Текст книги "Пропащие люди"

Глава 2

– Почему ты ненавидишь людей?

Коля ждал ответ на интересующий его вопрос. Девушка, не поднимая глаз от пола, пренебрежительно усмехнулась и ответила:

– А за что их любить?

Спросила она. Вопрос логичный, но в то же время неуместный, и он на мгновение растерялся, ощущая себя рядом с ней идиотом. И потому молчал.

– Знаешь, откуда берется эмпатия? – Коля отрицательно мотнул головой. – Из первого и самого важного инстинкта человека – из чувства самосохранения. Необходимость анализировать окружающую тебя обстановку, подстраиваться под любую существующую ситуацию повышает шансы на выживание. Каждый день с самого детства я училась анализировать поведение своих надоедливых теть и поганых одноклассников. Считывала чужое настроение по силе стуков каблуков о пол, по ухмылкам, по тону голоса. Чтобы понимать, отхвачу сегодня или нет. Я не собиралась становиться эмпатом. Необходимость сделала меня такой. Либо приспосабливаешься, либо дохнешь. Я выбрала первое, хотя в данной категории слово «выбор» звучит весьма уморительно.

– Ты не ответила на вопрос.

– Я не ненавижу людей, но я от всей души не понимаю, за что их можно любить.

– Просто пытаюсь тебя понять.

Чужие мысли скакали и перемешивались. Молодому человеку едва удавалось уцепиться за что-то, как кончик ниточки снова уходил прямо у него из-под ног и терялся в тумане.

– Чтобы ненавидеть кого-то, нужно иметь на это мотивы и чувства. Силы, чтобы поддерживать внутри себя эту ненависть. Я же ничего не чувствую и не хочу чувствовать.

Пол, неприятно холодящий голые ступни, служил ей кроватью. Опрокинув голову ему на колени, Яра изредка хлопала ресницами, уставившись в стену, и ничего не говорила. Ладонь перебирала густые волосы, слегка натягивая их у корней, и, когда девушка от наслаждения прикрыла глаза, он успокоился.

– Мама в детстве мне даже сказок не читала, чтобы не обманывать. Когда крестная и тети называли ее сумасшедшей, она спокойно отвечала им: «Я не хочу обманывать своего ребенка и запугивать раньше времени. Зачем дурить голову выдуманными лешими и водяными, если она вырастет и поймет, что это все ложь? Что самый ужасный монстр на земле – это человек? Зачем пугать ее, неужели жизнь не сделает это за нас через несколько лет?». Как в воду глядела. Конечно, раньше я сильно обижалась на нее… всем родители читали сказки про принцесс и принцев, спасших их от драконов. А сейчас… пожалуй, это лучшее, что успела дать мне мать за такой короткий период времени.

Пальцы в волосах слабели по мере того, как она засыпала. Глаза девушки оставались сухими, несмотря на всю трогательность истории. Продолжительно всматриваясь в окна дома напротив, Коля переваривал услышанное – его забавляла необыкновенность случившегося, выраженная в их противоположности и одновременной близости.

Он просыпается. Мерзкое колющее чувство, прожигающее висок. Чей-то пристальный взгляд.

Молодой человек разворачивает голову, слегка постанывая от затекших плеч, – у Ярославы неудобный диван-кровать, от которого потом ноют все мышцы спины. Она не спит, а с распахнутыми в безумстве глазами смотрит на него, поджав к животу колени. Скрючившись, девушка зажимает руками рот, и слезы, скатываясь по щеке, теряются между тонких пальцев.

– Яра? Что… что случилось? – он придвигается чуть ближе, но ее взгляд не смещается, оставаясь пронзительно неподвижным. – Ярослава?

Она мычит. Трясет головой, задыхаясь, перекрывает себе кислород. Тяжело дышит – ей явно нужно оторвать от лица ладони, чтобы дышать.

– Ярослава?

Это истерика? Или взрыв, о котором его когда-то предупреждали?

– Убери руки, – просит он. Ярослава сопротивляется и стонет. – Надо. Убери, все будет хорошо.

Он врет. Он без понятия, что делать.

Дальше все происходит за пару мгновений. Она кидается на него и, вгрызаясь в хлопок ткани футболки, кричит. А, может, воет. Запертая в грудной клетке боль выходит наружу хрипами голосовых связок и солью слез.

Это продолжалось пару минут. Крики, периодически прекращающиеся на секунду, чтобы не сорвать голос. Полное опустошение. Коля не помнил, чтобы когда-нибудь слышал подобное. Когда девушка затихает, обмякая на груди, он просто накрывает их обоих одеялом и пытается заснуть снова.

Мокрое от слюней плечо высыхает, громкое сопение сменяется на почти бесшумные вздохи.

Коля правда пытался вернуть сон. Но глаза… ошалевшие от страха и искрящиеся от слез глаза еще несколько часов преследовали его. Что она чувствовала? Насколько сильна была взрывная волна, и хватит ли ее, чтобы сравниться с гранью между жизнью и смертью, за которой молодой человек так упорно гонится?

Что видит перед собой в момент падения в бездну, а самое главное – насколько та глубока?

Пасмурное мартовское утро Коля проводит в одиночестве с немногословной запиской: «Я не стану ни за что извиняться. Увидимся позже». На индукционной плите сиротливо остывал свежесваренный кофе. За что Яра не собиралась извиняться, он так и не понял.

Она не позвонила днем, а вечером не брала трубку. Еще два дня не выходила на связь, исчезла с радаров социальных сетей и словно испарилась. Молодой человек из последних сил сдерживался, чтобы не сорваться к ней домой. Удерживало последнее – он помнил, насколько для нее важно сохранять невмешательство в личное пространство. Но он…

Смартфон в руке разоряется незамысловатым айфоновским рингтоном.

– Ты в порядке? – первое, что он спрашивает. Девушка молчит какое-то время.

– Да, в полном, – тон уверенный и мягкий. – Увидимся вечером?

Безмятежность голоса задевает его.

– У тебя?

– Да. На ночевку останешься?

– Сопли на кулак наматывать не будешь? – слегка дергано шутит Коля, отчасти зная, что Ярослава не обидится на подобного рода шутку.

– Не дождешься. Тогда жду.

Неприятный гудок возвращает Колю на землю.

Пешеходный переход и спешащие люди действуют на нервы. Шестьдесят секунд ожидания превращаются в пытку. Толпа разбивается на голоса, в которых явно проявляется скулеж ребенка в коляске, жалобы на нищую зарплату и мужа, что не дарит цветов. Пара девчонок-подростков возле него обсуждают прошедшую вечеринку:

– Вот, короче, я ему и говорю: «Ты мелковат для меня, понимаешь?», – вторая сочувствующе кивнула. – Я как бы… ну… это самое… да? Не на помойке себя нашла как бы.

Пустая речь привлекает, и Коля поворачивает голову, встречаясь с говорящей взглядом. Теряясь, девушка быстро спохватывается и хлопает ресницами, демонстративно отводя глаза. Осматривает.

Загорается зеленый. Хохоча, подружки обгоняют молодого человека, маня к себе громким смехом. И, конечно, получают его. Короткий пуховичок не прячет элегантную талию, перетянутую тугим ремнем джинс. Застенчивые, подведенные подводкой глаза, будто клешни. Остаточные воспоминания голоса оседают пыльцой.

Улыбка скрашивает его лицо.

Девушки оборачиваются еще раз перед тем, как свернуть на другую улицу. И он дает понять, что тоже видит их, не страшась быть обнаруженным.

Теперь только ждать.

Предательски хорошее настроение сулит ему удачу. Давно… в его теле не вскипала кровь.

Ярослава прислала сообщение: «Ты долго?».

Мелкий снег заносил следы прохожих, а день медленно, но верно сменялся длинным и тёмным вечером. Верхняя одежда, как скафандр, обволакивала молодого человека, и он плыл в сторону чужого дома, бороздя улицы и другие жизни, сталкиваясь с ними. Разрушая их. Уничтожая их.

Как огромное подводное чудище. И наваленные бульдозерами снежные сугробы служили ему волнами морскими.

Они обсуждали ее сиротство в один из вечеров. Коля прекрасно помнит, с каким равнодушием Ярослава рассказывала о трагедии, как шутила и смеялась. И злилась – пожалуй, злость стала самым правдивым проявлением за те часы разговора.

– Родители разбились на машине, когда мне было четыре. Мать погибла на месте, отец протянул в коме месяц, но тоже не выкарабкался. Меня сослали к родным сестрам отца – к двум теткам.

– Как спящую красавицу? Три милые заботливые тетушки-наседки? – посмеялся парень, черпая купленное мороженое прямо из контейнера.

– Во-первых, две, во-вторых, не такие уж они и милые, а с заботой явно перегнули. Распорядок дня, режим, ограниченная возможность передвижения. С виду добрые, но в глубине души явные тираны, что отпускали душу на племяннице. Я росла почти в тюрьме. Может, потому такая бесчувственная – эти люди не обнимали, не гладили меня, не целовали на ночь. Я рано научилась читать, чтобы развлекать себя в долгие часы сидения в комнате. Казалось, им вообще было все равно, что перед ними ребенок – ко мне всегда относились как ко взрослой и осознанной девочке, что на деле, конечно же, было совсем не так.

Она говорила об этом словно вела рассказ от третьего лица, будто прожитая ею жизнь никак к ней не относилась. Может, так она пыталась отгородиться от воспоминаний? Или снизить уровень давящей боли внутри? Если бы Яра говорила прямо, Коле было бы гораздо легче ее понять.

– Квартира родителей досталась мне после совершеннолетия, куда тети скинули меня, стоило получить аттестат в школе. Привезли. Поставили коробки в прихожей, немногословно пожелали успехов и свалили. Я жила на социальную стипендию и пособия, и этими деньгами оплачивала коммунальные счета, все свои хотелки и прочую ерунду. Подрабатывала по возможности. Первое время очень тяжело было. Не из-за нехватки денег, а из-за пустоты. Маленький, оставленный всеми во вселенной ребенок и покинутая двухкомнатная квартира, в которой каждый угол напоминал о прошлом. А потом и универ закончился. И все, что меня держало в том городе рядом с ними, исчезло. Я отрезала последнюю нить, когда продала квартиру. Переехала, даже не попрощавшись. Не звонила им и не писала. Полностью изолировалась от их влияния, пресекая любые возможности вмешаться. Для них я до сих пор «неблагодарное отродье». Есть ли мне до этого хоть какое-то дело? Никакого.

Голос дрогнул. И Коля зацепился за это.

– Но ты все равно их ценишь. Возможно, это не любовь, а какая-нибудь благодарность за воспитание. Или проще – привязанность. Они твоя оставшаяся семья.

– Ха!

Ярослава закатила глаза и засмеялась, плеская ядохимикатами, от которых становилось дурно. Звук был похож на погребальную мелодию – вот как она смеялась.

– Семья. Какое мерзкое слово. Я помню, как тети привезли меня одну в квартиру и уехали. Я помню это так отчетливо, словно это произошло вчера. Как вешалась им на шею и плакала, умоляя подождать хотя бы до начала учебы. А они мне: «Взрослая жизнь, Ярослава, она, понимаешь, требует жертв. А ты что хотела? Так устроен мир». И все. Их холодные лица навсегда отпечатались в памяти. Просторный коридор, куча пакетов, дурацкий чемодан и коробки из магазина. И я, сидящая на полу и рыдающая, пытающаяся заглушить крики подолом футболки. Мне было очень плохо. Я мечтала съехать от них, задыхалась в четырех стенах своей старой комнаты, задыхалась от их опеки и слежки за каждым шагом, но я и помыслить не могла, что первый день свободы проведу в истерике. Написать или позвонить некому. Они бросили меня. Скинули, как ненужный груз.

– Они хотели как лучше – научить тебя жить самостоятельно, только своими методами.

– Плевать, что они хотели, – огрызнулась девушка. – Мир нихуя не такой жестокий, как они думают. Все дело в них самих! Они просто хотели, чтобы я мучилась так же, как и они в свое время! Вот почему они так поступили! И хватит оправдывать их! Хватит говорить вещи, из-за которых я начну сомневаться! Хватит!

Тарелка полетела на пол. Разбилась. Остатки растаявшего мороженного каплями разбросало по паркету. Естественно, Коля замолчал. Продолжать делать больнее не хотелось, хотя остановился молодой человек с трудом. Приятно нажимать на ранку и смотреть, как под давлением из нее вытекает кровь.

Но он напомнил себе, что эта игрушка – ценный наблюдательный объект. Нужно беречь, иначе не ясно, когда еще попадется столь интересный экземпляр. К тому же…

– Прости.

…Кажется, он и правда влюбился, если понятие любви вообще истолковано им правильно.

– Проехали. Схожу за тряпкой.

Ярослава встала с дивана, а он схватил ее за рукав. Не успев сказать и слова, она добавила:

– Рада, что в твоей жизни не было такого дерьма. Хотя… ты тот еще чертила. Хрен знает, что творилось в твоем детстве, ведь ты ничего мне не рассказываешь. Совру, если скажу, что мне не любопытно. Но и спрашивать стремно. Если ты что-то скрываешь, то я бы не хотела знать причину.

Выдернула руку и ушла на кухню, шаркая тапочками.

Единственное, что Колю действительно раздражало – ее напускная беззаботность. Когда он видел, как разваливается на куски чья-то жизнь, то не понимал, почему люди продолжают улыбаться, словно все хорошо. Ярослава превратила это чувство в апогей – тотальная непосредственность при сумасшедшей необходимости в помощи других.

Она вернулась, быстро затерла устроенный ею же беспорядок, ушла снова. Вернулась со стаканом холодной воды.

– Не бросай меня, – сказала девушка. Зеленые глаза затуманились, как если бы она была пьяной.

Он не мог ей этого пообещать. Однако что-то подсказывало, что просьба идет не из реального страха остаться в одиночестве, а из потребности заполнить минутную пустоту хотя бы какой-то слабостью. И это обесценивало сказанное, как если скрестить за спиной пальцы:

– Не брошу.

Ни один из них в это не верил.

Простота сложившейся ситуации вызывала скуку. Интеллектуальная скудность девушки добавляла раздражение. Он шел, не переставая выкуривать одну сигарету за другой и периодами поглядывая на часы.

Вчера – переписка в сети, в очередной раз доказавшая, насколько быстро и беспрепятственно можно заводить знакомства в современном обществе. Сегодня – прогулка по ночному городу. С незнакомцем.

– Тебя ничего не смущает? – насмехаясь, спросил Коля.

– Возраст – всего лишь цифра. Главное – искра между людьми. Я думаю, между нами была искра.

Пустоголовая первокурсница Надя. Поправляет в сотый раз волосы, облизывает молодого человека взглядом, пытается произвести впечатление взрослого человека, употребляя незнакомые ей слова. Его тошнит от этого.

– Как ты поняла, что между нами была искра? – глубокая неприятная затяжка, что обожгла легкие.

– Ну, понимаешь, я раньше встречалась как бы с другими парнями, да, и вот я всегда считала, что они, ну, не дотягивают, что их уровень он как бы ниже моего. Плюс, без обид, окей? Я согласна с тем, что мужчины взрослеют позже, и получается, что вы отстаете от нас в развитии. Вот, ну и, если так посмотреть, то мы как бы встретились на одном уровне. И вот я считаю себя взрослее своих девятнадцати лет, да, и типо ты как раз где-то около того. Плюс, ну, клева, когда парень старше. Вот. И я подумала, что как бы…

Резко притягивая ее к себе, Коля затянул девочку в долгий и жадный поцелуй, крепко придерживая за талию. Спустя пару секунд он позволил себе больше, и рука медленно опустилась на джинсы в районе ягодиц.

Он бы никогда не сделал так с Ярой. Он бы уже видел, как летит пощечина.

Вот только Надя – другое. Надя протяжно стонет в губы, не давая разорвать поцелуй. Сигарета выпадает из второй руки.

Нет сил слушать. Пусть заткнется. Хотя бы так – хотя бы минута тишины. Пустые слова. Пустые и бесполые.

Вся Надя – пустая. Он взял на себя право оценивать ее как человека, потому что сама девочка взвалила столь серьезную ответственность на свои плечи. Так почему ему нельзя? Невозможно слушать, как человек выносит приговоры направо и налево. Кто давал ей права судить?

– Так я дотягиваю? – говорит он, пленительно всматриваясь в густо накрашенные глаза.

– В отличие от этих тупых малолеток – да.

Обычно на завершение уходит чуть больше недели. Коля столько не выдержит.

– У тебя есть планы на выходные?

Надя стоит на носочках, выгибаясь в его руках, прижимаясь телом к телу. Капюшон худи скрывает часть почти детского, нелепо разукрашенного личика.

Коля так широко улыбается, что вот-вот кожа пойдет швами:

– У меня есть предложение.

Сценарий в голове прописан до деталей. Он думает, что пожалеет об этом опыте – быстром, раздражающем, так нелепо подвернувшемся ему, изголодавшемуся по электрическому заряду под кожей и потому бросившемуся на первую попавшуюся рыбу. Надо было думать. Нельзя бросаться с моста в реку.

И только стоит представить ожидаемый конец любой из его историй, как сознание остывает само собой. Даже небольшой улов – это маленькая победа. Победа над теми, кто ставит себя выше других.

Телефон вибрирует.

Яра спрашивает, чем он занят на выходных. Он пишет: «Работаю», думая, что почти не соврал.

– Кто пишет? – Надя заглядывает в чужой телефон, совершенно не стесняясь этого. Бесцельно идя с ним под руку, девочка крепко цепляется за его ладонь, перебирая пальцы.

– Не важно. Подглядываешь?

– Ну мне интересно, я же теперь твоя девушка, да?

– Да-да.

Он не провожает ее до дома. Не удосуживаясь придумать даже отмазку, понимает, что ему все равно, что она подумает об этом.

Его душа желает одного – дожить до выходных.

И к Яре.

Последнее позволяет ему ринуться к ней, поддаваясь и повинуясь возбуждению в крови, без всякого предупреждения, названивая на телефон и уже стоя у подъезда. «А вдруг она не дома? Тогда где ей еще быть?», – но девушка дома, недовольная, явно разбуженная посреди ночи, сопит в домофон и негодует.

Открывает.

Лифт видится Коле слишком медленным, и он бежит по лестнице. Капюшон давно сорвался с головы, куртка распахнута, ноги преодолевают ступень за ступенью, иногда пропуская по две-три. Наверх.

Она подпирает плечом косяк, придерживая дверь, а он врывается в квартиру, едва замечая порог, чтобы не упасть. Серая пижама оголяет полоску расслабленного живота, слегка округлого, без рельефа.

– Ты время видел, дурак? Случилось чт…

Не дает ей договорить. Бросается. Целует, выпуская сдерживаемое внутри обостренное желание. Обувь, куртка. На пол, что-то на тумбочку возле выхода.

Не дать ей проснуться от этого чувства. Завладеть ею прямо здесь.

– Коля… Коля, блин… стой… ах! Коля…

Такая пленительно нежная шея под губами тает, словно сахарная вата, а персиковый гель для душа врезается в нос. Пропущенные сквозь пальцы пряди русых волос струятся по запястьям щекотными волнами удовольствия. Яра выхватывает в ладони его лицо, буквально заставляя посмотреть на себя:

– Ты в порядке? Что с тобой? – задыхаясь, спрашивает девушка.

Что с ним? Он в порядке? Считается ли порядком полчаса до этого обнимать другую? Считается ли порядком хотеть стереть чужие руки со своих плеч? Считается ли порядком безумие, что так и норовит вырваться из груди из-за тоски и ревности по одному только человеку?

Нет времени, нет сил отвечать.

И он снова утягивает ее в объятия, надеясь, что более вопросов не возникнет. Потому что он не знает, что ей сказать, не вызывая при этом ни страха, ни удивления, ни жалости. Его так часто за всю жизнь спрашивали, как он, что сама суть вопроса потерялась где-то по дороге к невозможному излечению.

Остается молчать. И действовать.

Ее дыхание то и дело срывается, готовое и вовсе сойти на нет, а сердце колотится настолько сильно, что он сквозь футболку чувствует трепет грудной клетки. Владение кем-то пробуждает внутри молодого человека новые, неизведанные эмоции, палитрой разбавляя монохромный пейзаж унылых дней.

Он не ошибся в ней. Она человек, который сделает из него «нормального». Она примет его.

Она уже его принимает.

– Т-только не в коридоре, ладно?

До кровати он дотерпит. Но не более.

Сегодня она тихая, податливая и неразговорчивая. По-странному соглашающаяся на все.

– Все хорошо? – интересуется Коля, утирая капельку пота с виска.

Ярослава на него не смотрит. Сидит сверху, прикрыв глаза, ее ресницы трепещут и дрожат; она лишь подстраивается под однообразные движения, закидывая назад голову. Так и не дает ответа.

Все заканчивается быстрее, чем обычно, и девушка без сил падает рядом с молодым человеком, пряча лицо между подушками в изголовье кровати. Дыхание сбитое, постепенно восстанавливающееся по мере того, как тело отходит от послеоргазменной неги.

Он почти уверен, что внутри этого хрупкого с виду тела крутится рой вопросов, бесконечно мучающих Ярославу. Почему она не задает их, а если задает, то не настаивает до конца? Где золотая середина между напускным равнодушием, свободой другого человека и привязанностью?

Яра поворачивает голову, укладываясь на бок. Коля аккуратно прикрывает обнаженные бедра и грудь лежащим в ногах одеялом. Ложится также на бок, и их взгляды встречаются.

– Не люблю, когда так делают, – говорит тихо девушка.

– Как? – спокойно спрашивает Коля.

– Когда приходят без приглашения. Врываются.

– Я позвонил.

– Уже у подъезда.

– Но позвонил.

– Что такого произошло, что ты сорвался ко мне?

Промелькнувшее ехидство осталось незамеченным.

– Меня все взбесили.

– Где ты успел побывать в два ночи, что тебя успели выбесить?

Он задумался, удерживая паузу. Ярослава в короткую секунду размышлений считала нескрываемое сомнение, что исказило лицо Коли:

– Можешь не говорить.

– Ты не настаиваешь. Я помню, да.

Коля лениво моргал, удерживая сонный организм в сознании, разговор был явно не окончен.

– Просто как-то резко осознал, что ты лучше их всех, – честно ответил молодой человек, поглядывая на Ярославу.

– Кого «всех»? – ее рука поглаживала волосы, и желание уснуть под плавными движениями теплой ладони усилилось.

– Всех этих скучных людей, – Коля выцепил ладонь с головы и поднес к губам, легко касаясь каждой подушечки пальцев. Ярослава нахмурила брови и привстала, смотря теперь немного свысока.

– Это, по-твоему, комплимент? Что я тебе – шут гороховый, что ли?

– Ты прекрасно поняла, что я имею в виду, – равнодушно ответил Коля, не обращая внимания на чужое раздражение.

– Интересно, – она вырвала руку, резко переворачиваясь и садясь. – Какая из моих историй натолкнула тебя на эти мысли?

Он сощурил глаза и пару раз подумал над своим ответом.

– Ты сейчас обижаешься?

– Пытаюсь, – выдохнула Яра, отворачиваясь. С этим выдохом вышло и все ее немногословное возмущение. – Но мне сейчас слишком хорошо, чтобы думать о чем-то другом. Поэтому давай спать.

Вместо того, чтобы лечь, девушка встала и, сняв халат с вешалки, ушла в другую часть квартиры. Через минуту в ванной включился душ.

Он пытался дождаться ее, вот только веки с каждой секундой становились все тяжелее. Не в силах сопротивляться и далее, Коля заснул, отпуская с попутным ветром все мысли Яры. Почему-то он был уверен, что она не из тех людей, кто смолчит. Если что-то пойдет не так, она обязательно ему об этом скажет.

А потому сон пришел быстро и утянул в свои дремучие сети.

Он не может выбрать пиджак. Серый кажется ему блеклым, а бежевый чересчур марким. Черный – банальным. Синий… без комментариев.

Бомбер спасает ситуацию.

Ярослава кладет в рот хрустящее печенье, не вылезая из ноутбука весь день и ежеминутно с кем-то созваниваясь по работе. Чужая квартира ею не обжита, так что девушка сидит в мужской футболке за неимением иной подходящей одежды.

– Буду поздно – нужно с новым спикером детали вводного урока на курс обсудить, – мужской парфюм наполняет коридоры.

Девушка молчит, кивнув.

– Не жди, скорее всего, под утро закончим, это всегда долго.

– Ага.

Сгорбленная за столом спина всецело поглощена информацией на мониторе. Становится чуточку обидно за недостаток внимания к себе.

– Даже не спросишь почему? – Коля позволяет себе задержаться, снова снимая ботинки и проходя на кухню по длинному прямому коридору. Едва касается женского подбородка пальцами, поворачивая на себя. – Суббота, а я ухожу на всю ночь не пойми куда. Не волнуешься?

– Ты же только что сказал, куда ты пошел, – наивно отвечает Яра, дожевывая печеньку.

– Может, я соврал. Кто проводит такие беседы ночью? Вдруг… – он наклоняется и лениво касается сладких губ своими. – …я иду к другой девушке?

– Я не пойму, ты на скандал нарываешься? Так зря, – Яра отвечает на поцелуй, а потом ловко закидывает в рот еще дольку, подмигивая.

– Не совсем понимаю, что это – равнодушие или настолько дикая уверенность в себе?

– Ни то, ни другое. Это называется «доверие».

– Не вижу разницы.

– А она есть.

Девушка поманила руками к себе, оплетая талию и дыша куда-то в пупок.

– Только сильно не задерживайся, – вкрадчивым тоном попросила она. Коля пару раз провел ладонью по слегка спутанным волосам.

Когда дверь закрылась, за пределами квартиры остался тот хрупкий и беззащитный мир, что создавался ими двумя. Туда, куда он шел и зачем он шел, не было места прекрасному.

Надя ждала у входа, скрывая в рукавах пуховичка продрогшие без перчаток пальцы. Переминалась с ноги на ногу, натужно улыбнулась, заприметив знакомую фигуру. И неспешно подошла поздороваться, стоило Коле оказаться в зоне видимости.

– Нужно было зайти внутрь, – холодно подсказал молодой человек.

– Я первый раз здесь, стремно.

Он позволил легонько чмокнуть себя в щеку, уходя от полноценного поцелуя, перехватывая локоть девочки и утягивая в шумное подвальное помещение клуба.

Не привыкших к софитам и светодиодному шоу посетителей встречала обыкновенная для подобных мест, бьющая по ушам музыка. Простые биты и ритмы – без текста, без смысла – оглушали настолько, что приходилось наклоняться к собеседнику вплотную, чтобы тот хоть что-нибудь услышал.

– Я возьму тебе выпить, – безапелляционно заявил он, бросив спутницу у пустого столика.

Будь Надя постарше лет на пять или не общайся она с отбросами общества, чьими знакомствами Коля брезговал, она бы никогда в жизни не согласилась идти сюда добровольно. Дешевые наркотики и паленый алкоголь – главные фишки этого прогнившего заведения. Молодой человек планировал поставить точку именно здесь. И, как всегда, не своими руками.

Неотесанный бармен, чья сигарета пеплом осыпалась в чей-то будущий коктейль, не обращал на него внимания. Вместо того, чтобы вылить и сделать напиток заново, мужчина припорошил серые дымовые хлопья стружкой из кокоса и сладкой посыпкой. Лишь оторвавшись от дела, он кивнул Коле.

– Мне двенадцать шотов из текилы.

– Малец, – снисходительно заговорил бармен, осмотрев посетителя. – Ты сдохнешь после второго же.

Коля усмехнулся.

– А кто сказал, что они для меня?

На серебряном, плохо вымытом после мойки подносе он поставил перед девочкой двенадцать темно-бордовых, коричневых, местами насыщенно желтых, из-за апельсинового сока, шотов. От пары стопок шел легкий дымок.

– Что это? – спросила она.

– Шоты.

– Я не дура, поняла. Из чего? – взяла одну стопку, принюхалась. – Что-то крепкое.

– Да не, лайт вообще, – небрежно бросил Коля, тоже взяв себе шот. – За нас?

Надя подозрительно скривила лицо – ей определенно не нравился принесенный алкоголь, и Коле она верила все меньше.

– Да брось, пей давай. Нам же нужно расслабиться, верно?

Молодой человек едва уловимым движением оказался поблизости, приобнимая, как бы совсем не настаивая, но в то же время подталкивая ее к глотку. Сам он эту дрянь в рот брать не собирался, вот только девочка ждала первого шага именно от него.

Коля выругался про себя, осушил стопку, поморщившись, и аккуратно поставил ту обратно на поднос.

– Видишь? Совсем не страшно.

Надя перевела взгляд на свою руку. Она выбрала самую бледную стопку, рассчитывая на наименьшее количество спиртного в ней. Это было не так.

Выдохнула. И залпом опрокинула.

Когда девочка закашлялась, Коля поднес к ее губам нарезанную в качестве закуски грушу, похлопал слегка по спине.

– Умница.

Короткий облегающий топ Надя поправляла на первых пяти шотах, а потом захмелела и перестала это делать. Оголенная спина привлекала внимание проходящих мимо мужчин. Кто-то даже рискнул провести по ней рукой, на что Коля сердито ответил взглядом, пресекая любые намерения. «Еще рано».

Заплетаясь в словах, девочка спросила, с усилием размыкая слипшиеся веки:

– Ко-оля, а ты чего не пьешь?

Надутые в обиде губки лезли к нему за очередным поцелуем. Спутанные от бесконечных поправлений волосы лезли на стол.

– Пью, пью. Ты просто не замечаешь.

Он думал, что понадобится еще поднос и не прогадал. Конечно, можно рискнуть и остановиться на одиннадцати, но рисковать не хотелось.

– Ты там слона что ли спаиваешь? – пошутил бармен. Очередная сигарета снова была у него во рту.

Поддаваясь азарту, Коле захотелось показать на их столик, похвастаться, как это делают другие, мол: «Смотри, какую подцепил, сам понимаешь». Это в нем играла и говорила выпитая стопка. Нельзя привлекать лишние глаза, нельзя оставлять свидетелей, даже если свидетель – накуренный в зюзю бармен с трехдневной щетиной, неспособный вспомнить на утро и родную мать.

Когда он вернулся, Надя едва стояла на ногах.

Молодой человек влил в нее еще пять стопок. Подождал полчаса, придерживая девочку, чтобы та не свалилась с высокого стула. Под ее несвязную и бессознательную речь осушил еще два шота.

И стоило Наде рухнуть на стол, как Коля остановился.

Он проверил пульс – есть, слабо отдающий в подушечки пальцев – и огляделся по сторонам, дабы исключить любопытные взгляды зевак из отдаленных углов. Но ничего не было – под утро все занимались своими делами: спешно вызывали такси, скрывались в туалетных кабинках или пустующих комнатах для уединения, блевали возле выхода или были не в состоянии поднять упавшую на грудь голову. Или просто танцевали, гонимые выпитым и музыкой. Всем, включая его самого, было наплевать на перепившую малолетнюю студентку, без сознания валявшуюся на столешнице.

Он закинул ее на плечо и направился в одну из таких комнат.

Бросил, не соблюдая осторожности, на потрескавшийся от времени, розовый, кожаный диванчик, чем-то загаженный и вымазанный. Колю это не волновало. Тело Нади развалилось вдоль мебели будто кукольное – абсолютно безвольное и немощное.

Он мог сказать, что она тупая малолетка, которая сама виновата в том, что происходит, мог обозвать как-нибудь грубо, мог даже плюнуть, если бы испытывал в этот момент хоть что-то. На самом деле, копаясь в самом себе, Коля осознавал, что не желает ей зла. А потому дает шанс.

– Если переживешь эту ночь – считай, легко отделалась.

Он хотел научить ее жизни. По-своему. Да, его об этом никто не просил, однако так работает жизнь – никогда не знаешь, что ожидает человека за поворотом, и нужно глядеть в оба, чтобы не нарваться. Надя просрала момент, и потому лежит здесь, предоставленная кому угодно, только не себе самой.

Снимая с нее одежду, молодой человек разбросал ее, чтобы походило на то, как это происходит в порыве страсти. Делать это в перчатках неудобно, ладони в душном помещении потеют и чешутся под резиной. Нижнее белье – белый кружевной комплект – он решил оставить, скорее поддаваясь внутренней брезгливости, нежели жалости к девочке.