Текст книги "Намек. Архивный шифр"

Иван Кузнецов
Намёк. Архивный шифр

© И. Кузнецов, 2022

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022

© «Центрполиграф», 2022

* * *

 
Я сам собираюсь
Роман написать —
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
 

М. Светлов. Живые герои

Пролог к роману А. Кенича «Ясные звёзды»

– Господа, мы собрались в час роковой для Отечества нашего. Срок генерального сражения определён, и войска строятся в боевые порядки. Каждый из пришедших нынче на тайное собрание готов сложить голову на поле чести. Военным должно прибыть на позиции в назначенный срок. Среди нас присутствуют и люди штатские, на коих также возложена важная миссия. Но у тех, кои остаются в Первопрестольной, будет довольно запаса времени для приуготовлений к любому повороту событий. Меж тем братья, коим предстоит сражаться с врагом в открытом поле, принуждены торопиться и времени имеют в обрез. Посему я намерен пресекать длинные речи, и для себя считаю таковые в сложившейся обстановке роскошью недозволительной. В решимости вашей защитить Отечество великой ценой не имею сомнений, потому и не считаю ни необходимым, ни полезным призывать вас, братья, к верности долгу, тем паче – напоминать вам о нерушимости клятв наших. Скажу ещё лишь одно. Наши великие братья, предшественники наши провидели грядущий грозный час. Титанической силой Разума, соединённой с силою Любви, они создали Инструмент. Ныне мы собрались, чтобы распечатать и применить его – в великой надежде, что он поможет повернуть ход истории и укротить грозу, бушующую над Отечеством. Господа, я закончил. Поднимемся в Круглый зал.

Присутствовавшие на собрании в Рапирном зале выслушали оратора в молчании. Все они были укутаны в чёрные плащи от шеи до пят, лишь откинуты широкие капюшоны. Едва предводитель их кончил свою речь, кто-то из толпы повитых плащами негромко, но властно распорядился:

– Господа, прошу оставить здесь ваши накидки и оружие. Лестница наверх находится за дверью справа.

Они очень долго поднимались по лестнице. Свечей не брали с собой, поскольку путь прекрасно освещали им высокие окна. Подъём их был озарён белым светом утра. Они шагали тихо, размеренно, ни словом, ни даже громким дыханием ни один не нарушил сосредоточенной плавности процессии. Оратор, который был у них предводителем, шёл не впереди, а среди других и бережно нёс обеими руками тяжёлый вертикально вытянутый свёрток. Так мог бы служитель культа нести младенца в крестильную купель: с осторожностью, потребной хрупкому человеческому существу, и благоговением перед высшей силой, в нём сияющей.

Лёгкие шаги по широким белокаменным ступеням, потом – по крутым деревянным, прямые спины, мундиры с эполетами, едва различимое размеренное позвякивание шпор. Всё говорило о готовности этих военных вскочить в седло, едва окончив обряд, ради которого они собрались в Сухаревой башне.

Штатские – их было не много – изо всех сил старались казаться военным под стать.

Круглый зал располагался под самой крышей, в острой оконечности башни. Не всякому был открыт туда путь, и не всякому известен. Со светлой, удобной, ещё хранившей запах дерева лестницы, устроенной тут во время недавнего ремонта, процессия сошла и втянулась в неприметный арочный проём. Там встретила их новая лестница – витая, металлическая, узкая – грузному человеку не протиснуться.

Круглый зал казался огромен. Верх его совершенно терялся в темноте.

Тот, что властно отдавал распоряжения в нижнем зале, здесь самолично пошёл по кругу – зажигал свечи в настенных светильниках. Стены Круглого зала засияли нежно: гладкий коричневый мрамор отражал пламя. Мрамор имел тёплый оттенок, точно полированное дерево. По стенам вытянулся строгий строй полуколонн. Высоко, на уровне двух человеческих ростов, полуколонны упирались в карниз. Выше карниза – убегающий вверх, во тьму, крутой свод. Где и чем он оканчивался?..

Люди, сгрудившиеся было при входе, растекаются, образуют круг. По-прежнему хранят молчание, не то благоговейное, не то почтительное. Или же всего лишь дисциплинированно соблюдают ритуал? В центре круга, в центре зала, в самом центре суровой Сухаревой башни – малахитовая чаша. У неё толстые стенки, массивная нога прочно упёрта в наборный пол. Чаша диаметром в локоть.

От стены приносят и ставят к самой чаше ломберный столик. Он нелепо смотрится среди храмовой торжественности зала. На нём, словно сам собой, появляется чудной предмет из меди. Плод причудливой фантазии изобретателя-самоучки. Похож на прибор, которым пользуются моряки. На подставке вертикально высится большой, раскрытый на треть ширины циркуль. Под вершину циркуля подвешена половина шестерни – выпуклым зубчатым краем вниз. Вроде маятника. Подобно маятнику, она покачивается вправо-влево, вправо-влево.

Циркуль и угольник? Нет, вместо угольника – всё же половина шестерёнки. И конструкция целиком – не плоскостное изображение. Она объёмная; она живёт, движется.

Предводитель собрания бережно распеленал свой свёрток, и лица озарил нежный золотой свет – как будто на всех одновременно пали лучи утреннего солнца. Откликнулось золотое и серебряное шитьё на мундирах: затеплилось, ожило. Из всех уст вырвался единый вздох восхищения. Узкий и высокий пирамидальный сосуд с золотистой жидкостью оказался на ломберном столике рядом с медным «маятником» – эмблемой братства. Жидкость нежно, ровно светилась; замерцали медные линии «маятника».

– Брюсово наследство!

– Эликсир Новикова!

Одновременный тихий шёпот самых осведомлённых гулко отдался в высоких сводах.

– Братья, прошу полного вашего сосредоточения.

Тихо заговорил предводитель, напряжённо.

– Настало время распечатать дар великого нашего предшественника, основателя братства. Будьте готовы принять его в полном объёме. Прошу теперь каждого сказать: готов ли он принять дар, что бы ни означал он для жизни и личной судьбы.

Тихо, не сходя со своих мест и в свободной последовательности военные и штатские произносили:

– Готов.

– Совершенно.

– Я готов.

Иссякли голоса.

– Остались ли среди нас один или более, кто не принял решения?

Тишина. Мягкое лучистое сияние.

Сами, команды не дожидаясь, члены братства запели на латинском наречии – негромко, стройно, как в церкви.

Совсем внезапно размахнувшись саблей, глава братства снёс пирамидальному флакону верхушку и вылил золотистый густой эликсир в малахитовую чашу. Так капля росы, преисполненная солнцем, скатывается в сердцевину зелёного листа, дрожит и мерцает там, пока не изойдёт лёгким паром.

Тонкий золотистый дымок заклубился в чаше и стал подниматься.

Латинские строфы сменились гулким, протяжным славянским напевом – не то из церковного языка сотканным, не то прямо из древности вызванным, вычерпанным прямо из Слова об отчаянном Игоревом походе.

Дымок взвился высоко, потянулся к незримому потолку-шатру. Рассеивалась тьма, отпускала от себя балки и своды.

Участники ритуала умолкли и в радостном предвкушении чуда наблюдали, как последние капли эликсира исходят золотистым паром.

Их предводитель нашёл обеспокоенным взглядом глаза старейшего члена братства и смертельно побледнел. Он увидел, что старый товарищ охвачен тем же сомнением, какое родилось в его собственном уме. И, едва увидел, сомнение обратилось в твёрдую ясность.

Чудотворные испарения эликсира искали выхода, но не находили его. Теперь не остановить начатого и не успеть поправить ошибки. Всё, что известно о свойствах эликсира: после вскрытия сосуда он должен незамедлительно начать своё действие. Ритуал испорчен. Труд великих предшественников погибает напрасно.

Если бы Брюс, некогда замесивший основу эликсира и произнесший над сосудом первые слова священных текстов, оставил пояснения! Если бы добрейший и светлейший из просвещённых людей прошлого столетия – Новиков – успел подобрать преемника, чтобы поведать тому метод применения эликсира и настрого наказать передать этот метод вместе с сосудом будущему хранителю! Но не был метод ни записан, ни изустно передан. Мастера тайно совещались, чтобы постичь его. Выходит, не постигли…

Дар Новикова. Последнее средство защиты. Единственная надежда на спасение Первопрестольной – если армия не спасёт.

Что же будет теперь?

Облако золотистого пара, напрасно поклубившись в вышине и не найдя дальнейшего пути ввысь, в чистое поднебесье, стало медленно снижаться. Не в силах вполне совладать с чувствами, мастер ложи прижал ладонь ко рту, исказившемуся гримасой отчаяния. Ему хотелось бы по-младенчески зажмуриться, чтобы не наблюдать, как бессмысленно и стремительно гибнет неповторимое создание нескольких поколений его прямых предшественников – плод усилий светлейших умов и благороднейших душ целой эпохи. Однако, превозмогши себя, он смотрел широко открытыми глазами. Винить в роковой ошибке, кроме самого себя, было некого. Стало быть, и наказание положено нести ему самому.

Пение Гимна кончилось, и члены ложи не завели нового. Наблюдали, не дыша, как опускается на них таинственная завеса. Опускаясь, она окутывала людей, влажно впитывалась в одежду, в волосы, проникала сквозь поры кожи. Люди благоговейно принимали дар.

Толика таинственных испарений снизошла и на Мастера ложи. Мысли потекли плавнее, тело наполнилось упругой, непобедимой силой. Но успокоить растревоженные чувства дар был не властен. Мастер видел, как много в облаке ещё не растраченной силы. Каждый из присутствовавших, возможно, обрёл личную неуязвимость. Но не для того они собрались под суровыми сводами старинной башни накануне битвы, в которой решится судьба Отечества. Никто из братьев не желал спасения себе лично, но желал его Москве и молился о победе русского оружия.

– Братья, прошу помнить о вашем отеческом долге перед солдатами вашими и о нашем сыновнем долге перед Первопрестольной столицею.

Предводитель ещё несколькими мгновениями ранее не знал, что скажет это. Но он сказал. Произнёс очень слабым голосом, чтобы не разрушить чары. В полной тишине каждое слово прозвучало ясно. Если бы он пустился в пространные объяснения, то дело оказалось бы окончательно погублено. Мастер понадеялся: братья без лишних слов поймут, что требуется делать, – и не ошибся.

Силу эликсира удалось вобрать почти что без остатка. Однако долго братьям не удержать её в себе. В ложе собрались люди с практическим складом ума; для подобной работы они никогда прежде не упражнялись.

Особое свечение, свойственное эликсиру, почти исчезло. Свечи догорали в настенных канделябрах.

– Господа, поспешим туда, где необходимо наше присутствие! – призвал мастер тоном, не допускавшим обсуждений. – Бог в помощь!

Они начали своё дело утром и вышли в разгар дня. Солнечный тёплый денёк. Приближения осени не ощущалось в нём. Лишь берёзы в тишине старинных закоулков трясли золотистыми прядями, как буклями трясут напрасно молодящиеся старушки, вспоминая весёлую екатерининскую юность.

Впервые братьями была допущена та небрежность, которая извинительна только при событиях чрезвычайных: все вместе, группой человек в тридцать – сорок они покинули башню. Не надевая уже плащей, в мундирах и при оружии, они производили впечатление командиров, съезжавшихся для срочного совета, а теперь распущенных для исполнения решённого. Между тем кони с вестовыми для сохранения секретности были оставлены подальше – у кого на площади, а у кого – в сплетении переулков. Военные, коротко простившись, поспешили каждый в свою сторону. Они скоро встретятся. Нет нужды ни времени назначать, ни места. Всем путь – на Смоленскую дорогу.

В дороге придётся соблюдать правила. Не болтать с попутчиками, песен не петь – нужды нет, весёлых ли, печальных, боевых ли. Воздержаться от выпивки, а лучше – и от вкушения пищи, разве за исключением самой простой – хлеба да воды. Придётся позволить непосвящённым гадать, отчего бравый полковник, боевой генерал, удалой поручик охвачены думами: погружённость в стратегические расчёты тому виной, или тревожные предчувствия, или – неужто?! – робость закралась в сердце? Всяческие подозрения посторонних ничтожны перед задачей, легшей нынешним утром на плечи членов братства. Они должны довезти самый эфемерный на свете груз и возможно меньше расплескать в дороге.

Военные спешили. Шаги их быстро отзвенели вдали, слились с обычными звуками города: цоканьем копыт, скрипом телег и возков, скрипом воротка колодца, криком петуха, плеском вкуснейшей мытищинской воды в бочке водовоза, звонкими, задорными выкриками лотошников, тихим щебетом синиц и барышень в бабушкином саду.

Москва насторожилась, зная о подступившей опасности. Москва ждала решения участи Отечества и собственной судьбы. Но, готовая в любой час всполошиться, Москва ещё не знала о грядущей беде, тем менее – о грядущем огненном обновлении. Нынче город ещё оставался внешне спокоен.

Штатским назначено пребывать в Москве. Им некуда было торопиться. Прежде, чем расстаться, люди растерянно потоптались по лугу под розовыми стенами башни. Траву за лето частью остригли козы и коровы, частью высушило солнце, однако обильные росы – верный спутник грядущей осени – сделали своё дело, и луг зазеленел молодыми ростками.

– Убеждён, нам следует вернуться в центр города, и там… Там свершится то, что должно… – осторожно произнёс один из братьев.

Говоривший не испытывал уверенности в своих словах и не сумел бы изъяснить, чему же «должно» свершиться. Однако другие его правоту смутно чувствовали и с ним согласились. И ещё чувствовали, не понимая вовсе, что им не следует держаться кучно, что надо разойтись и каждому ощупью, наитием подыскать своё, верное место. А разум советовал идти к Кремлю.

Разум – худой советчик в делах, для ума запредельных.

Братья ещё не знали тогда, не могли и помыслить, что город имеет свою нервную сеть, что действие, произведённое в узлах этой сети, в сотни, тысячи раз сильнее резонирует.

Выйдя в суету улиц, они уже утратили ментальную связь с таинственной субстанцией, что вошла в каждого из них во время ритуала. Их неподготовленные тела стремились вытолкнуть из себя чужеродное. Их души не могли вместить того, что вовсе не людям предназначалось.

Каждый побрёл своим путём: кривыми переулками и мощёными площадями, меж покосившихся сараев и барских усадеб, меж величественных каменных палат и гнилых заборов. Золотые орлы строго поглядывали на них с кремлёвских башен; подмигивала мириадами серебряных искр река.

Золотистый пар незаметно поднимался над фигурами людей, летел в подёрнутую дымкой небесную голубизну. Он растекался над городом, и город впитывал живительную субстанцию. Но её мало осталось, она была распылена, она была слишком ослаблена неверно проведённым ритуалом.

Следовало направить субстанцию сразу вверх, как бы подтолкнуть в небеса. Но, оказавшись под островерхой крышей башни, она принуждена была опуститься обратно и распределиться между участниками ритуала. Только так она могла быть вынесена на свободу. Никто не стремился сознательно присвоить дар, заключённый в испарениях таинственного эликсира, однако невольно каждый впитал в себя столько, сколько тело и душа его могли воспринять. Пресытившись, они исторгли остатки, и вот эти-то остатки воспарили над Первопрестольной, но, увы, не так, как надо бы для достижения полного эффекта. Кроме того, большая часть субстанции досталась военным, и те повезли её с собой на поле предстоящей брани, не зная толком, для чего делают это, но надеясь, что её незримое присутствие принесёт удачу в бою.

Как ни старались военные довезти субстанцию до места назначения не расплескав, им это не удалось: всю дорогу золотистые пары эликсира Новикова поднимались над ними ввысь, пропадали без всякой пользы…

Генеральное сражение не было проиграно. Однако сражение не было и выиграно. Москва была сдана неприятелю, поругана им и лишь огнём очистилась от скверны.

Братьям не занимать было храбрости; они умели смотреть правде в глаза. Из допущенной ошибки были сделаны верные выводы. История самой тайной масонской ложи Москвы только начиналась.

Часть первая
Архивное дело

…Истина едина, и всякий, кто сумел открыть хоть частицу её, был, есть и будет наш брат. В этом смысле розенкрейцеры всегда существовали, существуют и будут существовать, пока не исчезнет человечество.

Вс. Соловьёв. Великий розенкрейцер

Глава 1
Погружение в историю

– Что ты здесь делаешь?

Странный вопрос в устах незнакомца! Молодой господин, одетый скромно, но явно не дёшево, смотрел сверху вниз: долговязый. Не понятно, что ему нужно.

Николай молчал, ещё не найдясь с ответом, и господин добавил:

– Ты занят чем-то или ищешь работу?

Николай быстро огляделся по сторонам и ответил вполголоса:

– Ищу, сударь.

– Ты чего-то боишься?

Николай вздохнул. Палатки в двух шагах, покупателей по дневному времени не много. Торговцы запросто услышат и приглушённый разговор. Если захотят, передадут тем разбойникам у входа. Придётся выскочить из рядов в сторону Сенной, к угольным и дровяным развалам, и быстро затеряться в арбатских закоулках. Больше на Смоленский рынок не ходить. А жаль.

– Мне не полагается искать здесь подённого найма, – сказал он спокойно и уже не пытаясь приглушить голос.

– Почему? – удивился собеседник.

– Тут постоянные люди для этого, посторонних не жалуют. Тем более не в очередь.

– Вот как. – Господин задумчиво обвёл взглядом торговый ряд, редких покупателей. – А где они?

Ну всё, дооткровенничался. Сейчас уйдёт этот наниматель к тем архаровцам. Но врать Николаю претило.

– Пятачок у входа знаете? Ну, где торгуют с ящиков. Посуда там, сапоги, тряпки. Знаете? Там подёнщики толкутся.

Он по-другому представлял себе потенциального нанимателя. Более осведомлённым, что ли. Не ожидал, что придётся разъяснять простые истины. Думал: подойдёт человек, который понимает, что разбойники у входа имеют определённую таксу на все услуги, довольно высокую, и держат её, никому не позволяют сбавлять. Кто хочет нанять работника подешевле, тот выхватит его, Николая, намётанным взглядом, подойдёт незаметно, договорится тихо и внятно. В расчёте на это он слонялся сегодня с утра по Смоленскому рынку. А подошёл наивный молодой господин, не имеющий представления о местных порядках. Не выйдет проку.

– То-то я не видал тебя тут прежде. Раньше где работал?

– Грузчиком. Ещё разносчиком.

Не добавить ли ещё раз «сударь»? Да ну! Всё равно ничего с таким не сладится.

Господин в элегантном шерстяном пальто был очень молод. Выглядел бы вовсе юным, если бы не большие залысины на лбу. Случается ж некоторым так рано лысеть! Говорят, лысина со лба – признак большого ума. Если же с затылка – то признак… неприлично и сказать, чего. Выражение лица озадачивало невозможным, казалось бы, сочетанием рассеянности и сосредоточенности.

– Что ж бросил? Надоело ноги забивать?

Начав разговор не без затаённой робости, теперь молодой человек задавал свои бесполезные вопросы увереннее. Отсутствие в ответах собеседника подобострастия, его, кажется, даже вдохновило.

– Не надоело. Я люблю ходить по Москве. Но не всю же жизнь прожить разносчиком!

– Какой работы ты ищешь?

Николай пожал плечами. Что ж, теперь ему всю свою московскую жизнь, что ли, рассказать, господину этому? Как для начала нашёл работу, как светило более подходящее место, как потом болел долго и тяжело, лишь недавно оправился и достаточно окреп. До отъезда в деревню остаётся всего месяц, и хотелось бы успеть подзаработать, чтоб явиться домой не с пустыми руками.

– Ну ладно. Так к тем, что у входа, стоит ли обращаться? Надёжные они работники?

Беседа начала тяготить, поскольку было совершенно не понятно, решится ли молодой господин перейти к сути дела. Николай кожей чувствовал, как окружающие торговцы прислушиваются к праздному разговору.

– Я не знаю, сударь. Наверное, не хуже других, если ни один наниматель ещё не пожаловался на них в полицию.

Добавить, что берут больно дорого? Знать бы, чего этому господину надо!

– Отчего же ты не соврал мне? – поинтересовался собеседник доброжелательно. – Не уверил, что там, у входа, нанимаются одни мошенники?

Так и подмывало ответить: «Оттого, что ты, господин хороший, ни слова про дело не сказал, а всё языком мелешь».

– Просто. Не люблю врать.

– Не любишь, но, стало быть, можешь? – Господин глянул хитро.

– Могу, – сухо информировал Николай.

– А руки у тебя крепкие?

Николай встрепенулся. Вот так поворот! Выходит, ему нужен честный человек с сильными руками – вот что!

Господин только что обратил внимание на руки Николая и глядел на них с некоторым сомнением. Узкие, как у конторщика, ладони не могли не смутить его. Парень перевернул ладонь – показать мозолистую, загрубелую кожу. Поспешил ответить:

– Могу и дров нарубить, могу и тяжёлое таскать.

Весна стояла такая яркая, звонкая. Не хотелось брать в расчёт, что в последнее время таскание тяжестей заканчивалось для него отдышкой и обмороками. Пройдёт! Лето прожарит солнцем и окончательно прогонит из крепкого, молодого тела зимнюю цепкую хворь.

– Тяжесть – это я, – неожиданно сообщил господин и ещё неожиданнее улыбнулся – робко и озорно в одно и то же время. – Меня надо крепко держать на верёвке, пока я спущусь в подвал. А потом вытащить. Сможешь?

– Смогу!

Обрадованный, Николай широко улыбнулся. На короткие усилия ему дыхания точно хватит.

– Я могу слазить в подвал, – предложил он. – Зачем вам самому?

– Нет, мне нужно непременно самому. Но смотри, заплачу, только когда вытащишь меня обратно. Вперёд ничего не дам!

В собеседнике и прежде было мало солидности, а теперь и последняя улетучилась. Он по-мальчишески звонко рассмеялся, явно вторя настроению своего будущего пособника.

– Как тебя звать?.. А я – Алексей Кондратьевич.

Впоследствии – много времени спустя – Николай спрашивал, отчего Алексей подошёл со своим делом именно к нему. Мало ли в Москве рабочего люда? Мало ли найдётся настоящих силачей, способных к тому же держать язык за зубами? Тот не дал внятного ответа, а Николай решил для себя, что Алексею Кондратьевичу непременно нужен был помощник моложе его самого, чтобы командовать и чувствовать себя при этом уверенно. Николай подошёл идеально: коренастый, плечистый, руки натружены тяжёлой работой, а при всём том – восемнадцать лет против целых двадцати трёх Алексея Кондратьевича.

Николай пришёл по указанному адресу заранее и был немало удивлён увиденным.

Уже вечерело, в переулке стемнело, зажёгся единственный фонарь на углу. Но переулок кривой. Ни фонаря, ни городового на посту под ним не видно, а видно только ореол газового света. И в окнах – свет за разноцветными шторами – где яркий, электрический, где керосиновая лампа, а то и свечи мягко теплятся. Кое-где пляшет живое пламя – хозяева сумерничают у камина.

Только особняк, указанный нанимателем, оказался нежилым – стоял печальной, тёмной тенью среди старого сада.

Николай-то был уверен, что Алексей Кондратьевич пригласил его помочь по хозяйству в собственном доме, ну или там родительском. А назначил встречу на улице, поскольку не хотел, чтобы малознакомый парень ожидал его возвращения в прихожей, без пригляда. Разумно. Но вот идти на ночь глядя в чужой заброшенный особняк, да ещё лезть там в подвал… Слишком уж попахивает соучастием в сомнительном предприятии, какого полиция не одобрила бы. Николай планировал жить честно и совершенно не собирался идти против закона. Если бы как следует обдумал ситуацию, то развернулся бы и ушёл от греха подальше. Но не успел: сзади его окликнул утренний знакомец.

– Я явился прежде времени, а ты уже здесь! Похвально! – весело приветствовал Николая Алексей Кондратьевич. Давеча, на рынке, наниматель был без головного убора, но тогда светило солнце. Однако и теперь, несмотря на мартовский вечерний холодок, он пришёл с непокрытой головой.

Алексей Кондратьевич кивнул на заброшенный дом:

– Идём! Не заробеешь?

Николай замешкался с ответом. Точнее, он прикидывал, как бы похитрее задать вопрос, чтобы выведать подлинную цель молодого господина, который разговаривает с подкупающей мягкой искренностью.

– У меня с собой превосходный электрический фонарик – американский! – похвалился Алексей Кондратьевич, достав откуда-то узкий металлический патрубок с выпуклым стеклом на конце и на мгновение включив ослепительный луч. – Только нам надо светить осторожнее: мы ж без спросу лезем в чужой дом! «Аки тати в нощи»!

– Что же без спросу? – нашёлся Николай. – Вы бы прежде спросились у хозяев, Алексей Кондратьевич! Разве спешка? Я и в другой раз приду помочь вам, когда получите разрешение.

Складно вышло! Что-то молодой господин ответит? Авось, дело разъяснится.

– Спешка, Николай, – ответил Алексей Кондратьевич серьёзным тоном, и даже с оттенком печали.

Они уже вошли сквозь незапертую, как выяснилось, кованую калитку и остановились теперь на влажной земляной дорожке среди раскидистых деревьев запущенного сада. Снег в этом году сошёл необычно рано, но в саду под деревьями ещё лежали грязно-белые сплюснутые солнцем сугробы.

Говорили молодые люди почти шёпотом, чтобы не быть услышанными случайным уличным прохожим.

– Этому старичку жить осталось совсем недолго: приговорён к сносу. Скоро тут построят доходный дом, многоэтажную громадину. Хозяева давно съехали, спроситься не у кого. Домик ветшает без присмотра…

Николай услышал острое, неподдельное огорчение в голосе москвича и постарался того утешить:

– Раз обветшал, то не беда снести и построить новый. Чего убиваться?

Алексей Кондратьевич вздохнул.

– Давай присядем на крыльцо.

Они уселись рядом на подгнившую деревянную ступеньку бокового крыльца, расположенного в торце дома.

Тут же Алексей Кондратьевич пристроил небольшой саквояж, который принёс с собой.

– Этому особняку девяносто лет. Послепожарный ампир, построенный по образцовому проекту. Москву отстраивали после 1812 года из хороших, крепких материалов. Их проверяла специальная комиссия…

Николай вникал, затаив дыхание. «Ампир» пришлось отложить на потом, чтобы уточнить в словаре, а остальное Алексей Кондратьевич излагал вполне доступно.

– Ему бы ещё стоять хоть двести лет, если бы не запустение. Всё – от небрежения хозяев… Хозяин проигрался, говорят, в Европе… Сейчас зайдём внутрь – уверен, что увидим красоты в стиле прабабушек – лепнину, росписи…

Какая ценность в облупившихся, ветхих узорах? Новый хозяин, поди, не поскупится, налепит на свой доходный домино новых узоров, затейливее прежних.

– Сад тоже снесут, – будто почувствовав, что не убедил собеседника, добавил Алексей Кондратьевич. – Тут вековые яблони – ровесницы дома, старые вишни.

– Яблонь жалко! – искренно поддержал Николай.

Яблоня была в деревне редкостью и большой ценностью. Во-первых, сортовые саженцы дороги. Во-вторых, занять землю деревьями может позволить себе только тот, кому огород не нужен или надел велик.

– Они прошлой весной цвели, точно кипели. Будто чувствовали… Может, в нынешнем мае ещё успеют. Приходи посмотреть! А по осени ветви ломятся от плодов. Вот люди и сломали запор на калитке: собирают. Боюсь, что и в дом лазили… Мне всегда думается: грех лишать жизни старый дом, старое дерево. Всё равно что убить старика. Тот и отжил свой век, и одряхлел, на взгляд, а душа молодая, звонкая. Встречал ты таких стариков?

Николаю понравилось, как верно подмечено.

– Встречал.

Удивительные вышли посиделки с незнакомым господином на старом деревянном крыльце в заброшенном саду посреди Москвы. Алексей Кондратьевич говорил с Николаем как со старым, испытанным приятелем; открыл душу без навязчивости и надрыва. Будто не желал замечать стоявшие между ними сословия, возраст, образование. Неужели вовсе не с кем больше ему делиться своими мыслями?

– Ну, пойдём, займёмся делом! – вдруг прервал себя Алексей Кондратьевич. – Не то не успеем по домам до полуночи. Отец будет недоволен.

Николай снова подобрался: ведь о характере дела он до сей поры так и не получил внятного представления.

Крепкая длинная верёвка, которую лично захватил Алексей Кондратьевич, чтобы спуститься в подвал, не понадобилась. Помещения, интересовавшие его, находились не совсем под землёй, а в полуподвальном этаже, окна которого выходили на заброшенный тёмный задний двор. На этот скрытый от глаз прохожего цокольный этаж вела внутри дома узкая лестница, состояние которой оказалось вполне приличным.

Николай помедлил у лестницы, прежде чем спуститься: хотелось бы всё-таки знать цель.

– Алексей Кондратьевич, вряд ли лепнину мы там найдём! – заметил с подвохом.

Москвич замер, помолчал. В темноте его лицо было не разглядеть: свет фонаря выхватывал лишь лестничный проём. Затем наниматель рассмеялся:

– Остёр ты на язык! Маешься, ходишь вокруг да около, а нет бы спросил напрямую, за каким чёртом я тащусь ночью в чужой подвал! Боишься?

В данный момент Николай находился в самом невыгодном положении, чтобы гордо объявить: «Я – человек честный!» Ежели тут творится беззаконие, то пристукнет его милый собеседник – и дело с концом. Поэтому Николай промолчал.

– Не бойся! Мы не сделаем ничего дурного. Мне нужно осмотреть и обмерить помещения, чтобы понять замысел архитектора. Я строитель по образованию и нынче взялся изучить архитектуру особняков московского ма… московского ампира.

Для доказательства своих намерений Алексей Кондратьевич открыл саквояж и посветил в него фонарём. Там, помимо верёвки, обнаружились рулетка, пара каких-то измерительных приборов да тетрадь с карандашом.

Николаю сделалось страшно неловко. Но не оттого, что в мыслях очернил подозрениями порядочного человека: человека он же не знал. А от того, что Алексей-то Кондратьевич доверился ему, незнакомому парню из низов, безоговорочно. Ведь и Николай имел все возможности пристукнуть его – забрать деньги, снять дорогую одежду, часы, забрать инструменты. Иной за один только американский электрический фонарь укокошит.

– Давайте я первый спущусь – проверю, целы ли ступеньки, – смущённо пробормотал Николай и, не дожидаясь ответа, поспешил вниз.

Вся дальнейшая работа была нудной и однообразной: растянуть рулетку, придержать её конец, подержать фонарь, пока Алексей Кондратьевич чертит в тетради и заносит туда цифры. Или просто стоять без дела с тетрадью в руке, пока Алексей Кондратьевич пристально рассматривает с фонарём каждую пядь стены, или мощённый камнем пол, или задумчиво глядит в потолок. Хорошо ещё, что обмеряли не все помещения, а лишь три-четыре, которые Алексей Кондратьевич выбирал, сверяясь со схемой, что находилась при нём, аккуратно вычерченная на белом листе.

Мысленно он от времени до времени принимался производить вычисления: его интересовала толщина стен. Николаю привелось разок поправить ошибку Алексея Кондратьевича в умножении с долями. Тот глянул на помощника с удивлённым уважением: