Текст книги "Черный мел"

Все молча смотрели на деньги.

– Теперь ваша очередь. – Длинный протянул руку.

Джек начал засучивать рукава рубашки и обернулся к другу:

– Чад, держи его, а я сейчас тресну по башке пепельницей.

– Да, но тогда вам всем придется делиться, – заметил Длинный. – И вы лишитесь половины удовольствия. – Он нагнулся и кинул каждому по пачке денег. – Вот, убедитесь сами, они настоящие.

Все осторожно вертели деньги в руках, как будто они могли растаять. Джек перелистнул свою пачку и присвистнул. А потом все быстро бросили деньги на колени (Джолион первый), как будто десять тысяч фунтов не представляли для них особого интереса.

Джолион закурил, остальные ждали его реакции. А он невозмутимо вернул пачку Длинному и достал из кармана конверт. Длинный, не вскрывая конверт и не проверяя содержимое, сунул конверт в портфель со словами:

– Хорошо. Один есть, осталось еще пять.

Все по одному подходили, возвращали Длинному его деньги и передавали свою тысячу фунтов. Джек плотно упаковал свой взнос в сигаретную пачку.

– Осторожно, эта дрянь тебя убьет, – предупредил он.

– Очень смешно, – отозвался Длинный. – Знаете, во всех моих любимых трагедиях есть добрый дурак. – Он достал из пачки скатанный рулон двадцаток и, перед тем как бросить его в портфелем, неодобрительно повел носом.

Дэ перевязала свои деньги черной ленточкой.

– Подумать только, у нас одинаковые мысли! – сказала она Длинному с притворной обидой.

– Но вы выбрали куда более подходящий цвет, Кассандра, – ответил Длинный, потом подобрал свои деньги с пола, защелкнул замок и перекрестил портфель. – Прошу извинить мой черный юмор, – сказал он с язвительной ухмылкой. – Трагедии, зловещие ленты, благословения… На самом деле я просто пытаюсь веселиться вместе с вами, не нужно смотреть на все так серьезно. Не беспокойтесь, обещаю, будет весело. До следующего семестра! – Длинный зашагал к двери, покачивая портфелем, и закрыл ее за собой.

Чад представил, как Длинный топчется за дверью и подслушивает происходящее после его ухода. Что же понравилось Длинному? Ничего, кроме молчания. Десять секунд, двадцать… Чад представил, как тот разворачивается и несется вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

* * *

XXII(iv). Первые месяцы в Питте стали для Чада новой эпохой. Один семестр – восемь недель, самые лучшие дни его жизни. Сначала он злился на Эмилию, ведь по ее предложению Игру отложили, но досада быстро прошла. Эмилия оказалась права: и в самом университете, и в городе нашлось много интересного. И хотя Чад с нетерпением ждал начала Игры как нового приключения, но предложения Эмилии обладали своим очарованием. Один или два дня в неделю она брала бразды правления в свои руки. По ее инициативе они осматривали старомодные и изящные деревушки Оксфордшира, гуляли по полям или шли в Ботанический сад. Иногда кое-кому не хотелось смотреть матч по регби или гулять по лесу. Но Эмилия умела убеждать. Дело было не столько в самом регби, сколько в том, чтобы вместе стоять на трибунах и пить горячий пунш из термоса. На опушке леса красовался паб семнадцатого века. И хотя Чад тоже кривился для виду, в глубине души он радовался всякий раз, когда Эмилия вытаскивала их из Питта в очередную экспедицию.

Утром они ходили на лекции, а после обеда или вечером собирались вместе, обычно ни о чем не договаривались заранее. Подтягивались по одному в любые излюбленные места. Встречались в комнате Джолиона, в баре на кампусе Питта, приходили в столовую на ужин. Или сидели на лужайке под старым деревом – там обычно их ждала Дэ с книгой. Она читала на траве почти до самого конца Михайлова семестра, до наступления суровой зимы. По ночам они всюду ходили вместе, как труппа странствующих актеров, и вносили оживление туда, куда попадали. Они часто посещали вечеринки, бары, концерты. И странные университетские дискотеки, которые на местном жаргоне назывались «танцульками».

Тот семестр был полон восторженных радостей. И Чаду казалось – он совершенно случайно подружился с самыми лучшими в мире людьми. Всем им тогда так казалось. Они все были так молоды!

* * *

XXII(v). – Чад, что ты делаешь на Рождество? – спросил Джолион, убрав тарелки и разлив чай.

Каждую субботу Чад завтракал у Джолиона, тот неизменно варил яйца. А потом они до обеда листали газеты и читали друг другу вслух то, что в них понравилось.

– Я должен был поехать домой, – ответил Чад, беря газету с невозмутимым видом и расстилая ее на коленях. – Но из-за траты на залог за Игру мне поездка домой не по карману. Все остальные американцы улетают, поэтому общежитие будет в моем распоряжении… – Он глотнул крепкого чая. – Правда, мама огорчится. Плохо, что меня не будет дома на День благодарения.

– Может, поедешь ко мне в гости? – предложил Джолион. – Давай побродим по Лондону. Побудем с моей матерью всего неделю, на Рождество, или дольше, если захочешь. Я покажу тебе нашу жизнь здесь.

Чад осторожно разжал пальцы, судорожно сжимавшие газету, и сказал:

– Джолион, я не хочу навязываться. Что подумает твоя мама?

– Я ее уже спросил, – сказал Джолион. – Ей не терпится с тобой познакомиться.

* * *

XXII(vi). Восьмая, и последняя неделя семестра стала временем праздников. С каштанов опали листья, приближалось Рождество. Их окутывала атмосфера дружбы и туманных утренников. Прохладные дни тянулись медленно. Ночи пролетали быстро от тепла, дружбы и звенящего смеха. В середине седьмой недели Маргарет Тэтчер подала в отставку с поста премьер-министра, и Чад порадовал друзей, напомнив, что ее отставка совпала с Днем благодарения. Он отказался разделить с соотечественниками традиционную индейку, а пошел с друзьями праздновать в бар, где они провозглашали начало новой эры и без конца поднимали тосты. По такому случаю в бар набились почти все студенты Питта, было даже шампанское, по крайней мере игристое. В конце ночи Чад вскочил на табурет и прокричал:

– С Днем благодарения! Всех с Днем благодарения!

Кто-то поставил в музыкальном автомате «Нью-Йорк, Нью-Йорк» в исполнении Фрэнка Синатры, и Чада подняли на плечи. Все пели и пили за него, а он, радостный, сидел наверху и дрыгал ногами в такт музыке.

Маргарет Тэтчер, которую Эмилия называла не иначе как «Сатана в юбке», официально оставалась в должности еще неделю. А в среду последней недели семестра она покинула резиденцию на Даунинг-стрит, 10, и Джолион снова устроил вечеринку, на сей раз у себя в комнате. В тесном пространстве, не больше боксерского ринга, толкались человек двадцать, а то и тридцать. Все пили текилу из бутылки. Скоро решили устроить состязание, кто больше выпьет. Чад сдался последним, он подбежал к окну, и его вывернуло на старинные камни. Дэ принесла свой проигрыватель и старую пластинку с саундтреком из «Волшебника страны Оз» в бумажном конверте. Всю ночь они снова и снова проигрывали одну и ту же песню «Дин-дон! Ведьма умерла!» – и все пылко подпевали.

Когда вечеринка почти закончилась и злая ведьма умерла в последний раз, Чад высунулся из окна. В комнате остались только они шестеро, ставшие самыми близкими друзьями. Снизу, с узких улиц, до них доносились пьяные голоса, студенты колобродили всю ночь.

Чаду показалось, во рту у него что-то вроде муслина, но, несмотря на это, он чувствовал себя замечательно. Его Михайлова эпоха. Возврата не будет. По крайней мере, Чад постепенно освобождался от той части себя, от которой он всегда страстно мечтал отделиться. К добру или к худу.

* * *

XXIII(i). Прочитав последние пять глав, я обнаруживаю записку, которую, кажется, сам себе написал, чтобы не забыть. Тут же бросаюсь искать свои кроссовки. Оказывается, на белом мыске одной я написал несмываемым фломастером слово «ГУЛЯТЬ», на другой – «ПОЛДЕНЬ». Я без труда расшифровываю мнемоник – так бывает почти всегда. Накрываю кроссовки тарелкой и думаю о своих успехах.

Все продвигается очень хорошо. Сегодня утром, за завтраком, я помахал соседу напротив. Я даже первым с ним поздоровался. Видите, какими семимильными шагами я иду вперед? Прогулки, приветствия, рассказ, который течет плавно и свободно.

Все пункты утреннего распорядка выполнены, и дописана еще одна глава, и вот я выпиваю два из четырех сегодняшних стаканов воды.

* * *

XXIII(ii). Не забыть: я должен пить больше виски. Вода – вещь неплохая, но жизнеутверждающий стаканчик виски всегда идет на пользу.

* * *

XXIV(i). Они вошли в комнату по порядку: сначала Длинный, за ним Средний, потом Коротышка.

Обычно они посещали Игру только по одному. Но в тот первый день, в первое воскресенье рождественского семестра, явились все трое, как важные сановники на открытие какого-нибудь международного мероприятия.

Длинный сел за письменный стол на стул с колесиками, Средний и Коротышка прислонились к стене, как два неудачника. Средний время от времени что-то записывал, но как-то невпопад, не когда говорилось или делалось что-то важное.

По настоянию Дэ, они изготовили специальную музыкальную подборку – все песни должны были соответствовать случаю. Первой шла «Каждый день похож на воскресенье» Морисси, хотя Чад не понимал, что тут общего с их Игрой? Разве только собирались по воскресеньям.

И вот пока Морисси на заднем плане негромко пел об Армагеддоне, Джолион произнес нечто вроде вступительной речи. Он выражал надежду, что все получат большое удовольствие, немного пошутил насчет их таинственных благодетелей и поблагодарил их. Вот так началась Игра.

* * *

XXIV(ii). После лучших недель в жизни Чада они с Джолионом поехали в Лондон и провели там первые дни нового года. Друзья Джолиона в Суссексе как один обожали его. А поскольку Чад был близким другом Джолиона, все сразу прониклись симпатией и к Чаду. Всех интересовало его мнение – раз Джолион выбрал его в друзья, значит, у него и самые замечательные мысли на земле. Почти каждый вечер они ужинали вместе с матерью Джолиона за обеденным столом и вели долгие беседы, потом ездили в Брайтон, где покупали старые книги и любовались рождественским освещением на пирсе, пили виски с отцом Джолиона, слушали старые песни, читали книги у каминов в старинных трактирах, откупоривали шампанское в новогоднюю ночь…

Остальные вернулись в Питт за неделю до начала семестра, каждый день все встречались в комнате Джолиона, чтобы обсудить подробности Игры. Все было новым, свежеизобретенным, поэтому никто не мог получить преимущество нечестным путем, учиться и разрабатывать стратегию приходилось по ходу дела. Они договорились о возможности менять правила, если те окажутся трудновыполнимыми, или просто им так захочется, но за изменения непременно должно проголосовать большинство.

Они тянули карты, определяя очередность, и бросали кубик – олицетворение чистого везения. В их Игру вошли элементы разных игр, которые они любили в детстве. Что-то в ней было от рамми, что-то от бриджа, что-то от покера. Марк застенчиво признался: в ранней юности он увлекался «Подземельями и драконами», и после короткого раздумья кое-что они взяли и оттуда. Желание рискнуть заставило их бросать несколько кубиков сразу. Кое в чем Игра напоминала и «Монополию», и «Дипломатию», и, наверное, еще много других игр. Это была всем играм игра – так отзывался о ней Джек. И пусть он, по своему обыкновению, язвил, Джолион пылко с ним соглашался.

Фигурные карты считались сильными, самыми сильными были тузы. Чем больше очков выпадало при броске кубика, тем лучше для игрока, который состязался с противником. В случае же выбора заданий все получалось наоборот. Они сыграли несколько пробных партий, внесли небольшие поправки. Под конец все остались довольны. Решили: в Игре каждый за себя, хотя с течением времени стало очевидно – ее структура допускала бесчисленные варианты как для объединения нескольких игроков, так и для ударов в спину. Более того, некоторые правила будто даже поощряли подобную тактику.

Никто не возражал против такого. Игра казалась им всем необычайно интересной. Иногда она становилась трудной, но в основном доставляла удовольствие. И хотя победителя ждал крупный приз, они серьезно внушали себе: деньги здесь вторичны, деньги – просто украшение на торте.

Конечно, в конце концов механика Игры оказалась несущественной. Куда важнее были сами игроки. Когда же речь зашла о собственно заданиях или последствиях, никто не стал требовать ограничений. Они были молодыми идеалистами, верили в дружбу и считали – все люди по своей сути порядочны. Как младенцы, которые смеются от удовольствия, заползая в логово льва.

* * *

XXIV(iii). Пока тянули карты и бросали кубики, все разговаривали негромко и о чем-то постороннем. Заметив это, Длинный посоветовал:

– А вы ведите себя так, как будто нас здесь нет.

– А кто вы вообще такие? – отозвался Джек.

Коротышка отделился от стены и сказал:

– Не обращайтесь к нам. Это не разрешается, нельзя ни при каких обстоятельствах. Не заговаривайте до тех пор, пока мы сами вам не позволим. Всем понятно?

Длинный поднял руку:

– Ничего страшного, я отвечу на ваш вопрос. И все-таки мой коллега прав. Мы присутствуем здесь в качестве наблюдателей, а не участников. Буду очень вам признателен, если вы пойдете нам навстречу. Мистер Томсон, вас интересует, кто мы такие? Этими сведениями мы с вами поделимся позже. После окончания Игры. – Длинный снял очки, подышал на линзы и начал их протирать. – Но мы откроемся только одному человеку. И я очень сомневаюсь, что та личность захочет делиться узнанными сведениями с остальными.

– Почему? – спросил Джек. – Потому что вы такие влиятельные, тайные и ужасно важные?

– Вовсе нет. – Длинный нацепил очки на кончик нос. – Потому что к тому времени вы едва ли будете разговаривать друг с другом.

– Вы не правы! – воскликнул Чад, вскипая и краснея. – Вы… вы понятия не имеете, насколько вы не правы!

Длинный сдвинул очки на переносицу и сказал:

– Конечно, мистер Мейсон. Уверен, что бы вы ни говорили, вы правы. В конце концов, Игра-то ваша, верно?

– Она общая, – ответил Джолион. – Принадлежит всем нам, всей группе. Мы принимаем решения демократическим путем.

– Да, совершенно верно, вы – замечательный коллектив. – Длинный весело шмыгнул носом. – Повторяю, ведите себя так, словно нас здесь нет.

* * *

XXIV(iv). Первый розыгрыш не выявил ни победителей, ни побежденных. Пожалуй, Чад мог бы сказать, что оказался в самом выгодном положении. Ему выпало только одно задание, его он вытянул из первой корзинки, в которую сложили самые легкие и необременительные «последствия». Всего корзинок было три, в каждой лежали карточки с заданиями. Они договорились так: всякий игрок достает задание, прочитывает его и отдает карточку другим, а ему ее возвращают только после выполнения задания. Успешно справившийся с заданием игрок может торжественно порвать карточку при всех. Задание Чада заключалось в том, чтобы целую неделю носить шарф цветов Питта. Вначале, когда они только обсуждали задания, он даже не понял, почему туда включили шарф. Джолион объяснил: в большинстве случаев элементы формы носят только студенты, окончившие привилегированные подготовительные школы. Но даже бывшие ученики привилегированных школ, носившие шарфы цветов своего колледжа, притворялись, будто стыдятся своего прошлого или, наоборот, гордятся своим решением. Все остальные согласились – никто добровольно не согласился бы ходить в фирменном шарфе колледжа.

– Наверное, у американцев все не так, – произнес тогда Джолион.

– Хочешь сказать, что мы не боимся гордиться своими достижениями? – не понял Чад.

Джолион покачал головой, огорченный, что никак не может объяснить.

– Наверное, наши страны разделяет не только разница в языке.

Итак, для Чада ношение шарфа оказалось простейшей задачей. Правда, вначале ни у кого не оказалось особо сложных испытаний. Все понимали – постепенно задания будут усложняться. После первого раунда хуже всех пришлось Марку. Ему достались два самых серьезных задания из третьей корзинки. Первое называлось «Богатый попрошайка». По условиям, он должен был полдня просидеть на тротуаре перед старинным зданием университетской библиотеки в официальном наряде, в котором студентам следовало приходить на все важные мероприятия: черный костюм, белая рубашка, белый галстук-бабочка, черная мантия и квадратная шапочка. Перед собой Марк должен был держать плакат с надписью: «Студент принимает добровольные взносы на пиво. Все пожертвования будут поглощаться с благодарностью». В задании особо оговаривалось – пожертвования необходимо собирать в серебряную супницу, украшенную причудливой резьбой.

Марк выполнил задание, от «Общества Игры» за ним наблюдал Коротышка. Остальные игроки караулили его по часу каждый, и не только для развлечения, но и для защиты Марка, если кто-нибудь, возмутившись его выходкой, вдруг решит поколотить.

В тот вечер в баре Марк хладнокровно порвал карточку с заданием на мелкие кусочки и выкинул их в пепельницу.

– Было не так плохо, – сказал он, зевая и потягиваясь. – Хотя не скрою, раньше меня никогда столько раз за день не обзывали «гондоном». – Увидев, что друзья понимающе кивают, он добавил: – Ну кто бы мог подумать, что такое слово известно многим приличным пожилым дамам!

Для второго испытания – «Академического-полемического» – Марк должен был написать статью в еженедельный бюллетень Питта. В статье необходимо было отстаивать мнение, что английские студенты не заслуживают правительственных стипендий, а американская модель высшего образования куда предпочтительнее. Длинный настоял, чтобы показать им статью перед отсылкой в «Маятник Питта». Он боялся, что Марк подойдет к теме в сатирическом ключе, как Свифт, который предлагал в пораженной голодом Ирландии есть младенцев. Но в конце концов он не изменил в статье ни единого слова. Марк надеялся – «Маятник» ни за что не опубликует его опус. Но «Маятник» напечатал статью, да еще на первой полосе, под заголовком: «Американофил из Питта выбирает заокеанскую индейку». Казалось, Марк очень хладнокровно реагировал на колкости, которыми его осыпали после публикации статьи. Он ни разу не огрызнулся на своих обидчиков, даже если его останавливали во дворе или хватали за грудки в баре. Он невозмутимо дискутировал и отстаивал свою точку зрения, как будто на самом деле так считал. Только однажды Чад заметил какое-то напряжение. Президент Студенческого союза в баре слегка выпил и начал орать на Марка с другого конца. Он обзывал Марка тупым невеждой, идиотом. Марк в ответ поднял свою кружку, будто находил брань очень забавной. Но, опустив кружку на стол, он тяжело вздохнул. Правда, как только заметил устремленный на него взгляд Чада, Марк быстро отвернулся.

Единственное задание Эмилии оказалось из второй корзины. Она должна была на лекции поднять руку и попросить разрешения отлучиться в туалет. Далее в задании оговаривалось следующее. Лектор наверняка ответит, что для такого посещения особого разрешения не требуется. После слов лектора Эмилии следовало ответить, как было написано в карточке:

– Что, даже если по-большому?

Подобное испытание, наверное, мог без особого унижения выдержать Джек. Но Эмилии недоставало самоиронии Джека, она не могла ни голосом, ни поведением продемонстрировать, что, так или иначе, шутит. Да, в лекционном зале послышался смех, но общая насмешка не коснулась Эмилии, которая успела выйти. Всем присутствовавшим стало за нее неловко, все как будто жалели ее.

В тот вечер Эмилия выпила больше обычного. Она сидела вся красная и то и дело вздыхала. Она промучилась всю ночь, а когда проснулась на следующее утро, то была в полной уверенности, что у нее разболелось горло. Не желая заражать однокурсников, она решила не ходить на лекции. К следующему утру болезнь благополучно прошла, и радостная Эмилия снова появилась в аудитории.

Дэ досталось задание из второй корзинки: целую неделю вместо своих обычных нарядов, похожих на театральные костюмы, она должна была носить футболку с эмблемой Оксфорда. Задание выбило ее из колеи больше, чем она готова была показать. Ну а Джолиону и Джеку повезло почти так же, как Чаду. Они вытянули наименее сложные задания. Правда, в отличие от Чада, они хотя бы понимали, какое унижение скрыто в испытаниях, выпавших на их долю, и какие чувства они должны были возбуждать в других. Тем не менее их задания не были особенно сложными или противными, способными нарушить их душевный покой.

Через неделю после первого раунда все испытывали лишь немного смущения и стыда. Они вместе шутили насчет заданий, высмеивали друг друга, и все снова улыбались. На второй раунд снова собрались в комнате Джолиона, все с нетерпением ждали начала. Они демократично распределили по корзинкам второй набор испытаний, в который Длинный внес лишь технические изменения. На улице шел снег, он лежал на карнизах за окнами. Наконец с опозданием в несколько минут пришел наблюдатель – Средний.

* * *

XXV(i). Сегодня я решил свернуть на юг. Навстречу идет девушка, от нее пахнет персиками, и я понимаю, как соскучился по женскому обществу. Вскоре я оказываюсь рядом со школой, воздух звенит от детских воплей. У них молодые сильные легкие. Какой-то мальчишка хватается пальцами за ромбики проволочной сетки и обращается ко мне: «Эй, бородач! Клевая у тебя борода – как метла». Второй мальчишка повисает на сетке рядом с первым и кричит: «Эй, псих! Что у тебя написано на кроссовках? Ты похож на неудачника».

Я разворачиваюсь, мальчишки еще что-то кричат. Я вставляю в уши затычки и бегу назад, к парку.

* * *

XXV(ii). Я поворачиваю за угол, нагибаюсь и, поплевав на палец, пытаюсь стереть с кроссовок слова «ГУЛЯТЬ ПОЛДЕНЬ». Надпись не стирается, но я беру себя в руки – боец не прячет своих шрамов, а отшельник не заботится о распорядке. Но после грубых мальчишек я понимаю: мне необходимо зеркало. Я его покупаю и рассматриваю себя. Да, борода огромная и неопрятная. Не помню, когда в последний раз ее подстригал. Я направляюсь домой, где-то у меня в квартире должны быть ножницы и бритва.

* * *

XXV(iii). Еще за дверью я слышу звонок телефона. Если это Чад, на сей раз я не буду таким сговорчивым. Мне следует выдвинуть какие-то требования, по крайней мере, оставить собственный след на некоторых наших соглашениях.

Я настроен довольно решительно.

– Привет, – говорю я. – Чего ты хочешь?

– Джолли?

Я вздыхаю и признаюсь:

– Не ожидал твоего звонка.

– Джолли, ты звонил мне вчера. Ты оставил сообщение на автоответчике.

– Извини, Блэр, – прошу я, направляясь на кухню и пытаясь вспомнить. – Что я сказал?

– Ты хотел поговорить. Что-нибудь случилось?

– Нет, – отвечаю я. Зайдя на кухню, замечаю на рабочем столе стакан для виски. Черная линия подсказывает, сколько нужно наливать, она проведена на уровне почти одного глотка, четверти стакана. Кажется, в последнее время я слишком много пью, а может, у меня очередной провал в памяти.

– Извини, Блэр, – снова произношу я. – Мне очень не хотелось тебя беспокоить.

– Ты меня нисколько не побеспокоил, Джолли, ты мне по-прежнему небезразличен, ты же знаешь. Извини, давно не звонила, наверное…

– Не извиняйся, Блэр. Спасибо за заботу. И спасибо, что перезвонила.

– Ты сейчас работаешь?

– Да, – отвечаю я. – Пишу.

– Ах, Джолли! Я так рада! Знаешь, я до сих пор не простила папу. Где ты сейчас работаешь?

– Дома, – отвечаю я, – для себя. Я пишу рассказ.

Я слышу треск, Блэр тяжело вздыхает.

– Все в порядке, Блэр, – говорю я. – Не волнуйся, я должен это сделать. Прошу, пойми меня, я должен.

– Тогда ладно, Джолли. Я понимаю.

– Спасибо, Блэр, – говорю я. – Знаешь, я по тебе соскучился.

– Мне пора, – отвечает она. – Трип возвращается из туалета.

– Как поживает Трип?

– Хорошо. Джолли, слушай, мне надо идти. Извини, мы сейчас обедаем.

– Обедаете? В среду? Сегодня какой-то особенный день?

– Джолли, сегодня у меня день рождения. Я подумала, ты поэтому вчера позвонил. Извини, мне пора… Секундочку. Трип, милый… Желаю тебе удачи, Джолион. Кстати, сегодня пятница.

Она отключается.

* * *

XXV(iv). Я все еще держу перед собой зеркальце. Смотрю на свое виноватое отражение, на длинные спутанные волосы и дикую жесткую бороду. Где-то должны быть ножницы, бритва. Ну, пожалуйста, найдитесь!

В кухонных шкафчиках нет ничего подходящего, даже острого ножа. Кожа под бородой чешется, и я скребу ее, хочу вырвать бороду с корнем. Снова дразню себя своим отражением, а потом хлопаю зеркальцем о рабочий стол.

Когда-то у меня было лицо, которое можно было целовать. Блэр любила обхватывать мое лицо ладонями и щекотать скулы губами. Потом ее губы медленно скользили вниз и утыкались в крыло носа… Представляю себе Блэр, понимаю, как мне ее не хватает.

Мы жили в Верхнем Ист-Сайде, недалеко от самых богатых кварталов. Мы часто ходили в театр Метрополитен-опера, ужинали там, а потом оплакивали смерть мадам Баттерфляй, Кармен или Виолетты. Мы были знакомы с известными галеристами и богатыми наследницами. Летом отдыхали с ними в Хэмптоне. Нас начали приглашать на крупные благотворительные мероприятия: гала-концерты, аукционы. Отец Блэр хорошо к нам относился, а я к нему и к ней – плохо. Я не сволочь по натуре и не относился к ней плохо нарочно. Нет, я просто часто куда-то пропадал, исчезал в одной из своих черных дыр.

Наконец лопнуло терпение даже у такой тактичной и умной женщины, как Блэр. Когда она предложила развестись, я сразу согласился и сказал, что прекрасно ее понимаю. Я пытался скрыть от нее боль от предстоящей потери, уйти одному в пустыню. Не хватало еще, чтобы Блэр винила себя за мою бестолковую жизнь без нее. Во время разрыва отношений я относился к ней бережно, пожалуй, гораздо лучше, чем раньше.

После развода я остался с небольшой суммой наличных и чемоданом с настольными играми. И вот четыре года назад я переехал сюда, в Ист-Виллидж, где квартиры дешевле и где, как я надеялся, меня никто не найдет. Без Блэр я за год опустился на дно, мучимый одиночеством и страхом неизбежного – конца Игры. Вскоре квартира стала моей тюрьмой. Но и это было неплохо, такое тюремное заточение вполне сносно. А ведь я заслуживаю только одного – наказания.

* * *

XXV(v). Ни ножниц, ни бритвы, ни кухонных ножей. Ничего.

Интересно, что я себе вообразил, когда решил не иметь в доме никаких острых предметов?

* * *

XXVI(i). В период выполнения первого задания Чад открыл для себя кое-что почти приятное. Например, один раз ему пришлось целую неделю ходить в одной перчатке, как Майкл Джексон. Задача становилась легче день ото дня, и, как заметил Чад, не все смотрели на него с откровенным презрением. Ему даже казалось: кое-кто его одобряет. Одобряет не суть выбора, а факт хоть какого-то выбора, заявки о себе. В другой раз ему три дня подряд следовало говорить о себе в третьем лице: «Пожалуйста, дайте Чаду куриный салат», «Чад здесь на годичной стажировке», «Дориан, Чад приносит тебе свои соболезнования»… Конечно, некоторые задания оказывались довольно неприятными и немного унизительными. Но он со всеми справился. И с каждым новым заданием Чад все больше и больше учился выживать в тисках смущения. Он постепенно закалялся.

В отличие от него, Джек выполнял каждое задание с большим старанием. Кульминацией, пожалуй, стало исполнение брейк-данса на лужайке заднего двора. Он крутился, вертелся и кувыркался с совершенно непроницаемым видом, хотя по условиям задания вынужден был надеть большие наколенники и налокотники. Собравшиеся зрители скоро начали аплодировать ему. Он исполнял задание самозабвенно и с мрачным видом, а потом ушел, не кивнув и не поклонившись зрителям, он должен был притвориться, что просто занимается любимым делом. Его провожали овацией. В тот вечер в баре одна поклонница угостила его пивом.

Джолион тоже выполнял свои задания как ни в чем не бывало. Однажды ему пришлось произнести речь экспромтом на улице, стоя на перевернутом ящике для молочных бутылок. Тему речи от него скрывали до последней минуты, так что времени на подготовку у Джолиона не было. И все же его выступление «История города Оксфорда» имело большой успех. Его обступили туристы. И хотя девять десятых всего, о чем Джолион говорил, он выдумал, но излагал псевдонаучные факты очень убедительно, никто не усомнился ни в едином слове. Некоторые американские туристы даже совали Джолиону деньги. Он собрал сорок или пятьдесят фунтов.

В другой раз ему пришлось пойти на похороны незнакомого человека. Он произвел сильное впечатление на плакальщиков, и его пригласили на поминки, хотя перед приглашением он честно признался, что не был знаком с усопшим. Он пробыл на поминках несколько часов, упился шотландским виски, по возвращении рассказал несколько историй о родственниках и знакомых покойного.

Дэ труднее всего пришлось по заданию записаться в команду игры в блошки. Ее смущали не сами блошки, а то, что она якобы по собственному желанию проводит время с людьми, которые играют в блошки, – с математиками, инженерами, христианами, которые носят поверх белых рубашек темно-синие джемперы с V-образным вырезом или твидовые юбки и блузки.

Ну а Эмилия постоянно была на грани провала. Если остальные участники ухитрялись вытягивать из корзины почти необременительные для них задания, удача как будто все время отворачивалась от Эмилии. Задания, как нарочно, толкали ее на нарушение приличий, против чего восставала ее врожденная порядочность. Правда, вначале все «последствия» задумывались как смешные, курьезные. Одно особенно унизительное для Эмилии задание придумал Джек. Она должна была три раза нарисовать граффити на стене в каком-нибудь общественном месте – существо, которому Джек дал кличку «Восьмичлен». У восьмичлена было тело осьминога, но каждое из восьми щупальцев имело форму пениса. По условиям задания Эмилию должны были три раза застукать за изображением восьмичлена. Однажды вечером группа девочек увидела, как она рисует розовым несмываемым фломастером многочисленные фаллосы над раковинами в туалете рядом с баром. В тот раз выполнение задание Эмилией подтвердила Дэ – она спряталась в туалетной кабинке и выглядывала из приоткрытой двери. Затем Эмилия изобразила огромного восьмичлена на стене общежития третьекурсников, и ее засекли несколько студентов. В третий раз Эмилии пришлось спасаться бегством: какая-то старуха увидела рисунок восьмичлена на автобусной остановке и стала громко звать полицию. Эмилия бегом вернулась в Питт, вся красная от стыда. Она потом еще несколько дней боялась, что ее арестуют. И хотя другие игроки ее уверяли, что полиция не разменивается на граффитчиков и не расклеивает повсюду плакаты с их фотографиями, какое-то время Эмилия, покидая кампус, надевала широкополую шляпу, а нос и подбородок заматывала шарфом.