Текст книги "Черный мел"

Марк изо всех сил притворялся невозмутимым, но внутри его что-то копилось, нарастало. После каждого розыгрыша на его долю неизменно выпадало по крайней мере одно испытание, но чаще два или даже три. Кубик был против него, и карты в руках часто оказывались слабыми. Остальные подмечали, как после очередного испытания ему все труднее было казаться безмятежным. Один раз ему пришлось в конце лекции задать лектору вопросы, обличавшие крайнее невежество того. Целую неделю он ужинал в столовой при помощи красивых лакированных палочек (однажды ему пришлось съесть, насколько возможно, палочками суп). Болеть за команду Питта по регби, натянув на себя форму и подпрыгивая на кромке поля, как будто надеясь, что его возьмут в игру (надо сказать, Марк весил шестьдесят три с половиной килограмма и был типичным хиляком-физиком). По другому заданию он должен был появиться на публике в розовой набедренной повязке поверх джинсов. Хотя, конечно, это было смешно… Тогда еще никого не волновали мысли о будущем. Никто не задумывался, что до конца Игры им придется подвергать друг друга все более и более унизительным испытаниям. И что не все задания будут так легко сходить им с рук.

В конечном счете какой смысл в игре без проигравших игроков?

* * *

XXVI(ii). Наступила середина Рождественского семестра. Они сидели в баре за одним столом. Зал был переполнен, клубы дыма окутывали потолочные светильники.

Дэ недавно перестала курить разноцветные сигареты и вносила свой вклад в общую духоту с помощью старинной трубки из кукурузного початка. Черные волосы она гладко зачесала назад и стянула в хвост ленточкой из старинного кружева, ее табак пах вишней. Она походила на Олив Ойл, подружку моряка Попая из мультиков.

– Смотрите-ка, Джек вернулся, – заметила она в предвкушении драмы.

В самом деле, в бар только что вошли Джек и Марк. За ними по пятам двигались два первокурсника с сигаретами в углах рта и с пивом в руках. Звали их Джейми и Ник. Дым ел им глаза, поэтому они все время запрокидывали головы назад.

– Джолион, приятель! – воскликнул Джейми, сильно хлопая Джолиона по спине.

– Все сделали, как я предложил? – спросил Джолион.

– Да, приятель. И ты оказался прав на все сто.

– Что я вам говорил?

– Серьезно, друг, – сказал Джейми, подмигнул и зажал свою сигарету между указательным и средним пальцами. – Я твой должник.

– А ты, мистер Ник? – Джолион полуобернулся через плечо, чтобы пожать руку приятелю Джейми. – Кстати, у меня есть для тебя та книжка, помнишь? Приходи в мою комнату, если меня не будет, просто войди, обычно я не запираю дверь. Она на третьей полке снизу, возьми, и все.

– Сэр, вы настоящий джентльмен! – воскликнул Ник.

– Слушай, друг, – сказал Джейми, – одна птичка мне напела, вы играете в какую-то игру, и, скорее всего, спрашивать о ней нужно тебя. Мы с Ником тоже хотим поучаствовать! Запишите и нас.

– Какая же птичка это тебе напела? – поинтересовался Джолион.

– Так я тебе и сказал. – Джейми затянулся и отвел сигарету подальше от лица. – В общем, ходят такие слухи, понимаешь? Только все останется между нами. Мы своих источников не раскрываем и так далее.

– Очень странно. Ты уже второй, кто спрашивает меня о какой-то игре, а я понятия не имею, в чем тут соль… Но если когда-нибудь захочешь сыграть в покер, милости прошу.

– Отлично! – воскликнул Джейми, затягиваясь и выпуская дым. Потом он снова похлопал Джолиона по плечу и, ткнув пальцем в какую-то блондинку, продолжал: – Извини, мне надо бежать.

Джолион подождал, пока Джейми и Ник скрылись в толпе, он следил за ними, обернувшись через плечо. Когда они скрылись, он быстро повернулся к столу и спросил:

– Какого хрена? Кстати, придурок Джейми не второй, а уже четвертый, кто пристает ко мне с вопросами об Игре! Кто проболтался?

Все пожимали плечами, поджимали губы и хмурили брови. Всем стало не по себе, как-то… неприятно и даже страшновато.

– Понятия не имею, – сказал Джек, тут же пожалевший о том, что подал голос первым.

Джолион ткнул в Джека пальцем:

– Мы же договаривались хранить все в тайне! Если кто-то еще не понял, может сейчас же уходить! До Джейми ко мне с тем же самым приставал Рори, а вчера два регбиста-второкурсника, которых я вообще не знаю. И когда я выясню, кто им насвистел…

– А я при чем? – обиделся Джек. – Почему ты тычешь в меня пальцем? Я никому не говорил.

– И в «Маятнике» несколько дней назад вышла дурацкая статейка, где утверждается, что мы создали своего рода секту, а я вроде Джима Джонса![8]8
  Джим Джонс – американский проповедник (1931–1978), основатель религиозной организации «Храм народов», последователи которой совершили в 1978 г. массовое самоубийство.


[Закрыть]

– Джолион, да ведь они просто шутили, – сказала Эмилия.

Джолион пригладил ладонями волосы и сцепил пальцы в замок на затылке. Он с недовольным видом покачивался на стуле вперед-назад.

Чад подался вперед и посмотрел на всех по очереди.

– Для посторонних Игра закрыта, – сказал он. – Наверное, вначале мы как-то не особенно подчеркивали, что все остается в тайне, но ведь мы же все с этим согласились, верно? Как только Игра станет достоянием гласности, на ней можно ставить крест.

Все, кроме Джолиона, закивали в знак согласия. Джолион развалился на стуле и смотрел в потолок.

Чад встал и хлопнул друга по спине.

– Я за пивом, – объявил он. – Джолион, тебе взять?

– Валяй, – сказал Джолион, цокнув языком. – Но сейчас не твоя очередь, а Джека, мать его.

– Ничего, – сказал Чад, – я угощаю.

* * *

XXVI(iii). Постепенно подозрение в предательстве кого-то из них рассосалось. Туча вокруг Джолиона развеялась, и он снова повеселел. Разговор зашел о политике. Джолион рассказал об одном известном деятеле, как тот несколько лет назад тайком свел татуировку в виде нацистской свастики. Его татуировка – секрет Полишинеля, уверял Джолион, хотя больше никто из них за столом ни о чем таком не слышал. По словам Джолиона, один его приятель работал в каком-то таблоиде. Парень и рассказал, что газеты приберегают этот рассказ в надежде на вступление того деятеля в борьбу за власть. Тогда они и разоблачат его.

Потом Джек рассказал об одном своем однокласснике, который угодил в исправительный центр для несовершеннолетних и там сделал себе наколку. Он хотел увековечить имя своей тогдашней подружки по имени Нави. Операцию он проводил сам, с помощью булавки, чернильницы и зеркала. Зеркало его и подвело. В результате у него на предплечье внутри большого красного сердца красуется «Иван».

Все засмеялись, выпили. Дэ объявила, что не верит ни единому слову из рассказа Джека, хотя анекдот неплохой. Эмилия потянулась и зевнула.

– Ничего себе! – воскликнул Джек. – Эмилия, похоже, ты заразилась! – Он ткнул пальцем в Марка. – Подхватила марколепсию и скоро станешь марколептиком!

Эмилия изо всех сил старалась не улыбаться.

– Нет, – ответила она, – мне просто скучно… Только немножко, – добавила она, – и вы тут ни при чем. Иногда здесь становится как-то слишком душно и тесно… Стены давят.

– Тогда допивайте и пошли ко мне, – предложил Джолион.

– Дело не в баре, – сказала Эмилия. – Мы больше ничем не занимаемся, кроме этой дурацкой Игры.

Чад собрался возразить, но вдруг Марк замигал глазами и постучал костяшками пальцев по виску.

– Я кое-что придумал! – воскликнул он. – Эмилия, хочешь сменить обстановку? Приглашаю вас всех в пятницу в Лондон на мой день рождения. Не знаю, почему я собирался отметить его здесь. Выходные мы можем провести в доме моей матери. Вот будет здорово, это только что пришло мне в голову! Слушайте, моя сестра сейчас как раз живет у отца, ее спальня свободна. Есть еще кабинет, который можешь занять ты, Дэ. Тебе понравится кабинет моей матери, там полно старых книг, написанных мертвецами. А для вас, – Марк ткнул в Джека и Чада, – я найду спальные мешки. В моей спальне места хватит.

– А как же Эмилия и Джолион? – спросил Джек.

– Повторяю, – Марк заговорил медленно и монотонно, как будто обращался к деревенскому дурачку, – моей… сестры… не будет… дома.

Чаду показалось, будто он слышит похоронный колокольный звон.

– И ее спальня… свободна. – Марк заговорил быстрее: – Так что Эм и Джолион могут спать в ее кровати.

У Чада закружилась голова, ему показалось, что пространство между ними затуманивается. Сдвиг потряс его больше, чем духота в баре.

Джек возбужденно завопил. Почему никто не рассказал ему раньше? В дымке, окутавшей их, его вопли звучали как-то глухо.

Чад посмотрел Джолиону в лицо. Их взгляды встретились. Джолион опустил голову. Джек в притворной ярости начал стучать кулаком по столу, пиво из полных кружек выплескивалось на столешницу.

Лицо Эмилии, лицо Дэ, лицо Джека… Все смотрели на Чада. Марк щелкнул пальцами перед его лицом: щелк-щелк-щелк.

– Чад, выходи из своего ступора!

– По-моему, ты должен был все узнать раньше всех, – сказал Джек. С края стола стекала струйка пива, у его ног образовалась лужица.

– Нет, я ничего не знал, – ответил Чад, сглатывая подступивший к горлу ком, все его внутренности как будто скрутились в тугой узел.

Остальные смотрели на него, поэтому он притворился удивленным и обрадованным. Наверное, получилось неплохо. Вскоре все оставили его в покое и забросали вопросами Джолиона и Эмилию.

Они сидели, держась за руки, их ладони лежали между ними на сиденье.

* * *

XXVI(iv). В ту ночь, возвращаясь в свое общежитие на другом берегу реки, Чад пытался скрыть слезы от прохожих. Очень пригодилась бейсболка «Нью-Йорк-Метс», он таскал ее в кармане для экстренных случаев. Ему не хотелось выглядеть здесь слишком американцем, но теперь он надвинул козырек бейсболки низко на лоб.

Его мысли напоминали мотылька, попавшего в абажур лампы: мотылек отчаянно бьется и хлопает крылышками и, опаленный, обессиленный, в конце концов падает. А потом, слегка отойдя от ожога, он снова начинает метаться. И снова падает, и снова взлетает… И каждая новая попытка слабее и бесплоднее предыдущих.

Чад вытер глаза и тряхнул головой. Теперь он мог задать себе вопрос: что хуже – отказ или это?

Что хуже – отказ или это?

В общежитии никто не попался навстречу. Он быстро запер свою комнату, схватил стул, стоящий у стола, и ударил им в стену, потом по одному принялся хватать со стола папки, тетради, салфетку, кофейную чашку с черной гущей и швырял их в картину с изображением английской сельской идиллии. Стекло на картине разбилось вдребезги.

Чад решил, что можно и остановиться.

Что хуже – отказ или это? Что хуже – отказ или это?

Чад резко выдвинул ящики в нижнем отделении платяного шкафа и швырнул их на пол, содержимое рассыпалось. Он вскочил на ящики и принялся прыгать, пока ящики не раскололись. Покончив с ящиками, он быстро огляделся по сторонам в поисках, чего бы еще разбить.

* * *

XXVI(v). Его плечо сжамали чьи-то пальцы, и какой-то голос звал по имени. Тогда Чад проснулся и открыл глаза.

Джолион отступил на несколько шагов от кровати и сказал:

– Меня впустила твоя соседка.

– Кто именно? – спросил Чад.

– Такая… очень энергичная девица.

– Митци, – предположил Чад.

– Брюнетка, – уточнил Джолион.

– Значит, Дженна. Если думаешь, что она энергичная, ты еще не видел Митци.

Джолион огляделся:

– Что здесь случилось?

– Слыхал когда-нибудь об ураганах?

– Как в «Волшебнике страны Оз»? Ранее я полагал, они случаются только на открытой местности.

– Значит, ты ни хрена не разбираешься в сложных погодных условиях в своей дурацкой стране.

Джолион посмотрел себе на ноги и быстро вскинул глаза на Чада:

– С твоей стороны несправедливо так говорить… Как-то в Танбридж-Уэлсе шел дождь целых два дня без перерыва.

Чад фыркнул, и Джолион усмехнулся. Атмосфера разрядилась.

– Чад, я собирался рассказать тебе первому.

– Ну да, конечно.

– В курсе был только Марк… Обычно Эмилия не забывала запирать дверь, когда мы оставались одни. Но однажды… Марк ввалился в комнату, и… Только поэтому он и узнал раньше всех. Я имею в виду, раньше тебя.

– К чему такая скрытность? Все рады и счастливы за вас.

– И ты?

– И я, конечно.

Джолион снова опустил взгляд на ноги:

– Эмилии казалось, что ты… По ее словам, иногда она смотрит на тебя, и… не знаю.

– Значит, Эмилия ненормальная, ясно?

– Ты прав, – сказал Джолион, – она ненормальная. – Он кивнул. – Ну, пошли, выпьем пива. Завтра поедем в Лондон – не сомневаюсь, остальные обойдутся без нас один денек. Одевайся, я угощаю.

Чад приподнял одеяло и взглянул на себя:

– Кажется, я спал в одежде…

* * *

XXVI(vi). Извините, мне самому не хочется перебивать прошлое настоящим. И все-таки придется на время прекратить. Я должен встать, отвлечься от работы, перемотать назад.

* * *

XXVI(vii). Резко, противно жужжит домофон. Кто-то стоит у входной двери.

Я решаю не обращать внимания. Может, это просто сосед забыл ключи, такое случается постоянно. Но я сейчас пишу важную сцену, в моем старом дневнике нет точных слов и фраз, какими мы обменивались в то утро. Кто-то снова и снова нажимает кнопку, я в досаде качаю головой – пытаюсь игнорировать жужжание, как надоедливую муху. Закрываю глаза и вспоминаю, чем тогда все закончилось в комнате Чада. Неужели мы сказали друг другу что-то важное? Еще чуть-чуть – и я закончу главу. Проклятый домофон! Кто-то снова и снова жмет на кнопку, и еще… и еще… и еще… и еще.

Я захлопываю дневник, вскакиваю на ноги. Невозможно работать! Подхожу к панели домофона, кричу:

– В чем дело?

– Помогите, пожалуйста, помогите! – Женский голос. Гнев сразу исчезает, меня охватывает леденящий страх.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Пожалуйста, быстрее, он сейчас… – И громкий, пронзительный крик.

– Иду, иду, – говорю я. – Держитесь!

Я не знаю, куда кидаться. Смотрю на свои босые ноги. Обуться – не обуться? Вытираю о бедра вспотевшие ладони.

Выбегаю на площадку, перед квартирой напротив стоит сосед и ищет ключи, хлопая себя по карманам. Может, позвать его с собой?

Нет времени объяснять. Шлепаю босыми ногами по каменным ступеням, несусь вниз, перескакивая через две или три ступеньки.

Я слишком быстро бегу, с такой скоростью можно и шею себе свернуть!

Я замедляю ход. А потом еще замедляю.

На полпути я останавливаюсь, прислоняюсь к перилам, вцепляюсь в них изо всех сил.

А потом происходит кое-что ужасное… Мне так стыдно, но… если бы только я был в полном порядке, если бы выздоровление дошло до конца, если бы я чувствовал себя крепче, тогда я бы…

Я разворачиваюсь и поднимаюсь назад. Сосед еще ищет ключи и ругается вполголоса, роясь во всех карманах.

Я закрываю дверь и с хрипом падаю на пол. Вскоре порывисто вскакиваю и бегу искать лоток для льда. Разом принимаю вечернюю порцию таблеток. Чувство вины ужасно, оно не дает мне покоя. А еще я слышу стук – тук-тук-тук… Стук похож на дурное воспоминание, мне делается тошно: мир не хочет меня принять?.. Тук-тук-тук… Господи, позвольте мне закончить эту главу, но стук не прекращается, не исключено, кто-то стучит ко мне.

* * *

XXVII(i). Прошла неделя, не меньше, с тех пор как я в последний раз что-то написал.

А может, десять дней?

Все начинается с головной боли. Я просыпаюсь, как от толчка, как будто у меня за окном разверзается земля, как будто меня будит ужасный рев. И вдруг чувствую такую острую головную боль, что целый день не встаю с постели. Не забыть: таблетки – важная часть распорядка. Таблетки нужны, чтобы унять боль. Чем больше таблеток, тем меньше боли.

Я лежу, пытаюсь вспомнить странный сон. Неужели сон разбудил меня? Я видел не нас шестерых. На сей раз я был с женщиной в каком-то людном месте. Я много и бессвязно говорил, но о чем? Кто – Эмилия или Дэ? Во сне мне казалось, я вижу то одну, то другую, и как будто это не сон. Я в каком-то трансе подходил к стойке, рассказывал об Игре и пил виски, стопку за стопкой. Я словно вижу перед глазами картинку, голограмму, расплывающуюся по краям, и вместе с тем она настоящая. Я могу протянуть руку и потрогать свои воспоминания. Меня тошнит, я лежу в постели не шевелясь, как после тяжкого похмелья. Бывает ли похмелье, если пьешь во сне? И может ли сон причинять такую сильную головную боль?

Даже на следующий день голова не проходит. Боль поутихла, но не прошла совсем, я не могу писать. А вдруг головная боль – симптом моего писательского ступора? Или она – его причина? А может, мое растительное состояние вызвано боязнью дописать рассказ до конца?

Я могу отложить неизбежное, отложить падение. История задумчиво топчется в том месте, где мы собрались в Лондон на день рождения Марка. Что нового способна поведать такая глава? Мы замечательно проводили время, и все были счастливы. Мы наслаждались своей юностью и близостью друзей, которых считали самыми лучшими людьми на свете.

Нет, не пишется. На пути моего выздоровления стоит преграда, хотя я изо всех сил стараюсь не поддаваться. Я заставляю себя каждый день отвечать на призыв кроссовок. И захожу дальше, чем во время самых первых прогулок. Я добираюсь до самой Таймс-сквер. Храбрый и дерзкий, молчаливый и красивый. Я иду по Чайнатауну, вдыхаю запахи свежей рыбы и незнакомых грибов, которыми торгуют из бочонков. Прохожу путепровод под Манхэттенским мостом, подо мной серой лентой течет Ист-ривер. Я шагаю по Уолл-стрит, и небоскребы склоняются над моей головой, словно деревья на французских бульварах. Я иду мимо старых домов с чугунными лестницами и мимо современных домов из стекла и бетона в Сохо. Миную две бухты – Кипс-Бэй и Тертл-Бэй.[9]9
  Кипс-Бэй, Тертл-Бэй – кварталы в нью-йоркском Ист-Сайде.


[Закрыть] Обхожу квартал, где до 11 сентября 2001 года стояли башни-близнецы Всемирного торгового центра.

А потом кое-что происходит: мой организм испытывает встряску. Да-да, я снова начал писать.

Вот что произошло…

* * *

XXVI(ii). Без одной минуты двенадцать я надеваю кроссовки с надписью «ГУЛЯТЬ ПОЛДЕНЬ», выхожу из квартиры и спускаюсь на улицу. Собираюсь дойти до Центрального парка. Идти далеко, но мне нужно стряхнуть с себя апатию. И вдруг я замечаю соседа из дома напротив, который тоже любит завтракать на пожарной лестнице. Обычно он выходит из своего подъезда, видит меня и машет рукой, как когда мы с ним завтракали. Но теперь мы не завтракаем, и он нерешительно останавливается (запомните этот миг, наступает прорыв в тренировочном процессе!). Я набираю в грудь воздух и поднимаю палец вверх. Сосед улыбается. Я жду, пока мимо проедет такси, и перехожу дорогу.

* * *

XXVII(iii). Я здороваюсь неуклюже, но мне удается как-то выкрутиться. Правда, прошу меня извинить: напрочь позабыл его имя из-за того происшествия. Сосед спрашивает, где я пропадал последние три года, в ответ что-то бормочу о больной матери в Англии. И вдруг сосед спрашивает:

– Значит, там вы и женились – в Англии?

Я смущенно смотрю на него.

– Извините, – говорит он, – наверное, она просто ваша подружка? Я ни разу не видел вас вместе, поэтому и подумал, что она ваша жена… – Сосед натянуто смеется: – Извините, неудачно пошутил.

Я не женат, отвечаю, я разведен. И подружки у меня тоже нет. Сосед вздыхает. Ну да, конечно… Значит, она просто домработница? Он хлопает себя по лбу. Послушайте, можете дать мне ее телефон? Я вообще-то аккуратный, но ради такой знойной домработницы могу специально устроить беспорядок.

Он смеется и игриво толкает меня кулаком в плечо. В ответ я делано улыбаюсь, и он сразу умолкает.

– Значит, вы утверждаете, что видели в моей квартире женщину? – спрашиваю я.

Мой вопрос его изумляет.

– Ну да, – гнусаво отвечает он. «Ду да».

Я опускаю голову и стараюсь как можно быстрее обдумать его слова. И вдруг, глядя на полустертые слова на кроссовках, я спрашиваю соседа:

– Вы видите ее каждый день в одно и то же время? Всегда в полдень?

– То есть в двенадцать часов дня? Да… кстати, раз уж вы об этом спросили.

Я кладу руку соседу на плечо. Он медленно опускает голову, как будто боится, что по его телу снизу вверх ползет огромный ядовитый паук.

– Мне пора, – говорю я, разворачиваюсь и бегу.

* * *

XXVII(iv). Я неслышно отпираю подъезд, на цыпочках поднимаюсь по лестнице. Вхожу в квартиру. Заглядываю везде, кроме одного места.

При виде платяного шкафа мне делается тошно и страшно. Что я храню в этом шкафу?

Я стучу по дверце кулаком. Выходите, говорю я, выходите, я знаю, что вы там. У меня ружье, говорю я, и, если вы не выйдете, я буду стрелять.

Может, взять нож на кухне? Неожиданно я что-то смутно припоминаю. У меня ножи только для масла.

В последний раз предупреждаю, кричу я.

Когда я в прошлый раз открывал шкаф? Такое неоткрывание шкафа вошло в мой распорядок. Но разве я не оставил бы мнемоник, который подсказал бы, что шкаф открывать не стоит – из-за какой-нибудь совершенно неуместной штуковины? Например, обмотал медную ручку проволокой или поставил рядом что-нибудь из кухни?

Я прижимаюсь ухом к шкафу и вслушиваюсь. Потом распахиваю дверцу и задыхаюсь от неожиданности и страха. Громко ахаю и встаю в бойцовскую стойку. Сжимаю кулаки.

Ничего. Шкаф пуст. В основном пуст. Потом я замечаю: на полу лежит очень маленький зеленый пластмассовый домик. Я с любопытством хватаю и верчу домик в руках.

Проходит около минуты, прежде чем я вспоминаю «Монополию», а за ней и другие настольные игры. Домик я выкидываю в мусор. Он не относится к важным воспоминаниям, которые мне нужно сохранить.

* * *

XXVII(v). Я быстро справляюсь с послеобеденными делами и спешу к своему рассказу. Мне хочется прочесть все, написанное до сих пор, с особенным вниманием к деталям с самого первого слова.

И теперь, когда сон начинает смыкать мои веки, я должен кое-что сообщить.

* * *

XXVII(vi). Для начала позвольте признаться: голова моя работает уже не так хорошо, как прежде. И даже раньше в моем разуме имелись тонкие трещинки или щели. Поэтому очень прошу, отнеситесь с осторожностью ко всему поведанному ниже.

Я не могу с полной уверенностью утверждать, что все слова в этом рассказе были написаны мной. Мне кажется – некоторые не мои.

* * *

XXVIII(i). День рождения Марка прошел непринужденно и весело. Старые и новые друзья собрались в пабе на набережной Темзы. Сколько у него друзей, думал Чад, и все похожи на персонажей из книги. Раньше такая книга вызвала бы в нем комплекс неполноценности, но ему очень хотелось подняться наверх, в этот настолько превосходящий его мир.

После закрытия паба они буквально вывалились из дверей и отправились в дом к одному из друзей Марка, чьи родители уехали на месяц – дела призвали их в Кейптаун. Дела и развлечения… Вечеринка продолжилась с новой силой.

Когда наконец они направились в дом матери Марка, уже начинался новый день, и солнце вставало над викторианскими крышами. В предрассветном сумраке Чад, пьяный и плохо соображающий, казался себе почти одним из лондонских друзей Марка. Как будто за ночь Лондон впитал его в себя.

* * *

XXVIII(ii). Проснулся он от боли, буквально раскалывалась голова. Рядом на полу лежала записка. Друзья пробовали разбудить его, но безуспешно. Записка завершалась словами: «Приходи опохмеляться в «Скворец».

Чад чертыхнулся и вздохнул. Потом опомнился, встал, принял душ и оделся. Ничего не помогало, голова все так же болела. Паб находился в дальнем углу площади. Местные жители проходили в скверик, отпирали калитку своими ключами, за черной оградой виднелись аккуратные лужайки и дорожки с желтым гравием, как на пляже. Чад на ходу проводил пальцем по верхушкам остроконечных кольев ограды и обещал себе, что когда-нибудь будет жить в таком вот месте. Подобными мыслями он позволял себе наслаждаться, только если Джолиона не было рядом.

Он нашел их в пабе, все развалились рядом с камином. Джолион обнимал Эмилию за плечи, он сидел в кресле и пил пиво. Эмилия первой заметила его и сказала:

– Вот и хорошо. Как ты, Чад? Утром я так волновалась за тебя.

Вместо ответа Чад тяжело плюхнулся на стул и уронил голову на стол.

– Вот видишь, Эмилия, я же говорил, он молчун, – подключился Марк. – А может, это у него просто тактика такая. Как говорится, в тихом омуте…

– Знаю, – ответила Эмилия, – только не могу понять, к какому типу молчунов относится Чад?

Чад приподнял голову и посмотрел на Эмилию. Личико у нее было хорошенькое, а сейчас, озадаченная, она стала еще милее.

– Он из сильных молчунов или другой? – продолжала Эмилия. – И есть ли названия для других молчунов? Должны быть. Определенно должны быть глупые молчуны. – Вдруг она встревожилась. – Нет, Чад, не подумай, будто это о тебе. Извини, я просто думаю вслух. – Она хмыкнула и прикусила губу. – Застенчивый молчун, слабый молчун… Ну, Чад, признавайся, к какому типу молчунов ты относишься?

Чад заставил себя оторвать голову от стола и сесть прямо. Он не мигая смотрел на Эмилию. Смотрел и смотрел на нее в упор.

– Извини, Чад, – сказала Эмилия, перебирая пальцами цепочку на шее. – В самом деле, я не хотела тебя обидеть.

Чад рассмеялся:

– Нет, просто я отвечал на твой вопрос. Я молчаливый молчун.

Эмилия тоже рассмеялась, но как-то натужно.

Джек поспешил вмешаться. Никто не имел права веселиться и юморить в присутствии Джека без его участия и одобрения.

– Нет, он последний тип, психопат. Тихий, но склонный к насилию. Сильный и неудержимый. Наверное, любит пердеть на лекциях…

Дэ поморщилась с отвращением.

– Что? – возмутился Джек. – Можно подумать, ты этим не занималась в школе. Все мы этим баловались…

– Представляю, Джекки, как веселились твои одноклассники, – подколола Дэ. – С тобой и в цирк ходить не надо.

– Нет, Дэ, лучше ты расскажи. Сколько школ сменила – сто? Двести? Наверное, когда-нибудь ты и через меня проходила.

– А, понятно, – сказала Дэ. – Сейчас у нас игра «Давайте посмеемся над сироткой». Ура! Джек, мне очень нравится, как мы проводим время. Жалею только об одном. В моей жизни маловато было трагедий, которые ты в состоянии раскопать своими ловкими пальчиками.

– Что? Да я бы с радостью поменялся с тобой местами. Думаешь, четверо родителей лучше, чем нисколько? Я убить готов ради того, чтобы у меня их вовсе не было!

– Все еще впереди, – сказал Чад. – Можно в качестве одного из последних испытаний назначить убийство матери или отца. Или обоих.

– Вот видите, что я вам говорил?! – ликующе воскликнул Джек. – Тихий, но склонный к насилию. – Джек сложил пальцы, как будто держал в руках хрустальный шар, и вгляделся в воображаемую сферу. – Да, Чад! Провижу твое будущее! На тебе ножные кандалы, наручники, полосатая тюремная роба. Интересно, кого из нас он прикончил? – Джек широко раскрыл глаза и издал вопль, не обращая внимания на внезапно наступившую тишину в набитом людьми пабе. – Позвольте, я выколю себе глаза! – Он изобразил, будто протыкает глаза чем-то острым. – Ужас, ужас!

Дэ язвительно хмыкнула и похлопала в ладоши:

– Клоун Бозо опять всех насмешил. Джек, да ты у нас тот еще предсказатель!

– Если ты имеешь в виду, что я провидец, тогда все верно, – ответил Джек. – Хотя… наше будущее предсказать нетрудно!

– В самом деле? Тогда расскажи о нас, Джек! – попросила Эмилия, сразу посерьезнев, не переставая быть хорошенькой.

Джек снова посмотрел в воображаемый шар.

– Эмилия, красотка, которая притворяется, будто не ведает ненависти, – произнес он, подражая старой хриплой гадалке. – Эмилия обзаведется семьей самая первая из всех, кто здесь сегодня собрался, ведь она терпеть не может быть одна. Ее избранником станет сельский ветеринар по имени Джайлс. У его родителей конный завод на южном побережье Англии.

– Чушь, – произнесла Эмилия, скрещивая руки на груди. – Чтобы я вышла за какого-то пафосного тори? Отец перестанет со мной разговаривать!

Джек поднял палец, призывая ее не перебивать.

– Она не любит правду, но правда выходит наружу, – прохрипел он. – У Джайлса рыжие волосы и веснушки, у них четверо детей, все мальчики и все как один рыжие. В свободное от работы время Джайлс любит изображать Мика Джаггера. Его группа называется «Роллинг Клоунз». Играют они самозабвенно: их часто приглашают на свадьбы в радиусе тридцати пяти миль от Винчестера. Целых три года подряд.

Все смеялись, кроме Эмилии, она крепче сжала руки.

– К сорока годам, – продолжал Джек, – Эмилия задумается, почему так и не воспользовалась своим дипломом психолога. Она запишется в группу волонтеров, которые навещают заключенных в тюрьмах, и у нее возникнет подозрительная привязанность к одному подопечному. В тюрьме у него кличка Разрез… Ах, выколите мне глаза еще раз, Разрез – не кто иной, как наш Чад! – Джек зажмурился и почти сразу открыл глаза. – Все, остальное покрыто туманом.

– Джек, какой же ты придурок!

– Что? Твое будущее гораздо лучше моего. – Глаза Джека снова вернулись к воображаемому шару. – Да, теперь я вижу перед собой Джека, красивого и веселого. Сорок лет, а волосы по-прежнему густые и фигура не расплылась. Да, великолепный Джек, какой успех ждет его на избранном поприще! Скорее всего, он пишет киносценарии или умные комедии. Вижу два или три «Оскара». И все остальное, чего он хотел добиться в жизни. Деньги, красавица-жена, идеальная семья. Но самое главное – интеллектуальная самооценка, которая повысилась оттого, что он многого добился в жизни. Успех вознес его над друзьями… Но что я вижу? Загвоздка. О нет, Джек, нет! У него есть все, чего он желал, и тем не менее жизнь давит на него с прежней силой. Великолепный Джек вскоре открывает: его цинизм по отношению ко всей дряни мира происходит не оттого, что ему в жизни чего-то не хватает. Нет, цинизм Джека коренится в одной-единственной вещи, самой обыкновенной – неспособности быть счастливым. Бедный Джек, ведь он понимает: сердце у него есть, но любить он не может, он Железный Дровосек наоборот! Над головой сгущаются тучи. Я вижу, как великолепный Джек скатывается в ужасный кризис среднего возраста, за который он когда-то презирал стольких унылых мужчин среднего возраста и не в последнюю очередь своих отцов… обоих.

Дэ притворилась, будто вытирает слезы.

– Прекрати, Джек, – сказала она, – ты разбиваешь мне сердце.

Джек продолжал, и его хрипотца делалась все грустнее, он говорил все медленнее:

– Успех приносит великолепному Джеку одни лишь страдания и жесточайшее презрение к себе.

– Нет, Джек, нет! – воскликнула Дэ. – Я буду хорошо к тебе относиться, обещаю. Буду смеяться над всеми твоими шутками. Буду сочинять для тебя рассказы со счастливым концом и научу пересмешника выговаривать твое имя.

– Все затуманилось, – медленно произнес Джек. Он выглядел ужасно гордым собой. – Так что видишь, Эмилия, ты легко отделаешься от горькой колесницы жизни.

– Ну а я не согласна с твоими предсказаниями, – фыркнула Эмилия. – По-моему, все мы будем счастливыми, добьемся успеха и получим все, чего только пожелаем. Мы молоды, умны, и я считаю, здесь собрались одни великие люди. Даже ты, Джек… Пусть и иногда.

– Может, ты и права, Эм, – сказал Джек. – Какого хрена я знаю, в самом деле?

Ненадолго воцарилось молчание. Чад посмотрел на Джолиона и подумал: неужели он тоже думает, что Джек допустил оплошность, так сильно раскрывшись и показав свою слабость. Джолион поймал его взгляд и в ответ едва заметно пожал плечами.