Текст книги "На двух планетах"

Хиль тотчас же пустил в ход все средства марсианского врачебного искусства. Он уже приобрел некоторый опыт при изучении эскимосов и знал особенности организма, отличающие человека от марсианина, особенности, которые отнюдь не так значительны, как это можно было бы предположить.

Обитатели острова, насколько им позволяла их спешная работа, проявляли живейший интерес к привезенным людям. В прихожей больничной комнаты не смолкало оживление: входили, выходили, расспрашивали, раскрывались и захлопывались крышки телефонов, но все еще нельзя было узнать ничего определенного.

Наконец, после получасовой напряженной деятельности, Хиль прервал свое молчание. Обращаясь к стоящему подле него заведующему нижней станцией, инженеру Ра, он сказал:

– Они будут жить.

– А!

– Но сомневаюсь, чтобы возможно было привести их в сознание. Надо поместить их в условия, соответствующие их привычкам. Прежде всего, мы не должны уменьшать силы тяготения, да и температура в этой комнате, мне думается, должна быть выше.

– Хорошо, – ответил Ра. – Комнат у нас достаточно; мы можем перенести их в одно из внешних помещений. Я сейчас сделаю нужные распоряжения.

Как только Ра вышел в переднюю и сообщил благоприятное заключение врача, радостная весть облетела весь остров. Эти люди – не эскимосы, а настоящие баты – сделались предметом всех разговоров, несмотря на то, что мало кто из марсиан и видел их. При свойственной марсианам деликатности, не могло быть и речи о том. чтобы кто-нибудь из непричастных к уходу за больными проник к ним из простого любопытства.

Спасенные были разлучены и водворены в приспособленные для них помещения. Им был предоставлен полный покой, и они долго еще находились в глубоком сне.

VI. На попечении феи

Зальтнер открыл глаза.

Что это над ним? Или это сеть воздушного шара? Что это за правильные золотистые арабески на светло-голубом фоне? Нет, это не шар, и непохоже на небо. Но что же случилось? Ведь он упал в море? Быть может, это морское дно? Но в воде он бы умер, или… Он повернул голову, и глаза его снова закрылись. Он хотел все обдумать, но мысли были слишком тяжелы, а он чувствовал себя таким усталым… Тут он заметил, что у него в губах какая-то трубочка. Быть может, это мундштук кислородной подушки? Нет. На него повеяло странным ароматом, и он невольно потянул из трубочки, так как испытывал жгучую жажду. Ах, как это приятно! Прохладный, освежающий напиток! Не вино и не молоко, и тем не менее так вкусно. "Не нектар ли это"? Его мысли опять смешались; но напиток имел чудесное действие: новая жизнь пробежала по его жилам; он снова смог открыть глаза. Но что же он увидел? Значит, он все-таки под водой?

Там, над его головой, шумели морские волны, но они не доходили до него. Прозрачная стена задерживала их. Пена разбивалась об эту стену; свет преломлялся в волнах. Неба не было видно, по-видимому, его скрывал какой-то тент. Время от времени рыба глухо толкалась в стекло.

Напрасно силился Зальтнер уяснить себе свое положение. Сначала ему казалось, что он находится на корабле, хотя его удивляло, что в комнате не чувствуется ни малейшего движения. Но потом он отвел глаза в сторону. Разве уже кончился день? Ведь комната была освещена дневным светом, но там, налево, царила глубокая ночь.

Перед ним в лунном свете возвышалось незнакомое строение неведомого стиля. Он увидел крышу и над нею верху верхушки странных деревьев, и как необычайно ложились тени! Зальтнер попробовал наклониться вперед, поднять голову. Поистине, там в небе светило две луны, и лучи их перекрещивались. На Земле никого подобного не могло быть. Нет, это не картина – живопись не могла создать таких световых контрастов; вероятно, это транспарант.

Как бы в ответ на шорох, вызванный движением Зальтнера, ландшафт внезапно отодвинулся в сторону. В глубоком кресле сидела женщина и огромными смеющимися главами смотрела на проснувшегося. В полной растерянности уставился он на это новое чудо. Казалось, никогда еще, не видел он такого прекрасного женского лица. Он хотел быстро подняться и тут впервые оглядел себя. В то врем, как он лежал без сознания, его, по-видимому, вымыли и переодели в свежее белье. Широкий халат из неведомой ткани окутывал его.

Женщина протянула руку и повернула одну из рукояток прибора, стоящего перед нею на столе. В то же мгновение Зальтнер почувствовал, точно его вдруг что-то приподнимает. Он хотел пошевелить рукой, но рука откинулась гораздо дальше, чем оп предполагал. Он приподнялся с удивительной легкостью, но при этом ноги его взлетели в воздух и пришлось с неожиданной быстротой проделать несколько непроизвольных гимнастических упражнений, прежде, чем удалось достигнуть равновесия и усесться на ложе.

В это время женщина тоже поднялась и плавной поступью направилась к нему. Чарующая улыбка оживляла ее черты, и в ее чудных глазах светилось искреннее участие.

Зальтнер хотел встать, но при первом же поползновении заметил, что рисует взлететь на неопределенную высоту. Легким движением руки женщина попросила его остаться на месте. Тут только вернулись к нему способность речи и его обычная живность.

– Как вам будет угодно, – сказал он. – Вы окажете мне большую честь, если согласитесь посидеть со мною и милостиво сообщите мне, где я, собственно, нахожусь.

При звуке его слов, она разразилась тихим серебристым смехом.

– Он говорит, он говорит! – воскликнула она по-марсиански. – Как это забавно!

– Фафаголик? – повторил Зальтнер чуждый звук ее речи. – Что это за язык, или что это за страна?

Марсианка снова засмеялась и при этом с удовольствием разглядывала его, как разглядывают диковинного зверя. Зальтнер повторил свой вопрос по-французски, по-английски, по-италиански и даже на латинском языке, – этим исчерпывалось его лингвистическое богатство. Так как незнакомка, по-видимому, его не понимала и он все еще оставался без ответа, он снова заговорил по-немецки:

– Вы, сударыня, очевидно меня не понимаете, но все-таки я должен хотя бы представиться вам. Меня зовут Зальтнер, Иозеф Зальтнер. Я естествоиспытатель, художник, фотограф и член полярной экспедиции Торма, только что потерпевшей крушение, но, как мне кажется, до известной степени спасенной. Собственно говоря, смеяться тут нечему, сударыня, или как вас там зовут!

После этого, он несколько раз, указывая на себя пальцем, отчетливо повторил: – Зальтнер, Зальтнер! – Потом широким жестом указал на все окружающее и, наконец, на прекрасную марсианку.

Она сейчас же поддержала этот мимический разговор; медленным движением руки показала на себя и произнесла свое имя: "Зэ". Затем кивнула на Зальтнера и ясно повторила его имя и еще раз повторила с соответствующими жестами: "3э! 3альтнер"

– Зэ, Зэ? – вопросительно сказал Зальтнер. – Так значит, это ваше имя? Ну, а где же мы, собственно говоря, находимся?

Она показала на ландшафт и промолвила "Ну", что означало "Марс", но Зальтнеру это слово, конечно, ничего не сказало.

Зэ отошла в глубину комнаты. Зальтнер взглядом следил за ней Она двигалась легко, как витающий ангел, который не ощущает веса тела. Когда она была в тени, ее волосы светились фосфорическим блеском; казалось, над ее головой сиял венчик, как у святых.

Зэ что-то искала; но внезапно, прервав свои поиски, она воскликнула: Как я однако рассеянна! Ведь с этим торопиться нечего. Бедный бат, наверное, голоден, – вот о чем, прежде всего, нужно было позаботиться. Подожди-ка, мой бедный бат, сейчас я тебя накормлю.

Во мгновение ока у ложа появился столик, и Зэ поставила перед Зальтнером кушанье, только что для него приготовленное. Не задумываясь над тем, что ему подано, не смущаясь странной формой разложенных перед ним инструментов, Зальтнер начал орудовать ими, как ложками; он не обращал внимания на улыбку Зэ и с наслаждением потягивал через трубочку какой то напиток. Он, сам того не подозревая, был так голоден, что мгновенно позабыл обо всем окружающем и даже о присутствии Зэ.

Едва утолив приступ голода, он снова стал внимательно слушать объяснения Зэ, которая на своем языке называла ему находящиеся перед ним предметы, и скоро ему удалось запомнить несколько слов.

Когда он кончил трапезу, Зэ улыбнулась и сказала ему по-марсиански.

– Зальтнер нравится мне. Зальтнер – не калалек.

Он понял значение слова "калалек", которое при общении с марсианами эскимосы употребляли, называя свое племя.

– Нет, прекрасная Зэ, – решительно воскликнул он, – я не эскимос, я немец, а не эскимос, – немец!

И он сопровождал свои слова такими выразительными жестами что она тотчас поняла их смысл.

Она поспешила к книжной полке и вернулась с атласом в руках. Зальтнер сразу узнал карту областей, окружавших северный полюс, ту самую, которая в гигантски масштабе была изображена на острове и которой он дивился с воздушного шара.

Зэ тонким, изящным пальцем обвела Гренландию и ближайшие к полюсу страны, повторяя при этом: "Калалек, бат калалек"; потом она показала на Зальтнера, схватила его руку и, водя ею по другим областям, изображенным на карте, спросила: "Бат Зальтнер"?

Зальтнер разыскал на карте Германию, значительно сокращенную с перспективном изображении, и знаками дал понять, что там его родина. Так как по частому повторению слова "бат" он заключил, что оно употребляется для обозначения человека или целого народа, то, указывая на полюс, он спросил:

– Бат Зэ?

Она отвечала резким отрицательным движением, накрыла карту рукой и сказала: "бат", потом, указывая на себя, с чувством собственного достоинства произнесла:

– Зэ – нумэ.

И, в ответ на вопросительный взгляд Зальтнера, она вытянула руку, указывая куда-то вниз. Она стояла перед Зальтнером гордая, со светящимися глазами, и он уже не сомневался, что имеет дело с высшим существом. Но она сейчас же наклонялась к нему с любезной улыбкой и перевернула несколько страниц атласа. Открылся ряд геометрических фигур, в которых Зальтнер без труда узнал изображение планетных орбит солнечной системы. Зэ указала на центр и сказала "О". "Солнце", ответил Зальтнер, одновременно обращая ее внимание на солнечные лучи, играющие на водной поверхности.

Зэ одобрительно кивнула головой, обвела пальцем по карте земную орбиту и повторила название Земли: "Ба", потом, снова указывая на Зальтнера, сказала "бат". А после этого со всей марсианской гордостью она вновь промолвила "Нумэ", показала на карте орбиту Марса и, величественно взглянув на Зальтнера, сказала "Ну".

– Марс! – почти беззвучно вырвалось у Зальтнера.

В эту минуту дверь комнаты отворилась, и вошел Хиль. Большие выразительные глаза врача доброжелательно остановились на Зальтнере.

– Итак, мы опять живем? – сказал он, чего Зальтнер, разумеется, не понял. Потом на эскимосском языке добавил:– Быть может, этот язык вам знаком?

Зальтнер угадал смысл вопроса и покачал головой. Но за то он сам заговорил по-марсиански, произнося слова, который его научила Зэ:

– Пить… Кино… Бат хорошо вино пить.

Зэ разразилась легким серебристым смехом, и Хиль, развеселившись, сказал:

– Вы сделали исключительные успехи. Этак мы скоро уже сможем с вами беседовать. – При этом он указал на стоящий перед Зальтнером напиток, и тот не замедлил снова с удовольствием подкрепиться.

Однако, участь товарищей по экспедиции не давала Зальтнеру покоя. Он снова попытался узнать о них, – поднял кверху один палец, приговаривая:

– Бат Зальтнер. – Потом, подняв три пальца, старался жестами объяснить, что на погибшем шаре было три бата. Все внимание Хиля, впервые видящего европейца, было направлено скорей на самого человека, чем на то, что он говорил, поэтому он с удивлением посмотрел на Зэ, когда Зальтнер окликнул его, повторяя услышанное от Зэ обращение: "Хиль Хиль"!

Зэ объяснила:

– Он хочет сказать, что их было трое; но мы-то ведь нашли только двоих?

– Да, – сказал Хиль, – но другому тоже уже лучше. Рана на ноге не серьезная и через несколько дней заживет. Я оставил подле него Ла и пришел посмотреть, что тут делается… Во всяком случае, я думаю, что тот находится в полном сознании; он неоднократно открывал глаза, но не сказал ни слова. Надеюсь, что он не испытал слишком сильного потрясения. Мы решили не заговаривать с ним, чтобы преждевременно не волновать его. Быть может, вы хотите туда пройти?

– С удовольствием, но кто же останется с Зальтнером?

– Ему нужно теперь поспать. А потом мы должны устроить их по другому. Мы переведем их обоих в одну комнату, в самую большую часть ее и две прилегающие к ней комнаты не будут соединены с абарическим полем, – туда мы поставим их кровати и снесем все их вещи, чтобы эти баты могли жить в привычных для них условиях. А в другой части комнаты мы сможем регулировать силу тяготения и, таким образом, свободно двигаться и, без помехи, быть подле батов и изучать их.

– Хорошо, – сказала Зэ, – но, прежде чем вы усыпите моего бедного бата, я должна еще немного с ним побеседовать.

Она обратилась к Зальтнеру и постаралась как можно яснее растолковать ему, что один из его товарищей спасен и что скоро он его увидит. Потом ей удалось узнать у Зальтнера имя этого товарища и несколько нужных ей немецких слов, которые она тут же затвердила, В то время, как ее большие смеющиеся глаза смотрели на Зальтнера, Хиль приблизил руку к его лицу и сделал несколько мерных движении. Глаза Зальтнера закрылись. Сначала перед ним как будто еще светили два сияющих солнца, потом он уже не зная, глаза ли это Зэ, или две луны Марса, – и скоро безгрезный сон охватил его.

VII. Новые загадки

Грунте очнулся от своего беспамятства в комнате, устроенной точно так же, как та, в которой помещался Зальтнер, так кик обе они принадлежали к числу комнат, предназначенных для временного пребывания гостей, приезжающих с Марса на земную станцию. С ложа Грунте тоже ничего не было видно, кроме больших окон, за которыми колыхалось море, и ширмы, скрывающей остальную часть комнаты. Эта ширма была украшена ночным ландшафтом Марса с его двумя лунами: излюбленный художниками Марса световой эфект. Кроме того, на переднем плане ландшафта изображены были две фигуры, одна из которых указывала вдаль на особенно ярко светящуюся звезду, а другая рассматривала сильно увеличенное, точно на экране проекционного фонаря, изображение этой звезды.

Грунте старался собраться с мыслями. Он лежал в теплой комнате, на удобной постели, в незнакомой ночной одежде. Никакой боли в ноге он уже не чувствовал, но не мог пошевельнуть ею, так как на нее была наложена неподвижная повязка. Он был очень слаб, но мысли были ясны, и никакого недомогания он уже не ощущал. Он мог свободно двигать головой, руками и верхней частью тела. Итак, значит, после падения в море, он был спасен. Но где же он теперь и кто спас его? Не попал ли он все-таки на остров и не являются ли островитяне его спасителями? Кто они и чего мог он от них ожидать? На этом вопросе сосредоточились все его мысли.

Он пошевелил руками, проверил дыхание, пощупал пульс, прислушался к шуму моря, – все явления природы не изменились, он несомненно находился на Земле, и все же существа, живущие здесь, не могли быть людьми. Его одежда, простыни, покрывала были сделаны из совершенно неизвестной ему ткани, и по ним Грунте не мог судить о том, кто приютил его. Но оставалась еще картина. Что было на ней изображено? Нельзя ли по ней разгадать, в чьей власти он находится?

Обе фигуры на картине изображали, по-видимому, существа человеческой породы. Стоящая фигура, указывающая на звезду, представляла собою идеальный облик женщины, с поразительно большими глазами. Над ее головой мерцало своеобразное сияние. Был ли это символический образ, увенчанный ореолом? По ее одеянию, насколько вообще можно говорить о нем, трудно было сделать какие-либо выводы, – оно могло всецело зависеть от причуды художника. Сидящая спиной к зрителю фигура, рассматривающая изображение звезды, была одета в какой-то металлический панцирь. Представляли ли эти фигуры жителей полярного острова? Но сам ландшафт не был похож ни на один из земных ландшафтов. Значит, это было воспоминание о далекой родине жителей полюса. А если это так, то ведь две луны могут быть только на Марсе…

Значит, полюс населен обитателями Марса! Эта мысль уже являлась Грунте, когда он с воздушного шара рассматривал остров с его сооружениями и необычайной картой Земли. Но Грунте отстранил тогда эту мысль, как слишком фантастическую; он не хотел допускать таких неправдоподобных гипотез, пока еще мог надеяться на другое объяснение. Но когда шар был увлечен ввысь какой то необъяснимой силой, невольно снова пришлось вернуться к этой гипотезе. И теперь это чудесное спасение, эти странные ткани, эта картина!.. И какую же звезду наблюдали на этой картине? Он напряженно всматривался в увеличение этой звезды. Ярко освещенный узкий серн, остальная часть диска в тусклом полусвете, и эти темные пятна, и эта белизна на полюсах, – сомнения нет, это Земля! Такой должна – она казаться с Марса при большом увеличении; узкий серп, – часть земли в ярком солнечном свете, все остальное слабо освещено луной. Грунте уже не мог отказаться от мысли, что он у марсиан, – гость ли, пленник-ли, – как узнать?

Как же могли марсиане оказаться на Земле? На этот вопрос Грунте не мог ответить. Но если допустить эту возможность, то все остальные явления становились вполне понятными – и чудесное строение острова, и странное влияние, воздействовавшее на шар, и спасение, и устройство комнаты… Несомненно, гипотеза о жителях Марса была самой естественной,

И вдруг Грунте вздрогнул, потрясенный внезапным воспоминанием; его губы плотно сжались, между бровями легла глубокая складка, – он изо всех сил напряг свою память.

– Элль, Элль!.. – пробормотал он. Что же именно сказал ему Элль, перед отправкой экспедиции? Фридрих Элль, друг Торма, поглощенный научной работой в городке Фридау и снарядивший на свои средства эту экспедицию, был ее идейный вдохновителем и душой международного объединения исследователей северного полюса. Элль и Грунте не раз обсуждали вопрос о том, каким образом могли бы марсиане завязать сношения с Землей. И Элль всегда говорил: если они придут, то они появятся или на северном, или на южном полюсе. Ведь в поезд входят на месте его стоянки, а не вскакивают на ходу. Кто знает, что вы еще увидите на полюсе! Кланяйтесь от меня… Кому? Вот это-то слово он и позабыл! Тогда он не придал ему никакого значения. Никогда нельзя было понять, шутит ли Элль, или говорит серьезно… "Кланяйтесь от меня"… Нет, он не мог вспомнить этого слова! Но он отлично помнил, как был взволнован Элль однажды вечером, когда о жителях Марса заговорили, как о сказочном вымысле; как он внезапно оборвал разговор.

Размышления Грунте были прерваны. За картиной, изображавшей марсианский ландшафт, послышались голоса. На каком языке они говорили? Грунте не знал его, он не понимал ни слова.

Там, за ширмой, скрытая от Грунте, уже давно томилась Ла. Ей было мучительно переносить земное тяготение, и поэтому она неподвижно лежала на диване. В этот миг с трудом вошла Зэ и тотчас в изнеможении села подле нее.

– Как поживает бат? – спросила она.

– Право, не знаю, – отвечала Ла, – оттуда не доносится ни малейшего шороха, – а нельзя же требовать, чтобы я сама, при таком давлении, отправилась к нему.

Так уменьшим давление, – воскликнула Зэ и взялась за рукоятку абарического прибора.

– Но Хиль запретил это, – возразила Ла. – Мы можем повредить больному.

– Ничего! В комнате у другого бата я проделала то же самое. Это можно делать без вреда для них, только ненадолго. А ты его уже кормила?

– Конечно нет, разве я могла!

А между тем, это необходимо, Хиль того же мнения. И хотя бы на это время мы должны быть в состоянии свободно двигаться… Итак, на мою ответственность!..

Зэ повернула ручку аппарата и установила нормальное марсианское тяготение. Обе они встали и с облегчением вздохнули.

Как раз в эту минуту Грунте хотел пошевельнуться, но его рука поднялась гораздо выше, чем он ожидал. Он тотчас повторил это движение и убедился, что все его тело, а также и покрывало на его постели сразу стали значительно легче. Он оглянулся, разыскивая глазами, что бы такое ему швырнуть кверху, чтобы исследовать это чудесное явление. Тут он увидел на полке над кроватью несколько своих вещиц, очевидно, вынутых из его карманов. Так как теперь, несмотря на повязку на ноге, он с легкостью мог приподнять тело, он взял свой перочинный нож и, подняв его как можно выше, выпустил его из рук. Грунте мог свободно следить за его падением; только через секунду нож коснулся пола. Грунте мысленно измерил высоту падения и подумал: сила тяготения уменьшилась и стала приблизительно втрое слабее обычной; такой она должна быть на Марсе… И снова вспомнились ему слова Элля: "Освободиться от тяжести, это значит покорить вселенную".

Услышав легкий шум, вызванный падением ножа, Зэ отодвинула ширму и вместе с Ла приблизилась к Грунте. Его внимание уже давно было отвлечено от ширмы, и поэтому он испуганно вздрогнул, когда внезапно увидел перед собою двух прекрасных марсианок. Это женское общество ужасало его; ему приятнее было бы оказаться даже среди враждебно настроенных дикарей. А к тому же еще он почувствовал прикосновение нежных пальцев, – Зэ погладила его по голове… Он невольно оттолкнул ее руку.

– Бедный человек, – сказала Зэ. – Он еще совсем вне себя. Надо, прежде всего, дать ему попить. – Она снова положила ему руку па лоб и сказала:

– Не бойся, мы тебе ничего не сделаем, бедный человек.

"Ко бат", так звучали ее последние слова. "Ко бат!" – этот звук ошеломляюще подействовал на Грунте, – это было одно из странных выражений Фридриха Элля. Так обыкновенно говорил Элль, когда кто-нибудь не мог проникнуться его странными воззрениями и когда он хотел выразить сострадание к скудности человеческого разума. Часто спрашивал его Грунте, что это за слова и откуда он их знает? Элль только улыбался в ответ, тихо повторяя: "Ко баты, – этого вы не поймете, бедные люди!" Все эти воспоминания сразу всплыли в памяти Грунте при звуке непонятных слов. Теперь он старался казаться спокойным.

Тем временем Ла принесла сосуд, наполненный чудесным марсианским нектаром. Марсиане обыкновенно пили через трубочку, приделанную к сосуду, и эту трубочку Ла пыталась просунуть между стиснутыми губами Грунте. Но старания ее были напрасны, – Грунте не разжимал рта и отвернулся к стенке.

– А ведь баты нелюбезный народ, – смеясь сказала Ла.

– Нет, – возразила Зэ, – Зальтнер совсем другой: он сразу заговорил.

Грунте уловил знакомое имя и, наконец, заговорил:

– Зальтнер? – спросил он, все еще не глядя на Зэ.

– Ага, – сказала Зэ, – видишь, он отлично слышит и говорит. Послушай-ка, теперь я с ним поговорю.

Она ласково обняла подругу и близко подошла к ложу Грунте. С большим трудом выговаривая заученные немецкие слова, она сказала:

Зальтнер – немецкий друг пить вино, Грунте пить вино, немецкий друг.

Грунте с изумлением взглянул на марсианку, говорившую по-немецки, а Ла, которой эти слова показались страшно забавными, едва удерживалась от смеха. Грунте тоже чуть было не улыбнулся, но, увидя так близко от себя этих обольстительниц, он опять уперся взглядом в одеяло. Тем не менее он вежливо ответил:

– Насколько я вас понимаю, мой друг Зальтнер тоже спасен. Скажите, пожалуйста, где же я нахожусь?

– Пить вино, Грунте, – настойчиво повторила Зэ, а Ла поднесла трубочку к его губам.

Грунте на этот раз не отказался, и вскоре он испытал приятное действие освежающего и бодрящего напитка. Он поблагодарил и задал Зэ еще несколько вопросов, но ее немецкие познания были уже исчерпаны. Тогда Грунте указал на нее, потом на картину и сказал наудачу: – Марс? Марс?

Это слово Зэ запомнила. Она повторила утвердительно:

– Марс – Ну! – И, гордо выпрямившись, показав на Ла и на себя, она произнесла:

– Ла, Зэ – нумэ!

– Нумэ?! Так вот оно! Вот оно, слово, сказанное ему Эллем: Кланяйтесь нумэ.

Итак, марсиане называли себя нумэ, и Элль это знал! – это заставило Грунте так глубоко задуматься, что он на мгновение позабыл все окружающее. Он закрыл глаза, чтобы никто не прерывал его размышлений, и лицо его снова приняло суровое выражение.

Зэ принялась за стряпню, а Ла придвинула кресло и села у ложа Грунте. Она внимательно рассматривала вещи, найденные у Грунте, и ее забавляла маленькая книжка, которую она увидела среди них. Это был словарь эскимосского языка, и на виньетке заглавного листа было изображено бушующее море и на нем эскимос в своем челноке.

– Посмотри-ка, – позвала она Зэ: – вот калалек в своем каяке!

Знакомое эскимосское слово поразило слух Грунте и вывело его из мрачной задумчивости. Неужто марсиане изучили гренландский язык? Это было вполне допустимо. Сам он перед поездкой, на всякий случай, усвоил самые необходимые для общения с эскимосами выражения и поэтому сказал:

– Я знаю несколько эскимосских слов. Понимаете ли вы меня?

За его не поняла. Но Ла уже давно занималась изучением языка единственных людей, до сих пор известных марсианам. Она поняла и ответила:

– Я кое-что понимаю.

– Где мои друзья? – спросил Грунте.

– Здесь только один. Он в другой комнате.

– Могу ли я его видеть?

– Он спит, но потом вас переведут в одну комнату.

– Как вы попали с Марса на Землю?

Ла не нашла слов, чтобы ответить ему. Она со своей стороны спросила:

– Что вас привело сюда?

Грунте в свою очередь затруднился, как передать на гренландском наречии понятие "северный полюс".

В это время подошла Зэ и принесла кушанья. Грунте замолк и опять лежал в полной неподвижности. Но Ла на эскимосском языке так ласково уговаривала его поесть, и кушанья, которые Зэ протягивала ему с повелительным взглядом, так заманчиво благоухали, что он, наконец, решился утолить свой голод.

Он с величайшей осторожностью приподнялся, попробовал марсианские яства, состав которых ему был совершенно неизвестен. Когда, поблагодарив, он откинулся на постель, Зэ отодвинула обеденный столик, а Ла сказала:

– Прощайте, Грунте. Постарайтесь уснуть.

Она плавно удалилась; Зэ снова задвинула ширму. Грунте опять остался один.

У него кружилась голова от всего пережитого – новые вопросы теснились в его сознании. Он снова хотел приподняться, но тут ему показалось, что что-то насильно приковывает его к ложу, Зэ опять восстановила земное тяготение. Окна затянулись темными занавесками, и Грунте оказался в полной темноте. Издали доносилась тихая музыка, и мелодия сливалась с шумом моря. Грунте задремал.