парень дошел до угла и снова окликнул напарницу. Полная тишина, если не считать мягкого шороха сползающих с покосившейся крыши пластов снега.

Не понимая, что происходит, Миша добрался до нужника и робко постучал в дверь. Никто не откликнулся. Тогда он собрался с духом и рванул дверцу на себя. Сортир был пуст. Не нужно быть опытным следопытом, чтобы понять – Катя была здесь, но вот куда она делась потом? Мымыл обошел нужник, однако опять не нашел никаких следов… Недоуменно поглядел в пронизанное солнечным светом ярко-голубое небо, словно волшебный Ворон из чукотских сказок мог схватить русскую девушку и унести в свою ярангу… Расскажи Мише об этом кто-нибудь всего два дня назад, он счел бы это идиотской шуткой, но вот теперь сам торчал посреди заснеженного двора, рядом с деревянным туалетом, из которого бесследно исчезла его возлюбленная.

В полной растерянности Мымыл принялся тыкаться в разные стороны, надеясь, что просто не заметил тропинки, которую проложила Катя, покидая двор. Напрасно. Всюду, кроме тех мест, где уже успел потоптаться сам Миша Яткыргын, простирался девственно чистый снежный покров.

Можно было смеяться, плакать, материться, но нельзя было отрицать простого факта – Екатерина Семенова, без малого тридцати лет от роду, пропала средь бела дня без вести. Мымыл попытался представить, как он будет объяснять остальным ребятам, куда подевалась девушка, которую ему назначили в пару. Хуже того, он сам напросился на то, чтобы Олег отпустил Катю именно с ним. Да ладно бы только ребятам… Как он будет объяснять ее исчезновение полиции?!

Ну уж нет, из кожи вон вылезет, но отыщет пропавшую. Что бы с ней ни случилось. Если нужно будет ответить перед законом, он, Мымыл Кмолевич Яткыргын, ответит, но сначала он найдет девушку, в которую влюблен. Пусть даже на это у него уйдет вся оставшаяся жизнь… Воодушевленный идеей, Миша забыл о том, что должен искать по домам и сараям целый баллон и продукты питания. Ведь теперь у него была более высокая цель. Не придумав ничего оригинального, он решил, что будет искать пропавшую, огибая по спирали место ее исчезновения. Мымыла не смущало, что место это – перекосившийся, дурно пахнущий даже зимой, обыкновенный деревенский нужник. Сейчас это была точка отсчета, откуда он начнет искать Катю.

Если бы кто-то увидел Мишу со стороны, наверняка решил бы, что парень исполняет какой-то ритуал. Он бродил вокруг сортира постепенно расширяющимися кругами и что-то бормотал себе под нос. Ни дать ни взять – чукотский шаман. На самом деле Мымыл не бредил и не обращался к духам, в которых не верил, он считал шаги. Спроси его кто-нибудь, зачем – не сумел бы ответить. Просто ему казалось, что это сейчас чрезвычайно важно. Нужно как-то зафиксировать расстояние, которое он преодолеет в своих поисках. Кто знает, быть может, внезапное и необъяснимое исчезновение любимой девушки лишило Мишу рассудка, хотя сам он, разумеется, не осознавал этого… Как бы то ни было, во всяком безумии есть своя логика. И в этом смысле Мымыл Яткыргын действовал совершенно логично.

Сама исчезнувшая была гораздо ближе к безумию, нежели тайком влюбленный в нее парень. Катька действительно завернула за угол по нужде, но, увидев сортир, решила, что не стоит сиять прелестями почти что в чистом поле. А когда, сделав свое дело, покинула деревенские удобства, то едва с визгом не бросилась обратно. Во-первых, потому что снег исчез. Весь. На всем обозримом пространстве. Во-вторых, не осталось мертвой тишины, когда, кроме посвиста ветра и скрипа потревоженных им ржавых качелей, ни единого звука не раздается в кварталах брошенного поселка. Лаяли собаки. Кричали дети, играющие в догонялки. Гудели машины, проносящиеся по колымской трассе. Радио объявляло точное время. А в-третьих… В-третьих, Катька узнала этот день…

Конечно, ей было тогда всего семь. Мало кто помнит себя в столь нежном возрасте. А если и помнит, то лишь отдельные, яркие моменты. Самое странное, что этот день как раз был обычным. Первое лето без папы. Мама уже попивала, но еще не успела превратиться в плаксивую истеричку с одутловатым лицом. Катя с нетерпением ждала, когда сможет надеть новенькую форму и с полным правом пользоваться красивым портфелем, в котором лежат букварь, тетрадки и пенал. Из-за этого ожидания последние предшкольные денечки казались ей бесконечно долгими. Урожденная кадыкчанка, маленькая Катя не ведала по-настоящему жаркого лета, когда можно носиться по двору в коротком сарафане и купаться в реке. В этих краях лишь в июле бывает более-менее тепло. А в августе все поселковые, от мала до велика, ходят в куртках и головных уборах.

И все же Катя Семенова, урожденная Панкратова, по каким-то незначительным деталям узнала именно этот день. Паника, охватившая ее в первые мгновения, прошла. Вместо нее проснулось любопытство. Остро захотелось увидеть саму себя, тетю Любу, маму… При мысли о том, что она может увидеть их живыми, Катя едва не потеряла сознание. Спасибо толстой горластой тетке, которая вывернула из-за угла барака и вдруг узрела на своем огороде незнакомку, расфуфыренную, словно огородное чучело. Хозяйка огорода тоже испытала легкий шок, ибо вокруг был глухой забор, а со стороны калитки никто во двор точно не проходил. Неудивительно, что тетка решила, будто чужачка забралась к ней воровать капусту, и подняла крик.

Катя не собиралась вступать с ней в перепалку, ведь в любой момент неведомые силы, что перебросили ее в прошлое, могут вернуть нечаянную путешественницу во времени обратно в промороженный, мертвый Кадыкчан двадцать первого века. Она лишь ловко увильнула от занесенных над головой граблей и кинулась к той самой калитке, в которую и впрямь входила, но двадцать с лишним лет спустя. Оказавшись на улице, Катька зашагала к своему дому – обыкновенной панельной пятиэтажке, в которой жила в детстве. На нее обращали внимание. Еще бы – красивая, да и одета во все заграничное. В девяностые годы такие шмотки были в здешних краях в диковинку. Ловить на себе мужские сальные и женские завистливые и злые взгляды Кате было не впервой. Она шла сквозь них, как атомный ледокол через ледовые поля безмолвной Арктики.

Барак, через деревянный сортир которого она перенеслась во времени, находился в Старом Кадыкчане, а семья Панкратовых обитала в микрорайоне Нового. Путь неблизкий. Пришлось даже воспользоваться любезностью какого-то ловкача на старенькой «Ниве». Отделавшись от автовладельца, разочарованного холодностью прикинутой по-заграничному красотки, Катька очутилась в собственном дворе. Здесь ее оставили душевные силы. Чтобы прийти в себя, она присела на лавочку рядом с двумя бабушками, пасущими играющих в песочнице внуков. Бабушки посмотрели на рыжую незнакомку неодобрительно, но промолчали. А уж той и подавно не было до них никакого дела. Быть может, тогда она знала этих бабулек, но теперь они были ей совершенно чужими. Катя выглядывала саму себя.

Во дворе играло много детей. Кадыкчан пока жил, хотя признаки разложения уже тронули его дома и улицы. Градообразующие предприятия закрывались. Люди уезжали. И все же в песочницах еще возилась малышня, качели стремительно взмывали в поднебесье, а подростки гоняли мяч, раздражая пенсионеров. Среди детишек пяти – семи лет было несколько девочек. Они о чем-то шушукались в сторонке, искоса поглядывая на мальчишек, явно замысливших какую-то каверзу. Среди этих девчонок должна была находиться и Катя Панкратова – это Семенова помнила отчетливо. Не помнила она лишь одного, как выглядела эта без пяти минут первоклассница. Был довольно простой способ узнать это. Подойти к девчушкам и спросить, кто из них Панкратова? И Катя уже стала подниматься, как услышала позади себя пронзительный, до боли знакомый голос, потребовавший:

– Катёнок, немедленно подойди ко мне!

Глава шестая

Катя медленно обернулась. Еще сохранившая привлекательность, но уже неряшливо одетая женщина брела через двор. Она словно сошла с тех немногих старых черно-белых фотографий, которые остались у Екатерины, когда она уехала из Кадыкчана. У девушки перехватило дыхание. Ведь это не просто одна из оживших фотографий пересекала сейчас детскую площадку – это была ее мама! Мама Люся… Живая и даже еще не слишком опустившаяся, какой она стала в последние годы жизни. Катя невольно шагнула ей навстречу. Женщина мельком взглянула на нее подозрительно блестящими глазами и бесцеремонно подвинула в сторонку. Девушка на мгновение ощутила прикосновение теплого маминого плеча и уловила сладковато-тошнотворный аромат дешевой бормотухи. Это сочетание запомнилось ей на всю жизнь, и даже спустя много лет запах спиртного в сочетании с теплом вызывал в ее памяти образ матери.

– Катёнок, что ж ты не отзываешься? – с плаксивой ласковостью произнесла женщина, подходя к группе девочек.

Катя смотрела во все глаза. Девочка лет семи в красных резиновых сапожках, в коричневых, вздувшихся пузырями на коленках колготках, в сером в клеточку пальтишке и зеленой вязаной шапочке нехотя оторвалась от подруг и подошла к женщине. Светлая прядка выбилась из-под шапочки и девочка машинально заправила волосы под резинку. Взрослая Катька помнила этот жест и машинально повторила его, хотя ее волосы, многократно перекрашенные, давно уже утратили свой естественный цвет. Она испытывала сейчас странную раздвоенность, будучи одновременно давно осиротевшей, почти тридцатилетней вдовой и этой милой семилеткой, которой не терпится вернуться к подружкам, и только привычка слушаться маму не позволяет ей сделать это немедленно.

– Мне надо отлучиться на минутку, – сказала тем временем мама Люся. – Побудешь пока во дворе, ладно?

– Мы с девочками сейчас в дочки-матери будем играть, – серьезно сообщила Катя. – Лизка обещала Барби принести…

– Хорошо. Только со двора ни ногой!

Люська обвела взором площадку, скользнула взглядом по бабусям, которые тут же сделали вид, что не замечают ее, остановилась на девушке, одетой по-заграничному, которая показалась ей смутно знакомой.

– Эй, вы никуда не торопитесь?

– Я?! – опешила Катька. – Н-нет…

– Присмотрите за девочкой?

– Д-да… К-конечно…

– Спасибо! Я на минутку.

И мама Люся почти бегом кинулась к магазину, возле которого толпилась небольшая очередь. Катя провожала ее взглядом, покуда та не слилась с другими желающими приобрести хмельное пойло. Потом повернулась к светловолосой девочке, которая была ею самой. Маленькая Катя уже вернулась к подружкам и присоединилась к жаркому обсуждению предстоящей игры. Судя по долетающим обрывкам фраз, выяснялось, кто будет играть маму, кто дочку, и звать ли мальчишек на роль папы и дедушки или обойтись своими силами? Катьке вдруг остро захотелось попроситься в эту игру, но она понимала, что девочки не воспримут ее просьбу всерьез. Скорее всего, она только помешает им. Катя вернулась на лавочку и стала присматривать за самой собой.

Запахи, звуки, прохладный ветерок, который шевелил волосы малолетней Кати, снова выбившиеся из-под шапочки, – все это казалось настолько обыденным, словно и не было двадцати с лишним лет, что миновали с этого дня, совершенно перевернув жизнь Катьки Семеновой, а в девичестве Панкратовой. Сидя на жесткой лавочке, вдыхая воздух собственного прошлого, Катька спрашивала себя: почему это случилось именно с ней? Может, ей дан шанс изменить собственное прошлое? Спасти маму от прогрессирующего алкоголизма? Увезти ее и саму себя куда-нибудь подальше от этого вымирающего поселка? Но что она может сделать? Как объяснить маме Люсе, кто она такая и чего хочет? Вряд ли вдова погибшего шахтера Панкратова поверит чужачке. Еще чего доброго заподозрит ее в дурных намерениях.

Скорее всего, ей, продавщице Семеновой, придется самой позаботиться о себе. Ведь у нее нет в этом прошлом ни документов, ни жилья, ни работы. Ведь если она начнет рассказывать направо и налево, что прибыла из двадцать первого века, то в лучшем случае ее примут за безобидную дурочку, а в худшем – за сумасшедшую, а то и за мошенницу с поддельным паспортом. Катьке стало так страшно, что она даже вскочила, готовая бежать, да вот только куда? А как же Катя? Семенова оглянулась на саму себя, самозабвенно раскладывающую в песочнице игрушечные кастрюльки. Видимо, ей досталась роль матери. Катька шагнула к девчушке, сама не зная зачем, но ветер вдруг усилился, швырнул в лицо зарядом снега, и мир вокруг опять изменился…

– Выргыргылеле… Выргыргылеле…

Вася обернулся. Ему показалось, что его кто-то окликнул. Да нет, похоже, это ветер завывает в развалинах. Они с Машей осмотрели два барака. Безрезультатно. Их обитатели и в более благополучные времена не особо грешили излишней запасливостью. А в те унылые годы, когда поселок городского типа постепенно пустел, и вовсе подъели то, что еще завалялось в закромах с советских времен. Одна надежда на длинную пятиэтажку, что маячила вдалеке. Возле нее виднелись то ли гаражи, то ли сараи. Вася по опыту знал, что жители панельных домов нередко сооружают разные подсобные халупы поверх погребов, ну или выкапывают их под ними. А вот в этих-то погребах как раз могли сохраниться старые закатки, а может, и консервы тоже. Да и на сами гаражи с сараями тоже можно рассчитывать, в том смысле, что в них могла заваляться целая запаска.

– Маша, давай сходим вон к той пятиэтажке, – предложил Вася.

Красавица Маарыйя с тоской посмотрела на снежную целину, которую предстояло перепахать, чтобы добраться до длинного строения, зияющего черными провалами окон. Ей совсем не хотелось опять барахтаться по пояс в рыхлой холодной каше, хотя Выргыргылеле и старался облегчить своей спутнице дорогу. Вообще-то он парень хороший, умный, начитанный. Маша еще со школы помнила, что Вася Олсон отличался от других парней тем, что не считал зазорным хорошо учиться, да и от разных общественных поручений не отлынивал. Застань их поколение советское время, он наверняка был бы примерным пионером и активным комсомольцем. Если бы ей, Маарыйе Тумусовой, пришлось выходить замуж за поселкового парня, она предпочла бы Васю, а не Олега. Вот только имя у него подкачало. Стоило Маше представить, что в ее паспорте будет значиться брак с Выргыргылеле Ойроновичем Олсоном, как ее разбирал неудержимый смех. Вот и сейчас, подумав об этом, девушка не удержалась и фыркнула. Вася посмотрел на нее с радостным удивлением, надеясь, что Маша объяснит, что ее так насмешило, но услышал лишь:

– Васечка, а можно я не пойду к этой пятиэтажке, а? – заканючила девушка. – Я замерзла-а…

– Конечно, – нехотя кивнул парень. – В барак вернешься?

– Да. Печку буду топить. Чаю согрею.

– Сама дойдешь?

– Дойду! Тут близко.

– Хорошо! Только не сходи с тропки, которую мы протоптали.

– Что я, дурочка…

Маарыйя повернулась к нему спиной и засеменила вдоль не слишком-то утоптанной тропы, то и дело проваливаясь по колено и тоненько при этом взвизгивая. Выргыргылеле проводил ее взглядом, покуда она не скрылась за руинами ближайшего барака, и только тогда продолжил путь. Он добрался до середины заметенной пустоши, отделяющей окраину от района городской застройки, как вдруг снег под ним провалился и вместе с ним ухнул в бездонный провал. Вася рванулся вверх, заскреб руками и ногами, пытаясь выбраться, но рыхлая масса лавиной увлекала его все глубже и глубже, в неведомую пропасть, что разверзлась посреди ровного поля. Задрав голову, парень с ужасом увидел, как стремительно уменьшается клочок синего, безоблачного неба, потом будто кто-то одним движением задернул плотную белую занавеску и свет погас.

Выргыргылеле не расшибся в лепешку об лед, не утонул в снежной каше, не захлебнулся ледяной водой, хотя, по его ощущениям, с ним одновременно случилось и то, и другое, и третье. Нет, он очутился на просторной заснеженной равнине, над которой вяло колыхались радужные полотнища северного сияния. В этом странном месте было безветренно, и от мороза воздух казался твердым. Может быть, поэтому Выргыргылеле не в состоянии был пошевелиться. Словно вмороженный в прозрачную глыбу, парень мог лишь наблюдать за происходящим вокруг. Он услышал глухой рев и почувствовал, как содрогается почва под ногами. Из многоцветного марева, застилающего горизонт, показались гигантские силуэты. Выргыргылеле смотрел во все глаза, затаив дыхание. Он видел этих громадин только в книжках и фильмах и не чаял когда-нибудь встретить вживую. И тем не менее ему повезло.

Через древнюю тундру брело стадо мамонтов. Живые горы мяса, покрытые рыжей густой шерстью, привлекли внимание других обитателей Ледникового периода. Мимо Выргыргылеле серыми тенями проскользнули волки. На человека они не обратили внимания, хотя каждый из них в холке доставал невысокому чукче до плеча. Поодаль соткался из морозного воздуха какой-то крупный зверь-одиночка: то ли медведь, то ли гигантская росомаха, а может быть, пещерная гиена. Однако не только четвероногие охотники встречали мамонтов. Выргыргылеле услышал тихий хруст позади себя и оглянулся. Он увидел группу людей в малицах. Они ловко скользили по твердому насту на лыжах и каждый держал в руках лук или копье. Парень попытался окликнуть их, но первобытные охотники, как и волки, его не замечали. Они видели лишь большое стадо носоруких хольхутов, которых духи послали им навстречу. Большая удача добыть носорукого. Хольхут[3]3
  Чукотское название мамонта.


[Закрыть] – это груда жира и мяса для сытой зимы, это кости для остова яранги, это шкура для полога и жилы для шитья. Это жизнь. Выргыргылеле хотел присоединиться к охотникам, крикнул им, чтобы они взяли его с собой, но тундра вдруг вывернулась у него из-под ног, и он снова полетел куда-то в снежном вихре, задыхаясь и цепляясь руками за воздух.

Оставшись в одиночестве, Маша сразу же пожалела, что не пошла с Васей. Все-таки вдвоем как-то веселее. Она даже вернулась на несколько десятков шагов назад, чтобы окликнуть парня, но на чистом белом полотне, простирающемся между бараками и длинной пятиэтажкой, никого не увидела. Неужели Вася-Выргыргылеле уже успел добраться до панельного дома? От удивления девушка даже не обратила внимания, что следы ведут только до середины округлого, похожего на неглубокую тарелку пустыря, на котором не росло ни кустика. Пожав плечами, Маарыйя вернулась на протоптанную еще вдвоем с Васей тропу и торопливо двинулась по ней туда, где наверняка еще было тепло и можно было растопить печку, чтобы вскипятить воды. Маша не была неженкой и владела всем, что полагается уметь женщине, живущей в суровых условиях северо-востока Евразии. Она уже продумывала, где лучше набрать снега, для того чтобы получить из него воду. Водою следовало запастись и на тот случай, если кто из ребят раздобудет какой-нибудь еды.

Маша обогнула барак, где они с Васей побывали каких-то пятнадцать – двадцать минут назад, затем – второй. Теперь осталось только добраться до строения, приютившего горе-путешественников на ночь. Девушка обогнула покосившийся забор, за которым не было ничего, кроме груды досок и разного хлама, и недоуменно замерла. Перед ней опять была та самая округлая котловина, вроде бы уже пересеченная Выргыргылеле. Несколько долгих минут Маша стояла, растерянно озираясь, не понимая, каким образом она умудрилась вернуться в исходную точку. Наверное, где-то свернула с тропы. Недаром же Вася предупреждал, чтобы она не сходила с нее. Укоряя себя за ротозейство, девушка двинулась обратно, пристально глядя себе под ноги. Она снова миновала оба барака и покосившийся забор, подняла глаза и… застыла как вкопанная. Это было невероятно, но Маарыйя Тумусова снова оказалась на том же месте, которое покинула всего несколько минут назад.

Слезы навернулись на ее прекрасные миндалевидные глаза. Как бы это дико ни звучало в двадцатых годах двадцать первого века, она попала в заколдованный круг. Маша была девушкой здравомыслящей и далекой от суеверий, хотя и верила в благосклонность добрых духов. И вот теперь она в отчаянии спрашивала то ли себя, то ли их: «За что?! Почему именно со мной это случилось? И почему именно здесь?» Ответа не было. Если не считать за ответ легкую поземку, которая вдруг поднялась над загадочной котловиной. Она становилась все гуще, клубилась, как утренний туман над озером, заслоняя собой развалины заброшенного поселка, небо и землю. Маарыйе послышался тихий плеск у самых ее ног. Девушка невольно присела на корточки и увидела узкую полоску песка и темную воду, покрытую легкой рябью. Руины Кадыкчана, снежный покров, испятнанный синими тенями, – все исчезло. Маарыйя стояла на берегу водоема, над которым ползли сизые клочья тумана, и в этом тумане двигалось что-то темное и большое.