Текст книги "Таинственный язык мёда"

Кристина Кабони
Таинственный язык мёда

Cristina Caboni

La Custodie del Miele e Delle Api

© Cristina Caboni, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

 
Пчела опустилась
На розы бутон,
Слегка подкрепилась
И вспорхнула вон.
И вот для счастья одного
Не нужно, в целом, ничего.
 

Трилусса

Посвящаю эту книгу моему мужу Роберто и сыну Давиде.

Потому что у них большие сердца и они способны разглядеть великолепие пчел.

 
Золотые пчелы ищут мед.
Где найдут его?
В синеве,
что над бутоном розмарина.
 

Федерико Гарсия Лорка

Пролог

Ветер, пропитанный солью и влагой, поднимается над морским побережьем, навевая воспоминания. Маргарита Сенес открывает глаза и устремляет свой взор в яркую синеву неба.

Она устала.

Уже несколько месяцев дышать все труднее, и сердце бьется все чаще.

– Уже почти, – бормочет она, устремляя взгляд к горизонту.

И улыбается.

Маргарита медленно садится, юбка легко скользит по ступенькам. Ткань белая, потому что пчелы любят светлые, солнечные цвета. Рука, когда-то крепкая и волевая, сжимает соломенную шляпу с сеточкой. Уже много лет она не надевает эту шляпу, но всегда носит с собой.

Ее пчелы покладистые, и она терпеливо и спокойно трудится, собирая только излишки, которые не забирает себе улей. Пчелы знают это – они с ней пришли к согласию. Договор, который они заключили, теряется где-то в прошлом, когда она была еще девочкой.

Новая хранительница.

Нежное жужжание окутывает ее и расслабляет. Словно мелодия, которая становится то громче, то тише. Вода из источника порой вторит этому звучанию, нашептывая ей истории былых времен.

Она поднимается на ноги.

Теперь дыхание стало ровнее, и кажется, будто на сердце полегчало.

– Пойдем, – шепчет она и возвращается к обрыву, который оберегает пчел от бушующих мистралей[1]1
  Мистраль (по-итальянски – маэстрале, il maestrale) – холодный северо-западный ветер, который называют «хозяином навигации Средиземного моря» (здесь и далее прим. ред.).


[Закрыть]. Затем бросает взгляд на пчел, следя за полетом рабочих особей, что с пыльцой направляются к улью. Она улыбается, и ее взор скользит по лесной чаще, которая тянется вдоль горизонта.

А вот и оно. Ей удается разглядеть его вдали. Тысячелетнее дерево – олива, вырисованная слепящим солнцем и ночной сверкающей луной. Древняя царица в окружении своего двора из изумрудного мха. Ее корни уходят в глубь самых чистых вод, а могучие ветви словно ласкают небо. Маргарита протягивает руку, будто хочет прикоснуться к ним.

Всего лишь миг. Она разворачивается к тропинке и радостно ступает по ней.

– Спускаться всегда легче, – тихо произносит она.

Остается сделать всего одно дело. Теперь она готова, уже можно, она чует сердцем. Это ее долг. Чтобы оставить свой след и помочь сделать то же самое другим женщинам.

Эта мысль сопровождает ее по пути домой и потом, когда она пишет письмо, закрывает его и оставляет на кружевной скатерти. Рядом с бумажным конвертом стоит фарфоровое блюдо, на нем лежат жемчужные соты, источая благоухание воска и весеннего меда.

1

Розмариновый мед (Rosmarinus officinalis)

Тонкий, ароматный и мягкий.

Это мед пробуждения и чистоты, он дарует смелость перемен. Напоминает аромат синих цветов, из которых рожден.

Почти белый, кремообразный.

Рассвело. Больше всего она любила именно рассвет, его цвета, тишину, запах. Таящееся в нем зарождение нового дня.

В жизни Анжелики Сенес было уже много рассветов. Одинаковых, но в то же время таких разных. Если испанские рассветы зажигали чистое небо, в них таились слезы, свобода и бесконечность, то северные – переливчатые, словно опал, – были холодны, рассудительны и серьезны. А чуть южнее, в Греции, заря появлялась неожиданно и искрилась, как фейерверк.

Но был и другой рассвет – из ее воспоминаний. Хрустальный. В его бесконечной синеве отражалась ее душа.

Она ловко выпрыгнула из фургона, в глазах виднелись следы бессонной ночи. Рука сжимала небольшую металлическую стамеску, которая прекрасно ложилась ей в ладонь, повторяя все ее мельчайшие изгибы. Гладкая рукоятка, с тонким наконечником, но достаточно прочная, чтобы приподнять рамку, полную меда. Она была словно продолжением руки.

В те моменты, когда Анжелике хотелось пожалеть себя, ей нравилось представлять, что этот предмет олицетворяет ее саму. Соорудил его Мигель Лопес, управляющий одной из пасек в Испании, где она провела свои первые годы вдали от дома. В этом поместье под синим небом на красных холмах выращивали серебристый розмарин. Тогда Анжелика была не словоохотлива, и это особенно ценил старый пасечник. Может быть, именно поэтому он стал таскать ее за собой, когда ездил на пасеки или бродил пешком в поиске новых мест для ульев.

Мигель сразу понял, что она говорит на языке пчел. Невероятная редкость. В жизни он ни разу не видел никого, похожего на Анжелику Сенес. В этой девочке было что-то особенное. Из былых времен.

Он тайком наблюдал за Анжеликой и обнаружил, что она не просто умела говорить с пчелами, она пела. Она им пела. Пока чистый девичий голосок парил над синим цветочным полем, Мигель чувствовал, что сердце его бьется быстрее. Эти переживания воскресили в его памяти давно дремавшие воспоминания. И поскольку он не мог поделиться с ней своей мудростью, ведь Анжелика знала о пчелах больше, чем кто бы то ни было, он решил соорудить для нее что-нибудь особенное, то, чего у нее не было: пасечную стамеску.

Это он умел, как никто другой.

Он смастерил стамеску из подковы, потихоньку разгибая ее. Внешне хрупкая, легкая, специально подогнанная под маленькую руку. Женскую руку.

C того самого момента Анжелика не расставалась с подарком. И в тот раз, когда она подходила к розмариновому полю, стамеска была при ней. Единственное, что ей нужно, чтобы проверить улей.

Поместье раскинулось, насколько хватит глаз, и его окружало зеленое и синее море. Тонкие листочки саженцев, покрытые росой, отражали неуверенный утренний свет, а легкий ветерок разносил их терпкий аромат.

Розмарин. Из нектара его цветков получается светлый мед, почти белый, который быстро и нежно застывает. Ароматный, сладкий и густой. Ее любимый.

Над полем поднималась дымка, молочно-белое облако уже слегка рассеивалось. Громадный неаполитанский мастиф шоколадного цвета остался ждать в фургоне, который много лет служил ей домом. Своими темными глазами мастиф неусыпно наблюдал за каждым движением хозяйки, и, когда та жестом позвала его, огромный пес помчался ей навстречу.

– Иди сюда, Лоренцо, уже пора, – сказала она ему и потрепала по голове.

Спускаясь по тропинке, она решила, что начнет оттуда. Время от времени Анжелика оглядывалась, подмечая каждую деталь, и принюхивалась, ведь именно воздух может многое рассказать. Пока собственными глазами не увидишь ульи, нельзя сказать, что не так с пчелами господина Франсуа Дюпона, который вызвал ее неделю назад.

Это и было делом ее жизни: пчельница на выезде.

Она знала пчел, их жужжание было для нее самой виртуозной музыкой. Их язык она чувствовала очень тонко, он был соткан из запахов, звуков и ощущений. Она устраняла проблемы, возникающие в ульях, и уезжала.

Хранительница. Последняя хранительница пчел. Она хранила это древнее искусство, которое передавалось от женщины к женщине.

И вот Анжелика обнаружила пчелиный коридор. Как обычно, мысли вмиг улетучивались, стоило ей попасть в этот мир, ее мир. Все остальное просто переставало существовать. Пчелы жужжали и стремглав летали туда-сюда. Она проследила за их движением и увидела ульи. Они располагались вдоль кромки поля, вдали от всех ветров. Хорошо, наконец-то верное решение! Ничто так сильно не могло навредить улью, как беспощадный порывистый ветер. Это был тот самый регион Франции, где мистраль мог вырвать дерево с корнем.

Она подошла поближе, пристально исследуя каждую деталь. Когда взгляд упал на выстроенные в ряд, совершенно одинаковые синие ящики, она нахмурилась.

– На всей пасеке нет ни одного отличительного знака, даже маленького рисунка. Тут, наверное, сумасшедшее блуждание пчел, – бормотала она, скрупулезно все изучая, и покачала головой. – Как, по мнению господина Дюпона, пчелы должны тут ориентироваться? По номеру улья? – обратилась она к Лоренцо, который семенил за хозяйкой. – Достаточно ведь любого значка, никто не просит его рисовать здесь Сикстинскую капеллу! – покачав головой, произнесла Анжелика.

Она пробралась сквозь ветви, подошла к ульям с тыльной стороны и краем глаза заметила, что пес свернулся клубочком под кустом. Анжелика улыбнулась. Все как обычно: сначала он рядом, но стоит начать открывать улей, он тут же мчится в укрытие.

– И это пес-пасечник, ну как не стыдно? – улыбаясь, упрекала она.

Приподняв улей, она просунула стамеску между ящиком и крышкой. Легким движением руки подняла крышку и дождалась, пока выберутся пчелы. Они поползли по ее пальцам, и она их внимательно рассмотрела. Блестящие и толстенькие. Они были великолепны в своих золотисто-желтых с охрой шубках. Продолжая крепко сжимать стамеску обеими руками, Анжелика полностью открыла ящик.

И запела. Чистые и прозрачные слова того напева лились над полем. Она закрыла глаза. Звуки рождались внутри и струились из ее губ. Она языком ощущала нежность и ритм этой мелодии. Чувствовала, как поток льется из ее сердца, потом сквозь кончики пальцев, куда-то вдаль. Она пела и пела, пока не услышала задорное жужжание и ей не почудилось, будто она летит вместе с пчелами.

Ее сердце бешено колотилось. Она ощутила жар, который шел изнутри улья, словно руки коснулся приятный бодрящий поток воздуха. Очень осторожно она отложила крышку в сторону, плотно прижав нижнюю губу к зубам, сосредоточенная и молчаливая. Спустя мгновение она выдохнула и снова запела.

Гнездо вроде бы в порядке, хотя и переполнено растерянными пчелами, которые из-за блуждания забились в первый же улей в ряду, а теперь заползали одна на другую, удивленные неясным вторжением. Линии в рамках превосходные. Густой аромат жемчужного воска и меда разлит в воздухе вместе с дымом, оставшимся от прежних посетителей ульев и уже въевшимся в дерево.

Она осторожно приподняла первые рамки, оценивая собранные в них запасы, и затем добралась до гнезда. Рамка, которую она выбрала, была тяжелой, пчелы-кормилицы ползали по вощинам с личинками. Молодые пчелки, покрытые нежным пушком, пробравшись сквозь тонкий слой воска, который закупоривал похожие на люльки соты, медленно выбирались наружу. Их тут же встречали пчелы-кормилицы, лаская усиками и лапками. Крылышки молодых пчел впервые раскрывались.

В этом мгновении было что-то магическое. Рождение новой жизни всегда было особенным событием. Анжелика заворожено наблюдала за ними, ей казалась, что она видит и чувствует то, что видят и чувствуют они.

Взгляд следил за круговыми движениями рабочих пчел. Возвращаясь в улей, они своим танцем показывали подругам местонахождение медоносов, а остальные пчелы собирали упавшие крупинки пыльцы или всасывали капли нектара и переносили их в соты.

Пчелы были замечательно организованы, у каждой было свое, хорошо знакомое ей дело. Каждая прекрасно знала свое место в этом мире.

Вдруг одна мысль сжала Анжелике горло. Она прикрыла веки, затем глубоко вздохнула и прогнала ее от себя. Анжелика сосредоточилась на пчелином домике, приподняла следующую рамку, затем еще одну, пока не дошла до последней. Она работала осторожно, окутанная резвым жужжанием пчел, в тени крупных кустов ладанника, окаймляющих розмариновое поле. Мир вокруг нее уже пробудился. К пчелам присоединились щеглы с их звонкими трелями, белые бабочки… как их называют? Капустницы, вспомнила она, наблюдая их полет. А вот одна догнала другую прямо на цветке.

Чем больше она смотрела, тем больше открывалось взору. Любуясь этой вселенной, сотканной из звуков, красочных насекомых и похищенного времени, она словно проникала в какое-то параллельное измерение, где, погрузившись в созерцание, можно заблудиться или замедлить шаг, просто наслаждаясь тем, как луч солнца касается твоей кожи. Просто потому, что тебе так захотелось, без особых на то причин.

Для Анжелики это был миг полной свободы, когда она могла быть собой. Миг, который переполнял ее радостью. Всего одно мгновение, но оно совершенно.

Таков был мир пчел.

«Лети, лети, царица цветов. Лети, лети, золотая пчела. Ты оберегаешь жизнь, ты оберегаешь то, что грядет…»

Закончив проверять первый улей, она была вполне удовлетворена. Ящик в отличном состоянии. Пчелы блестящие, задорно летают, нагруженные пыльцой и нектаром. Запасы обильные, и их более чем достаточно. Она не нашла ни одной причины, почему бы они страдали или плохо размножались. Настораживало лишь блуждание пчел. Пчеломатка была молодая, она правильно откладывала яйца в соты, отведенные для кладки. Полукругом их обнимали соты с медом, самка четко разграничивала разные виды сот и отделяла соты с кладкой от деревянной рамки.

Анжелика с осторожностью открыла один за другим все ящики, повторяя все те же движения, не спеша, сосредоточенно и внимательно все изучая. Закончила она ближе к обеду, дождалась, пока сидящие на ней пчелы улетят, и вместе с Лоренцо поднялась по тропинке. Остановилась у бака с водой для пчел. Лоренцо сунул морду внутрь и принялся лакать воду. Анжелика тоже решила освежиться. Вода стекала по коже, и, словно пчелы, в ее голове зароились мысли. Солнце уже припекало, скоро придется работать в шляпе.

И тогда картинка в ее голове обрела четкие формы: Маргарита, ее Яя, женщина, которая обучила ее этому пению, всегда носила с собой шляпу.

Она на мгновение остановилась в задумчивости, посмотрела вдаль. И продолжила путь наверх.

Можно успеть осмотреть еще одну пасеку, подумала она спустя какое-то время, изучая местность. Чуть ниже, ближе к морю располагалась еще одна пчельня. Начать лучше оттуда.

Забравшись в кабину фургона, она разложила свои инструменты и собралась в путь. Старый фургон закашлял, Анжелика прикрыла глаза и начала молиться. Снова повернув ключ, бросила взгляд на Пепиту, полосатую кошку, свернувшуюся клубочком на приборной панели, еще одного члена этой странной семьи.

– Держись крепче, радость моя.

Кошка лишь окинула ее безразличным взором, зевнула и закрыла глаза. Когда мотор со скрежетом завелся, Анжелика с облегчением выдохнула.

2

Акациевый мед (Robinia)

Из белых цветов с запахом ванили и ароматом свежей травы.

Если закрыть глаза, кажется, будто видишь целое цветущее поле. Этот мед вызывает улыбки и дарует жизненные силы. У него тонкий и нежный вкус.

С мелкими кристаллами.

Ранним утром Анжелика покинула имение господина Дюпона. Она дала ему некоторые указания и советы и получила вознаграждение за консультацию. Основной рекомендацией было нарисовать на ульях разноцветные отличительные знаки, чередуя любимые пчелами цвета: желтый, синий и зеленый – пчелы всегда возвращались в ульи, но очень важно было помочь им сориентироваться, особенно в такой продуваемой ветрами зоне, как эта. Анжелика уехала: задача выполнена. Но не чувствовала ни удовлетворения, ни радости, ни грусти. Совсем ничего. Ничего.

Она смотрела на движущиеся впереди нее автомобили, а перед глазами всплывали давние воспоминания.

Прошлой ночью ей опять приснилась Яя, женщина, которая вырастила ее как мать: та звала ее, и Анжелика бросалась к ней навстречу, но все никак не могла догнать. Яя хотела что-то сказать, она все время что-то повторяла. Но что?

На мгновение она прикрыла глаза, а затем сконцентрировалась на дороге. Болезненное ощущение неудовлетворенности было еще таким резким, что она чувствовала эту боль физически. Абсурд! Она вздохнула. Ей это уже начинало порядком надоедать.

– Будь осторожна со снами в рассветные часы, – прошептала она, вспоминая слова матери. И снова вспомнилась Яя.

– Пчелы – это стражницы цветов, доченька. Они мудрые и все-все про нас знают. Они нас питают, лечат, делятся своими знаниями. Нужно просто научиться их слышать. Не бойся их.

– Да, Яя.

– Вот и умница. А теперь можешь запеть. Ты помнишь слова?

Анжелика поднимает глаза и кивает. Конечно, помнит. Они высечены у нее в памяти. Простые, ясные и светлые.

– Да, да. Лети, лети, царица…

Все ее внимание сосредоточено на отрытом улье. На поляне, неподалеку от поля асфодели, выстроены в ряд десять пчелиных домиков. Цветы покачиваются на ветру, словно белоснежное покрывало, от которого тянется ввысь насыщенный аромат диких трав. Анжелика очарована ульями, она чувствует их тепло, запах, слышит их шум. Она знает, что сначала нужно понаблюдать, – это первое правило, которому ее научили. Ей не страшно. Но запах яда окутывает ее, словно предупреждает о чем-то. Он сладковатый, и хотя все сжимается внутри, нравится ей. Зимой она видела бушующее море, высокие темные волны, ревущие, вздымающиеся в белой пене. Завораживающее и одновременно пугающее зрелище. И сейчас перед ульем она ощущает нечто подобное. Она сглатывает, в горле пересохло, губы горят, но она не хочет останавливаться. Нужно просто быть внимательной и проявлять уважение. Она медленно снимает сетку с головы. Вот теперь между ней и пчелами нет ничего лишнего. Вновь взмывают ввысь слова из ее песни, нежные и изящные. К девичьему голоску присоединяется глубокий и напевный голос зрелой женщины, которая стоит рядом и подбадривает девочку.

И та грациозно протягивает ручку, прямо как учила Яя.

– Теперь можешь дотронуться до сот.

Анжелика распахивает глаза. Золотая капля растекается по белому воску. Тут же слетаются пчелы, через секунду высасывают каплю, и она исчезает. Пчелы сразу улетают, оставляя необходимое девочке пространство.

Девочка легонько просовывает внутрь соты кончик указательного пальца и чувствует мягкий, теплый и ароматный воск. Мед обволакивает ее маленький пальчик. Она подносит палец ко рту и пробует на вкус. Сладкий и ароматный мед тает на языке. Анжелика улыбается и повторяет это движение снова, а затем позволяет меду стечь ей в ладонь словно в чашу.

– Ты готова? Они сейчас прилетят…

А вот и пчелы. Одна за другой, очень осторожно пчелы садятся на ее руку. Момент невероятного счастья. Их ножки танцуют по нежной коже Анжелики, ей щекотно. Ее смех разносится повсюду, веселит ее спутницу и доходит до моря, которое вздымает в ответ изумрудные брызги. В голове Анжелики снова звучат слова:

Лети, лети, золотая пчела.

Лети, лети, царица цветов.

Ты оберегаешь жизнь, ты оберегаешь то, что грядет.

Воды ты делаешь слаще, слова и пение…

– Видишь? Они признали тебя. Теперь ты тоже их хранительница, доченька.

– Хранительница?

– Да. Отныне ты, Анжелика Сенес, хранительница пчел.

– Как ты, Яя?

Молчание, затем легкий смех, будто дуновение ветерка.

– Да, как я.

Пока она ехала, все вокруг пробуждалось к жизни. К малолитражкам, которые обгоняли ее, присоединись громадные тракторы с огромными колесами и прицепами и несколько повозок с лошадьми или навьюченными ослами на выкрашенных в красный поводьях. По краям дороги деревья уступили место строениям: лачугам, домишкам и особнячкам.

Зазвонил телефон, она протянула руку, чтобы подключить наушник.

– Да?

– Привет, это я.

Анжелика продолжала смотреть перед собой на дорогу:

– Привет.

– Я не вовремя?

Она поджала губы.

– Как дела, мама?

Повисла пауза, затем легкая ухмылка.

– Это я тебя учила не отвечать вопросом на вопрос, помнишь?

Она ничего не сказала, но на губах заиграла улыбка: «Да, мама».

– Ну и где ты на этот раз? – голос Марии был мягким, как бархат, и ласковым.

– Во Франции. Я разве тебе об этом не писала по электронной почте?

– Я не часто проверяю почту, тебе бы следовало это знать. – И снова молчание, и снова длинная пауза. – Ты собираешься возвращаться в Италию? – вдруг спросила мама, будто слова давно повисли на губах, а сейчас вырвались наружу.

Анжелика нахмурилась:

– В следующем месяце, как и договаривались. А что?

– Я подумала, может, мне стоит отправиться в путешествие.

Странно. Ее мама ненавидела саму идею ехать куда-нибудь на поезде. А самолетов боялась, как огня.

– И куда ты собралась?

И опять пауза, словно Мария никак не могла подобрать нужные слова. – Еще не решила. Просто уже столько времени прошло, как Дженнаро… Слишком много. – Ее голос надломился.

Прошло два года со смерти Дженнаро Петри, ее второго мужа, но Мария Флоринас все продолжала оплакивать его с непроходящим отчаянием. Однако такая откровенность удивила Анжелику. Совсем не в стиле ее матери.

– Перестань мама, ну что случилось? Мне есть о чем беспокоиться?

– Нет, что ты. Просто в церкви появился новый священник, дон Пьетро. Он организует поездки. По монастырям, церквям… – Она снова замолчала. – У всего этого даже есть название, представляешь? Духовный туризм. Вот. Я решила поехать. Поэтому тебе и звоню…

Анжелика задумалась, взвешивая услышанное. Этому ее тоже научила она. Идти дальше, углубиться в тон голоса, в интонацию, в недосказанное. Обычно в паузах кроются намерения и истина. Она это знала, прекрасно знала. Как и то, что ее мать ей врала. В какой-то момент ей захотелось остановить фургон и вступить с мамой в дискуссию. Но, инстинктивно притормозив, она снова двинулась в путь. Что тут скажешь, ничего не поделать – Мария уже не передумает. Оставалось лишь ждать.

– Ты уже точно решила?

– Ну да, конечно. И потом, я ведь не прямо сейчас уезжаю. Сначала нужно кое с чем разобраться.

– И с чем же это?

– Ничего такого, из-за чего тебе следовало бы волноваться, ерунда.

– Иными словами, меня это не касается…

– Успокойся. Я тебе позвоню, хорошо? А ты мне не звони.

Анжелика нахмурила лоб:

– Что? Это почему еще?

Ставить четкие границы в их отношениях было в стиле ее мамы. Уже, наверное, следовало бы привыкнуть. На самом деле так было всегда. С одной стороны, мама, которая все устраивала и решала – что, почем. А она подстраивалась, или, по крайней мере, пыталась. Хотя это неожиданное требование показалось ей странным. Пережив первый болезненный укол, она поняла, что что-то и правда случилось.

– Я не хочу, чтобы ты бросала деньги на ветер.

Резкий ответ последовал незамедлительно, и это успокоило ее. Вот это уже в мамином стиле. Анжелика покачала головой, лицо озарила легкая улыбка. Что тут возьмешь, мама была кладезем абсурдных противоречий, которые, соединившись все вместе, являли собой одну из тех невероятных мелодий – вроде тех, что создавали барабаны и одновременно скрипки. Резких, отточенных и одновременно щемящих.

– Хорошо. Тогда буду ждать твоего звонка. – Она хотела прекратить разговор, как вдруг в ее голове слова сами оформились и вырвались наружу: – Я люблю тебя.

Повисшее молчание превратилось в натянутую струну, и Анжелика тут же пожалела об этих словах, продиктованных эмоциями. Не следовало их произносить. Маме они не нравились, они приводили ее в замешательство. Она уже собиралась сказать, что у нее просто вырвалось, что ей уже некоторое время не по себе, она не спит ночами, как вдруг Мария разразилась рыданиями.

– Что случилось? – она перешла почти на шепот. Анжелика с такой силой сжала телефон, что пальцы побелели.

– Я… это так тяжело, так тяжело.

– Что, мама, что?

– Знаешь… я часто спрашиваю себя, не ошибалась ли я в отношениях с тобой, можно ли было что-то сделать иначе.

Долгая тишина, полная невысказанности, темных пятен, которые Анжелика заставляла себя не замечать.

– Не начинай, мама. Прекрати. Меня в моей жизни все устраивает.

– Да… Но почему же тебе пришлось уехать?

– Пришлось? Не начинай, прошу тебя!

Анжелика вела себя резче, чем хотела, но она не привыкла к этому плаксивому тону. Ее мама всегда была жесткая и крепкая, как кремень.

– Я тоже тебя люблю, доченька моя. И запомни одну вещь, Анжелика, – вдруг прошептала Мария, – слова сами по себе мало что значат. По-настоящему значимы лишь поступки. Я скоро вернусь. По приезде тут же тебе наберу. Вот увидишь, все будет хорошо.

Анжелика хотела возразить, но связь прервалась. Она посмотрела на телефон, притормозила на площадке для стоянки, выключила зажигание и набрала мамин номер. Гудок, второй, она нетерпеливо считала.

Вдруг экран погас. Проклятие! Она попыталась перезагрузить телефон, но он и не думал включаться. Машинально она поставила телефон на зарядку. Решила, что позвонит попозже. Именно потому, что мама велела этого не делать. Перезвонит, потому что хочет знать, что скрывается за загадочной фразой, которую она произнесла. Какие слова? О каких поступках она говорила? И куда, черт побери, она собралась ехать? А главное, что будет хорошо?

Анжелика осознала, что все эти вопросы были неуместны, мама была вольна делать все, что ей хочется, впрочем, как и она сама. У каждой была своя жизнь.

Мария не принимала кочевой образ жизни дочери. Ей была непонятна одержимость Анжелики. А Дженнаро, ее отец, вернее, отчим, как раз понимал ее и поддерживал.

«Если она не посмотрит мир сейчас, пока молода…», – говорил он, пытаясь примирить их обеих.

Сначала Анжелика пыталась как-то объяснить маме необходимость в независимости, но та не желала понимать и страшно обижалась: «У тебя есть все, что можно только пожелать». Этими словами тут же заканчивался, если вдруг и вспыхивал, любой диалог.

Но это не значило, что Анжелика не делала того, что ей хотелось. Новые восходы, новые закаты, каждый раз в новом месте. Ей нравилось организовывать поездки, упаковывать ее мир в рюкзак и отправляться в путь. Ей был никто не нужен. Уже больше никто.

Она вновь подумала о матери, о том, что сказала ей. Что у той на уме на этот раз? Эту женщину и правда было непросто понять. Она глубоко вздохнула, пока тяжесть, что сдавливала грудь, не отпустила. В стиле ее мамы – не учитывать мнение дочери в принятии решений.

На губах промелькнула горькая улыбка. На самом деле было удивительным, что она посвятила Анжелику в планы о предстоящей поездке.

Ну и хорошо, мама делала то, что считала нужным. А она, как всегда, отправится дальше.

У нее были пчелы, Пепита и Лоренцо. Ее ждали новые рассветы.

Анжелика провела пальцами по волосам. Выражение ее лица сменилось и стало решительным.

Она снова двинулась в путь, оставив позади облако пыли. В голове мысли сменяли одна другую. Безудержные, пугающие мысли. Она попыталась привести их порядок, но в голове царили лишь хаос, страх и страдание. Словно ночная мгла в безлунную ночь, когда ветер завывает и стучит ставнями. Анжелика дрожала.