Книга: Шкура - Курцио Малапарте

И в то же самое время по той же самой стране с высоко поднятой головой и ясным открытым взором прогуливаются "великолепные парни из-за океана, высадившиеся в Европе, чтобы наказать плохих и воздать добрым". Совестливые христиане, с простой и невинной душой ребенка. Таким описан в романе друг Малапарте полковник Гамильтон, похож на него и генерал Корк:

... настоящий джентльмен, американский джентльмен, я хочу сказать. В нем была та наивность, та моральная чистота, которые делают такими милыми и человечными американских джентльменов... Как и все добрые американцы, он был убежден, что Америка - первая в мире нация, что американцы самые цивилизованные, самые честные люди на земле…

Ужасно всё это. И только тонкая ирония и (напускная) легкость стиля Малапарте позволяет читать "Шкуру", не впадая в безнадежное отчаяние. Франция в 1938 году потеряла честь. Италия, чуть раньше, душу. А США, если верить Малапарте, в 1943 году потеряли целомудрие. И восстановить утраченное невозможно.

«Кто сегодня изображает героев, крича: «Да здравствует Америка!» или «Да здравствует Россия!», еще вчера были героями, крича: «Да здравствует Германия!». Вся Европа такая. Настоящий джентльмен – это тот, кто не делает из героизма или трусости профессии, кто не кричал вчера: «Да здравствует Германия!» и не кричит сегодня ни «Да здравствует Америка!», ни «Да здравствует Россия!».

Пятая армия США входит в Неаполь. Что означает это для людей, еще недавно рукоплескавших Муссолини, а теперь кричащих ура американцам? Что чувствуют сами победители? Этот конфликт победителей и побежденных сопровождает на протяжении всей книги, обыгрывается в различных вариантах, но сам автор заявляет, что предпочитает быть на стороне униженных и побежденных, потому что победители, даже такие вроде бы приятные и добрые, как американцы, тем не менее покупают 8-10 летних детей за пачку сигарет.

"Три доллара – это чуть меньше трехсот лир. Сколько может весить девочка восьми-десяти лет? Двадцать пять килограмм? Подумать только, на черном рынке кило молодой баранины стоит пятьсот пятьдесят лир, или пять с половиной долларов."

Вообще в теме проституции автор проявляет откровенный расизм – во всех позорных сценах с проституцией главные «плохие» парни – это негры и арабы, а белые вроде как «не такие», что, конечно же, не может быть правдой. Проскакивают у него и обычные мизогинные нотки, вроде того, что женщины скорее стали продаваться, потому что они по природе слабее морально. Но потом он все же признает, что это проблема не народа и женщин, а в том, что спрос рождает предложение, а голод не тетка. Его замечание, что во время войны не было такого нравственного падения, как после освобождения, полно горечи – свобода оказалась трудным испытанием на пустой желудок.

«До освобождения у всех народов Европы было удивительное чувство собственного достоинства. Они дрались, не склоняя головы. Сражались за жизнь. А когда люди сражаются, чтобы не умереть, они отчаянно хватаются за все подлинное и вечное, благородное и чистое, что есть в их жизни: достоинство, гордость и свободу. Они борются за спасение своих душ. Но после освобождения люди стали бороться, чтобы выжить. Ничего нет унизительнее и страшнее, чем эта постыдная необходимость борьбы за существование. Только за существование. Только за собственную шкуру. Это уже не борьба против порабощения, не борьба за свободу, за человеческое достоинство, за честь. Это – борьба с голодом. Борьба за кусок хлеба, за тепло, за тряпку, чтобы укрыть детей, за пук соломы, чтобы прилечь. Когда люди борются за существование, всё, даже пустая банка, окурок, кожура апельсина, корка сухого хлеба или обглоданная кость, найденные на помойке, – все имеет для них огромное, жизненно важное значение. Чтобы выжить, люди становятся способны на всяческие подлости, на любую низость, на любое преступление. Только бы выжить. За корку хлеба любой из нас готов продать жену, детей, опозорить мать, предать друзей и братьев, продать самого себя. За подачку человек готов пасть на колени и, извиваясь во прахе, лизать ноги своему благодетелю; он готов подставить спину под кнут, он вытрет плевок с лица с преданной униженной улыбкой, со взглядом, полным животной надежды, надежды на чудо".

Глава про гомосексуалистов, хоть и написана с максимальным отвращением, тем не менее весьма познавательна и отрыла для меня кучу интересных фактов. И опять же хорошо подмеченная реакция молодежи на войну – я словно читала не о послевоенной Италии, а о Америке после Вьетнама:

"После войны всегда повторяется одна и та же история. Реакция молодых на героизм, на риторику жертвоприношения, на героическую смерть выражается каждый раз именно так. Знаешь, как поступают такие молодцы, как ты, из отвращения к героизму, к благородным и героическим идеалам? Они выбирают для себя протест поудобнее, протест в виде низости, распущенности и нарциссизма» «Он был воплощением тайного зла, от которого страдала большая часть европейской молодежи всех стран, победителей и побежденных, – мрачной тенденции превращать идеи свободы, столь популярные, казалось бы, среди молодых европейцев, в неудержимое стремление к чувственным удовольствиям, требования морали – в отказ от всякой ответственности, общественный и политический долг – в бесполезные интеллектуальные игры, новые пролетарские мифы – в двусмысленные мифы нарциссизма с уклоном в самобичевание.»

Очень рекомендую к прочтению, хотя книга весьма неоднозначная, но несомненно талантливо написанная.

«Чума была в их сострадании, их доброе отношение пробудило в неаполитанцах низость». Достоинство, которое неаполитанцы пронесли через всю войну, вмиг превратилось в шкурничество и лизоблюдство, в разврат и похоть. Женщины продавали своих детей в рабство марокканцам, а сами ложились в постель к неграм. Тысячи проституирующих мальчиков и девочек заполонили улицы Неаполя, тем самым сбивая на себя цену. Предложений было настолько много, что детишкам приходилось отдавать своё тело фактически за бесценок. «Белые приносили мало дохода – белые стоили дёшево», «Чёрные (американские солдаты) приносили много – поэтому были дорогостоящим предметом».

«Чуме я предпочёл бы войну»

В Неаполь стекались победители. Это были, вдохновлённые идеями Маркса, Ленина и Сталина, тысячи гомосексуалистов со всего мира. Они шли на врага с идеей гомосексуального марксизма – коммунизмом, который строили занимаясь педерастией. Их ряды пополнялись сотнями доведённых до отчаяния юнцов, продовавших свои тела за кусок хлеба. Коммунистическая армия росла. Теперь её было не остановить.

«Это вы (американцы) сделали из наших педерастов героев. Вы сделали их победителями. А я всего лишь итальянский солдат, I am bastard, I am son of a bitch, I am dirty Italian officer, и горжусь этим».

В этом мире в одночасье не осталось ничего светлого и свобода и рабство воняли одинаково. Вся Европа превратилась в кусок смердящего мяса. И только Феб. О, дивный Феб! Хранил в себе частичку доброты. Этот пёс стал единственным верным существом на всём белом свете, стал поддержкой, когда все вокруг отвернулись. Да, Феб для меня – всего лишь собака со страниц романа. Но я готов петь оду его поступкам. И если вы когда-нибудь разочаруетесь в обществе, взгляните на своего пса. Своей преданностью он подарит вам надежду.

Закончить рецензию этой книги можно, наверное, только перенеся в неё авторский конец. Это прекрасное великолепие грязи и боли, резкости и патриотизма. «Там, внизу, куда доставал глаз, тысячи и тысячи трупов устилали землю. Эти мертвые были бы только гниющим мясом, если бы не было среди них пожертвовавших собой ради нас, ради спасения мира, ради того, чтобы всем, виновным и невинным, побежденным и победителям, выжившим в те годы среди крови и слез, не приходилось стыдиться быть людьми. Cреди этих тысяч и тысяч мертвых точно был труп нового Христа. Что случилось бы с миром, со всеми нами, если бы среди стольких мертвых не нашлось ни одного Христа? – А зачем нужен еще один Христос? – сказал Джимми. – Христос уже спас мир однажды, раз и навсегда. – Э, Джимми, почему ты не хочешь понять, что все эти мертвые были бы бесполезными, если бы среди них не оказалось Христа? Почему ты не хочешь понять, что среди всех умерших есть, наверное, много тысяч Иисусов? Неправда, что Христос спас мир раз и навсегда, и ты это знаешь. Христос умер, чтобы научить нас, что каждый может стать Христом, каждый человек может спасти мир своей жертвой. Смерть Христа была бы бесполезной, если бы после него каждый человек не мог стать Христом и спасти мир. – Человек – не больше, чем человек, – сказал Джимми. – О, Джимми, почему ты не хочешь понять, что совсем необязательно быть Сыном Божьим, воскреснуть из мертвых на третий день, сидеть по правую руку от Бога-Отца, чтобы стать Христом? Эти тысячи и тысячи мертвых, Джимми, это они спасли мир. – Ты слишком большое значение придаешь мертвым, – сказал Джимми. – Только живой человек чего-то стоит. Мертвый – не более чем мертвый. – У нас в Европе, – сказал я, – чего-то стоят только мертвые. – Я устал жить среди мертвых, – сказал Джимми, – и рад возвращению домой, в Америку, к живым людям. Почему бы и тебе не поехать в Америку? Ты живой человек, а Америка – богатая и счастливая страна. – Я знаю, Джимми, Америка богатая и счастливая страна. Но я не поеду, я останусь здесь. Я не подонок, Джимми. И потом, нищета, голод, страх и надежда – прекрасные вещи. Прекрасней, чем богатство и счастье. – Европа – куча мусора, бедная побежденная страна, – сказал Джим, – поехали с нами. Америка – свободный край. – Я не могу оставить моих мертвых, Джимми. Ваших мертвых вы отвезете в Америку. Каждый день в Америку отходят пароходы с мертвыми. Все покойники богатые, счастливые и свободные. А мои мертвые не могут оплатить билет до Америки, они очень бедны. Они никогда не узнают, что такое богатство, счастье и свобода. Они жили все время в рабстве. Всегда страдали от голода и страха. Они останутся рабами навсегда, всегда будут страдать от голода и страха, даже мертвые. Это их судьба, Джимми. Если бы ты знал, что среди них, этих несчастных мертвецов лежит Христос, ты покинул бы его? – Не хочешь ли ты сказать, что Христос тоже проиграл войну? – Постыдное это дело – выиграть войну, – тихо сказал я».

Еще зимой прочитала первый роман Малапарте — «Капут»: военный журналист путешествует по оккупированным территориям Восточной Европы — по Румынии (описывает еврейскую культуру и проституток в Яссах), Украине (степи и хатки-мазанки) и Финляндии (из ледяных окопов под Ленинградом он якобы видит золото купола Исаакиевского собора). Форма двух романов одинаковая, но отношение к людям, к земле и их боли разное. В романе «Капут» смерть и грязь чужие, отстраненные, описательные, «Шкура» — текст в идейном смысле более целостный, полнокровный и последовательный.

Малапарте предлагает нам ценностный конфликт победителей и побежденных: сравнивает американцев, освободивших вчерашних фашистов, и итальянских граждан, сдавшихся на милость Пятой армии США. Мы вместе с автором и его американским другом гуляем по пригородам и улочкам Неаполя, все глубже погружаясь в воды отчаяния и унижения, мы вместе оплакиваем Италию. Главная метафора унижения — проституция девушек и детей, повсеместный голод, освободительные бомбардировки сокровенных античных руин.

Малапарте находит парадоксальный способ, чтобы рассказать об этом травматическом опыте:

— Что вы имеете в виду, говоря «купить голод»? — спросил генерал Корк. — Я имею в виду купить голод, — ответил я. — Американские солдаты думают, что покупают женщину, а покупают ее голод. Думают, что покупают любовь, а покупают кусок голода. Если бы я был американским солдатом, я купил бы кусок голода и отвез бы его в Америку в подарок моей жене, чтобы показать ей, что можно купить в Европе за пачку сигарет. Прекрасный подарок — кусок голода.

Все метафизические танцы Малапарте ведет вокруг неизбежного во все времена малодушия человека — тот всегда найдет, как спасти свою шкуру. Свои шкуры спасают Муссолини и Гитлер, потому что они отбиваются из последних сил. Точно такие же шкуры спасают условные Сталин и Жуков, потому что они наступают и теснят врага. По Малапарте, когда ты борешься за свою жизнь, категории хороший-плохой и правый-неправый теряются, им на смену приходит заурядность, мелочность и страх смерти абстрактного человека из плоти и крови.

Интересен взгляд автора на «героев завтрашнего дня» — все это с неудобной позиции интеллектуала, который не только не отрицает преступлений и позора своего народа, но и солидаризируется с его судьбой. Это все понимающий и принимающий взгляд без условий и оговорок, ведь «Христос ждет от людей сострадания, а не солидарности»:

«Одним прекрасным утром мы перешли реку и взяли Флоренцию. Из помоек, погребов, с чердаков, из шкафов, из-под кроватей, из трещин в стенах, где они жили «в подполье» уже месяц, вылезли, как крысы, герои последнего часа, тираны завтрашнего дня. Героические крысы свободы, которым однажды доведется захватить Европу, чтобы возвести на развалинах чужеземного владычества царство собственной тирании».

То, что в середине прошлого века читалось как легкие репортерские заметки о пережитом — сегодня что-то сродни Томасу Манну — временами тягучее, запутанное, с едва намеченной волнистой фабулой и тройным дном модернизма (к тому времени уже явления архаического). «Шкура» — текст о «нашей» войне, который стилистически противоречит «нашей» эстетике, самому способу восприятия. Мы привыкли, что Родину нужно защищать до последней капли крови, ни шагу назад, все для фронта — а здесь главный герой жалеет вчерашних фашистов, жалуется на то, что их слишком медленно и неосторожно освобождают от недавних союзников. «Шкуру» Курцио Малапарте можно рассматривать как новый опыт, свежий (1949 года) взгляд на ту войну.