Текст книги "Лимонный хлеб с маком"

Только в спальне бабушки Нереи сохранилось кое-что от дома ее детства. Там-то они и решили провести вместе три недели, ожидая появления ребенка, и спать в той же кровати, под которой прятались от отца, чтобы не получить прививку от оспы.

Чудесные недели! По утрам они открывали крышу машины и ехали на северное побережье острова, чтобы искупаться в спокойных водах пляжа Ассуссен, на песчаных отмелях Кан-Пикафорт, Сон-Баулó и Сес-Кастетес-де-Капельянс. Одним прекрасным утром изменили маршрут и поехали на восток. Купались обнаженными – втроем, включая не родившегося еще младенца, – в спокойных кристально чистых водах пляжа Эс-Перенгон-Петитс. Они перекусывали не по распорядку, слушали музыку, танцевали и повторяли то, что обещали друг другу каждый год: видеться гораздо чаще, хотя их и разделяет Атлантика.

Глядя в окно «Маленького Отеля Вальдемосы», Марина вспомнила ночь, когда у сестры начались роды: 1 июня она проснулась около пяти утра, умирая от жары. Открыла глаза и посмотрела на сестру, которая мирно спала, положив руки на живот. Она хорошо запомнила, как глядела на нее и чувствовала ее хрупкость и невероятную уязвимость. Анна – ее семья, единственное, что у нее есть, что еще осталось. Она была уверена, что приняла правильное решение: докторская степень может и подождать. Прежде чем заснуть, прикоснулась к животу сестры и поняла, что ребенок готовится выйти на свет божий. Помимо своей воли почувствовала приступ ярости к шурину, который казался безразличным к отцовству и считал, что достаточно звонить жене раз в неделю.

– Прислушивайся к советам моей матушки и звони ей каждый день, – не раз наставлял по телефону Армандо жену.

Но с тех пор как приехала Марина, Анна ни разу не позвонила свекрови. Однако свекровь делала это с религиозной настойчивостью, ежедневно в девять утра. С понедельника по воскресенье. Ее единственным развлечением стала забота о невестке.

Свекровь сопровождала ее во всех визитах к гинекологу. А также при покупке детской коляски и кроватки. Она предпочла бледно-розовый цвет для комнаты девочки. Выбрала церковь, где малышку должны крестить, и платьице в виде пчелиных сот, в котором дитя примет крещение. Все решала свекровь, и Армандо не чинил ей препятствий, а, наоборот, всячески поощрял. Свекровь не давала Анне перевести дыхание, она ее душила, и Анна, с ее покорным, слишком смиренным характером, молча уступала во всем.

Марина вспомнила, что тогда оставила сестру спокойно спать и решила спуститься позавтракать. Она знала, что самой уснуть уже не удастся. Заварила чай и отправилась навстречу своим воспоминаниям на старую кухню бабушки Нереи, превращенную в кладовку. Там находился и покрытый пылью древний, солидный морской рундук, в котором отец хранил маленькие сокровища, найденные в море. Когда-нибудь, если у Марины появится свой дом, она попросит у сестры этот рундук, заслуживающий, несомненно, лучшего приюта. Она поставила чашку на пол и села перед рундуком, скрестив ноги. Осторожно приоткрыла его и заглянула внутрь. Увидела ожидаемое: цветные камешки, браслетики из ракушек, которые они мастерили с сестрой на пляже, дожидаясь отца, очищавшего свой баркас от соли, прежде чем его поднимут на пирс; разные ракушки, крючки, обрывки сетей, морскую звезду из рыбного порта Ратжада, ржавую металлическую коробку, выкрашенную в красный цвет, со старыми фотографиями, которые по какой-то причине не были удостоены включения в бархатистые альбомы семьи Вега де Вилальонга. Вместо того чтобы выбросить фотографии в мусорное ведро, как предлагала жена, Нестор хранил их в ржавой коробке в рундуке. Марина достала ее и открыла. Она знала, что, если снова взглянет на снимки, ей станет грустно. Однако по неизвестной причине, всякий раз прилетая на Майорку, она находила момент уединения, чтобы еще раз взглянуть на них и ощутить странную ностальгию, вызванную отсутствием мгновений, которых уже не вернуть. Вот размытые фотки обеих сестер на отцовской шаланде. Серия снимков в контровом свете, на которых Марина и Анна, взявшись за руки, бегут по маковому полю. Эта серия казалась ей красивой, хотя изображения и размыты светом. Марина прекрасно помнила день, когда сделаны фото. Тогда они возвращались с лодочной прогулки и ехали на машине по полю маков. Она попросила отца остановиться, чтобы набрать букетик для бабушки и семена для своего именинного пирога… Это было 15 августа 1971 года, в ее день рождения – Марине исполнялось семь лет. Теперь она перебрала всю серию, не в силах сдержать слез. И тут попалась фотография, которая всегда вызывала у нее смех: она, четырехлетняя, ревет как сумасшедшая, а Анна пытается заплести ей косичку. Вот портрет бабушки Нереи рядом с ее лимонным деревом, и среди всех этих снимков – молодая няня, одна из многих, которых нанимали ради заботы о детях. Она в белом фартуке, а на руках Анна, которой едва исполнилось два года. Когда Марина разглядывала это изображение, услышала крик Анны, у которой началась схватка. Не закрыв сундука, Марина взбежала по лестнице, поставила чашку на кухонный стол и вошла в спальню. Сестра ждала ее неподвижно с паническим выражением лица. Марина улыбнулась. Наконец-то…

Они обсуждали грядущий момент родов со дня встречи на Майорке. Марина объясняла сестре, что процесс может идти медленно, длиться до двух суток, и что при желании она готова помочь ей разрешиться от бремени в домашних условиях.

Марина присела на кровать рядом с Анной.

– Раздвинь ноги.

Она ввела пальцы в ее влагалище.

– Ты еще совсем не готова, всего три сантиметра. Нужно подождать.

Ехать в больницу слишком рано. Медикаментозные роды – не лучший способ ни для роженицы, ни для младенца. В течение трех недель, что они провели вместе, Марина пыталась избавить Анну от иррационального страха в отношении родов. Она видела, что тело сестры идеально подготовлено к ним без каких-либо осложнений. Для успокоения они взяли в городской библиотеке Пальмы книги, объясняющие естественные роды в странах Северной Европы, где женщины спокойно рожают дома, без хирургического вмешательства, наложения швов, капельниц и мониторов. Их учат правильно дышать, чтобы терпеть боль в пояснице; они рожают детей в присутствии своих партнеров и при поддержке акушерок. Если бы Анна захотела, она с помощью Марины тоже смогла бы. Дома, вдвоем, и, конечно, они рассчитывали еще на Армандо…

Марина уговорила сестру принять душ. В это время началась повторная схватка. Анна испугалась и молча терпела боль. Истек еще час, в течение которого у нее почти не было схваток. Марина приготовила настой, и они спокойно его выпили.

Телефон резко зазвонил ровно в девять.

– Анна, – отреагировала Марина, слегка повысив голос, – это твои роды и твоя будущая дочь. Ты не обязана делиться ими со своей свекровью против собственного желания.

Сейчас, оглядываясь на четырнадцать лет назад, Марина подумала, что, видимо, зря она сказала ей такое. Вероятно, Анна должна была ответить на звонок, и тогда ничего бы не случилось… А может, все-таки и произошло бы.

Анна беспокойно и испуганно хлопала глазами в ожидании боли, которая все усиливалась.

– Марина, лучше отвези меня в больницу.

– Если хочешь, так тому и быть.

Они сложили в розовую сумку розовые распашонки, розовые шапочки и крошечные розовые варежки.

Через час акушерка лет пятидесяти, деловая и неразговорчивая, занималась Анной в роскошной частной клинике Пальмы.

– Королева, это уже пятая схватка. Сейчас поставим тебе клизму и спустимся в операционную.

– Но я могу еще немного потерпеть, моя сестра гине…

– Ах, королева, эту боль… тебе придется умножить на десять, – отрезала она.

Марина подавила возникший у нее порыв и промолчала.

Они спустились в операционную вместе с Мариной. Она стала рядом с сестрой и молча наблюдала. Анна села в акушерское кресло. Ей согнули спину и ввели анестезию в позвоночник. Пациентку положили на стол, приблизив ягодицы к краю, и раздвинули ноги. Затем зафиксировали лодыжки клейкой лентой. Явился гинеколог, поприветствовал присутствующих. Засунул обе руки во влагалище роженицы и разорвал «сумку». Извлек руки из тела Анны и взялся за ножницы. Ввел их во влагалище и сделал прямой двухсантиметровый разрез в направлении ануса. Потом взял шпатели, вставил их во влагалище и извлек плод. Младенец заплакал и был передан акушерке, а та подошла к металлическому столу.

Во время всей операции Марина ласково смотрела на сестру, молча держа ее за руку. Глубоко вздохнула, увидев недостойное обращение, которому подвергли двух существ, являвшихся частью и ее жизни. Но не подавала вида и поглаживала испуганную сестру. Марина хранила молчание на протяжении всей операции, но не смогла не вмешаться в конце. Наверное, ей стоило бы заткнуться. Вероятно, если бы она промолчала, ничего бы не случилось, ничего.

– Пожалуйста, не могла бы ты принести девочку моей сестре? – строгим тоном сказала Марина акушерке.

– Чего-чего? – переспросила она.

– Того самого – ты принесешь ребенка и положишь на грудь матери.

– Сначала я ополосну младенца, – сухо ответила акушерка.

Должно быть, Марине не следовало этого делать, но она, не говоря ни слова и не обращая внимания на истерический плач племянницы, подошла к женщине и вырвала ребенка из ее рук. Акушерка бросила на нее презрительный взгляд, однако Марина уже устремила взор на свою племянницу, очень толстую, неприглядную и слишком плаксивую, и поднесла ее к сестре, простершей руки. Анна положила малышку себе на грудь и обняла, испачкавшись кровью и плацентой. Она утолила, наконец, жажду материнства после десяти лет ожидания.

Две ночи они провели в больнице почти без сна. Анита постоянно требовала материнскую грудь и припадала к крохотному соску, из которого не выделялось ни капли молока, а только молозиво. Но для младенца весом четыре килограмма двести семьдесят пять граммов молозива оказалось недостаточно, а молоко появлялось только через тридцать или семьдесят два часа. К тому же в клинике невозможно было спать. И если будила не Анита, то это делали гинеколог, педиатр или акушерка, ставшая еще более сухой, чем прежде. Они украдкой покачивали головой, разглядывая девочку с боксерским носом и хмурым взглядом. Да, внешностью в отца.

Наконец, явился и он. Как ни в чем не бывало и подавляя своим присутствием окружающих. Громко изрек:

– Анна! Ну почему ты не предупредила мою маму? Здравствуйте, Марина.

Армандо уселся на кровати рядом с женой и дочерью. Марина заметила, что лицо сестры отражает смесь любви и грусти. Она чувствовала, что Анна жаждет объятия коренастого мужчины. Сестра приблизила губы к губам мужа, и он вяло поцеловал ее… Ну вот, Анна и сформировала семью, которую стремилась создать. Полную семью Гарсиа Вега. По неизвестной причине сцена сидящей на кровати троицы напомнила Марине рекламную фотографию американского страхователя жизни, размещенную вдоль филадельфийских автострад и изображающую двух моделей с силиконовым младенцем на фоне декораций, сооруженных на съемочной площадке.

Образ семьи Гарсиа Вега показался ей такой же грубой фальшивкой, как и реклама вдоль шоссе.

Вскоре пожаловала свекровь. Разговаривая чересчур громко, она для начала чмокнула сына, а потом без спроса взяла внучку из рук матери.

– Сегодня вечером с тобой останется моя мать, – объявил Армандо. – А мне надо отдохнуть, я провел в воздухе четырнадцать часов.

Марина запомнила лицо сестры, когда она услышала эту фразу и чуть не расплакалась. А Марину переполнила злоба на равнодушие зятя и на покорность Анны. Марина посмотрела на сестру, не говоря ни слова, но задержав взгляд. Анна, это твоя жизнь. Твоя. Не бойся и не молчи. Обе так хорошо знали друг друга, что Анна прочитала все это в глазах Марины. Однако она пожаловалась лишь мимолетно и опустив глаза, а получила в ответ быстрый поцелуй мужа, разглядывая чулки на ногах удушающей своим присутствием свекрови.

Марина вспомнила свой поверхностный разговор с зятем в машине по дороге домой, неизбежно начавшийся фразой «с каждым годом ты все хорошеешь», которую Марина ненавидела и считала никчемной, но за которую она вежливо благодарила. Так, как ее и учили: не вступая ни на йоту в игру, которую он хотел бы вести. Армандо таков, он чувствовал себя обольстителем с донжуанскими талантами и не скупился на комплименты красивым женщинам. Сначала это казалось забавным, но теперь стало грязноватым. Армандо сказал ей, что она может оставаться в их доме, сколько захочет… «Ведь это и твой дом, все еще твой». На самом деле ему нравилось, что она помогала и развлекала жену и дочь, а прежде всего – его мать.

В ту ночь ей было странно спать в одном доме с Армандо, без сестры. Однако, избегая ужина с зятем, она поднялась в комнату бабушки и тотчас уснула. На следующий день ее разбудил плач племянницы. Она открыла глаза и села. Сон лечит… Она вышла в холл и спустилась в гостиную. Армандо привез Анну и дочку из больницы, а свекровь, зять и сестра пытались совместно успокоить ребенка.

– Она хочет есть, голодает. Сосок у матери слишком маленький, – квохтала свекровь, – надо кормить аптечным молоком, оно лучше. Детей оно быстро взращивает.

– Она уже два часа сосет, я поменяла ей подгузники. Но не перестает реветь, – в отчаянии воскликнула Анна, обращаясь к сестре.

Марина подошла к ним.

– Детям свойственно плакать. Не волнуйся ты, Анна. А ну-ка, посмотрим, что тут происходит с малышкой, – сказала она, беря девочку на руки.

Марина перевернула тельце так, чтобы оно лежало на правой руке, а левой помассировала спинку.

– Сухое молоко, – снова прохрипела свекровь.

Марина вспомнила колкие слова неприятного существа, посланного судьбой ее сестре на роль свекрови. Анна отправилась не в супружескую спальню, а в комнатку бабушки Нереи, дарившую им обеим столько покоя. Теперь их там трое. Анна прикрыла дверь и села на кровать. Марина нежно массировала малышке спину, и она на руке тети, наконец, успокоилась. Марина осторожно уложила ее на кровать.

– Она просыпается каждые два часа и требует только одно – мою грудь. Должно быть, я не способна…

– Ну что ты, способна, способна. Грудное вскармливание – это посвящение. И хоть я не мама, но всегда видела в нем акт любви к собственному ребенку. Наверно, с искусственным кормлением проще, но попробуй давать свое молоко хотя бы месяц, а если не получится, то всегда есть второй вариант… Добро пожаловать в материнство.

Анна открыла окно. Свекровь в серой рубашке с короткими рукавами и черной юбке ниже колен шла по саду, собирая листву.

– Она похожа на сороку.

Марина подошла к окну.

– Действительно, похожа, – засмеялась Марина.

– Думаешь, мама вскармливала нас грудью?

Марина пожала плечами. Этот вопрос она никогда не обсуждала. Анна улеглась на кровать, закрыла глаза и через минуту заснула. Марина накрыла мать и дитя льняными простынями с синими вышитыми буквами. Она подумала, что образ двух маленьких женщин, безмятежно спящих перед ней, нежен и прекрасен.

В спальню просочился голос Армандо. Он беседовал по телефону, развлекаясь. Марина плотнее закрыла дверь и присела на стул у окна. Глядя на «сороку» и слыша голос зятя, она почувствовала: что-то идет не так. Анна попросила ее побыть с ней подольше, и Марина, не прислушавшись к своей интуиции, сдалась.

Той ночью Анна, лежа на кровати в супружеской спальне рядом с мужем, заметила небольшую трещину, рассекавшую весь ее воспаленный сосок, и встревожилась. Было больно. Через секунду она увидела, как по щеке дочки, наконец, стекает беловатая жидкость. И мать улыбнулась, безмятежно, умиротворенно. Их первая ночь втроем, все вместе; Анна была счастлива. Семья Гарсиа Вега – Армандо, Анна и Анита – наконец-то стали настоящей семьей.

Анита спала два часа, потом заплакала. Пососала одну грудь, затем другую и заснула еще на два часа. Опять плач. Снова пососала грудь и испражнилась. Анна сменила ей подгузник, и она заснула на час. И снова плач и кормление одной грудью, потом второй. Рвота. Анна поменяла распашонку, и ребенок опять заплакал, но вскоре заснул еще на час…

– Да пойди же ты в гостиную и накорми ее грудью!!! Завтра у меня важная встреча!!! Мне нужно выспаться!!! – вскричал Армандо.

Его резкий тон разбудил Марину. Она приоткрыла дверь и увидела, как вышла Анна с Анитой на руках и с разбитым сердцем. Они перетащили колыбельку в комнату бабушки, и с тех пор сестры действовали как маленькая команда. Они организовали пересменку, позволявшую всем троим отдохнуть. Когда Анна заканчивала кормить грудью, Марина брала племянницу на руки и выходила из комнаты прогуляться. Тем временем Анна отсыпалась, принимала душ или завтракала спокойно. Так они и сменяли друг дружку двадцать один день и двадцать одну ночь. Несмотря на всяческую помощь, которую ей оказывала Марина, Анна тосковала по присутствию мужа, что было вполне понятно. Армандо же, помимо того что все ночи спал в одиночестве, был еще и погружен в работу, ускользая от мольбы жены. Если им нужна помощь, то нечего жаловаться на вмешательство «сороки».

В этой чужой семье Марина ощутила эмоциональную несовместимость всей троицы. Власть Армандо над ее сестрой в глазах Марины была тиранической. Ладно, он приносил деньги в дом, но ведь у них было достаточно денег. Зачем плодить еще больше? Или, во всяком случае, разве не могли важные финансовые сделки, которыми он хвастал, подождать хотя бы месяц? Первый месяц жизни дочери. Неужели он не мог прекратить работу на тридцать дней? Что означает месяц в биографии любого бизнесмена, каким бы успешным он ни был? Сколько миллионов он бы не заработал в том месяце, столь необходимом для его жены и дочери? И в тот день, когда она размышляла о причине эгоизма зятя, когда начинало светать, разразился конфликт, ставший причиной разлуки двух сестер, так нуждавшихся друг в друге.

Той ночью Анита плакала сильнее обычного из-за колик в животике. Марина потом вспоминала, как они с Анной в отчаянии по очереди ходили с нею на руках, а она кричала так истерично, как только могут младенцы. Ей поменяли подгузники. Анна приложила ее к груди, но малышка не захотела сосать. Вдвоем массировали ей животик, поили водой с кофейной ложечки. Отчаяние и бессонница вызвали у них приступ нелепого смеха; они уже не знали, что делать – то ли смеяться, то ли плакать. Анна вышла из комнаты за водой для них двоих, забыв закрыть дверь в спальню. Марина подошла к окну с ревущей маленькой племянницей на руках, посмотрела наружу. Солнце медленно выглядывало из-за Средиземного моря, и казалось, что ребенок понемногу успокаивается.

– Можете вы обе раз и навсегда заткнуть ее гребаную глотку!!!

Марина повернулась к зятю. Анита снова разразилась истерическим плачем.

– Что ты сказал?

– Отвезите ее к врачу, черт возьми, с ней точно что-то не так.

Марине не хотелось верить словам своего зятя.

– Ну… какой же ты…

– Какой – такой? – угрожающе спросил Армандо.

В голове у нее пронеслась тысяча оскорблений, но она резюмировала их единственным:

– Тупой.

Слово это ассоциировалось в представлении Армандо с треугольником, о котором он узнал при получении Базового Образования[19]19
  Обязательное образование для всех испанцев в возрасте 6-14 лет. – Прим. перев.


[Закрыть], и ввело его в ступор. Он ожидал любого слащавого оскорбления, но только не этого.

– Тупой. А кто ты такая, чтобы обзывать меня в собственном доме тупицей? Ты живешь тут по-королевски почти два месяца, дорогуша.

– Ты бросил жену, – прошептала она не чтобы защититься, а с единственной целью: помочь Анне.

– Что здесь происходит?! – крикнула Анна, торопливо поднимаясь по ступенькам с двумя стаканами воды.

– Ты пробыла в этом доме достаточно, а теперь собирай свои манатки и вали в свою любимую Америку.

Он вперил глаза в свояченицу и повысил голос:

– …И отдай мне мою дочь, – потребовал Армандо, вырывая ребенка из рук Марины.

Затем, обращаясь к жене:

– Моя мать отвезет тебя к врачу сегодня же утром, и точка. Будешь покупать сухое молоко в аптеке. А твоя сестренка вернется к своему гребаному старому янки, с которым сожительствует, а нас пусть оставит в покое.

– Армандо, хватит, ну пожалуйста, – взмолилась Анна.

– Она вернется домой и позволит нам жить своей жизнью, здесь она абсолютно лишняя. А теперь, – добавил он, глядя в глаза свояченице, – собирайся и проваливай.

– Армандо, пожалуйста, успокойся.

– Какого хрена мне успокаиваться? Да что она себе надумала? Слишком умная. Я надрываю себе задницу, вкалывая, и не понимаю, черт возьми, зачем мне приходится еще и оправдываться, – прорычал он.

– Армандо, ну ради бога, – лепетала жена, в глазах которой поселился страх.

Армандо передал девочку жене и отправился в супружескую спальню. Прежде чем войти, он повернулся к свояченице.

– Кстати, что за спектакль ты устроила акушерке в больнице… Да кем ты себя возомнила, черт подери?

Он цокнул языком и закрыл дверь в комнате.

Марина помнила, как смотрела на сестру в ожидании, что та воспротивится эгоистичному мужчине, которого выбрала себе в мужья. Ну произнеси хоть какую-то одну, любую фразу, даже наивную, но обозначающую позицию на стороне Марины. Ждала секунду. Две. Три. Плач младенца вонзился в их мозг глубже, чем когда-либо прежде. Четыре секунды. Пять. Шесть. Марина направилась в спальню. Анна последовала за ней.

– Я переговорю с ним. Сейчас вернусь.

Марина распахнула чемодан. Она помнит, как кровь стучала в висках, когда облачалась во вчерашнюю одежду. Поспешно запихнула шмотки и покинула комнату.

Помнит, как, спускаясь по лестнице, слышала лишь истеричный рев племянницы, сопровождаемый покорным плачем сестры. «Ну почему, Анна? Зачем ты до сих пор живешь с этим мужчиной? Ведь он тебе не нужен. Вы живете в доме, который оставил нам папа. Дом твой. Он наш. Выставь ты мужа отсюда. Лучше остаться одной, чем пребывать в плохой компании». Но такой совет – полная противоположность тому, что она слышала от матери всю свою жизнь. Чеканные фразы, навсегда запечатлевшиеся в подсознании дочери. «Что делать женщине, в одиночестве бредущей по жизни? Она становится притчей во языцех для остальных. Женщину должен постоянно сопровождать по жизни ее муж. Случается, что супружество – вовсе не то, на что надеешься. Но надо держать удар, дочка. Смотри, слушай и помалкивай».

…Через шестнадцать часов Марина входила в свою квартиру в центре Филадельфии. С того дня минуло четырнадцать лет, но она с сестрой больше не виделась.

Когда Марина все-таки закончила в очередной раз переживать тот роковой эпизод своей жизни, она заснула в затерянной в горах гостинице.

При первом же звонке Анна схватила мобильник.

– Марина, у тебя все в порядке?

– Да, Анна, нормально.

– Я вчера дожидалась тебя. Не спала всю ночь… Думала, с тобой что-то стряслось.

– Извини. Я пыталась дозвониться с причала, но телефон не работал.

– А где ты сейчас?

– В Вальдемосе.

– Вот как? И что ты там делаешь? Я приеду за тобой, и мы пообедаем дома, идет?

– Не беспокойся, расписание автобусов я уже изучила. Доеду сама.

Автобус отправлялся в Пальму в час дня. У нее оставалось время, чтобы ознакомиться с их таинственным наследством. Следуя подсказкам Габриэля, она пересекла площадь имени Рамона Лулля, продолжила путь к площади Санта-Каталина-Томáс и вышла на улочку Рóса, вымощенную булыжником и стиснутую каменными домами, в верхней части которой и возвышалась ветряная мельница. Внушительная, старинная, сложенная из камня, с огромными деревянными лопастями. Марина приблизилась к сооружению, испытывая странное чувство. Оказывается, каменный великан теперь принадлежит ей. Рядом – каменный дом, где располагалась пекарня. Марина подошла к входной двери, вывеска над которой гласила[20]20
  «Хлеб из дровяной печи». КАН-МОЛИ. И ниже надписи на немецком и английском, оповещающие туристов, что хлеб здесь пекут на дровяном огне. А в самом низу: «Основана в 1920 году».


[Закрыть]:

Марина безуспешно попыталась открыть дверь. Перед фасадом – деревянная скамья. Она взобралась на нее и заглянула в оконце, но закрытые ставни мешали что-нибудь разглядеть. Капля воды упала на куртку. Марина слезла со скамейки и, несмотря на начавшийся дождь, присела на нее. Оглядела соседние дома, теснившиеся вокруг мельницы. У некоторых из труб курился дымок. Марина созерцала прекрасную майорканскую зиму, многовековые оливковые деревья, лишенные сейчас листвы, поля рожкового дерева[21]21
  Растение семейства бобовых. – Прим. перев.


[Закрыть], а также великолепное бело-розовое буйство цветущих каждой зимой миндальных деревьев.

«Ну почему именно нам ты оставила все это, Мария-Долорес Моли́? Неужели не было никого, кому доверить столь прекрасное место?»

Лай старого золотистого ретривера с понурыми ушами, который устало трусил по улице Роса, отвлек от раздумий. Собака подошла к Марине и обнюхала ее.

Медленным шагом приближалась и пожилая женщина с седыми волосами, собранными в пучок. Она опиралась на трость, была очень высокой, одета в темно-коричневое шерстяное пальто до колен, а на шее – синий кашемировый платок.

– Ньéбла, ко мне, оставь в покое сеньору, – скомандовала старуха. – Здравствуйте.

Марина поприветствовала женщину, у которой было изрезанное морщинами лицо и голубые глаза, огромные и в тон ее платку. Она выглядела красивой, хотя ей было лет восемьдесят.

Собака проигнорировала хозяйку и уселась рядом с Мариной.

– Вот увидишь, я закрою дверь.

Старуха в ожидании оперлась на трость.

– Ну давай же, Ньебла, пойдем… Не дури, ведь чертовски холодно, – настаивала она, вставляя ключ в замочную скважину дома, прилегающего к пекарне.

Женщина снова взглянула на собаку, которая укладывалась у ног Марины.

– Своевольная сучка…

Собака положила морду на лапы.

– Теперь тебе придется долго царапаться в дверь, чтобы войти, – пригрозила старуха и скрылась в доме.

Марина наблюдала за животным, которое, похоже, не собиралось двигаться с места. Собака посмотрела на нее и свернулась калачиком у ее ног.

Там они – Марина и старая собака – и оставались, под легким моросящим дождиком. Вдали виднелись плантации миндаля посреди горной гряды Трамонтана.

Марина заняла сиденье в первом ряду, позади водителя автобуса. Других пассажиров было всего трое, и на них она сначала не обратила внимания. Молодая семья с маленькой девочкой, сидевшей на коленях матери и уплетавшей белый хлеб, обильно сдобренный клубничным вареньем. Марина смогла узнать об этом уже через несколько секунд из упреков Марты, так звали женщину, своему мужу, который приготовил тот самый бутерброд с джемом, запачкавшим новое платье дочери.

Марина нервничала, хотя много раз представляла себе грядущую встречу с сестрой. На следующий день после ссоры сестры с зятем Анна попыталась дозвониться до Марины по телефону ее квартиры в Филадельфии. Марина увидела международный звонок на дисплее и не ответила. Анна ежедневно в течение трех недель звонила ей, но Марина так и не взяла трубку. И дело было не в ссоре и не в том, что ей теперь пришлось ждать целый год, чтобы представить докторскую диссертацию, – это было не так важно. Во время рейса из Мадрида в Нью-Йорк она размышляла о случившемся снова и снова и пришла к выводу о том, о чем раньше лишь догадывалась: Анна – настоящая эгоистка. Думала только о себе и всегда была такой. Когда Марину в возрасте четырнадцати лет положили в больницу Сент-Маргарет, сестра звонила ей крайне редко. Зато потом Марина названивала ей каждое последнее воскресенье месяца. Потому что Марине хотелось услышать голос старшей сестры, с которой она выросла, провела четырнадцать лет в одной спальне. Анна была единственным человеком, который действительно глубоко знал Марину. Когда она возвращалась на Рождество и летом, сестры хорошо проводили время вместе и держались друг за дружку, однако при этом все вращалось вокруг Анны. И ее подруг. И ее парня-моряка. Ее несданных экзаменов в школе. К тому же за целых пятнадцать лет, что Марина прожила в Штатах, сестра ни разу ее не навестила. Она была близка к этому, когда вместе с мужем отправилась в туристическую поездку на восточное побережье США. Они побывали в Вашингтоне, Бостоне и Нью-Йорке, но в составе группы не смогли посетить Филадельфию. Даже в день окончания университета, как Марина ни упрашивала Анну по телефону, она не присутствовала на церемонии, а Нестор и Ана де Вилальонга к тому времени уже умерли. Марина оказалась единственной выпускницей в черной тоге, подбросившей свою шапочку в воздух в отсутствие родственников, которые искренне радовались бы событию, что глубоко ее ранило. Но она не придала большого значения и этому, продолжая ездить на Майорку каждое Рождество, чтобы побыть со своей единственной семьей – Анной. Однако она достаточно натерпелась, и роль жертвы, которую сестра сыграла в споре Марины с ее мужем, стала той самой каплей, которая переполнила чашу. Поэтому, приземлившись в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди, Марина решила разорвать отношения со старшей сестрой. В конце концов, она сможет прожить без двадцати телефонных звонков в год и быстротечных рождественских визитов на остров.

Анна даже не подозревала, сколь одинока Марина в Соединенных Штатах и как ей хочется поболтать с ней хотя бы в каждое последнее воскресенье месяца. На самом деле Анна стала завидовать сестре, когда мать запретила ей путешествовать по выходным по Майорке, и ей не раз хотелось оказаться в шикарной элитной медицинской школе, занимающей двести сорок гектаров земли, с дубовыми рощами, где учились девушки со всего мира. Она уже была замужем, когда Марина окончила медицинский факультет. День выпуска совпал с перестройкой особняка в Сон-Виде. А оставлять Армандо наедине с домом, загроможденным поддонами, ей показалось плохой идеей.

После безуспешных попыток дозвониться Анна решила слать Марине письма. Каждую неделю по одному. Без передышки. В них она просила прощения за проявленную слабину, за то, что не противостояла мужу в стычке и позволила себе отстраниться, за то, что не решилась вступиться, – в общем, за все. «Ты нужна мне, – настаивала она, – мне надо знать, что ты рядом, даже когда ты за шесть тысяч километров». А прежде чем закончить, она рассказывала о крошечных успехах Аниты… Кроме того, стараясь вызвать у сестры улыбку, подробно повествовала о своей собачьей жизни с «сорокой».

Марина по-прежнему жила с Джереми, погрузившись в учебу и в профессию гинеколога. Читала письма Анны, но не поддавалась ее мольбам, которые могли поколебать принятое ею решение продолжить свою собственную жизнь, отстранившись от сестры.

В декабре того же года Марина достала из почтового ящика свежее письмо Анны, которое кратко гласило:

Дорогая Марина,

пишу, чтобы поздравить тебя с Новым годом. Надеюсь, что в этом году сбудутся твои мечты и что ты сможешь также простить меня за все.

А теперь прощаюсь с тобой до тех пор, пока ты не изменишь свое решение. Я люблю тебя и всегда буду любить.

Твоя сестра и подруга,

Анна.

Это письмо было единственным, которое она хранила, когда год спустя рассталась с Джереми и начала карьеру в качестве гуманитарного работника в неправительственной организации «Врачи без границ».