Текст книги "Дерзкая темная ночь"

Глава 2
Оливер

– А когда ты узнал, Оливер?

Я с улыбкой смотрю через стол.

– Что узнал, Харлоу?

– Давай не придуривайся. – Она бросает взгляд в сторону, чтобы убедиться, что Лола все еще у бара. – Когда узнал, что права выкуплены и что дали добро съемкам?

Она выжидающе смотрит то на меня, то на Джо, но он наклоняется откусить огромный кусок своего бургера, так что отвечать приходится мне.

– Сегодня, – коротко говорю я, пытаясь прекратить лишние расспросы. Это хреновый ответ, потому что даже Лола узнала сегодня утром. А Харлоу ждет от меня отчет с точностью до часа.

Харлоу прищуривается, но сдерживает рвущийся язвительный ответ, когда с подносом, уставленным стопками, возвращается Лола. Посмотрев на меня, она одаривает меня своей заговорщической улыбочкой. Не уверен, знает ли она сама, что так делает. Та начинается с приподнимающихся уголков губ, полузакрытых глаз, после чего Лола медленно их закрывает, будто фотографирует меня. И будь это так, на фото красовался бы по уши влюбленный мужчина.

В Amazing Spider-Man 25[8]8
  Комикс 1963 года, № 25 серии.


[Закрыть] есть сцена, когда впервые появляется Мэри Джейн Уотсон. Ее лицо скрыто от читателя и от Питера Паркера, и до этого момента Питер знает ее только как девушку, «милую соседскую девочку», которую его тетя советовала пригласить на свидание.

Но Питера она не интересует. Раз Мэри Джейн нравится его тете, то она явно не в его вкусе.

Потом в 42-м выпуске показывают ее лицо, и Питер понимает, какая она потрясающая. Это как удар под дых: Питер оказался идиотом.

Это отличная аналогия для описания моих отношений с Лорелеей Кастл. Я был женат на Лоле тринадцать с половиной часов, и будь я умнее, воспользовался бы имеющимся шансом, вместо того чтобы решить, только потому, что она была в коротком платье и напивалась в Вегасе, что она не в моем вкусе.

Но спустя несколько часов уже все мы были пьяные… и неожиданно женатые. И пока наши друзья занялись осквернением гостиничных номеров и друг друга, мы с Лолой прошагали километры, болтая обо всем на свете.

Легко быть откровенным с незнакомым человеком, и еще легче после выпитого, поэтому к середине ночи я почувствовал себя с ней в довольно близких отношениях. А когда на Стрип спустилась ночь, намекая на удовольствие внизу живота, какое может предложить этот город, Лола остановилась и посмотрела на меня. Сверкнул маленький бриллиантовый пирсинг Мэрилин в ее губе, и я ощутил себя завороженным ее нежно-розовым ртом, на котором давно не осталось ни капли помады. Я уже протрезвел и думал о том, как завтра мы аннулируем наш брак, когда она тихо спросила, не хочу ли я снять где-нибудь номер. Для нас двоих.

Но я… не захотел. Не захотел, потому что к тому времени, как она это предложила, я понял, что она не девушка на одну ночь. Лола была той, из-за кого я мог бы потерять голову.

А по возвращении в Сан-Диего по ее жизни пронесся ураган. Во-первых, был опубликован ее роман в комиксах «Рыба Рэйзор», который тут же взлетел на верхнюю строчку чатов. А потом он стал мейнстримом и начал продаваться в крупных магазинах, а «Нью-Йорк Таймс» назвал его очередным большим проектом. Права были проданы крупной кинокомпании, и сегодня она встречалась с теми, кто вложит в проект миллионы.

Не думаю, что у нее найдется хотя бы полсекунды подумать о романтике, но ничего страшного, я думаю об этом за двоих.

– Не знаю, кто придумал традицию, когда именинница разрезает свой торт, – говорит Лола и ставит передо мной шот с подозрительной зеленой жидкостью, – или же, как сейчас, когда проставляется девушка, по чьей книге снимают фильм, но я не в восторге.

– Нет, – возражает Миа, – проставляется девушка, которая вот-вот покорит Голливуд.

– В наказание, – добавляет Харлоу. – И заранее.

Все поворачиваются, чтобы скептически уставиться на Харлоу. В отличие от всех нас вся ее жизнь связана с Голливудом. Ее родители – актриса и оскароносный режиссер, а замужем она за восходящей звездой канала Adventure Channel, и я уверен, все мы думаем об одном и том же: учитывая то, кому Голливуд помогает оплачивать счета, проставляться должна Харлоу.

Словно почувствовав это, она отмахивается и говорит:

– Заткнитесь уже. В следующий раз так и сделаю. – Все приподнимают свои стаканы, и Харлоу провозглашает тост: – За самую офигенную крутышку на свете – Лорелею Луизу Кастл! Положи на лопатки этих засранцев, девочка.

– Точно-точно! – соглашаюсь, и, поймав мой взгляд, Лола снова улыбается своей заговорщической улыбочкой.

Все вместе подняв бокалы – Харлоу, Миа, Джо, Лола, Лондон и я, – мы опустошаем их, и всех нас одновременно передергивает.

Лондон, соседка Лолы, чуть не подавившись, говорит:

– Этот зеленый шартрез[9]9
  Ликер на травах.


[Закрыть] должен быть запрещен…

– Она кашляет, и ее светлые волосы, собранные на макушке в растрепанный пучок, чуть не рассыпаются, когда она качает головой.

– Он чудовищный, – соглашаюсь я.

– Я попросила бармена сделать что-нибудь, что можно было назвать празднованием, – морщась и вытирая рот тыльной стороной ладони, говорит Лола. – Простите, у меня сейчас ощущение, что нужно в туалет.

Миа кашляет.

– Этот парень спутал праздник со страданием. – Стащив мое пиво, она делает глоток и снова поворачивается к Лоле. Я так редко вижу Миа без прилипшего к ней Анселя; общаться с ней очень приятно. Она милая и нежная, как младшая сестренка. – Ну давай рассказывай, мисс Крутышка. Что там произошло утром?

Сделав глоток воды, Лола вздыхает и, широко раскрыв глаза, с ужасом вздрагивает.

– Ну вот честно, что это за жизнь, ребятки?

Прислонившись к спинке, я начинаю внимательно слушать, как Лола рассказывает все то, что по большей части я уже слышал. По правде, думаю, я бы послушал еще сотню раз, это бы не надоело. А еще я не представляю, каково ей от всего этого.

Лола, по ее собственному признанию, расходующая больше времени на разговоры с воображаемыми людьми, нежели с теми, кто вокруг нее, была поистине блестящей. Насколько могу, я стараюсь умерить собственную реакцию на новости о ее работе, потому что в этом отчасти заключается моя любовь к ней. Но в любом случае не похоже, что я могу ей проболтаться, каков гений Творец, что создал эту самую сексуальную и умную девушку из всех, кого я знал. Еще так часто, как только могу, я подчеркиваю в разговоре с клиентами, что ее книга сама по себе необычная и ни на какую другою не похожая, но при этом ощущается знакомой.

От «Рыбы Рэйзор» я чувствовал такой же головокружительный восторг, что и ребенок, впервые покупающий комикс в маленьком газетном киоске. Я был одержим силой, сражениями и мощью истории, рассказанной словом и цветом. Когда мне было одиннадцать, я был самым высоким и худым ребенком в Year Seven[10]10
  Группа классов в школе в Австралии, включает в себя учеников от 11 до 13 лет.


[Закрыть] – в наш первый год средней школы, и местные засранцы меня метко прозвали Длинный. И даже когда к Year Eleven мои друзья меня догнали, имя все равно осталось. Долгое время я возвышался над остальными и занимался велоспортом. А потом я перестал быть тощим – стал сильным и побеждал во всех школьных соревнованиях. И Длинный стало именем супергероя, а не слабака.

Глядя на Лолу, я поражаюсь, насколько мы похожи. Предоставленные сами себе в детстве, мы превратились в амбициозных интровертов, и в жизни каждого из нас важное место занимают комиксы.

А пока она витала в идеях ее нового дела, болтая о нереальных офисах и смеясь над малоприятным началом встречи, в комнату ворвался Остин, и я почувствовал, что мне нужно немного успокоиться и, забрав свое пиво, сделать глоток. Мне нужно подавить свои чувства, чтобы ощущать себя комфортно, ведь на самом деле жизнь Лолы изменится. Туда, где поначалу была только страсть, стремительно врывается бизнес, который принесет напряженность и проблемы, которые я предвижу в большей степени, чем понимает она. Кроме того, Лола невероятно талантлива, но по-прежнему немного наивная: Голливуд воплощает мечты, но также может быть суровым и безжалостным. Я хочу отбросить в сторону свой беспокойный рефлекс, из-за которого меня тянет немного суетиться с ней и переживать, что это сломает или, например, уничтожит ее искрящееся идеями творческое начало, благодаря которому она сочиняет и рисует. Но я не уверен, что стоит жертвовать этим ради кусочка жизни, о которой я мечтал.

Это заставляет меня хотеть ее защитить, сказать ей, чтобы слушала свой внутренний голос, потому что для Лолы он куда реальнее, чем те, что окружают ее большую часть жизни, начиная с детства, – так же, как и для меня. У меня нет ни братьев, ни сестер, ни родителей. Когда я был ребенком, опеку надо мной взяли бабушка с дедушкой, и лет в восемь мне стали больше интересны Супермен и Бэтмен, нежели то, что бабуля смотрела по телевизору, или те люди, которые приходили в магазин деда.

Когда Лола подходит к концу рассказа и когда технические подробности становятся малопонятными из-за специфического сленга, начинает светиться экран ее лежащего на столе телефона, и она, мельком глянув на него, снова отодвигается ближе к спинке, не сводя с меня глаз:

– Это Остин.

Из-за того, что она смотрит прямо на меня, а не на Харлоу, Лондон или Миа, мое сердце оживляется и искрит в груди.

– Ответь, – предлагаю я, кивком показывая на телефон.

Она неловко хватает его, чуть не сбросив со стола, и торопливо отвечает: «Алло?»

Не слыша разговора на той стороне, я не могу понять, почему она, краснея и улыбаясь, говорит:

– Привет, Остин. Нет, извини. Просто только сейчас добралась до телефона.

Она внимательно слушает, а мы внимательно следим за ней, слушая односторонний разговор.

– Я все еще немного в шоке, – говорит она ему, – но в порядке. – Она поднимает взгляд и, оглядев стол, продолжает: – Да, я вышла развеяться с друзьями… Просто местный бар… В Сан-Диего. – Она смеется: – Это была сумасшедшая и долгая дорога, Остин!

Какого хера?

Я смотрю на Харлоу, которая в этот момент поворачивается ко мне, видимо, думая о том же.

Блин, он же не едет сюда? Я смотрю на часы: сейчас почти десять плюс два часа дороги.

– Я тоже до сих пор взволнованна, – говорит она, поигрывая с сережкой. – Ну я же никогда еще не писала сценарии, так что хорошо, если буду хоть чем-то полезна.

Она хихикает ему в ответ. Хихикает.

Я снова бросаю взгляд на Харлоу.

Лола хихикает только в нашей компании. И никогда с людьми, которых знает всего пару часов. Кроме меня в Вегасе, и я предпочитаю считать ту ситуацию чертовски уникальной.

– Не могу дождаться с ними поговорить… Нет, не буду, заключения неплохие… Я знаю, извини. Здесь шумно… Хорошо, буду. – Она кивает. – Буду! Обещаю! Ладно… Хорошо. Пока.

Очередное гребаное хихиканье. Она нажимает отбой и выдыхает, после чего скользит взглядом ко мне:

– Это был Остин.

Смеясь, я отвечаю:

– Да я уж слышал.

Даже с тем странным инородным чувством, поселившемся в моей груди, я могу себе представить, насколько это захватывающе: так быстро ощущать себя комфортно с человеком, стоящим у руля воплощения в жизнь ее главного творения.

– Он же не едет сюда из Лос-Анджелеса? – спрашивает Лондон с некоторым подозрением в голосе, если я, конечно, не ошибаюсь.

Мне всегда нравилась Лондон.

– Нет-нет, – качает головой Лола, улыбаясь и глядя на стол. – Он просто шутил.

Некоторое время мы просто сидим и смотрим на нее.

Харлоу первая нарушает тишину:

– Ну и какого хрена тогда он звонил?

Лола удивленно поднимает голову:

– Ой, хм! Он просто хотел знать, в порядке ли я после встречи. И что он обдумал кое-что по поводу сценария к первому фильму.

– Первому? – переспрашиваю я.

Она слегка расстроенно качает головой, и ее длинные прямые волосы прилипают к помаде на губах. Не в состоянии сдержаться, я тянусь вперед, чтобы убрать их. Но она тоже поднимает руку, и ее пальцы оказываются быстрее моих. Я быстро убираю свою руку и чувствую, как Харлоу поворачивается в мою сторону, но не могу отвести взгляд от Лолы, которая смотрит на меня с тихим безумием в глазах.

– Черт возьми, Оливер.

Лондон берет телефон и заявляет:

– Сейчас погуглю этого Остина Адамса.

Мне она всегда очень нравилась.

– Первому? – снова и чуть мягче спрашиваю я у Лолы.

– Он говорит, студия думает о трех фильмах, – почти пропищала она. – И еще у него есть идеи, которые он хочет со мной обсудить.

Харлоу матерится, Миа визжит, Джо широко улыбается, а Лола закрывает руками лицо, тихо заскулив от паники.

– Вашу мать! – кричит Лондон. – Этот парень горяч! – Она поворачивает к нам телефон.

Ладно, кажется, Лондон мне не настолько уж и нравится.

Не обращая на нее внимания, я напоминаю Лоле:

– Это хорошо. – И мягко опускаю ее руки вниз. Не в состоянии удержаться, добавляю: – Он сейчас хочет их обсудить? Или тебе завтра нужно быть в Лос-Анджелесе?

Она качает головой.

– Думаю, по телефону. Просто я с трудом представляю себе написание одного сценария, не говоря уже о трех. – Она прижимает кончики пальцев к губам.

– Все решает сотрудничество, – напоминаю ей я. – Не об этом ли тебе сегодня утром говорил Остин? – Ее растущее беспокойство помогает мне сдержать собственное: – Возможно, во втором и третьем фильмах ты будешь больше погружена в процесс. Но это же круто, да?

Она быстро кивает, подпитанная моей уверенностью, но потом ее плечи поникают, и она невесело усмехается:

– Я не знаю, как это делается.

Я чувствую, как ее рука, подрагивающая и влажная, ложится на мою.

– Нужно еще выпить! – торжественно заявляет Харлоу, и краем глаза я вижу, как она встает заказать еще.

Джо протягивает руку и гладит Лолу по голове:

– Лола, ты – звезда среди серости. Ты будешь на коне.

Я согласно киваю:

– Ты справишься. Лучше тебя эту историю не знает никто. Ты тут главная. А они просто эксперты в съемках.

Когда Лола выдыхает, ее мягкие губы образуют сладкую букву «о», и она держится за мой взгляд своим, чтобы не развалиться на части. Знает ли она, как я хочу быть ее опорой?

– Ладно, – кивает она и повторяет: – Ладно.

* * *

В конце концов мы расправились еще с пятью шотами каждый и перешли от обсуждения безумного дня Лолы к бурной дискуссии о том, как будет выглядеть конец света. Как обычно, виной тому был Джо, а Лола стала такой расслабленной, очаровательно хихикающей от каждого звучащего предположения (зомби, ядерное оружие, вторжение инопланетян!) и кажется абсолютно счастливой и отвлеченной.

– А я говорю, всему виной будет рогатый скот, – чудом умудрившись не зацепить бокал Харлоу, заявляет Джо, размахивая руками. – Какой-нибудь коровий или свиной грипп. А может, и птицы.

– Бешенство, – пьяно кивая, добавляет Миа.

– Нет, не бешенство, – качая головой, возражает он. – Что-то, о чем мы даже еще не знаем.

– Наш оптимист. – Лондон толкает его в плечо, и он поворачивается к ней.

– Ну это же очевидно, – говорит он. – Гребаные курицы станут нашей погибелью.

Лола приставляет палец к своей голове на манер пистолета и, притворяясь, в предсмертных судорогах падает на меня. Ее волосы скользят по моей ладони и голой коже ниже рукава футболки, и это впервые, когда я не борюсь с желанием к ней прикоснуться. Накрыв рукой ее голову, я веду ею вниз, пропуская волосы через пальцы.

Приподняв голову, она смотрит на меня.

– А Оливер стопудово пьян, – объявляет неразборчиво она, и, кажется, я единственный ее слышу.

– Почему это? – спрашиваю я. Моя улыбка в ответ – это что-то подсознательное. Инстинктивная реакция на ее близость.

– Потому что ты прикасаешься ко мне, – чуть тише говорит она.

Я немного отклоняюсь, чтобы лучше видеть ее лицо:

– Я часто к тебе прикасаюсь.

Она медленно качает головой, потираясь о мою руку, после чего поднимается и садится, опираясь на спинку.

– Как приятель. А сейчас как любовник.

Моя кровь превратилась в ртуть. Если бы она только знала…

– Как любовник?

– Ага. – Она выглядит усталой, и глаза закрываются.

– Прости тогда, Сладкая Лола. – Я откидываю ее челку со лба.

Она снова резко мотает головой:

– Не извиняйся. Ты – мой герой.

Я смеюсь, но она неожиданно резко выпрямляется:

– Я серьезно. Что бы я сейчас без тебя делала? – Она показывает на Харлоу, потом на Миа: – Одна замужем, другая – тоже.

По-видимому, услышав нас, Лондон наклоняется вперед:

– А я вот нет.

– Ты нет, – пьяно расплываясь в улыбке, соглашается Лола. – Но ты постоянно соришь. Или занята в баре. Или же отшиваешь мужиков.

Джо согласно кивает, и Лондон слегка шлепает его по груди.

– Поэтому Оливер – мой герой, – говорит Лола и поворачивается ко мне. – Я могу на тебя опереться. Ты мой угомонитель.

Потом она хмурится и поправляет себя:

– Успокоитель?

– Усилитель, – шепчу я.

– Точно, – щелкнув пальцами, кивает она. – Он. – Лола понижает голос и наклоняется ближе. Так близко, что мое сердце, как сумасшедшее, начинает биться в горле: – Ты никогда меня не оставишь.

– Не оставлю, – подтверждаю я. Черт, да я и не смогу. Я бы хотел обнять ее и унести подальше, защищая от всех лживых и жадных людей, которых ей еще суждено повстречать.

– Не смей, – предупреждает она, держа подрагивающий от выпитого палец у моего лица.

Я наклоняюсь и прикусываю его кончик, и ее глаза округляются.

– Не посмею, – не выпуская пальца из зубов, произношу я, и, мать вашу, до чего же я хочу наклониться еще ниже и прикусить ее губы.

Глава 3
Лола

Пока не выпью кофе, я – самый настоящий зомби, особенно после ночи шотов, празднования и черт знает чего еще. Я даже не помню, как добралась домой из бара, поэтому не до конца поверила своим глазам, когда в 7 утра увидела на своем диване спящего Оливера.

Высокий, он неуклюже распластался, неудобно согнувшись. Одна его нога лежит на полу, вторая упирается в конец дивана. Футболка задралась до ребер, обнажив плоский живот с темной полоской волос посередине. Ноги расслаблены, руки и шея под таким углом, что явно будут болеть, когда он проснется…

Он действительно здесь и выглядит потрясающе.

Это не первый раз, когда он у меня после попойки. Отсюда до его магазина всего несколько кварталов, и мы дали Оливеру ключ на случай, если понадобится нас впустить, починить протекающий кран или зайти перекусить. За те восемь месяцев, что я его знаю, он спал тут дважды: один раз, когда торжественное открытие продлилось допоздна и он едва смог добраться до нас, не то что до дома. И ушел, прежде чем я проснулась. А другой – когда после закрытия магазина мы выпили слишком много, чтобы кто-либо был в состоянии вести машину. Правда, тогда это был клубок из наших спотыкающихся и рухнувших на первую попавшуюся мягкую поверхность тел.

Лондон уже проснулась и ушла на пляж с доской, скорее всего. И я еще никогда не была так рада обнаружить его здесь без никого. Для меня самой не новость, что я веду себя как маньячка: пялюсь на него спящего и потом сделаю все возможное, чтобы отругать себя за это. Но сейчас мне просто нравится видеть его с утра. Наслаждаться им.

Я знаю, это всего лишь вопрос времени, когда Оливер отойдет от стресса из-за открытия магазина и сможет сосредоточиться на других областях своей жизни… Например, пригласить кого-нибудь на свидание. Ту же Хард-рок Эллисон. Ей-богу, вокруг него в магазине всегда крутится толпа девиц в надежде, что владелец их заметит. И как бы мне не было неприятно, знаю, что рано или поздно это произойдет. Меня тоже полностью отвлекает собственная карьера, и все эти разъезды помогают не обращать внимания на то, как сильно он мне нравится. Позволяют брать все, что я могу сейчас взять.

Но в эти последние несколько недель даже со всем сводящим меня с ума я словно вышла из тумана. Я вынуждена признаться самой себе, что хочу его. А вчера вечером мы флиртовали больше, чем когда-либо. В груди тревожно шевельнулись воспоминания.

Когда мы познакомились в Вегасе, он был хорош и интересен, и у него был самый сексуальный акцент, который я когда-либо слышала, но тогда я его еще не знала. Он меня не захотел? Переживу. Но то, как я проводила с ним время – практически все мое свободное, если уж честно, – и видела, как прекрасно он вписался в мою жизнь, превратило мое еле заметное желание в большую ноющую боль. Теперь я узнала его, но не его сердце. Так – еще нет. А в последнее время… захотела. Захотела сказать ему: Дай мне неделю. Неделю тебя, твоих губ и смеха у меня в постели. Просто неделю, и тогда я буду в порядке.

Конечно же, это не правда. И даже несмотря на то, что он меня никогда не целовал, не считая быстрого мягкого поцелуя на нашей псевдосвадьбе, я знаю: мне было бы гораздо хуже, если бы он остался здесь на неделю и потом ушел. После этого мое сердце станет бесформенным, как растянутый от большого тела шерстяной свитер. Хотя кто знает, может быть, оно и до встречи с Оливером было деформированным. Но в отличие от моих прошлых бойфрендов (с кем-то я встречалась пару недель, с кем-то месяц) Оливер, кажется, не станет давить на мои слабые места, желая знать обо мне все подробности. Вместо этого он просто принимает все, что я ему скажу.

Может, именно поэтому у нас такие близкие отношения, ведь у меня еще не было шанса их разрушить, закрывшись именно в тот момент, когда необходимы открытость и близость.

В ту ночь, когда наши лучшие друзья своими либидо крушили стены спинками кроватей в номерах в Вегасе, мы с Оливером гуляли по Стрипу и разговаривали о работе. О писательстве и иллюстрации, о женских образах в комиксах, о книгах, которые сейчас читаем. Говорили о «Рэйзоре» и буквально пару слов о его магазине – я даже не знала, что он переезжает в Сан-Диего.

С ним так легко. Это похоже на тонкий вкус какого-то восхитительного лакомства, которое я хочу продолжать есть, пока не лопну. Где-то посреди хаоса, царящего на Стрипе, я набралась смелости, чтобы остановить его на полушаге и, взяв за руку, развернуть лицом к себе.

– Наши номера, наверное, заняты, – начала я, глядя на его подбородок, после чего заставила себя встретиться с ним взглядом.

Он улыбнулся, и я впервые обратила внимание на то, какие у него идеальные зубы – ровные и белоснежные, с заостренными клыками, что делало его почти похожим на волка, какие гладкие губы и насколько голубые глаза за стеклами очков.

– Наверное.

– Но мы можем… – Я замолчала, переведя взгляд в сторону.

Он ждал, следя за мной, и его глаза не выдавали, что он знал, какое именно предложение я собираюсь ему сделать.

Собрав все свое мужество, я посмотрела на него:

– Мы могли бы снять номер на эту ночь, если ты хочешь. Для нас двоих.

Выражение его лица осталось совершенно таким же – удивительный покер-фейс Оливера включал в себя милую улыбку и неосуждающий мягкий взгляд, – и он очень вежливо отказался.

Я почувствовала себя униженной, но в конечном счете справилась с этим, и с тех пор мы эту тему больше не поднимали.

Позже, когда я обнаружила, что он сюда переехал и что помимо общих друзей у нас есть общая страсть к комиксам, мы часто виделись, и осадок от того отказа исчез. На его место пришла своего рода идеальная дружба.

Оливер никогда меня не осуждает, не высмеивает, не давит. Он не бывает против моего молчаливого настроения, когда все, что я хочу делать, – это склониться над листом бумаги и рисовать. Он не возражает, когда я, фанатея от чего-то, болтаю об этом целый час. Оливер ненавязчиво честен, когда я рассказываю ему о новых сюжетных линиях. Он часто включает для меня странную музыку и заставляет сидеть и слушать, потому что, даже если мне не нравится, он хочет дать мне понять, почему ему да. Он может говорить о чем угодно, начиная от «Вероники Марс» и «Гена 13» и заканчивая NPR[11]11
  National Public Radio – некоммерческая организация, собирает и распространяет новости с радиостанций США.


[Закрыть] и ремонтом автомобилей. Или же он может просто молчать, что я тоже люблю. Он отличный слушатель, он забавный, добрый. Целиком принадлежит себе, и его природная уверенность в себе – лишь часть того, что делает его совершенно неотразимым. А тот факт, что он высокий, великолепный, с самой потрясающей улыбкой на свете, – практически контрольный в голову.

Спустя два месяца после нашего брака и аннулирования я привела его познакомиться со своим папой Грегом. Тем вечером после куриного барбекю и чипсов с сальсой, пока я на заднем дворе пыталась масляными красками запечатлеть закат, Оливеру поведали о моей жизни.

Когда мне было двенадцать, папа вернулся домой из своей третьей поездки в Афганистан. Он был в совершеннейшем раздрае: прошел путь от талантливого медбрата к отправленному с честью в отставку ветерану, страдающему бессонницей и прячущему на кухне оксикотин[12]12
  Обезболивающее, схожее с героином и опиумом.


[Закрыть]. Не вытерпев и месяца, мама ушла посреди ночи, даже не попрощавшись. Ни с кем из нас.

Сначала я пыталась собрать папу по кускам, потом он меня, и так прошло несколько лет, прежде чем мы поняли, что каждый должен сам нести свою ношу. Некоторое время все было плохо, но потом стало улучшаться, и сейчас мои отношения с отцом – это самое светлое, что у меня есть. Я рассказываю ему обо всех своих мыслях, независимо от того, насколько они незначительные. Благодаря этому я могу держаться молодцом. Я бы предпочла больше никогда не видеть солнце, нежели его.

Я никогда не догадывалась, что именно рассказал Оливеру папа, но после того вечера вместо расспросов Оливер просто сложил все услышанное в воображаемый ящичек Лолы и оставил там. Иногда в разговорах всплывали мелкие детали – те, что до сих пор знали только Миа и Харлоу и которые давали понять, что он знал куда больше, нежели я ему говорила.

Когда все это случилось в моей жизни, рядом были Миа и Харлоу, ведь мне никогда бы не справиться в одиночку. Но, если и существовал кто-то, про кого я хотела, чтобы он знал меня лучше всех, это Оливер.

Месяц назад после нескольких бутылок пива я наконец спросила его:

– Как много тебе папа рассказал обо мне?

Он замер, держа бутылку у губ, после чего медленно поставил ее обратно:

– Он рассказал мне свою версию. От твоего детства до взрослых лет.

– Хотел бы ты услышать мою?

Повернувшись ко мне, Оливер кивнул:

– Конечно, хочу. Когда-нибудь. Когда угодно и все, что захочешь рассказать.

Тем вечером я чуть было его не поцеловала, чуть было не осмелела, потому что, когда я ответила, что хочу услышать и о нем, он выглядел настолько благодарным, настолько полным тем, что на моем лице называлось бы любовью. И тогда в первый и единственный раз я подумала: «А что, если он так же сильно увлечен мной, как и я им?» Но мне пришлось разрушить момент, опустив взгляд на стол. Когда я снова посмотрела на него, у него на лице красовался фирменный покер-фейс и он сменил тему разговора.

Я вспоминаю сейчас обо всем этом, наблюдая, как он спит. При этом желая, чтобы проснулся и можно будет смолоть кофе. Но мой телефон делает это вместо меня, горланя на столе на максимальной громкости рингтоном Бенни.

– Алло? – Я отвечаю так быстро, как только могу, едва не уронив телефон.

От звука Оливер резко садится, ошалело озираясь вокруг. Я машу ему рукой из кухни, и он, увидев меня, расслабляется. Потирает лицо и смотрит на меня с неприкрытой нежностью.

Он так же смотрел на меня тем вечером в баре месяц назад. Слегка приоткрыв рот и прищурившись без очков. Его улыбка как появившееся из-за облаков солнце.

– Привет, – хриплым ото сна голосом говорит он.

– Лола, это Бенни, – раздается в трубке голос Бенни. – У меня тут Анджела на второй линии.

– Да? – бормочу я, не отводя взгляда от лица Оливера. Я вижу, как его облегчение и счастье сменяются легким смущением, когда он огладывает комнату.

Он садится, опираясь локтями на бедра и опустив голову на руки:

– Ох, черт, моя голова.

Харлоу однажды сказала, что по тому, как на тебя смотрит человек, если видит тебя сразу же, проснувшись с утра, можно понять, какие чувства он к тебе питает. Опустив глаза, я провожу ногтем по столу, стараясь никак не интерпретировать утренний взгляд Оливера.

– Сейчас рано, и я прощу прощения, – говорит Анджела. – Ты как?

– В докофейном настроении, – отвечаю я. – И не на многое гожусь.

Оливер хохочет надо мной, сидя на диване, а Анджела в трубке смеется чуть менее искренне. Я включаю громкую связь, чтобы ему было слышно.

– Что ж, – продолжает Анджела, – вчера был большой день, а сегодня выходит пресс-релиз.

– От меня что-нибудь требуется? – спрашиваю я.

– Ничего, кроме того, чтобы ты была готова. Я не хочу, чтобы ты сегодня отвечала на какие-либо вопросы. Это наша работа. Позже мы пришлем тебе текст для соцсетей. Еще мы организовали несколько интервью. И все, что мне сейчас нужно, – чтобы ты была в курсе, что это означает.

Оливер наблюдает за мной из гостиной, нарочито выпучив глаза.

– Хорошо. – Я улыбаюсь. Я благодарна, что он здесь и слышит это из первых уст вместе со мной.

Анджела сейчас говорит чертовски серьезно. И я чувствую, что мне нужен очевидец.

– Это означает, что тебя начнут узнавать.

Оливер выглядит преувеличенно шокированным, и я подавляю смешок. В последние десять недель книга находилась в тройке лучших графических романов в списке «Нью-Йорк Таймс». Но пока моя жизнь несильно изменилась, если не считать появившихся поездок на автограф-сессии и нескольких мероприятий. Очевидно, мы оба серьезно сомневались, что наш район станет объектом паломничества для папарацци.

– Возможно, будут фотографировать и ходить по пятам, – продолжает Анджела. – Будут задавать по сотне раз одни и те же вопросы, и нужно делать вид, словно ты слышишь их впервые, и на каждый придется отвечать. Еще это означает, что ты не сможешь контролировать, что о тебе пишут. Это понятно?

Я киваю, по-прежнему не отводя глаз от смешливого взгляда Оливера, но, вспомнив, что они меня не видят, отвечаю да.

– Ты будешь великолепна, – обнадеживает Бенни. – Это фантастика, Лола.

– Так и есть, – с писком выдаю я. Знаю, Харлоу никогда не понять это мое настроение, но мне действительно хочется спрятаться и переждать в своей писательской пещерке, пока все не закончится, чтобы потом в парике и солнечных очках пойти на премьеру.

Все нормально. Я в порядке.

– Хорошо, – говорит Анджела. – В течение часа это появится на Variety[13]13
  Еженедельный журнал о событиях шоу-бизнеса.


[Закрыть]. Наслаждайся моментом, Лола. Он твой.

Похоже, что разговор подошел к концу, но на заднем плане я слышу уже знакомый грохот стеклянной двери и приглушенный мужской голос, рычащий: «Ну что за херня».

Анджела прокашливается:

– А, это Остин! Он хотел сказать пару слов.

– Ладно, – соглашаюсь я. Встав с дивана, Оливер идет на кухню.

– Лола! – кричит Остин, и я радуюсь, что у меня включена громкая связь, иначе бы оглохла.

– Доброе утро, – говорю я и слегка шлепаю Оливера по носу, чтобы отвлечь его внимание от телефона, на который он сурово уставился.

– Слушай-ка, у меня в пять встреча, – сообщает Остин, – и я просто хотел поздороваться, но вот о чем подумал вчера вечером: что, если Рэйзор будет не из параллельного мира, а вообще с другой планеты?

Я часто моргаю, а мои мысли останавливаются на полном ходу.