Текст книги "Раб Петров"

За плечом Андрюса мать выла отчаянно и безнадёжно, а он стоял неподвижно и вглядывался в незнакомое, искажённое отвратительной гримасой лицо Иевы… Вот оно начало меняться, покрываться морщинами, глаза из светло-серых стали сперва чёрными, а затем ярко-зелёными… Проглянули почти забытые, но такие ненавистные черты, сразу напомнившие родной дом, смерть Катарины, пепелище…

– Ведьма! – сквозь зубы сказал он.

Шагнул вперёд, схватил её за шею, практически поднял в воздух, чтобы только не задохнулась совсем. Она забилась в его руке, но вырваться не смогла.

– Силён! Силён стал, отрок – не мне, старухе, с тобой тягаться! – просипела еле слышно.

Андрюс швырнул её обратно в кресло, придавил обеими руками к жёсткой спинке.

– Где Иева, где сестра, отвечай, проклятая! Зачем в её тело залезла, как смела осквернить её своим духом поганым?

– Тут… Тут твоя Иева, сидит, не ворохнётся… Я её не трону, мне другое надобно! Ты у матушки своей спроси про это, крестничек.

– Меня подруга матери крестила, а не ты! Если б не спряталась в тело сестры – вырвал бы язык твой паршивый! – гневно бросил Андрюс.

– Зря ты так, ох зря… Не зли меня, отрок, а то не видать вам с матушкой Иевы вашей, – прокряхтела ведьма, безуспешно пытаясь освободиться.

– Агне… Да ведь они не знают ничего! Верни Иеву, верни мне дочь последнюю, ради Христа! – плакала мать.

– Чего это я не знаю? – недоумевал Андрюс. – О чём вы, матушка?

– Он, и правда, не знает! – с отчаянием повторила мать. – Агне, будь милосердна, дай с сыном поговорить! Не трогай дочь, ради Девы Марии…

Ведьма зашипела, точно гадюка – так что мать испуганно замахала рукой – и Андрюс разобрал слова: «Ну, смотри у меня, на этот раз не обманешь – я за своим пришла и с пустыми руками не уйду! Ясно, крестничек? А сестрица твоя будет спать, покуда матушка должок не отдаст! Помни, красавица – добровольно!»

Наступила тишина. Лицо Иевы-Агне разгладилось; теперь перед Андрюсом полулежала в кресле прежняя Иева, только казалось, что она – без чувств. Мать с рыданием кинулась к ней, пытаясь оживить, разбудить – но тщетно! Иева не шевелилась. Андрюс дождался, пока матушка уйдёт к колодцу за свежей водой, приказал изумруду отогреть Иеву, придать ей жизненных сил, но и это не удалось. Сестра вздохнула, щёки её слегка порозовели, руки стали тёплыми – однако она продолжала крепко спать.

И когда мать вернулась, они вместе уложили Иеву на постель, накрыли одеялом. Йонас в это время всегда ходил к ксёндзу, что хоронил Ядвигу – единственному человеку, сделавшемуся ему другом во всём городе. Андрюс дал матери выпить воды, усадил её в кресло – лицом к окну, примостился рядом. Только сейчас он заметил, как одним моментом постарела, сгорбилась она, словно ужасу давнему, позабытому, прямо в глаза заглянула…

– Рассказывайте, матушка, – попросил он. – Надо нам Иеву спасать, пока ведьма проклятая её вовсе не загубила.

Мать, не отрываясь, глядела на изумруд, снова ставший своего природного цвета – с него срывались мелкие искорки.

– Вот, вот оно, – прошептала одними губами. – Вот и расплата. Столько лет прошло – ан нет, всё равно догонит. Не уберегла я никого из вас…

– Рассказывайте, матушка, – повторил Андрюс. – Клянусь, вас и сестру не дам в обиду. Вы же слышали, что ведьма сказала – я теперь сильнее.

– То-то и оно, – произнесла мать. – Я-то думала, что всё прошло, всё забудем. Ну, что уж тут – узнай теперь и ты, сынок, тайну свою – пора.

Глава 14. Ведьма-крёстная

– Уж как мы с твоим отцом сына-то хотели, и сказать нельзя! Три девки у меня родились, так мы с Йонасом хоть и рады им были, но только и молились: «Господи, сыночка бы» И вот как узнала я, что снова в тягости, обрадовалась, думала – вняли небеса молитвам нашим! Прямо как на иголках была, не могла дождаться, когда возьму ребёночка в руки, узнаю наверняка, что сын.

Тут, на беду, тётка твоя мне и говорит: мол, Агне-ведьма умеет младенца во чреве видеть. Кое-кому из баб она предсказывала, кого родит, сына или дочь, и ни разу не ошиблась. Только, значит, плату она может потребовать за свою работу, да не деньгами, а чем ей платили, никто не рассказывал.

И так мне это любопытно стало, что Йонасу-то я ничего не сказала про Агне – пошла к ней. Прихожу, а она уж с порога угадала, с чем я заявилась. Велела лечь, руки мне на чрево положила, стала прислушиваться, а потом рассмеялась этак громко да грубо, и говорит: «Рано, красавица, радовалась: опять девчонку носишь, четвёртой уже будет!»

Сердце у меня так и оборвалось – я-то уже сынка намечтала себе, разговаривала с тобою, имечко придумала… Вышла я от неё и ну рыдать; тётка твоя меня встретила, языком поцокала – догадалась. А я оборачиваюсь, вижу: Агне в окно на меня смотрит да подмигивает. И дёрнул же меня дьявол к ней в другой раз прийти, ночью. Я ей и говорю: мол, послушай ещё раз – может, ошиблась, может, всё-таки мальчик? И ещё сказала ей: просто сердцем чувствую, что сын у меня будет.

Агне меня на смех подняла, что ничего я не чувствую, просто хочу парня родить, а не могу. А потом задумалась она и говорит: «Могу помочь. Коли так уж хочешь, сделаю я, чтобы ты мальчика родила, но не задаром!». Я ей: «Заплачу, сколько хочешь, цепочку свою золотую продам, браслет свадебный», а она перебила, говорит: «Знаешь, сколько у меня добра этого, каменьев всяких? Не нужно мне твоего золота и денег, мне другое надобно». «Что же» – спрашиваю, а у самой внутри так всё и трепещет… Агне ещё подумала и отвечает: «А это я тебе после скажу. Если получится моё колдовство и родишь мальчишку – тогда и расплатишься. Я никогда не обманываю и плату зря не беру, даром вы все меня проклинаете».

Стало мне страшно с ней связываться, но Агне мне сказала, что силою не заставляет, а только чтобы я долго не думала, ибо времени осталось мало: волшебство её, чтобы на младенца во чреве действовать, только на первых порах и может получиться… Голова у меня пошла кругом: думаю, как это я против Бога идти собираюсь – и всё равно, как представлю, что сынок у меня будет долгожданный, так делается сладко, так радостно… Взяла да и согласилась.

Агне-ведьма ещё пообещала, что если уж удастся её волшба, так сын у меня будет – чистое загляденье: собою прекрасным, здоровым, разумным да добрым… Таким ты и получился.

Вот мы и договорились, что буду я по ночам к ней ходить, и станет она надо мной колдовать. Это уже я никому не рассказывала, одна ходила, тайком.

Мать остановилась передохнуть, и Андрюс тотчас припомнил давний разговор с сестрой.

– Ядвига знала, – хмуро сказал он. – Она за вас опасалась, матушка, чтобы не случилось чего, бегала к Агне за вами.

– Знала? – всхлипнула мать. – Ох, дочка-дочка… Она и малая разумней меня, дуры набитой, была.

– Будет, матушка, не угрызайтесь, – примирительно проговорил Андрюс. – Дальше-то что случилось?

Мать прерывисто вздохнула.

– Дальше-то… Ну, стала я это к ней ходить; она всякий раз мне велела на лавку укладываться, руки мне на чрево клала и слушала, долго-долго… А затем доставала какой-то цветок – белый, не знаю, как зовётся. Растирала его в руках, шептала что-то – я всегда лежала и запах от её пальцев слышала, сладкий такой, чисто медовый…

– Как? – Андрюс едва не задохнулся. – Медовый?

– Да-да, – кивнула мать, думая о своём. – Это всё её колдовство такое было, она этим цветком меня растирала; а потом я засыпала. Агне там ещё что-то делала, заклинания творила, и всегда перстень у неё светился: так нежно, красиво, тепло от него шло, согревал он меня. Как выйду от неё, от Агне – чувствую, что помолодела, поздоровела, сил прибавилось – лечу, как на крыльях, будто не в четвёртый раз брюхата.

– Вот, значит, как… – пробормотал Андрюс.

– Ну, значит, доносила я тебя до срока, появился ты на свет; такой чудный да красивый, прямо ангелочек Божий! – мать всхлипнула. – Никогда я таких прекрасных ребятишек не видела! Да и повитуха, и подруга моя, что помогать приходила, все в одни голос: что, мол, за младенец – чистый ангел! Вот как настала ночь, и вижу я – вдруг они все: и повитуха, и подруга, и Йонас, и дети заснули, точно мёртвые. Одни мы с тобой не спали; я лежу, держу тебя у груди… И тут дверь отворилась, а я так и обмерла. Входит она, Агне-ведьма. Испугалась я, тебя прижала изо всех сил; уходи, говорю, не то закричу – соседи сбегутся! А она, проклятая, смеётся и говорит: «Никто не придёт, они спят. А ты, красавица моя, про должок свой помни. Дай-ка, говорит, на младенчика, крестника моего, взглянуть», – и руки свои нечистые к тебе тянет.

Только я тебя не дала. Отвечаю ей: что хочешь за услугу, говори! Заплачу, сколько надо, а до дитяти не дотрагивайся!

Ну, она снова рассмеялась и говорит: плата за твоё рождение такая будет – чтобы вскормила я тебя, вырастила, выпестовала, а когда нужный день и час настанет, тогда она, Агне, за тобою придёт. И чтобы я тебя добровольно отпустила, да велела тебе, сынок, с нею идти, куда поведёт. И ещё сказала: не беспокойся, мол, ты жив-здоров будешь, счастлив – ещё и поблагодаришь её, когда увидишь, какие дары тебе положены от неё. Сказала, что ты такой получился – даже лучше, чем она предвидела.

Вот как сказала она это всё, так и упало у меня сердце. Закричала я, что не видать ей сыночка моего единственного, как ушей своих, и чтоб убиралась из дома – а то закричу сейчас, всё расскажу соседям про её колдовство поганое; вот узнает она тогда, где раки зимуют… Агне сощурилась этак презрительно и говорит, что я пообещала, поклялась; а если тебя не отдам, так она другое моё дитя заберёт, как жертву за тебя. И говорит: «Советую тебе, милая, лучше сына отдать, как время придёт – он с моими дарами могущественен да счастлив будет. А вот ежели какую-нибудь из дочерей взять придётся…» – мать не в силах была продолжать и разрыдалась.

Андрюс вскочил и наклонился к Иеве: та дышала ровно, руки её были тёплыми. Казалось, сестра спит спокойным, крепким сном.

– Не печальтесь за Иеву, матушка, она жива, – ровно произнёс Андрюс. – Что же, Агне потом приходила к вам?

– Потом, – мать вытерла слёзы, – пошла я к священнику. От страха думать не могла, рассказала всё как на духу, исповедовалась. Ох, сыночек, что там было! Как он кричал на меня, что с ведьмой связалась да колдовству потворствовала! Чуть не проклял. Я только в ногах у него валялась да молила простить, вразумить… Ну, побушевал ксёндз наш, потом говорит: ладно, ты не виновата, ты глупая баба. А это всё она, Агне-ведьма, дьяволица проклятая, тебя искушала. Он народ на неё сколько натравливал, да она всегда выживала – уж не знаю, как.

А я никому больше про это не сказала. Только велела сёстрам твоим глаз с тебя не спускать, и чуть Агне рядом покажется, чтобы кричали соседям, на помощь звали. Так вот и жили… А потом Ядвига, доченька моя старшая, Агне-ведьму в дом привела, за тебя испугалась. И ведь она себя-то ей взамен предложить хотела, помнишь? Как нарочно, точно знала про наши с Агне дела!

– Помню, матушка. – Андрюс потёр лоб.

Как странно всё это получалось! Неужели Агне думает, что он, Андрюс, вот так, безропотно, подчинится ей? Да с чего бы ему вообще её слушаться?

Но тут он снова посмотрел на заплаканную, перепуганную мать, на спящую Иеву – последнюю живую сестру. Нет, ведьма проклятая всё правильно рассчитала, знала: чтобы их защитить, Андрюс на всё готов будет.

– Отчего ей надо, чтобы я с нею пошёл? – спросил он у матери. – Чего она хочет?

– Ничего не знаю… С того разу мы не видались больше. Семнадцать лет я молчала про это, Андрюс! Вот как уехали мы, я тогда вздохнула свободнее, а уж потом и вовсе про неё забывать стала. А она, видишь, помнит…

Мать снова глухо зарыдала, упала на колени перед постелью Иевы.

– Сыночек мой! Дочурка последняя! Простите вы меня, дуру несчастную, ради Христа!

– Не надо, матушка, – Андрюс мягко поднял мать с пола. – Что было, того не воротишь. Я дождусь Агне и пойду с нею, куда велит – пусть только Иеву освободит тотчас же. А за меня не бойтесь – ничего ведьма мне не сделает. Вернусь к вам целым и невредимым, Богом клянусь.

* * *

Следующим утром Андрюс, лишь открыв глаза, кинулся к Иеве – но за ночь с нею никаких изменений не произошло. Сестра крепко спала, сон её казался спокойным и здоровым, только вот разбудить её никак не удавалось.

Андрюс вместе с матерью постарались, чтобы Йонас ничего не заметил. Когда он проснулся, матушка коротко сообщила, что Иеве немного нездоровится, и она осталась в постели. Йонас молча выслушал, кивнул – казалось, с каждым днём он всё больше погружался в себя, терял связь с окружающим миром – помолился о здоровье дочери и направился в крохотный яблоневый садик позади дома. Там он проводил теперь большую часть дня.

Андрюс же с матерью не находили себе места. Что будет с Иевой, и чего им ждать от Агне? Андрюс нервно подбрасывал на ладони изумруд; камень был совершенно спокоен, и это настораживало ещё больше.

Однако пришлось собираться на работу. Андрюс знал, что может положиться лишь на Тихона, и приказал: если только Агне даст о себе знать, или же в состоянии Иевы что-то изменится – стремглав мчаться к нему. Друг спокойно прищурил тёмно-зелёные глаза и свернулся клубком в ногах Иевы, так что Андрюс смог, наконец, отправиться на верфь.

Когда он, запыхавшись, вбежал в плотницкий цех, то от изумления замер: первым, кого он увидел, был тот самый высокий худой человек с кучерявыми волосами, что несколько лет назад приезжал с Меншиковым! Андрюс так растерялся, что, даже памятуя уверения Овсея Овсеича, забыл преклонить колено или хотя бы поклониться… Государь? Сам государь Пётр Алексеевич перед ним?

И тут он вспомнил – ах, совсем из головы вылетело! – говорил же Овсей, что после праздников снова высочайшего визита ждали! Ну вот, а он, Андрюс, ещё и опоздал!

На этот раз царь выглядел совсем уж просто, как обычный мастеровой: в замаранной рубахе с засученными рукавами, широких портках, деревянных башмаках… Он молча вскинул глаза на Андрюса, не выпуская из рук топора, которым быстро и умело обтёсывал будущую мачту. Несколько мгновений пристально рассматривал его – и усмехнулся.

– Э-э, Овсеич, да это же, никак, твой лучший мастер заявился! Что же так запоздал, умелец? Я и то вовремя на работу пришёл, а ты?

Андрюс, чувствуя себя преглупо, всё-таки поступил так, как ему подсказывали выученные когда-то правила учтивости и собственное сердце – преклонил перед государем колено.

– Встань, встань, – нахмурился тот, но не всерьёз: видно было, что шутит. – И не я главный тут, а старший мастер – ему и кланяйся. А я что, подмастерье простой.

– Ну уж, скажешь, Пётр Лексеич! – засмеялся Овсей. – Чай, давно больше меня умеешь.

– А вот посмотрим, – отозвался Пётр, снова принимаясь за работу.

Андрюс так и стоял, опустив руки, и оторопело глядел на царя. И только когда осознал, что все-то в мастерской делом заняты, один он стоит, точно идол деревянный – направился к своему верстаку. Пётр проводил его любопытным взором. Андрюс любовно перебрал свои инструменты; сегодня ему, как никогда, хотелось, чтобы работа спорилась в руках и удавалась. Он дрожал от восторга при мысли, что государь, возможно, оценит его умение.

Мало-помалу Андрюс с головой ушёл в своё занятие; ему одному теперь приходилось делать тонкую, красивую работу: галеонные или носовые фигуры для ладей и кораблей, а потом ещё и разукрашивать их собственноручно. Овсей вполне доверял его вкусу и не нанимал нарочных красильщиков на это дело.

На сей раз Андрюс сотворил грозного рыкающего льва, наподобие тех, что видел на картинках в батюшкиной Библии. Он предполагал выкрасить ему гриву золотой краской, а глаза сделать синими, как небо над рекой в солнечный день… Когда Андрюс вырезал его поджарое тело, мощные лапы с загнутыми когтями, то представлял, что это Тихон, только во много раз больше – и смеялся про себя… Наверняка, друг будет польщён.

– Как живой! – раздалось у него над ухом. – Вот-вот с верстака спрыгнет!

Оказалось, государь Пётр Алексеевич стоял рядом и внимательно рассматривал Андрюсову работу.

– Ты его, льва-то, хоть раз живьём видал? – оживлённо продолжал царь. – А я вот видел, в зверинцах. В Англии, Голландии – там звери дикие в этаких клетках сидят, можно подходить, смотреть.

Андрюс откашлялся, но ничего произнести вслух так и не посмел.

– Что молчишь, смущаешься, как красна девка? – улыбнулся Пётр. – Ты откуда родом? Ведь нездешний?

Андрюс хотел уже ответить, что приехал из Смоленска, как вдруг его окатило волной ужаса – что, если до государя дойдут каким-то образом слухи о его «подвигах» там? Он машинально сжал руку в кулак, порадовавшись, что, благодаря многолетней привычке, не забыл спрятать ведьмин перстень.

– Я родился в Кибартай, что на реке Лепоне стоит, ваше величество.

– Не надо мне тут «величества», – прищурился царь. – Родные-то живы у тебя?

– Мать с отцом. И сестра.

– Так вот, Андрей, – у Андрюса сладко замерло сердце – неужто государь его по имени запомнил? – Настоящие мастера мне всегда нужны, а в твоей работе, кроме выучки – душа, ум, воображение имеются. Поедешь со мной – сначала в Москву, потом в Архангельск – там сейчас новый, мощный флот строится. А корабли военные, огромные, не чета вашим. А за семью не беспокойся, не обидим; мне Овсей рассказывал, что ты единственный кормилец к них.

Андрюс стоял неподвижно, не умея даже вздохнуть. Господи Иисусе, государь желает, чтобы он, Андрюс, безродный парнишка, послужил его величеству… Голова у него пошла кругом; он даже не замечал, как Овсей несколько раз подтолкнул его локтем.

– Ну, что ответишь? – серьёзно спросил Пётр. – Или не уверен, подумать хочешь? – тёмные брови его удивлённо взлетели.

Андрюс спохватился, снова откашлялся. Забормотал сбивчиво:

– Счастлив буду… Все силы отдам… Благодарствую, великий государь…

– Ну вот, то-то, – теперь Пётр снова смотрел пристально, без улыбки. – Умелые люди мне, Андрей, вот как нужны! – он звонко хлопнул мускулистой ладонью по верстаку. – Умелые, верные, да такие, чтобы не только есть-спать да челядь по мордасам щёлкать! Я вот когда в Голландии, Пруссии да Англии был – там совсем другая жизнь, чистая да весёлая! Там науки, искусство, книги! Знаешь? А у нас…

Государь говорил, Овсей и Андрюс слушали, затаив дыхание… Будущее рядом с таким человеком, как Пётр, в эту минуту представлялось Андрюсу сверкающим, золотистым облаком, в котором он шагает стремительно и легко. Он будет помогать императору во всём, исполнять все приказы! Если надо, он станет работать день и ночь без сна и еды!.. Как сам государь трудится на благо своих подданых.

– Завтра едем в Москву, – закончил свою речь Пётр, обвёл испытующим взглядом лица мастеров.

К нему уже спешил кто-то смутно знакомый Андрюсу; оказалось, это сам Меншиков. Он сходу что-то зашептал государю – уверенно, настойчиво. Пётр промолчал, кивнул Андрюсу и Овсею и, в сопровождении Александра Даниловича покинул мастерскую.

– Ну, Андрюха, подвезло тебе… – начал было Овсей Овсеич, но Андрюс не стал слушать дальше.

Он пока ничего не увидел, но почувствовал вдруг страшную тревогу, от которой спина покрылась испариной. Тут же раздался возглас кого-то из мастеров: «Опять ты тут, нечистый дух!» – и к ногам Андрюса чёрной тенью метнулся верный Тихон. Агне! Проклятая ведьма, о которой он, встретив государя, умудрился совершенно позабыть.

* * *

Андрюс стремительным шагом вошёл в комнату, с ведьмина перстня срывались тяжёлые, крупные изумрудные искры… Мать и отец только уставились на него безмолвно, испуганными глазами.

Иева, как и в прошлый раз, сидела в отцовском кресле, выпрямившись, царственно сложив руки на груди, и насмешливо поглядывала то на родителей, то на Андрюса. Тихон громко зашипел и угрожающе выгнул спину; Андрюс прошёл вперёд, но отец схватил его за руку.

– Андрюс, – простонал он, – где моя дочь, где Иева? Я не вижу её…

– Всё будет хорошо, батюшка, – Андрюс осторожно высвободился. – Иева вернётся, клянусь вам.

Мать молчала, только крупные слёзы катились по её щекам. Вдруг она вскочила со стула, подбежала к креслу, и в исступлении вцепилась в руки Агне-Иевы.

– Ведьма проклятая, – заголосила она, – оставь моих детей, не смей их трогать! Я виновата – меня и забирай куда хочешь, хоть в ад вместе с тобой!..

Агне брезгливо отстранила матушку, пристально взглянула на Андрюса:

– Ну, что скажешь, отрок? Идёшь со мною или нет? – пронзительный голос ничуть не напоминал голос Иевы.

– Иду, – спокойно произнёс Андрюс. – Верни сестру.

– Клянёшься, что не отступишь?

– Клянусь! – он заметил, что изумруд стал огненно-алым, с него во все стороны брызнул сноп огненных искр; мать и отец хором вскрикнули…

Одна их искорок коснулась руки Иевы, и Андрюс в испуге бросился к ней. Он осмотрел её ладонь – ожога не было, – а когда он поднял голову, то перед ним уже сидела настоящая Иева: добрая, кроткая, милая.

– Что такое, братец? – удивлённо спросила она, сжимая его руку. – Что с тобой?

Андрюс не успел ответить; до него вдруг долетел щемяще-знакомый, сладкий запах неизвестного белого цветка… Голова закружилась, он опустился на землю и ощутил, как лица коснулись мягкие ладони, благоухающие мёдом, а в ушах зазвучал ласковый шорох лесного дождя. Он ещё смог расслышать, как мелодично и громко замурлыкал Тихон, и порадовался, что друг останется с ним, где бы он, Андрюс, ни оказался… Он пока ничего не мог различить перед собой, чувствовал только сладкий запах, нежные прикосновения и тёплые капельки дождя на своём лице.

Он зажмурился, чтобы скорее привыкнуть к полутьме и попытался встать, но ласковые руки уложили его обратно. Где-то над ним шумел лес, но не угрожающе, а спокойно, дружески.

– Я… не могу быть здесь, – прошептал Андрюс. – Мне надо идти, я обещал государю…

– Ш-ш-ш, – ответили ему из темноты. – Зачем уходить? Здесь ты сам государь, не тревожься, не бойся ничего!

Андрюс, щурясь, вглядывался во тьму: чьи-то глаза, точно два золотистых огонька, светились рядом с ним. Медовый запах стал сильнее; его тело сделалось тяжёлым и безвольным… А потом его как будто подхватили мягкие душистые волны и понесли куда-то, словно потерявшую парус ладью.