Текст книги "Намек. Архивный шифр"

Отрывок из романа А. Кенича «Ясные звёзды»: Экспедиция

– Земля!

Никита Ильич Болотин без дела вышел на палубу: проветриться, поразмышлять об отвлечённом. В каюте он всё расчётами занимался, но расчёты шли плохо. Не торговый он человек. Деловая хватка есть. За что возьмётся – доведёт до конца с блеском. Но выгоду рассчитать, разобраться с убылью да прибылью – это ему так же сложно, как до Луны добраться, так же мучительно тяжко, как шагать пешком сквозь летнюю тайгу с учёной экспедицией.

Учёная эта экспедиция была единственное его дело, что едва не окончилось полным провалом и бедой. Слава богу, немец оказался крепкий, выдержал тяготы пути. Вот у человека поистине светлая голова! Будто ангелы ему нашёптывают. Погоду знает наперёд на три дня, рельеф местности схватывает на глазок, проверишь – погрешность в метр-другой, не более. А недра! Главное – недра! Словно видит насквозь. Но никакой тут магии, никакой в нём оккультной силы, загадочное природное электричество вовсе ни при чём. Великий учёный знает сродство природных элементов: камней и металлов, и природных газов, и вод. Мало того. Чахлое деревцо на скальном выступе, непримечательный кустарник среди камней-окатышей в русле говорливой реки. Профессор указывает рукой на бесполезную эту, скучную растительность и восклицает: «Запишите! Здесь золото! Непременно надобно искать – найдёте». А там – алмазы, там – редкий, не столь ценный, как золото, но всё же полезный металл платина. Ищут – и находят. Предсказания немца сбываются. Профессор решает задачки эти, как ребёнок, навострившись, решает примеры на сложение, расписывая столбики…

Вот и развлёкся. Полегчало у Никиты Ильича в голове…

Нам своих надо вырастить таких учёных. Ломоносов был самородком. А надобно систему образования устроить так, чтобы она рождала гениев с обязательностью, с какой хорошо возделанное, удобренное поле рождает тучные хлеба…

Никита Ильич вдыхал с наслаждением морской воздух. Хорошо до чего не заботиться о выгодах и расходах! Но вот беда. И систему образования не расчислишь, и ни единого учебного заведения не выстроишь, ежели не научишься сводить расходов с доходами. Никто не понуждал его, он сам, собственной свободной волей решил обучиться искусству коммерции. Ведь ты плывёшь к чужим берегам с торговою компанией, с миссией – укрепить торговые связи с молодым государством – расширить их поелику возможно. А значит – учись считать! Кто воспримет тебя всерьёз как переговорщика, когда не умеешь? И главное, дипломатическая – твоя собственная – миссия провалится вместе с торговой. Или того хуже. Покажешь слабину – что тебя можно облапошить. Вот чего допустить нельзя! Поэтому сидел Никита Ильич днями напролёт над расчётами, которые сам себе задавал, и заполночь порой заходило.

Купца второй гильдии Павла Митрофановича Обознова, что отвечал за весь товар на корабле, Никита Ильич назначил себе в репетиторы. В редкие минуты, когда тот не страдал от жестокой морской болезни, склонялся над столом, где начальник экспедиции разложил бумаги, исписанные да исчёрканные, слушал объяснения Никиты Ильича в молчании, не перебивая. Не столько почтительно слушал, сколько с цепким вниманием. Дослушав, в несколько фраз всего объяснял, чего Никита Ильич не учёл в своих рассуждениях, отчего все расчёты насмарку – это в худшем случае, или же как их поправить – это в самом лучшем, когда учитель был почти доволен работой ученика. Начальник экспедиции скалился с досады, совсем по-волчьи, но не страшно для Павла Митрофановича. Тот качал головой сочувственно и думал про себя – только раз один, немного выпивши, чего ему, староверу, не положено было вовсе, сказал вслух:

– Не зря так Богом устроено, чтобы были на Земле разные сословия. Господам назначено командовать. Залюбуешься, как иные командуют. Без господ-командиров не прогнали бы проклятого Бонапартия, хоть весь народ костьми бы лёг. Без Пожарского не прогнали бы ляхов. Без Дмитрия Донского…

Павел Митрофанович историю государства Российского знал и любил. Часто заносило его порассуждать, на уроки прошлого полагаясь. Но тут прервал себя, не дал мысли унестись в дали прошлого, вернулся к начатому:

– А торговля, уж простите, не господское дело. Не оттого, будто, как некоторые думают, низкое это дело, вроде как стыдное – о деньгах печься, о выгодах. Торговля – тонкое дело, высокая материя, настоящая симфония, ежели умеючи. А производство фабричное наладить? Заводы поставить? Моцарт нужен! Багратион! Но! От купеческого сословия.

– Полно, Павел Митрофанович, – тихо, с едва заметной лукавой улыбкой возразил капитан, в том застолье участвовавший. – Будто история не знает бездарных полководцев, будто нет господских деток никчёмных, коих ни к какому делу не приспособишь!

– Так-то оно так, – торговец с довольным видом огладил бороду, – а купца, вовсе плохого, не найдёте. Разорились плохие-то, промышляют ремеслом, крестьянствуют.

– Вот! Крестьян-то ты, Павел Митрофанович, вовремя помянул. Ты ведь сам крестьянский сын. Твой отец выкупился из крепостных. Был крестьянин – стал купец. А говоришь – сословия Богом назначены!

Павел Митрофанович победно улыбнулся, маслянисто сверкнул глазами – совсем его развезло от стаканчика красного.

– Богом и устроено, что выкупился. Кому положено, тот и купец!

Никита Ильич философических бесед долго не слушал. Противником не был, но… Ему дело подавай! Отходил от стола и, присев к окну поближе, а то и на палубе, на свежем воздухе устроившись, изучал атлас по географии и природе Северо-Американского континента, нарочно с собой захваченный, или записки путешественников, там побывавших.

Сейчас Никита Ильич вышел на палубу без книги. Дал отдых голове. Щурился от рассеянного, слепящего света.

Солнечные лучи преломлялись в мареве, всё слепило – и небо, и вода. Вдыхал прохладный, влажный, солёный – такой свежестью вовек не надышишься! – морской ветер, который сегодня был игрив и ласков.

– Вижу землю!

Никита Ильич, едва придержавшись за перила, взбежал на мостик. Стоял молча, наблюдал, как расширялась неясная, неяркая, никаким определённым цветом ещё не окрашенная полоса у окоёма, как команду корабля постепенно охватывало радостное волнение. Сам он испытывал чувства смешанные, как всегда почти с ним случалось в конце долгого пути.

Никита Ильич, как ребёнок, любил само движение, сам процесс удаления от привычных мест, то рваный, то монотонный ритм дороги, с её ухабами, кюветами и накатанными колеями, со штормами, штильными затишьями, с ровными и сильными попутными ветрами. Прибытие на место пробуждало в нём все силы его живого природного любопытства. Но полная остановка движения, успевшего войти за долгую дорогу в плоть и кровь, порождала меланхолию, как пробуждение от чудесного сна. В дороге нет подлинных забот, кроме как о телесном благополучии, собственном и спутников. Ты налегке и свободен. Но по прибытии все обязанности твои наваливаются на тебя с удвоенной силою. Долг твой перед людьми, за которых несёшь ответственность, перед делом, за которое взялся, перед царём и Отечеством вытесняет ребячество из сердца. А сердце ребячливо по натуре и грустит об утраченной свободе.

Прибытие корабля в столичную гавань торжественно и парадно только во время великих праздников да визитов монарших особ. Для команды шлюпа прибытие растянулось на несколько дней. Подходили шлюпки с мелкими чиновниками, то энергичными, то вялыми. Обмен приветствиями, отправка и получение официальных писем и запросов, согласование условий, нудное, томительное ожидание. Наконец, местный лоцман и проводка по широкой ленивой реке. Гавань с запахами рыбы, смолы, мокрой пеньки, водорослей, с очертаниями незнакомого города. Блестящий от влаги причал. Берег. И ощущение, от коего отвыкли – твёрдой земли под ногами.

Заботы о жилье легли на плечи самих путешественников. Делегация от местного городского головы предложила осмотреть на выбор несколько адресов, прозрачно намекнув, что гостям предстоит самостоятельно нести расходы за постой. Никита Ильич был к такому обороту дела совершенно готов. Страна только что перенесла тяжёлую войну с Англией, ещё тяжелее пришлось от торговой блокады. У Никиты Ильича были заранее отложены средства на оплату проживания, еды и прочих бытовых нужд для команды и младших офицеров корабля. Однако же отправиться осматривать город и выбирать жильё вместе с капитаном и Павлом Митрофановичем ему не удалось.

На борт прибыла ещё одна делегация. Никита Ильич даже толком не разобрался: не то от властей штата Колумбия, не то от общего парламента всех Североамериканских Соединённых Штатов – конгресса. Ещё здесь существовали разные политические партии, как впоследствии открылось, не слишком ладившие между собой. Одни поддерживали сближение с Россией, другие косили в сторону бывшей метрополии. Так или иначе, Российская империя поддерживала вполне дружеские отношения и тесные торговые связи с молодым государством Нового Света. На Высочайшем уровне даже нашли время и средства снарядить экспедицию с дипломатической миссией, несмотря на то, что все помыслы были сосредоточены на Венском конгрессе. Североамериканцам же, так или иначе, лестно, что такая сильная держава, как Россия, расположена к ним.

Во всех хитросплетениях местной политики Никите Ильичу только предстояло разобраться. А покуда он взял визитёров на себя, чтобы отпустить капитана и его помощника в город, поскольку день клонился к вечеру и мешкать им не стоило.

В Новом Свете весьма бегло объяснялись по-французски, хотя простовато и с особенным акцентом. Необходимости в переводе не возникало, трудностей взаимопонимания удалось полностью избежать. Полностью – благодаря тому, что и купцы, занятые торговлей с иностранцами, владели французским в необходимой для этого мере.

Коротко и деловито изъявив всё, что полагается в подобных ситуациях по долгу вежливости, делегаты перешли к приглашениям на приёмы и ознакомительной беседе – о политике, о богатствах стран, в чём преуспели, а в чём отстают, о торговле. Словом, прощупывали гостей. А те их прощупывали. Пили и нахваливали французское вино, с собою русскими привезённое.

Никита Ильич сразу приметил. У него на такие вещи глаз намётанный. У одного из визитёров – отличавшегося особенно гордой посадкой головы, самоуверенного черноволосого штатского средних лет – в галстухе булавка с изображением звезды в треугольнике. Прозрачнее – лишь на лбу подписать. Видно, у них не запрещено, а то и поощряется, как в России было до Екатерины, точнее, до печального дела Новикова. Приметил Никита Ильич булавку, и сердце забилось совсем по-мальчишески. Надо же! Океан пересечь и тут, по другую сторону океана, повстречать своего! Отчего ему прежде не приходило в голову, что не в одной лишь старой умудрённой Европе существуют масонские братства? Бог весть! Людям свойственно полагать отсталыми тех, кто живёт в глуши да на отшибе. Вот и Никита Ильич не уберёгся от обиходного суждения. Оттого-то теперь так радостно приветствовало его сердце встречу с братом по духу.

Сам Никита Ильич никаких опознавательных примет на себе не носил. Захотелось сразу сделать знак. Будет ли он понятен члену братства с противной стороны Атлантики? Но Никита Ильич решительно остановил порыв. Не любил он действовать под влиянием сиюминутных чувств. Поспешишь – людей насмешишь. Время будет поразмыслить, поспрошать, выбрать верный момент.

В последующие дни он едва успевал принимать делегатов с приглашениями на торжественные приёмы – от торговых компаний, банков, от промышленных союзов, от властей разных локаций и уровней. А с ними всеми – журналистов. Приглядывался к каждому. Знаки на некоторых находил, но не столь откровенные, как булавка со звездой в треугольнике. Звезда, к слову, выглядела необычно: лучей много, трудно сосчитать, не уставясь на неё во все глаза. Вопрос, однако, в другом: случайно ли тот человек прицепил свою булавку к галстуху перед встречей с гостями из России?

Никита Ильич вполне успокоился и мыслил теперь трезво. Братство – не только общность высоких идеалов. Встреча с братьями на чужбине многое проясняет, сведения помогает раздобыть, многие двери открывает. А какой же риск? Как посмотреть. Возможно, для ученика, для подмастерья рискованно открыться перед иностранными масонами, пребывая на чужбине. Мастера станут верховодить – и сложно сопротивляться, даром что принадлежишь к другой ложе, за морем-океаном оставленной, на далёкой родине. Дашь слабину – не выполнишь миссию, царём и Отечеством на тебя возложенную. Но мастеру беспокоиться не о чем. По большому счёту, Никита Ильич и в подмастерьях не дал бы чужакам верховодить.

Никита Ильич довольно скоро прискучил торжественными встречами и не всякое уже приглашение принимал.

Огромная беда, что в прошлом году англичане, занявшие в ходе войны с Американскими Штатами Вашингтон, сожгли Библиотеку Конгресса! Всего-то полтора суток пробыли в городе, но успели нанести порядочного ущерба. В библиотеках Болотин особенно готов был просиживать дни напролёт, и гибель Библиотеки Конгресса огорчила его не намного меньше, нежели утрата в огне войны собрания книг Московского университета. Ему и обязательно требовалось посетить учёное заседание в Джорджтаунском университете, где намечался доклад по новейшему картографированию северной части американского континента. Там заодно можно заглянуть и в библиотеку: говорят, собраны весьма интересные книги по дипломатии и политике.

А всё же миссия посланника обязывала скучать хотя бы в самых представительных из светских собраний…

Он сразу заприметил черноволосого обладателя масонской булавки. Тот вскоре подошёл поздороваться и поприветствовать гостя. Осведомился, каковы впечатления русских о городе и его обитателях…

Этот русский – весьма влиятельный человек, думали североамериканцы. Его значение куда более, чем он старается показать. Нужды нет, что он привёз пустое, вполне бесполезное послание от царя, что полномочия его расплывчаты. Он держится уверенно, что скажет – словно отдал приказ. Даже бородатый, степенный Павел Обознов, уполномоченный вести переговоры по торговле и промышленному сотрудничеству, старик опытный и хитрый, смотрит Никите Болотину в рот, едва тот заговорит. Но и когда тот отмалчивается в тени, старик косится в его сторону, ожидая знака. Капитан почтителен с Болотиным донельзя. Никита Болотин пропадает днями в частных библиотеках и на заседаниях научных обществ. Возможно, он скрывает тем самым подлинный характер своих интересов. А возможно, доискивается каких-то сведений. Хоть так, хоть этак, а следует поскорее найти подход к посланцу царя – наладить контакт прежде, чем это сделают представители других лож и партий. Разузнать бы, кто он таков на самом деле. Удивляться не придётся, если он окажется и членом царской семьи! Так независимо держится, так мало пьёт, так скуп в речах, так мало танцует с дамами и так скромен в бытовых потребностях. В чём его слабость? Как его раскусить?..

Никита Ильич сделал знак, который должен открыть дверь любой ложи, так как его понимают масоны всего мира. Мистер Моллисон опешил. Не ожидал. Стало быть, не намеренно щеголял перед русскими своей булавкой. Ответ последовал, когда Никита Ильич уже решил было, что его не стоит ожидать. Знак, немного искажённый в сравнении с тем, чему обучили некогда Никиту Ильича, но узнаваемый. Оставалось выйти в небольшой сад и среди цветущих кустов представиться друг другу по полной форме. Пожали руки особым образом – метод совпал.

Не вдруг разобрались с уровнем: терминология разная. Оказалось, что оба – мастера, но мистер Моллисон представился, сверх того, «производителем работ». Среди известных Болотину степеней масонской иерархии аналогов не нашлось, но североамериканец явно гордился этой должностью.

– Братство, к коему я имею честь принадлежать, единственное в Старом и Новом Свете прямо продолжает традиции вольных каменщиков Средневековья. Мы совсем не для красного словца называемся «Истинные вольные каменщики»!

Забавно Никите Ильичу показалось в устах представителя молодой страны тетеревиное это хвастовство. Однако же он не подал виду, только брови поднял приглашающе: мол, рассказывайте же дальше!

– Должно быть, думаете: «Эка расхвастался провинциал!» – смекнул мистер Моллисон.

– Отчего же? Я полон внимания. Всегда интересно узнавать новое, особенно – в деле, где не ожидаешь открыть для себя особенной новизны.

Впрочем, подумалось вдруг Болотину, ежели новосветские истинные вольные каменщики ведут своё начало напрямую от одного из старинных английских братств, находящихся вне системы великих лож, то это и вправду может сулить нежданные открытия.

– Не ожидаете новизны?

– Простите мою прямоту. До сих пор мне представлялось, что все масонские ложи мира, как ни назывались бы, что бы ни декларировали, а заняты примерно одним и тем же и соблюдают общие традиции. Хоть и немецкая система, и английская, и другие немало различаются иерархическими степенями, но законы орденские в основе одни.

«Прям, и о политесе нимало не заботится. Масонством своим не тяготится, однако прискучил, – думал американец. – Он – человек конкретного дела. Бездельными ритуалами и болтовнёй об улучшении человеческой природы разочарован. Но как сверкнул глаз, когда лишь слово произнёс: новизна!»

– Мы составляем подлинное исключение. Но я имею право открыть вам лишь малую толику: ложа крайне строго относится к соблюдению тайны.

«Дешёвая рисовка, должно быть, – думал Никита Ильич. – К чему этот североамериканец затеял хвастовство? Пора прервать беседу и вернуться в залу. Вряд ли будет прилично игнорировать возможность побеседовать в непринуждённой обстановке с Государственным секретарём, нарочно явившимся на приём ради русской делегации, и сенатором – хозяином дома, предпочтя обществу их и их семейств какого-то советника Моллисона, хотя и брата».

– Прошу вас, не раскрывайте тайн. Никоим образом не хотел бы оказаться причиной вашего преступления.

«Однако же и выдержка у этого господина! Ведь ему страсть как любопытно», – решил про себя Моллисон.

– Я не преступлю наших строгих правил, ежели вам как брату и равному сообщу лишь одно. Мы действительно строим. Наша деятельность по нравственному совершенствованию человеческого рода заключается в подлинном зодчестве. И гармонию, и просвещение мы несём своим методом. В оны дни тамплиеры создали готический храм, тем самым возвысив дух человеческий, дав возможность всякому заскорузлому сознанию воспарить к горним вершинам. Но мы не возводим храмов…

Моллисон внезапно прервал свою вдохновенную речь.

– Всё. Более ничего не могу произнести и вынужден отпустить вас для общения с более важными персонами. Пока вы не член Ложи истинных каменщиков, наши тайны для вас закрыты.

Никита Ильич от души рассмеялся.

– Да вы не просветитель, а прямо искуситель!

«Умный лис!» – отметил про себя американец.

– Скрывать нечего. Я хотел бы видеть вас истинным вольным каменщиком, – сказал он вслух с обезоруживающей простотой.

«Интересно, за кого он принял меня, что так старается? – подумал Никита Ильич. – Однако теперь я уехать не смогу, не узнав их секретов… Если секреты – не блеф, а существуют на самом деле».

– Наши правила, к большому сожалению, не допускают участия в собраниях мастеров из других лож. Возможен только переход, который требует соблюдения определённых условий. Однако из уважения к вашим глубоким познаниям и высоким душевным качествам вас ложа примет безо всяких дополнительных условий.

Болотин губу прикусил, чтобы откровенно не рассмеяться. «Да кто ты такой, чтобы давать подобные обещания? Ты не Досточтимый мастер ложи, не собрание мастеров, а всего лишь один из братьев, хоть и называешься каким-то там производителем работ!» – думал он.

Никита Ильич уже шагал один по аллее, на которой пышно цвели – среди августа! – припозднившиеся кусты. Богата природа здешняя – дышит теплом, обильна цветущими растениями, крикливыми птицами, яркими красками. Никита Ильич походя тронул красные бока каких-то плодов и вздохнул невольно. Представил, как румянится скромно рябина, как первые жёлтые пряди в кронах берёз поливает первый моросящий, серенький, уже похожий на осенний, дождь. Словно наяву, увидел мокрые земляные дорожки Царского Села, где мхом поросшие, где долгой тощей травой, где узловатые корни торчат… Отчего тянет прочь от яркого и богатого чужого в бедное и неброское своё отечество? Велика сия загадка человеческой души!

«Однако же как эти люди желают заполучить меня! – продолжал он свои рассуждения. – Определённо, приняли за более важную птицу, нежели я есть. Никакой беды нет в том, чтобы стать истинным вольным каменщиком. У нас-то в братствах всё одно – безделие да болтовня! Брюсово наследство, оно же дар Новикова – единственное подлинное масонское чудо – и то распылили впустую по собственному невежеству».

Никита Ильич давно был разочарован практическим воплощением того масонства, в коем грезил некогда обрести смысл жизни. Он получал первые посвящения с душевным трепетом, с чаянием, что теперь откроется ему новый, потаённый мир, и новое дело, объединившее братьев, станет делом его жизни. Ведь неладно в мире, неладно люди живут между собою, много тьмы в умах, чёрствости в сердцах. Нет в человеческих сообществах ни равенства, ни свободы. А привнести их должны те, кто уже достаточно возвысил свой разум, но привнести не кровавым французским путём, а средствами просвещения народа и при помощи тайного влияния на рычаги хозяйствования и управления страной.

Это не про политику вовсе. Приближаться к власти масонам заказано, хоть нынешние из кожи лезут, чтобы поучаствовать в государственных делах, никакой устав им не указ. А требуется влияние на организацию жизни, всех форм отношений между отдельными людьми, между сословиями. Не всегда надобно переменить правителя той или иной страны, чтобы переменить в ней жизнь. Это, ежели задуматься, даже нежелательно. Лучше переменить вокруг правителя саму структуру управления. А поставить ли правителя в известность о совершающихся преобразованиях, нет ли – зависит от личных качеств его и личных отношений его с реформаторами.

Даже мысленно Болотин избегал произносить «государь, государя», а предпочитал размышлять об отвлечённом «правителе». К государю императору Никита Ильич относился всё ещё с большим почтением.