Текст книги "Первый человек"

14

Центральная тюрьма города Клерво

14 декабря

К тюремной больнице вел длинный белый коридор с блестящим полом, в нескольких местах перегороженный решетками. Камеры расположены попарно – одна напротив другой. Сквозь стеклянные стены внутрь проникает дневной свет.

Наружная дверь камеры номер 34 все время была открыта, вторая, внутренняя решетчатая, заперта на засов. Поэтому дежурный надзиратель круглые сутки каждую минуту видел, что происходит внутри. Тома Отран спал на полу камеры, свернувшись клубком, без подушки и без одеяла. Время от времени он сильно вздрагивал, что-то ворчал и переворачивался на другой бок, не открывая глаз.

С тех пор как он был под действием успокоительных, никто не считал нужным его будить, и он просыпался только в часы приема пищи, когда голод становился сильнее дремоты. Тогда он съедал, хватая руками все, что ему подавали, пачкая свою пижаму, и снова погружался в полусон. Охранники много раз встречались глазами с его взглядом, который был острее, чем когда-либо. Они говорили об Отране со страхом. Все служащие тюрьмы с нетерпением ждали дня, когда этого заключенного под номером 167485 переведут отсюда.

Через несколько часов после смерти Моралеса заключенные подняли бунт на тюремном дворе. Пришлось вмешаться тюремным спецназовцам, которые силой развели бунтовщиков по камерам. Начальник тюрьмы не стал давать ход требованиям наказать виновных: он считал, что дело надо замять.

Ближайшая лечебница для тяжелобольных находилась в городе Саррегемине. В ней не было свободных мест. Другая была в Вильжюифе[26]26
  Вильжюиф – южный пригород Парижа.


[Закрыть]. Там тоже не было свободного места, но были согласны на обмен. Сначала центральная тюрьма Клерво должна была принять их пациента, а потом пусть Тома Отрана переводят к ним. Так принято в подобных лечебницах: они всегда завалены просьбами принять пациента. Менее сумасшедшего больного отправляли куда-нибудь еще, чтобы принять на его место самого сумасшедшего из сумасшедших. Тома Отран принадлежал ко второй категории. Уже неделю ему вводили огромные дозы успокоительных.

Во вторник вечером было получено разрешение на его перевод, и персонал тюрьмы вздохнул с облегчением.

– Отправляем его завтра, в три часа ночи, – сказал начальник тюрьмы группе надзирателей, собравшейся в его кабинете.

– В три?

– Да. Для этого есть две причины. Во-первых, я не хочу, чтобы вся тюрьма орала «смерть ему». Во-вторых, утром возле Парижа многочисленные пробки. С таким подконвойным, как Отран, это рискованно. Значит, сегодня вечером его надо подготовить к отъезду.

– Не знаю, может ли он что-нибудь понимать: от того, что доктор накачал его лекарствами, у него, должно быть, каша в мозгу, – сказал начальник охраны.

– Я имел в виду, что все должно быть готово до приезда жандармов, – объяснил начальник тюрьмы.

– Он только что пел! – сказал один из надзирателей.

– Пел?

– Да. Что-то такое, что невозможно понять. Похоже на песни индейцев в вестернах.

Директор покачал головой и с досадой произнес:

– Вот что нам приходится терпеть – держать у себя буйных сумасшедших, которым тут не место! – Он печально посмотрел на окружавших его охранников. – Благодарю вас за хорошую работу, господа. Я знаю: она была нелегкой.

* * *

Тюремная машина въехала во двор тюрьмы в 2.30. В ту же секунду два надзирателя открыли дверь камеры номер 37. Отран спал и, видимо, ничего не чувствовал. Еще шесть надзирателей ждали в коридоре. Два санитара из вильжюифской лечебницы подошли к Отрану, встали с двух сторон от него и попытались разбудить. Но его тело ни на что не реагировало. Лишь через несколько минут им удалось вытащить Отрана из ночи, в которой он укрылся.

– Мы отвезем вас в другое место, – пояснил старший из двух санитаров. – Там вам будет лучше. Ваше место не здесь.

Отран долго смотрел на них немигающим взглядом.

– Для меня никогда и нигде не было места, – произнес он, с трудом шевеля губами.

– Как вы себя чувствуете? – спросил другой, молодой санитар.

– Как сумасшедший, которого обкололи лекарствами!

Взгляды санитаров скрестились со взглядами надзирателей.

– Сейчас мы поможем вам сесть. Или вы сможете сесть сами?

Отран с трудом встал и, шатаясь от слабости, сумел самостоятельно сесть на табурет, который пододвинул ему один из охранников.

– Хорошо, Тома. Теперь мы должны обеспечить ваше спокойствие. Вы понимаете, что это значит?

Отран кивнул.

Санитары и два помогавших им надзирателя просунули его руки в рукава смирительной рубашки и мгновенно застегнули ее у него на спине на застежки-липучки.

– Так безопаснее для вас. Не бойтесь, – спокойным голосом сказал санитар.

Его коллега надел Отрану на щиколотки кандалы из нержавеющей стали. Теперь Отран был больше похож на сверток, чем на человека, и едва мог поставить одну ногу перед другой.

– Я хочу видеть небо! – вдруг сказал он.

– Нет проблем. В машине вас усадят удобно, и вы сможете видеть дорогу.

Они молча спустились в тюремную канцелярию. Отрана тащили санитары, его ноги волочились по полу. Формальности, необходимые для перевода заключенного из тюрьмы в лечебницу, казались бесконечными. Отран терпеливо ждал в углу, с двух сторон окруженный надзирателями; волосы у него были растрепаны. Его глаза не упускали ни одной подробности того, что он видел, – каждую гримасу лица окружающих, каждый жест, неуклюжий в этот утренний час.

– Идем, – сказал главный врач, запихивая документы в черный кожаный портфель.

Снаружи падал снег. Ряды снежных хлопьев пересекали красноватые светящиеся круги прожекторов и зеленоватые прямоугольники вышек. Тонкий слой снега уже покрывал каменные плитки, которыми был вымощен маленький дворик, отделявший административный корпус тюрьмы от зданий, где содержали заключенных. Отран шел мелкими шагами, его кандалы звенели. Один из жандармов вел его за поводок, прикрепленный застежкой-карабином к смирительной рубашке.

– Посадите его в первое отделение, оттуда самый лучший вид, – сказал санитар.

– Зачем?

– Он хочет посмотреть на природу, пока его везут к нам. Надеюсь, вам это не помешает? – проворчал медик.

– Что не помешает?

– Что он будет видеть природу.

Жандарм ничего не ответил, открыл боковую дверь машины, и заключенного грубо втащили внутрь. Шофер тянул Отрана под мышки, а жандарм толкал под зад. Оказавшись на сиденье в крошечном отделении тюремной машины, Отран сразу же прижался носом к зарешеченному окну и стал смотреть в воображаемую даль поверх каменных стен и блестящих черепичных крыш, сквозь занавес из снега, который в полной тишине опускался на землю и постепенно покрывал ее.

Тюремная машина двинулась с места. За ней поехали еще две – машина жандармерии и вторая, без отличительных знаков, в которой находились сотрудники вильжюифской лечебницы. Когда этот кортеж выехал из Клерво, было еще темно. Дорога была пуста и проходила среди полей по равнине, которую иногда пересекали леса. Струя холодного воздуха проникала внутрь тюремной машины сквозь щели между корпусом и пуленепробиваемыми стеклами окон. Почувствовав этот ветер, Тома забыл про Клерво. Он смотрел на оледеневшие пашни, покрытые комьями мерзлой земли, на голую равнину и искал взглядом больших зверей, которые населяли этот простор. Вдали он разглядел оленя.

15

Дирижер поднял палочку. Лампы, освещавшие пюпитр, отбрасывали на него золотистые блики, похожие на бабочек. Тишина. Потом маэстро взмахнул палочкой. Две короткие ноты, одна длинная. Тема Агамемнона. На сцену вышла первая служанка:

 
Где Электра?
 

Вторая служанка пожала плечами:

 
Она же всегда в этот час
оплакивает отца.
Так, что все стены
Отзываются эхом
На ее причитания.
 

Пять служанок одеты в белые туники, длинные волосы падают им на плечи. На заднем плане декорации – черные стены и огромный бюст.

Каждый день в один и тот же час Электра оплакивала своего отца. Ни одна из служанок не смеет приближаться к ней в это время. Ни одна не выдерживает ее взгляд, полный ядовитой злобы, как у дикой кошки.

 
Недавно она лежала там и стонала…
 

Электру кормили вместе с собаками, ей подавали еду в грубой миске. Эгисф, любовник, заменивший ее отца в постели ее матери, грубо обращался с Электрой. А ведь она – царская дочь.

Электра отомстит.

Де Пальма пришел сюда один. Он устал так сильно, как не уставал никогда. С той минуты, как он узнал, что доктор Кайоль хотел побывать на корабле Фортена, де Пальме казалось, что его со всех сторон окружили привидения и хватают его, теребят, не давая ни минуты покоя. Этого психиатра нельзя просто допросить, как обычного свидетеля. Для разговора с ним нужна серьезная причина, а в данный момент не было никаких оснований внести Кайоля в список подозреваемых.

Де Пальма не знал, по верному ли пути идет, и поэтому делал несколько шагов по каждой тропинке, которая возникала перед ним. Ему все сильнее хотелось оказаться где-то далеко, в другом мире, куда никому не будет доступа.

Музыка Штрауса была частью тайного сада де Пальмы – одним из его убежищ, в которые он не впускал никого, даже Еву. В этой опере он знал каждый поворот извилистой мелодии скрипок, каждый гремящий звук труб и литавр, каждое ударение в музыкальных фразах драматических тем. Он сам уже не мог сосчитать, сколько раз их слышал.

Этой ночью он снова увидел во сне своего брата Пьера. Уже давно брат не снился ему таким, как в этот раз – со спокойным лицом и ласковым взглядом. И с шаловливой улыбкой в углах губ. Губы Пьера шевелились: брат что-то говорил. Но Мишель не понял его, и на этом сон оборвался – уже на рассвете нового дня. Мишель встал с трудом, как дряхлая старуха: суставы рук и ног едва сгибались. Он приготовил Еве кофе и заставил свою память двигаться назад по течению этого странного сна. Перед тем как все скрылось в непроницаемой тьме, с губ брата сорвалось одно слово. Брат произнес: «Электра». Название оперы Рихарда Штрауса. Эта опера – мрачный шедевр. По сравнению с ним все кровавые истории – лишь приятные поделки симпатичных любителей.

Де Пальма просмотрел программу большого муниципального театра и увидел, что там сегодня вечером идет «Электра». Достать билет на хорошее место было уже трудно. У него был абонемент на год, но он закончился на последнем представлении «Свадьбы Фигаро». Мишель уже думал, не позвонить ли одной давней знакомой, которая бронировала места в этом театре, но Ева уговорила его пойти на сегодняшний спектакль без нее. Она чувствовала, что Мишелю нельзя противоречить, когда он в таком напряжении, к тому же в любом случае собиралась сходить к своей дочери Аните.

Началась страшная ария, когда Электра поет о том, как Агамемнон был убит в своей ванной комнате. Мелькнули быстрые, как молнии, смычки контрабасов и виолончелей – и замолкли в страхе истеричные служанки. Духовые инструменты выдули из своего горла тяжелые низкие ноты. И зазвучала жалоба:

 
Агамемнон! Агамемнон! Где ты, отец?
Или сил тебе не хватает,
Чтобы лицом до меня дотянуться?
 

Де Пальма закрыл глаза.

Электра говорит тихо. Она вся – гнев.

 
Вот он, наш час, – тот час,
Когда они тебя зарезали —
Твоя жена и тот, кто с ней спит
В твоей постели.
В твоей царской постели.
Они убили тебя в твоей ванне,
Твоя кровь лилась тебе на глаза,
И от ванны шел пар – тепло твоей крови.
 

Де Пальма вспомнил первую ночь, которую провел один, без брата.

Ему двенадцать лет. Его брат-близнец совсем недавно умер. Де Пальма старается услышать в темноте частое дыхание брата. Пьер часто говорит во сне, потом начинает задыхаться и снова засыпает. Раздался звук, похожий на голос Пьера. Как будто брат зовет маму. Мишель прислушивается, но это просто необычный скрип ставни. Мишель плачет: его второй половины больше нет. Этого не может понять никто. Это знают только близнецы. Остаются только воспоминания. Нельзя их потерять. Этот огонь никогда не должен угаснуть, иначе твоя половина перестанет существовать. Оставаясь один, Мишель разговаривает со своим братом, потому что огонь не должен угаснуть.

 
Отец, Агамемнон! Твой день настанет.
Как время вечно течет со звезд,
Так прольется на твою могилу кровь из сотни горл.
Потечет, как вино из опрокинутых амфор,
Кровь закованных в цепи убийц.
Как река в половодье, могучим потоком
Их жизнь утечет.
 

В конце этого долгого монолога было что-то вакхическое. Ритм медленный, в три темпа. С каждым тактом жажда мести становилась сильнее. Ненависть танцевала вальс.

Когда спектакль закончился, де Пальма не пошел бродить по закоулкам театра в поисках компании знатоков, обсуждающих спектакль, чтобы покритиковать вместе с ними выступление певцов. Он был бы щедрым на критику: по его мнению, исполнение оперы было посредственным. Но он вернулся домой. Его ум вязнул в еще не завершенных выводах, как ноги во влажной земле. Ева с улыбкой открыла ему дверь и объявила:

– На этот раз мы с Анитой не ругались!

– Она начала разбавлять вино водой?

– Думаю, что да.

От Евы шел опьяняющий, еще не успевший выветриться запах духов. Она не стала переодеваться для дома и встретила своего мужчину накрашенная, в прямой юбке и в чулках – раскинула любовные сети. Де Пальма не стал сопротивляться и нежно раздел Еву. Они спокойно занялись сексом, и любовь укрыла их от мрачных мыслей, а за стенами, в саду, прилетевший с моря ветер яростно трепал сосны. Удовлетворив свои желания, Мишель и Ева укрылись толстым одеялом в мирном тепле своей постели. Когда Ева, лежавшая бок о бок с Мишелем, приподнялась, он увидел ее глаза и подумал, что еще ни разу не видел ничего, в чем было бы столько света, и что ни один художник не смог бы их нарисовать.

Поздно ночью, уже засыпая, Барон вдруг прочел стихи:

 
Вот он, наш час, – тот час,
Когда они тебя зарезали.
 

– Могу я узнать, что ты читаешь? – нахмурив брови, спросила Ева.

– Это из «Электры» Рихарда Штрауса.

– Тебе понравился спектакль?

Он покачал головой, потом долго молчал, глядя в потолок. Его губы дрожали, словно на них замирали несказанные слова.

 
Твоя кровь лилась тебе на глаза,
И от ванны шел пар – тепло твоей крови.
 

Ева положила ногу на его ноги. Она не решалась смотреть на него.

– Версия с Леонией Ризанек для меня навсегда останется самой лучшей, – сказал Барон.

– Вот и хорошо, – сказала Ева. – Теперь я спокойна.

– А знаешь, почему я думаю об этом?

Этот вопрос не требовал ответа.

– Когда мы разыскивали брата и сестру Отран, у меня в машине, в проигрывателе приемника, была запись этой оперы с Ризанек в главной роли. Это великолепно! Я прокручивал запись раз за разом.

– Как сюиты Баха, когда тебя тянет к ним.

– Вот именно.

– А теперь – вопрос! – объявила Ева. – Почему именно «Электра»?

– История Тома и Кристины немного похожа на историю Электры и ее брата Ореста.

Де Пальма поднял в воздух указательный палец, словно школьную указку, и стал рассказывать, проводя этим пальцем линии по воздуху, когда хотел подчеркнуть слово.

– Агамемнон, царь Микен, был убит при участии своей жены Клитемнестры. Через семь лет после смерти царя его сын Орест мстит за него при поддержке и помощи своей сестры Электры.

 
Мертвые ревнивы: вместо жениха
Он прислал мне ненависть со впавшими глазами.
 

– Ты это знаешь наизусть! – ахнула Ева.

– Эта история долго не давала мне покоя. В ней есть какая-то загадка. Я чувствую, что эта загадка будет задана снова и что на нее придется дать ответ.

Ева погасла ночник, и на окружавшую их мебель легли длинные синие тени.

16

На следующий день Полина снова ехала по дороге в Кенсон. День был пасмурный. На возвышенностях вокруг города Маноска и на горных гребнях возле Вердона лежал снег. На равнине клочья тумана цеплялись за изголодавшиеся виноградники и обессилевшие деревни.

Палестро стоял на пороге своего дома с узловатой палкой в руках – собирался пойти на прогулку. Он особенно любил климат этих мест зимой и часто говорил, что холод приближает его к доисторическим временам.

– Только вы можете нам помочь! – заявила Полина, протягивая ему руку в знак приветствия. – При нашей последней встрече я не все вам рассказала. Кроме того, с тех пор было совершенно второе нападение на нас.

Палестро оставался спокойным, как будто ждал этой встречи.

– Погуляем вместе! – предложил он. – Специалисту по первобытной истории лучше всего думается, когда он шагает по земле среди природы. Человек создан для ходьбы, и об этом нельзя забывать. А после ходьбы мы поужинаем.

Они спустились на берег Вердона самым коротким путем – по маленькой тропинке.

Утесы были похожи на отрезы старой ткани, собранной в складки. Кое-где на них были видны черные пятна – карликовые дубы или ржавые отметины времени. Изумрудно-зеленая вода медленно текла между участками редкого мелколесья, которые здесь называли лесами.

Палестро указал Полине на следы, которые отпечатались в грязи.

– Это кабан. Несомненно, крупный самец.

– Вы по-прежнему охотитесь?

– Нет, с этим покончено. Я слишком стар и хожу в лес только собирать грибы. Сейчас, если повезет, можно найти вороночник[27]27
  Вороночник – съедобный гриб, действительно похожий на черную или коричневую воронку. В России мало известен, но популярен в Финляндии и других европейских странах.


[Закрыть]. Ничего другого в это время года не растет.

– Интересно, чем же питались первобытные люди?

Палестро остановился и втянул ноздрями холодный воздух.

– Они ели много такого, о чем вы даже не подозреваете, – корни, например. И дичь тоже. Сейчас вы ничего не видите, но представьте себе: двадцать тысяч лет назад вы уже смогли бы заметить несколько крупных птиц, зверей и еще не знаю что… увы, сейчас иное время.

Палестро когда-то опубликовал исследование о пищевом поведении людей верхнего палеолита. Этот маленький очерк помог диетологам создать несколько новых диет для похудения.

Профессор остановился в нескольких шагах от берега. В этом месте вода Вердона текла медленнее и была темнее.

– С Тьери Гарсией произошло то же, что было с Фортеном, – сообщила Полина.

– Гарсия? Я его не знаю.

– Молодой ученый из университета Бордо. Он выжил.

Палестро что-то проворчал. Он становился все менее чувствительным к тому, что происходило вне круга его интересов. Полина поняла, что он ждет еще каких-то новостей.

– Фортен незадолго до смерти сфотографировал «Человека с оленьей головой».

Палестро не удивился. На его старом лице не дрогнул ни один мускул.

– Нужно, чтобы вы рассказали мне об этом больше, – сказал он бесстрастным голосом.

– Фортен нашел статуэтку высотой двадцать сантиметров. Голова ее была едва намечена. Над глазами можно разглядеть разветвления, похожие на оленьи рога. Они вырезаны не очень умело, но видны ясно.

– Фотографии сейчас у вас с собой?

– Разумеется.

Палестро долго всматривался строгим взглядом в каждый снимок.

– Вы не нашли предмет, который сфотографировал Фортен?

– Нет, – ответила Полина.

– И это кажется вам невозможным? Фортен сфотографировал статуэтку, а она потом исчезла! Это кажется полной нелепостью.

Полина покачала головой. Де Пальма задавал ей этот же вопрос и тоже не получил ответа.

Палестро поднял с земли камешек, бросил его в прозрачную воду, и тот медленно опустился на дно.

– У вас со статуэткой произошло то же, что с этим камнем: что-то иррациональное вдруг возникло в мире, который в принципе устроен логично и упорядоченно. На этом месте ни один камень никогда не падал в воду. Но такое может случиться, если ребенок или старый профессор вроде меня бросит его в воду для забавы.

Он бросил второй камень, чтобы окончательно убедиться в своей правоте.

– В пещере Ле-Гуэн всегда происходило что-то странное. На данный момент присутствие в ней этой статуэтки нарушает все законы логики. В этой истории ничего нельзя объяснить – совершенно ничего. Точно так же кто-нибудь, живущий на дне Вердона, не смог бы объяснить падение камня, который я только что бросил.

Полина не сводила глаз с камня. Руки она держала в карманах.

– Камни не падают с неба, Полина. Вы меня понимаете?

– Да, профессор.

– Кто-то поставил там эту статуэтку.

– Мне кажется, это невозможно.

Профессор повернулся лицом к озеру и пробормотал себе под нос:

– Кто-то или что-то…

Полина подумала, что старый ученый, может быть, предупреждает ее об опасности, которой она не хочет смотреть в лицо, и вздрогнула от страха.

Солнце стояло между двумя скалами и напоминало голову на каменных плечах. Листья дубов теперь казались красными и дрожали в потоке горячего воздуха.

– Вы думали о духах?

Палестро стоял на расстоянии нескольких метров от Полины и поэтому должен был прокричать этот вопрос.

– О духах?

– Да. Если люди тысячи лет приходили в эту пещеру, для этого должна быть причина.

– В этой местности, – профессор описал рукой полукруг, указывая на окружавшие их скалы и подлесок, – отсюда до каланок и еще где угодно есть сотни пещер. Так почему именно пещера Ле Туэн?

– Потому что она единственная, которую мы обнаружили.

Профессор улыбнулся, но улыбка получилась невеселая.

– Отличный аргумент. Наши исследования и находки позволяют нарисовать только очень расплывчатую картину прошлого. Доисторический мир – это лишь наше представление о нем. Но я хотел спросить: почему это святилище существовало так долго?..

– Не знаю, – ответила Полина.

– Это необычно! – Взгляд старого ученого вспыхнул ярким огнем. – Вам суждено объяснить нам его долговечность. Вы уже нашли мастерскую некоторых художников, которые расписали эту пещеру. Остается лишь выяснить, зачем они это делали. Это великая тайна наскальной живописи.

Полине стало не по себе, когда Палестро заговорил о тайнах. В отличие от Кристины Отран профессор никогда не имел странных идей по поводу первобытных религий. Он всегда делал лишь логические выводы на основе впечатляющего количества прочитанной литературы и проведенных исследований. Однажды он спросил Полину, верит ли она в духов. Она ответила «нет». Вера в духов могла бы свести ее с ума или погубить.

Они пошли в сторону пещеры Бом-Бон. На начальном отрезке пути, где тропинка поднималась на плато, Палестро остановился, чтобы отдышаться.

– Здесь я начинал, – сказал он.

Котлованы и траншеи, которые в начале семидесятых годов вырыла команда Палестро, теперь поросли кустарником. Крыша домика обрушилась.

Полина подошла к одной из траншей. На стенке раскопа были прекрасно видны археологические слои.

– Вы знаете, кто работал здесь на раскопках? – спросил Палестро.

– Нет.

– Пьер Отран, отец Тома и Кристины. Мы познакомились за несколько лет до этого происшествия. Он ходил на мои курсы в Эксе.

– Я не знала, что он был исследователем – любителем доисторической эпохи.

– Был, и работал лучше профессионалов.

Палестро пошел вдоль периметра бывшей рабочей площадки в сторону домика. Время от времени он бросал взгляд на глубокие дыры в мертвой земле. И остановился в том месте, где Жереми Пейе обнаружил статуэтку человека с оленьей головой.

В то время Пейе заканчивал докторскую диссертацию и руководил работой группы студентов, которые в муках писали работы, чтобы получить звание магистра.

Статуэтка была обнаружена благодаря его труду и интуиции и имела огромное значение для его карьеры. Но акт об обнаружении находки в качестве начальника экспедиции подписывал Палестро. Его и стали считать открывателем: мир «яйцеголовых» жесток. Пейе стал угрожать, что подаст на Палестро в суд, потом начал посылать оскорбительные письма.

Какое-то время полиция допрашивала Пейе, Отрана и самого Палестро, но напрасно. Все осталось как было.

– Это было здесь, – с печалью в голосе повторил Палестро и указал на темный слой, находившийся на глубине двух метров – граветтский слой.

– Что здесь произошло? – спросила Полина.

Палестро несколько секунд пристально смотрел на нее, потом ответил:

– «Человек с оленьей головой», тот, с ваших снимков, был найден здесь.

– Расскажи мне про священную пещеру.

Папа, как всегда, закрывает глаза, чтобы сосредоточиться.

– Это было много тысяч лет назад. Тогда люди еще не жили, как мы, в прочных домах. Они строили себе хижины, чтобы, когда наступала ночь и им было нужно сделать перерыв в охоте из-за темноты, укрыться в них. Иногда они прятались в укрытиях, стоявших вдоль утесов. В то время люди были свободны.

Однажды мальчик, которому было столько же лет, сколько тебе, увидел большую дыру у подножия высокой горы. Он подошел ближе и увидел, что дыра – начало прохода, который спускается глубоко внутрь горы. Проход был длинный, а в конце его, в черной темноте, был виден слабый дрожащий огонек.

Мальчику стало любопытно. Он шагнул в проход и пошел по нему, стараясь дышать как можно тише. Пещеры были священными местами, страной духов, и туда могли входить лишь те, кто знал магию.

Пока он шел к маленькой светлой точке, странный голос запел незнакомую ему песню. Мальчику пришлось собрать все свое мужество, чтобы идти дальше. В пещере было сыро и холодно. С ее невидимого потолка капала вода. Она была холодной как лед.

Мальчик шел до тех пор, пока не разглядел силуэт старика, сидящего на огромном камне.

Старик пел слабым голосом, но каждое его слово отдавалось эхом от стен пещеры. Этот напев был похожа на тот, что пели женщины, когда оплакивали мертвых. Внезапно песня прекратилась.

Старик встал и подошел к стене. Мальчик увидел в свете факела знаки на стенах – ладони тех, кто был посвящен в тайные обряды. Ни один ребенок не имел права видеть эти магические знаки. Старик качнул факелом над головой, и стал виден большой нарисованный олень, который как будто бежал по потолку. Мальчик, испугавшись, что дух-олень схватит его и унесет, пригнулся еще ниже и закрыл глаза.

В этот момент он увидел, как старик прижал ладонь к скале и сдул на нее горсть земли. На этой руке не хватало трех пальцев – большого и еще двух.