Текст книги "DEVIANT"

Влад преподавал философию, а до этого год стажировался в Оксфорде. Когда он вернулся в Москву, деньги не начали стремительно падать с неба, но привычка элегантно повязывать шарф осталась; более того, она казалась имманентно присущей ему.

Но что бы ни говорили, доход в пятнадцать тысяч рублей и непростое восприятие мира делали свое дело. За последнее время Владику дважды проламливали череп.

В первый раз она узнала об этом от их общего друга. С самим Владом она на эту тему не разговаривала – решила выждать паузу, пока он поправится. Судя по рассказам, дело было так: изрядно выпивший Владик вышел из метро – а передвигался он исключительно в общественном транспорте – и заприметил группу «лы-севатых», вроде бы спокойно попивавших пивко неподалеку. Обладая истинно славянской физиономией, Влад, казалось, был обеспечен иммунитетом перед этой шайкой.

Есенинские кудри, как ни крути. Но у пьяного Влада абсолютно отключился инстинкт самосохранения. Он целенаправленно двигался к парням, предлагая им риторику, суммой которой являлось то, что «евреи на самом деле хорошие, за что же вы их не любите». Совершенно точно можно утверждать, что еврейских корней за Владом не числилось. Парень просто не в лучшем месте и не в лучшей компании решил заняться улучшением, так сказать, генофонда нации. И пострадал – врачи нашли трещину в черепе, кусочек которого задел мозг. Сделали операцию. Чувствовал он себя, со слов друга, нормально.

А дальше случилось совсем непонятное. Вроде бы Влада выписали, вроде бы все было хорошо. Но прошло не более месяца, как их общему другу пришла эсэ-мэска: «Лежу с проломленным черепом. Телефон сейчас сядет». Друг немедленно перезвонил с надеждой на то, что это розыгрыш, но трубка равнодушно проверещала, что абонент находится вне зоны действия сети, после чего последние угольки надежды перестали теплиться.

Правда, на этот раз оказалось, что ссора и последующая драка произошли с товарищем. Просто они разошлись в материях понятийного аппарата. Однако результат один – трещина в черепе.

* * *

12 апреля 2008 года

E-mail

То: George

Я расскажу тебе сейчас, ты раньше этого не слышал. Когда-то я была маленькая и не знала тебя. Нет, я думаю, все уже тогда было предопределено, и я обязательно должна была тебя встретить. Тем не менее тогда я была маленькой девочкой со своими причудами. Мне очень нравилось слушать разные истории, и они мне хорошо запоминались. Я придумывала свой собственный мир – по сказкам. И знаешь, мне никогда не нравились эти сказочные томные красавицы. Нет, точно никогда не нравились. Я не так хотела: не хотела быть просто красивой, они ведь как будто ничего не чувствовали – такие куклы на витрине. Ждут своего часа, ждут, когда их выберут. А до этого как будто и жизни нет. И после – тоже нет. Непонятно, какая она.

Что было между «жили долго и счастливо» и «умерли в один день»? Если честно, я даже сейчас не понимаю. Неясная очень тема. Как будто не по-настоящему. Ну так вот, я хотела, как и все девочки, быть принцессой, но не такой, как в русских сказках. Я хотела принимать решения, завораживать, чтобы в меня влюблялись, совершали необдуманные поступки, расставались из-за меня с другими, бросали все к моим ногам. А я бы растерянно улыбалась, изображая искреннее удивление.

Нет, я ошиблась, неправильно выразилась: я не хотела, чтобы так было, я просто ожидала, что будет именно так. И поэтому мне не терпелось вырасти, чтобы посмотреть, какой я все-таки стану. Особенно в двадцать лет. Мне тогда казалось, что в двадцать лет – расцвет. Уже не юная, но молодая женщина, шикарная – да, я хотела быть шикарной женщиной. И я думала, что мне это удалось, до последнего времени. А теперь я опять такая – Машка, девчонка семнадцати лет, которую ты встретил. И я счастлива, знаешь. Если бы ты еще был сейчас со мной, если бы был, моему счастью не было бы предела.

Так вот, еще мне казалось, что если ты чего-то не достигнешь в двадцать… это так глупо, но я думала, что дальше все бессмысленно. Ты можешь продолжать жить, но… ты неудачник, ты не «выстрелил» вовремя. На самом деле я была не так уж не права. Только все-таки не двадцать, чуть больше нам отмерено.

И я еще тогда читала книжку, такую смешную. Там были две чернокожие девочки, сестры. И та, что постарше, младшей казалась такой красивой, умной, еще бы – она всем нравилась, и у нее все получалось. А младшая считала себя такой неуклюжей, некрасивой. И она плакала, злилась, но при этом в глубине души любила сестру. И однажды нашла колодец, куда можно заглянуть и увидеть все как есть. И увидела. Увидела красивую молодую женщину, улыбающуюся. А рядом – другую женщину, постарше, как-то иначе красивую, и поняла, что это они с сестрой. И я вот тоже, если бы был такой колодец, хотела бы хоть краешком глаза да заглянуть.

А еще – это уже когда я была постарше, летом, на юге, – я услышала притчу. Мне ее недавно еще пересказывали, и я, не смейся, чуть не всплакнула. Почему-то тебе, милый, я ее никогда не рассказывала. Я такой глупой была. Хотела казаться не той, что я есть, но ты ведь все равно все понял про меня. И был со мной. Спасибо, что ты был со мной, милый. Спасибо тебе за эти пять лет. За эти мои самые счастливые пять лет.

Вот эта притча, милый, послушай. Только не расстраивайся, она очень грустная, она про любовь – про материнскую любовь.

У одной матери-вдовы подрос единственный сын. Полюбил он девушку, признался ей в своей любви и попросил ее руки.

А девушка эта на его признание ответила, что станет его женой, только если он в доказательство любви принесет ей материнское сердце.

– Если любишь меня больше родной матери, пойду за тебя замуж, а нет – не пойду. Хочешь доказать свою любовь – рассеки грудь матери, достань и принеси мне ее живое, трепещущее сердце.

Охваченный пламенем любви юноша прибежал домой, рассек грудь спящей матери и понес горячее, еще трепещущее сердце своей возлюбленной.

От стремительного бега закружилась у него голова, зацепился он ногой за камень и со всего размаха упал.

Материнское сердце ударилось о землю… Застонало горько:

– Мальчик мой, горе мне, не поранился ли ты?..

Милый, я знаю, как она тебя любит. Она каждый день молится о тебе. Я видела ее, но у меня смелости не хватило подойти. Мы же из другой жизни, милый. Пусть она меня запомнит такой, как тогда, на первом курсе, со студенческим билетом в руках. Пусть запомнит нас по фотографиям. Но это пока – пока ты ко мне не вернешься. Тогда воспоминания оживут.

Держись, мы все с тобой, хоть и далеко. Нашими молитвами Бог убережет тебя. Для него ведь нет расстояний. Ему все равно, что ты там, а не здесь. И мне все равно, ты всегда со мной.

Сохранено в черновиках

* * *

12 марта 2008 года

Сегодня ты чувствуешь себя на удивление хорошо. Проснулся около двенадцати и сразу же увидел солнце. Такой хороший теплый день, не предвещающий ничего дурного. Сегодня даже ничего особенно не болит. Хотя, вполне вероятно, ты просто не чувствуешь – вчера врач делал какие-то уколы. Один болючий, а про второй сейчас ты уже и не вспомнишь.

Раньше ты следил за тем, что тебе дают, всегда спрашивал, а они охотно разъясняли. Хорошие люди, выбрали своим делом лечить. Да не просто лечить, а лечить таких, как ты. Здесь ведь, понимаешь, есть разница.

И вот в этот день у тебя иммунитет. Игра слов. Парадокс.

В такой день ничего плохого не может случиться.

В такой день можно без опаски вспоминать юность.

Как глупо ты поначалу пытался обратить на себя ее внимание. На первом курсе у вас были занятия по истории – всем курсом, в большой поточной аудитории. Преподаватель – харизматичный, довольно интересный высокий мужчина, на все, видимо, имевший свою точку зрения. Но при этом он не брезговал слушать то, что говорили выскочки курса. Тогда как умные ребята по инерции отмалчивались. В среднем эти занятия носили развлекательный шутовской оттенок.

И вот однажды, когда Маша старательно записывала хронологию очередного передела мира, вызванного экономическими обстоятельствами, ты снова засмотрелся на нее – сосредоточенную, в окружении бессменных подружек. Очень красивую. Нужно было срочно обратить на себя ее внимание. Можно было, конечно, выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку, например выкрикнуть что-то по обыкновению местных клоунов. Но тебя бы не поняли. Скорее это вызвало бы не заинтересованное внимание, а пресное недоумение.

И ты решил публично продемонстрировать свою вовлеченность и заодно эрудированность.

– Павел Петрович, а вы знаете, что по этому поводу говорил Бродский?

– Нет, расскажите нам, пожалуйста.

Она не сразу расслышала фамилию и потому не обернулась. Ты уверенно продолжил:

– Каждый раз, когда кто-то нажимает на курок, чтобы исправить ошибку истории, он лжет. История не делает ошибок, поскольку перед ней не стоит никакой цели. Чтобы делать ошибку, нужна цель. Курок нажимает как раз тот, кто преследует свои личные интересы, а к истории он обращается в двух случаях. Либо чтобы избежать ответственности, либо чтобы заглушить укоры совести.

На эту мудреную фразу она, конечно, оглянулась. Свет софитов. Внимание красивой девушки. Начало положено.

А потом, уже вместе, вы часто вспоминали этот случай. Как будто бы это было началом чего-то важного, всеобъемлющего. Как будто все остальное, что происходило с вами после, находилось уже в контексте ваших отношений.

Ощущение, что все-таки лучше нее тебе не найти, появилось, только когда после бизнес-школы ты вернулся в Москву – обаятельный, успешный, ищущий. Попытки были, потом они сменились просто девушками, потом сексом без обязательств, а кончилось тем, чем кончилось. И вот тогда-то ты уже был не настолько труслив, чтобы не искать с ней встреч. Московский мир очень тесен и упорядочен. Она была с серьезным романом, практически замужем…

Вот это «практически», ты надеялся, было каким-то образом связано с тобой, ну, или с воспоминаниями, а может, с кем-то другим, с кем тоже было непросто, или же с обыкновенным «не знаю, чего хочу». Любой неуверенный ответ – и она снова твоя. Но так сразу не получилось.

Близость была, но все оказалось не так просто. Она говорила, что ты эгоист, а в ней просто играет детство. Было лето, ты брал у отца красный «мерседес-купе», она надевала красивые платья и шпильки. У ваших старых друзей – брата с сестрой Галоян – была в распоряжении квартира с окнами на Старый Арбат. Как-то вы провели там целых пять дней и ни разу не соскучились по внешнему миру.

У нее были длинные волосы, которые она распускала или убирала в хвост, и чудесное ярко-синее платье без бретелей, державшееся резиночками.

Вы тогда не думали, не говорили, что любите друг друга, ничего не обещали. И это и было чудесно. И этого уже никто не отнимет, оно стало частью вас.

Вы даже остались на фотографиях туристов: влюбленная пара, очень красивая девушка с крупным камнем на пальце, холеный небритый мужчина, курят, смеются, целуются на балконе. Oh, whose Russians.

В той квартире на Арбате она по старой памяти (помнила ведь все твои юношеские увлечения, каждое предпочтение – в музыке ли, поэзии, прозе) распечатала тебе нобелевскую речь Бродского. А когда съедено и выпито было достаточно и запахи духов крепко смешались в один, она, пьяная, зачем-то начала упрекать тебя за эти годы порознь, ссылаясь на «Мастера и Маргариту»:

– Знаешь, почему Мастер не заслужил света, а заслужил только покой? Потому что он струсил. Покой он заслужил, потому что много страдал. Но Маргарита тоже страдала, она сделала все для него, ничего не боялась, а когда все уже было хорошо, все было сделано, выстрадано, он просто струсил. А ты струсил перед такой мелочью. Ты же испугался, это было видно. И поэтому возникали все эти другие женщины. Ты сам оправдывался в своей трусости. Это было унизительно. Я ничем такого не заслужила. Как ты думаешь, я буду с тобой после этого?

Ты молчал. А потом переключался на разговор о работе.

Ты говорил ей, что идти за своим талантом – величайшая глупость, потому что это самый простой путь. А на самом деле ты умалчивал о том, что это и есть настоящее счастье.

Но вины ты не чувствовал. Какая разница, что было. В этом арбатском доме, на виду у туристов и прохожих, прошлое казалось неважным. И все воспоминания о двух годах в бизнес-школе номер один в мире, все предложения о работе казались такими дурацкими и неуместными. Рядом с такой красивой женщиной слова – даже оправдания – не имели смысла.

Имели смысл только прикосновения.

* * *

Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть ненадолго.

Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал.

Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором она на данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле.

Иосиф Бродский. Нобелевская лекция

Ты никогда, к сожалению, не писал ей стихов. И не умел, и глупо казалось. Она очень любила разную музыку, кино. В этом она гораздо лучше тебя разбиралась. И даже слушала иногда самую пошлую попсу. Она во всем видела душу, и если там была даже крошечка, маленький осколок души в море пошлости, она чутко обращала внимание и именно этот осколок умела ценить. И умела мириться с недостатками, но с твоими почему-то не захотела.

* * *

12 апреля 2008 года

В России, как оказалось, тоже любят строить небоскребы. Самое высокое здание в Европе (или в мире – не помню точно; понимаю, что важная деталь, но там столько раз повторялось слово «самое», что я забыла, о чем, собственно, шла речь). Что-то с богатырским размахом, такое… глобальное, одно-единственное. Как будто мы хотим заявить, что мы особенные, в который раз, и кому-то что-то доказать. Соревнуемся с Дубаем или с Бангкоком, а может, с Нью-Йорком? А может, кто-то на больших деньгах – данных взаймы – хочет прокатиться, как на горках, а там, внизу, может, и не разглядят – гигантизм, масштабы проекта, личности, причастные к осуществлению… и спутают все это с масштабом личности. Они рассчитывают, что в людских умах все смешается, так ведь расчет верен – у меня смешалось, я ведь не могу вспомнить, каким было сравнение по высоте. Вот так.

А вообще, строить выше и выше – это фанатизм. Это неврозы и до смешного старая история.

На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город [и башню]. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле. (Быт. 11:1–9)

– Здравствуйте, Алексей! Извините, что чуть припозднилась; я, конечно, знала, что у вас тут пробки, но это что-то запредельное. Как вы ездите?

– А я не езжу, я живу на работе. Шучу. На самом деле и не надо никуда ездить. Здесь все есть – вот вам ресторан, в мире второго такого нет, вот вам отличная работа, вот ко мне приехала красивая женщина, которая будет задавать каверзные вопросы, а я в ответ буду из кожи вон лезть, чтобы ей понравиться. Вот вам и ответ. Да и вообще здесь, в Москве, мне даже и не хочется особо ездить. Вот, вы знаете, как бывает, едешь на «роллс-ройсе», а все остальные на японских машинах – и чувствуешь себя человеком. А тут едешь ты, например, на том же «роллс-ройсе», а вокруг все тоже на «роллс-ройсах». И чувствуешь себя полным лохом.

– Понятно. Вернее, я не совсем согласна, тем не менее понимаю, о чем вы говорите. Свет, вижу, уже выставили. Ну, давайте начнем с того, что вы расскажете о кадровой структуре.

– Как скажете. Но на самом деле здесь ничего особенного нет – у нас так же до фига менеджеров всяких-разных, как и везде. У нас собственно стройкой занимается только одна десятая всех сотрудников, а остальные на чисто менеджерских, управленческих позициях – бухгалтеры, финансисты, архитекторы.

– Дамы в менеджменте присутствуют?

– У нас да, есть женщины, но их очень мало – три-четыре всего. На самом деле я знаю, что у женщин есть колоссальное преимущество по отношению к мужчинам – это интуиция. У женщин интуиция работает раз в пять лучше, чем у мужчин. В пять раз, представляете!.. А знаете, у меня есть предложение. Давайте оставим эти скучные темы. Такая красивая женщина рядом, я просто не могу сосредоточиться на этой ерунде. Давайте лучше я вам расскажу о самом сокровенном, раскрою, так сказать, душу. Вот поговорите со мной просто как с человеком, с мужчиной.

– Ну, хорошо, берегитесь тогда. Блиц-опрос. Ваши увлечения? – не думая, с ходу.

– О да, у меня их уйма. Женщины, чем не увлечение. Вообще, поделюсь с вами одним наблюдением времен юности, в котором я пока ни разу не усомнился. Готовы? Увлечения мешают зарабатывать деньги. Потому что на них тратится очень много времени – работать приходится в промежутках между сноубордами, кайтингами… Но, в принципе, любое увлечение, оно и полезно. Известная история: чем меньше у тебя свободного времени, тем больше ты его ценишь и больше успеваешь. Когда нехватка времени, ценишь каждую минуту, которая у тебя есть, – и эффективность сразу возрастает. И второе еще – если ты ничем не увлекаешься, ты неинтересный сам по себе человек. О чем с тобой будут говорить люди? Разве не так, Маш? В Америке нет ни одного миллиардера, который не играл бы в гольф. А почему? Потому что они бьют по мячику, пьют пиво – и договариваются…

* * *

Ты едешь в машине, а в голове стучит одна и та же мысль. Мысль не новая. Вообще говоря, ты уже должна бы привыкнуть к этому. Он не в первый раз уезжает. Можно было и свыкнуться с тем, что он всегда выбирает не тебя. И каждый раз возвращается. В природе есть круговорот. Он присущ и человеческой жизни. И не нужно в тысячный раз размышлять над его мотивами. Он хочет чего-то добиться. Хотя правильнее сказать – не чего-то, а очень многого. Вот если посмотреть на этих людей в соседних машинах. У них в головах картонный домик, но он стоит очень крепко, по крайней мере, пока не подует ветер. Это домик, составленный из стереотипов и штампов, зависти и подобострастия.

Разговорись ты с кем-нибудь из них в пробке, на светофоре, расскажи, что у тебя любовь и прекрасный молодой человек. Увидишь сдержанное одобрение, не более того.

Но какие огни, какие эмоции заиграют в их глазах, когда дело дойдет до брендов? Какие у вас машины, в какой последовательности они менялись? «Мерседес спорт-купе», практичный, на каждый день «ленд-крузер», «BMW» на выходные – мужской вариант, «Mini» – совсем по-женски, рабочий «инфинити» или прекрасный летний вариант, такой как «SLK»? Или «CLK» – попрактичнее? А недвижимость: квартира на Мичуринском, обязательное условие – 200 квадратных метров, или на Кутузовском все еще? Да, загородный дом обязательно, как же без него.

Только когда ты там одна, все эти метры не нужны. Для того чтобы быть одинокой, достаточно и камеры.

А моим необходимым условием, всегда – в собственной, съемной, любой квартире – были подоконники.

Просто широкие подоконники, чтобы можно было сидеть, поглядывая в окно, грустить, рисовать. Чтобы можно было проснуться раньше, чем он, сесть, рисовать его профиль карандашом на бумаге и чувствовать себя счастливой.

И да, бриллианты – много, подарки просто друзей, а самый большой – его подарок, вот он, на безымянном пальце левой руки. Всегда на безымянном.

Штамп в паспорте ничего не значит. Я была маленькой и не верила в брак, полагая, что в браке все друг другу лгут. Я выросла, но в этих моих взглядах мало что изменилось.

И самое важное – образование. Здесь и МГУ, и РЭШ, и эта бизнес-школа, которая забрала два года жизни. Всюду стипендии, дипломы с отличиями. И топ-10 потока – у него, у меня. Нет, даже не это важно, важнее другое.

Если бы все вокруг просто оставались теми же людьми, советскими людьми, им не давало бы покоя более важное – молодость, красота, харизма, обаяние, силы, уверенность, таланты, здоровье, перспективы.

Перспективы здесь самое важное слово. Как без них жить, без перспектив? Совершенно невозможно. Вас к ним приучили с малых лет, это ваш домик, в который вы прячетесь, как и эти люди – в свой маленький мирок. Это хороший домик, теплый, светлый. Но насколько он надежен, никто из вас не знает. Просто еще ни разу не подул ветер…

Их улыбки должны были бы вытягиваться подобострастным узлом не из-за всей этой налогово-биографической декларации, а как раз из-за того, чему сумма – перспективы.

Но сознание слишком восприимчиво к воздействию брендов, и вряд ли Россия быстро избавится от новообретенной биркомании. Люди всегда одинаковы, да и не всегда хороши. Но эти удивительно посредственны, поверхностны и оттого подвержены влиянию. Мягкий материал, лепи что хочешь. Смотрят ящик – зомбируемы, читают статьи – жертвы пропаганды, обсуждают у себя на кухнях то, в чем не понимают, – и завидуют, а зависть эта то и дело грозит обернуться ненавистью. И что будет, если сила ненависти масс перещеголяет инерцию апатии? Переворот? Кровь тех, кто в попытках построить новое хоть что-то предпринимает?

Красивая девушка – бездарность, а красивая и на виду – значит, точно шлюха. Состоятельный простак – наворовал, бандит; состоятельный эрудит – порождение совка, занимал должность волей народа и народ же обокрал. Да и все хороши, что тут скрывать.

И это все замкнутый круг, замкнутый. Черт, ну почему он уезжает… Чего ему не хватает? Чем я его не устраиваю? Он же всегда возвращается. Ну почему он не боится, что в следующий раз я его не приму. Выйду замуж, рожу ребенка. И что он будет делать?

Страдать, биться головой о стену, упорно добиваться, ходить по пятам. Но обстоятельства окажутся сильнее. Он будет неуместен. Неужели он об этом не думает…

* * *

12 сентября 2004 года

– Что-то я не очень понимаю, что делать сейчас.

– В смысле? Ты про работу? Позвони, я тебе сказал, в Ward Howell, они найдут тебе кучу вариантов достойных.

– Кто бы знал, что ситуация так изменится. Когда мы с тобой заканчивали учебу, было хоть что-то понятно – что надо работать здесь, потом ехать в бизнес-школу в Гарвард, Уортон или в крайнем случае в Лондон, а потом возвращаться совсем на другие деньги. Но сейчас вообще получается, что все равны. Вроде как степень тебе в плюс, то, се, но по деньгам такой уже разницы нет. И тут вопрос: стоило ли это усилий. В этой стране вообще все ненормально. Тебя не было два года, не двадцать два, возвращаешься, и не узнаешь ничего. Тут уже все по-другому. Все, как обычно, ко всему привыкли. Здесь вообще никого ничем не удивишь – на любые деньги найдутся те, у кого их больше; на любые правильные вещи – те, кто скажет, что это, парень, фигня. Нет, ну ты, братец, конечно, молодец. Но то, чему тебя там учили, – это все там так делается, не у нас. А у нас, брат, совсем другой бизнес. И здесь надо уметь договариваться.

– Ой, ну ты не кипятись. Ты сразу двадцатку хочешь? Может, пока на десятку найдем?

– Дело не в этом. Дело в том, что такое ощущение, что эти два года я мог бы здесь потратить с большей пользой. Или вообще не стоило возвращаться…

– Вот я, кстати, все хотел, но как-то не собрался спросить. Ты вообще вернулся или вернулся всех повидать? Или вернулся просто повидать, нашел Машу и теперь из-за нее здесь работу ищешь? Жениться, что ли, собрался?

– Не знаю пока. Непонятно. Рано еще жениться. Хотя, в принципе, можно. Чтобы жениться, надо получать нормальные, достойные деньги. Пока такого предложения, чтобы во всем меня устраивало, я не нашел. Не знаю, может, правда, не там искал и не к тем людям обращался…

– С Машкой все о’кей?

– Да, все хорошо, лучше некуда. Просто понимаешь, ей нужна настоящая жизнь, она ее достойна. Я не хочу, чтобы мы с ней сейчас поженились из-за детства, которое мы вместе провели. У нас же на самом деле мало что осталось, кроме этого детства. И сейчас мы вместе хоть и по симпатии, но и по инерции. И я хочу, чтобы эта инерция чем-то другим сменилась. Нужно встать на ноги крепко, сделать что-то похожее на дом – для нее и для меня, открыть ей бизнес, сделать предложение наконец-то нормальное. Как у людей.

Я просто очень не хочу и очень опасаюсь того, что я, сделав ей предложение, не смогу здесь развернуться так, как хочу, потому что я сейчас не очень понимаю здешние правила, а потом, понять не значит принять. Я не хочу ее разочарования и не хочу, чтобы она вышла за меня из-за этого детства, а потом поняла, что я не тот, кто ей нужен, и закрутила роман с очередным кошельком.

– Ну, у нее были кошельки, но она ведь всегда к тебе возвращалась. Хотя, конечно, ты был далеко, вы не успевали друг другу надоесть. Да, теоретически такое может случиться, ты прав.

– Вот и я о том же.

– Ну ладно, вы там сами решайте. А правда было сложно учиться? Ты все молчишь и молчишь, расскажи хоть, может, я тоже решусь.

– Да уж, тебе полезно будет проветриться. На самом деле нет, нормально. Ну, своеобразно, есть специфика.

– Ну, а стоило того, чтобы на два года исчезнуть, в смысле знаний? Как теперь кажется?

– Непонятно. В принципе, ничего не потерял, насчет «приобрел» – пока непонятно. Скажем так, отдохнул. Здесь все было так сложно, непонятно, а там все вроде и сосредоточенные, но как-то внутренне расслаблены при этом.

– Это как?

– Ну, все понимали, что это отпуск такой на два года, знакомились, общались. На самом деле самое главное, что дают эти крутые школы, – это связи: с людьми из разных стран, теми, кто с большой вероятностью добьется у себя в стране успеха. Там же какая гуманитарная идея у всех этих бизнес-школ. Там надо пострадать, показать, что ты был чего-то то лишен, преодолевал сложности. Если это не так, то нужно придумать историю – про «золотые пеленки» нельзя говорить, они там не нужны. Нужны молодые, очень цельные, целеустремленные, с готовыми достижениями. В общем, есть пункты, которым нужно соответствовать. А если ты пишешь в резюме, что ты такой хороший и такие у тебя родители крутые, даже если при этом результаты у тебя потрясающие, очень мало вероятности, что возьмут.

– То есть им нужны лидеры – «голодные», как ай-бишники говорят. Был у них на презентации недавно, они отделение global markets в России открывают. Так и говорят – нам нужны голодные, нам нужны те, кто будет работать без выходных и много зарабатывать. Там еще парень молодой, наивный такой, спрашивает, а почему бы вам не взять побольше людей, но с нормальным рабочим днем.

– Они засмеялись?

– Ну, что-то такое пробормотали, вроде того, что в каждой отрасли своя специфика, у одних принято так, у других – по-другому.

– Ну да, есть устоявшиеся вещи. А что это они, хотят даже в global markets людей в выходные?

– Непонятно. Нет, скорее всего. Про это вообще не очень понятно, там будет мало людей, и деньги, как я понял, меньше. Это про инвестбанкинг речь шла.

– Ну, понятно. Так вот, я не договорил – там нужны такие, со сложными, но адекватными судьбами, если этого нет, надо выдумать. Ну и они не поощряют, чтобы люди, отучившись, оставались. Если ты хочешь остаться, не надо говорить об этом на собеседовании. Там такая гуманитарная идея – они тебя учат, снабжают всеми необходимыми знаниями, наставляют на путь истинный ментально – и отправляют такого хорошенького и свеженького поднимать финансовую систему родной страны. Делают, таким образом, мир лучше равномерно во всех уголках.

– Квоты от каждой страны есть?

– Официально нет. Официально ты при поступлении конкурируешь со всеми, каждый с каждым. Но, конечно, важно, кто еще из твоей страны подал, сильные это люди или нет. По сути, есть. Может, не четко прописанный процент, но какие-то рамки, безусловно, заданы.

– А ты почему не остался на время? Кстати, на следующей неделе придешь к моим студентам, четвертый курс, у них каждый семинар заканчивается нытьем по поводу работы. Все, конечно, хотят в IB, ну, или в консалтинг. Расскажешь им тогда, что и как, и про бизнес-школы заодно, а то я у них уже не авторитет – достал задачами. Им как раз нужен такой, как ты, – симпатичный, в костюме, чтобы поняли, что надо учиться постоянно, чтобы кем-то стать.

– Да, конечно, с удовольствием пообщаюсь с ними. Вспомню русский язык заодно. На самом деле географически я еще не до конца определился. Думал пока сменить обстановку, да и по вас скучал. Я, правда, пока не до конца понимаю, как тут все устроено сейчас, но разберусь.

Правда, к тому моменту ты уже все решил. И давай обойдемся без оценок. Не суди себя, да не судим будешь. Очень легко и быстро ты нашел хорошую работу в Нью-Йорке, а формально для нее – чуть позже – в Лондоне. Согласился на Лондон больше, чтобы показать ей и родителям, что тебе не все равно. Куча народа летает из Лондона в Москву каждые выходные, чтобы увидеться с семьей. Там зарабатывают деньги, здесь – делают жизнь дорогих им людей глянцевой на ощупь. Все равно инвестбанкинг – это ночи на работе, и еще хорошо, если будут хотя бы выходные, не каждую неделю, конечно. Зачем ей это видеть – так отношения будут только ухудшаться. А на расстоянии все это будет очень приятно пока. Будешь приезжать не очень часто, чтобы не надоесть, – зато какие будут ночи. Будешь дарить ей Van Cleef да и просто все, что она захочет. На себя все равно не останется времени тратить. Подарки так ее радуют, она таким ребенком становится. Пусть улыбается.

* * *

12 мая 2008 года

«Милый папаша, мне двадцать три года, а я еще ничего не сделал; убежденный, что из меня ничего не выйдет, я решился покончить с жизнью…»

Да, похоже, и мы так думали, на нас похоже. Боже, как все похоже, а это же он пишет про девятнадцатый век, времена действительно всегда одинаковы. И люди, видимо, тоже, и одно у них на уме. Гордость, гордыня, чертова гордость.