Текст книги "Макиавелли. Очень краткое введение"

Если государи не должны вести себя в соответствии с требованиями общепринятой морали, то как же еще им себя вести? Ответ Макиавелли – и в этом заключается суть его категоричного совета вновь избранному правителю – дается в самом начале главы XV. Мудрый правитель станет руководствоваться требованием обстоятельств: если он желает удержать власть, он «должен всегда быть готов действовать безнравственно, если того требуют обстоятельства» (55). Еще через три главы эта основная мысль повторяется. Мудрый правитель поступает хорошо, когда он может это сделать, но когда возникает необходимость, он, государь, «должен обуздать себя и быть готов действовать противоположным образом». Более того, государь обязан примириться с мыслью о том, что для того, чтобы удержать власть, обстоятельства будут часто заставлять его поступать «жестоко, предательски и негуманно» (62).

Как мы видим, важность этой идеи Макиавелли осознал еще в самом начале своей дипломатической карьеры. Произошло это после разговора с кардиналом Вольтерры в 1503 году, также на него повлияла встреча с Пандольфо Петруччи, произошедшая примерно два года спустя. Тогда у Макиавелли и возникло желание записать мысли, впоследствии ставшие основой его политических воззрений. Воззрений, в частности, касающихся признания важности влияния обстоятельств на успешное правление, принятия диктата необходимости и соотнесения, гармонизации своих действий и текущего времени. Спустя год Пандольфо доверил ему свой рецепт успешного властвования, и Макиавелли выдвинул ряд подобных наблюдений, поначалу выдавая их за собственные идеи. Остановившись в Перудже в сентябре 1506 года, наблюдая неровный, лихорадочный успех военной кампании папы Юлия II, он задумчиво размышляет в письме к другу Джовану Содерини о причинах триумфа и разгрома военных предприятий. «Природа, – утверждает Макиавелли, – каждому дала определенный талант и способность воодушевляться. Однако времена меняются, и те люди, которые не смогли внести изменения в свое поведение, будут вынуждены сносить не только улыбки Фортуны, но и ее удары». Вывод здесь очевиден: если человек желает всегда оставаться любимцем Фортуны, «он должен быть достаточно мудр, чтобы уметь приспособить себя к собственной эпохе». И в самом деле, тот, кому приходилось постигать собственную натуру и «соотносить свою жизнь с требованием времени, становился истинно мудрым правителем под покровительством звезд и судьбы» (73).

Спустя семь лет, в момент работы над трактатом «Государь», Макиавелли по существу скопировал эти «Фантазии», как он критически называет свои заметки, в главу, посвященную роли Фортуны в делах человеческих. Он считает, что каждый стремится следовать в жизни своим собственным влечениям: кто-то предпочитает действовать осторожно, кто-то – порывисто и импульсивно, кто силой, а кто и хитростью. Но, тем не менее, «времена и обстоятельства меняются», и «правитель, который не меняет своей стратегии, в итоге придет к большой печали». Фортуна не изменит своего отношения к тому, кто научился изменять характер и привычки соответственно требованиям обстоятельств. Поэтому успешным будет тот правитель, который «ступает в ногу со временем» (85 – 86).

Становится очевидным, что революция, учиненная Макиавелли в рамках жанра книг – наставлений государям, основывалась на эффекте переосмысления ключевого понятия virtu. Макиавелли подтверждает общепринятое утверждение о том, что virtu есть наименование сочетания качеств, позволяющих государю вступить в союз с Фортуной для того, чтобы снискать честь, славу и почет. Автор разделяет значение этого термина с представлением о том, что оно непременно должно иметь отношение к морали. Макиавелли утверждает, что истинно добродетельный государь должен выказывать стремление действовать сообразно диктату обстоятельств, независимо от того, будут ли его действия злом или добром – но с тем, чтобы достичь высших, конечных целей. Поэтому virtu точно обозначает моральную гибкость государя: «Он должен быть готов к тому, чтобы менять политику, как меняется ветер Фортуны, как вынуждают его обстоятельства» (62).

Макиавелли сам пострадал от сделанного им вывода, который воздвиг непреодолимую стену между ним и всей традицией гуманистической политической мысли, тем более что он излагал свои тезисы в самом жестком, ироничном стиле. Для моралистов классического периода и их бесчисленных последователей моральная добродетель являлась неотделимой характеристикой истинного мужа. Отказаться от такой добродетели означало не только поступить неблагоразумно, это также говорило об отказе от статуса человека и принижало личность до положения животного. Как Цицерон написал в своей книге «Об обязанностях», существует два способа ошибиться, совершая какой-либо поступок, – это действовать силой или при помощи обмана. Оба пути, по его утверждению, «животные», и «недостойны человека»: сила характеризует льва, хитрость – прерогатива лисицы (I.13 – 41).

Для Макиавелли, наоборот, было очевидным, что одних человеческих добродетелей явно недостаточно. Существует два пути действия, как он заявляет в самом начале главы XVIII: «первый подходит людям, второй – животным». Но поскольку первый способ часто оказывается неэффективным, приходится прибегать и ко второму (61). Одной из задач для государя в этом случае становится выбор, какому животному надо подражать. Знаменитым советом Макиавелли станет следующий: для политика лучшим будет, если он сумеет повторить обоих – и льва и лисицу, – тем самым обогатив представление о человеческом достоинстве такими животными свойствами, как сила и обман (61). Эта мысль подчеркивается в следующей главе, в которой Макиавелли рассказывает об одном из своих любимых исторических персонажей – римском императоре Септимусе Северусе. Сначала он убеждает нас, что этот вождь был человеком выдающейся virtu (68). Затем, объясняя свое мнение, добавляет, что исключительными качествами Септимуса были те, которые характеризуют поведение «жестокого льва и хитрой лисицы», в результате чего все окружающие его боялись и уважали (69).

Макиавелли завершает свой анализ описанием линии поведения, которой должен придерживаться истинно добродетельный, virtuoso, правитель. В главе XIX он описывает качества, которые отрицательно влияют на поведение государя и даже могут сделать его предметом ненависти подданных (63). Глава XXI касается положительных черт поведения. Правитель, следующий всем этим советам, всегда будет находиться далеко впереди, независимо от того, воспринимают ли его как благодетеля или злейшего врага. Одновременно он будет уверен, например, как Фердинанд Испанский, что являет собой наивысшую степень величия и вершит «великие дела», держа подданных в состоянии напряжения и изумления, как они того ожидают.

В свете этого мнения легко понять, почему Макиавелли так восхищался Чезаре Борджиа и считал его – правда, с некоторыми оговорками – образцом государя, примером для тех правителей, которые только взошли на престол. Борджиа продемонстрировал (в одной из ситуаций, когда ему пришлось поступить крайне жестоко), что он прекрасно понимает первостепенную важность того, что нужно избегать ненависти людей и в то же время не переставать держать их в благоговейном трепете. Эта ситуация имела место, когда Борджиа понял, что город-государство Романья, управляемое способным, но жестоким Рамиро де Орко, оказалось в серьезной опасности – главу провинции стали ненавидеть его же подданные. Макиавелли был свидетелем того, как Борджиа хладнокровно разрешил дилемму – распорядился прикончить Де Орко и выставить его тело на площади, принеся тем самым жертву народной ненависти (77).

Уверенность Макиавелли в том, что необходимо действовать властно для того, чтобы избежать ненависти и презрения, родилась именно в этот момент. Действия герцога подкрепили его собственное ощущение политической реальности, и нет никаких сомнений, что этот эпизод глубоко поразил его. Когда он приступает к обсуждению концепции ненависти и презрения в трактате «Государь», для иллюстрации своих мыслей он описывает именно этот случай. Ясно, что действия Борджиа натолкнули его на размышления о том, что такой правитель может быть полностью прав. Поступок был решительным, он требовал смелости, он привел к желанному результату, поскольку «оставил народ и удовлетворенным, и пораженным» одновременно, убрав причину его ненависти. Резюмируя, Макиавелли ледяным тоном замечает, что такая политика не только заслуживает того, «чтобы о ней стало известно», но и должна стать «примером для подражания» (26).

Новая мораль

Макиавелли прекрасно осознавал, что его неординарное представление добродетелей государя вызовет ряд сложностей. Основная дилемма рассматривается в главе XV. С одной стороны, правитель, желающий укрепить свою власть, должен быть готов к тому, что придется действовать аморально, если возникнет такая необходимость. В то же время, он должен внимательно следить за тем, чтобы не снискать репутацию злодея, ибо это разрушит его силу, вместо того, чтобы защитить ее (55). Хитрость заключается в том, что надо не показаться жестоким тогда, когда приходится жестоко действовать.

Более того, проблема стоит даже острее, чем может показаться сначала, поскольку настоящая цель государя – не только защитить свою власть, но еще и снискать себе честь и славу. Чтобы проиллюстрировать, в какое затруднительное положение может попасть правитель, в главе VIII Макиавелли рассказывает историю Агафокла Сицилийского. Агафокл вел «крайне беспутную жизнь», и стал известен благодаря своему жестокому, негуманному поведению. Эти качества позволили ему приобрести огромный успех, дали возможность подняться выше своего низкого, презренного происхождения и стать царем Сиракуз, правя долго и без единого случая гражданского возмущения (30 – 31). Но, как нас предупреждает Макиавелли (и в этот момент он крайне прозорлив), такая откровенная жестокость «может дать нам силу, но не славу». Хотя Агафокл и смог удержать власть в своем государстве при помощи подобных качеств, они не могут считаться добродетелью, virtu, и только воспрепятствуют его возможности оказаться в сонме великих мужей человечества (31).

Макиавелли считает, что дилемму нельзя разрешить, например, задав границы государевой жестокости, а также оправдав эту жестокость тем, что в большинстве остальных случаев правитель ведет себя достойно при достижении своих целей и в отношении к своим соратникам. Именно этого, говорит Макиавелли, и не стоит допускать, потому что люди во все времена остаются «неблагодарными, неверными притворщиками и лицемерами, трусливыми и стремящимися к наживе», поэтому «правитель, полностью полагающийся на их обещания и не прибегающий при этом к способам себя обезопасить, будет свергнут» (59). Этим подразумевается, что правитель, а тем более правитель вновь избранный, достаточно часто – а не от случая к случаю – будет вынужден действовать вразрез с принципами гуманности, если он хочет удержать власть и избежать предательства… (62).

Это – основные сложности, и их необходимо преодолевать. Государь должен помнить, что ему неминуемо придется проявлять качества, которые относятся к «хорошим». Желательно, чтобы правителя считали великодушным; ему разумно казаться милосердным и не жестоким; важно быть достойным похвалы (56, 58, 64). Решение здесь таково: надо стать великим притворщиком и лицемером, приобрести повадки «хитрого обманщика» и заставить людей поверить в собственное притворство (61).

Макиавелли считает, что овладение искусством «хитрого обмана» есть самый главный урок. Как мы помним, Макиавелли присутствовал в момент развития противостояния между Чезаре Борджиа и папой Юлием II в конце 1503 года, и совершенно очевидно, что впечатления от тех событий занимали в его голове значительное место, особенно когда в своем трактате он приступил к теме притворства. Макиавелли обращается к эпизоду, которому был свидетелем, и использует его для того, чтобы показать, насколько надо быть осторожным, когда имеешь дело с государем – его действия всегда могут быть двуличны. Юлий II, напоминает Макиавелли, смог скрыть свою ненависть к Борджиа так умно, что герцог допустил грандиозную ошибку, поверив, что «новые перспективы могут заставить сильных мира сего забыть былые обиды» (29). Юлий II смог найти отличное применение своему таланту к притворству, – став папой при поддержке Борджиа, он внезапно обнаружил свои подлинные чувства, обернувшись против герцога и послужив причиной его оглушительного падения. Борджиа в этот момент допустил грубейшую ошибку, и Макиавелли считает, что в этом заключается его вина. Герцог должен был знать, что дар обмана есть главное оружие успешного правителя (34).

Макиавелли не мог не понимать, однако, что его рекомендация овладеть искусством обмана и тем самым получить ключ к успеху ставила его в опасность прослыть словоблудом. Более ортодоксальные авторы всегда были готовы рассмотреть предположение о том, что лицемерие может проложить короткий путь к славе, но всегда отвергали такую возможность в реальности. Цицерон, например, детально проанализировал эту идею в книге II трактата «Об обязанностях», и только для того, чтобы доказать ее полнейшую абсурдность. Любой, заявляет он, кто «думает, что он может снискать громкую славу, притворяясь», «очень сильно ошибается». Причина в том, что «настоящая слава всегда пускает глубокие корни и широко распространяется», тогда как «слава притворщиков вскорости опадает на землю, подобно хрупким цветам» (II.12.43).

Как и всегда, Макиавелли отвечает тем, что отвергает эти ревностные сантименты в самой ироничной манере. В главе XVIII он настаивает, что опыт притворства не только есть неотделимая часть любого государственного правления, но и может поддерживать его, причем так долго, как это может потребоваться. Существует две определенные причины для того, чтобы сделать столь провокационный вывод. Одна из них заключается в том, что большинство людей по своей природе простодушны и бесхитростны и до такой степени склонны к самообману, что абсолютно все принимают за чистую монету, не утруждая себя никаким критическим анализом ситуации (62). Другая причина того рода, что, когда дело доходит до оценки деяний правителей, даже самые дотошные наблюдатели обречены судить по внешним признакам. Скрытое от глаз простого народа и имеющее высокое назначение положение государя таково, что «люди могут видеть лишь то, что вы пожелаете сделать для них явным», и «только очень немногие имеют настоящее представление о том, кто вы есть на самом деле» (63). Поэтому нет никакой нужды опасаться, что грехи ваши вас выдадут; наоборот, «опытный притворщик легко найдет множество людей, готовых быть обманутыми…» (62).

Следующий вопрос, который анализирует Макиавелли, касается нашего отношения к тем новым правилам, которые он стремится преподать. На первый взгляд, политик стремится соответствовать общепринятым нормам морали. В главе XV политик утверждает, что для недавно избранных государей было бы «самым достойным» демонстрировать качества, которые считаются «хорошими», и приравнивает отказ государя от добродетелей к «началу аморального поведения» (55). Та же шкала ценностей возникает в пресловутой главе «Как правители должны держать свои обещания». Макиавелли начинает с подтверждения, что каждый человек понимает, как прекрасно, когда «государь правит справедливо и не прибегает к обманам» (61). Он также настаивает, что государь должен не только казаться добродетельным, но быть им настолько, насколько позволяют обстоятельства. «Он не должен отклоняться от прямого пути, пока это возможно, но должен быть готовым вступить на путь неблаговидных поступков, когда это станет необходимым» (62).

Тем не менее два различных аргумента представлены в главе XV, и каждый из них Макиавелли последовательно доказывает. Первое: он насмешливо интересуется, заслуживают ли качества, которые мы привыкли считать «хорошими», но которые по сути являются разрушительными, названия virtu? Поскольку они способствуют разрушению, Макиавелли предпочитает говорить, что они «кажутся добродетельными, virtuоso»; а раз обратные этим качества, скорее, укрепляют чье-либо положение, он говорит, что «они только кажутся грехами» (55).

Это положение развивается в двух последующих главах. В главе XVI «Щедрость и скупость» он затрагивает тему, любезную сердцам всех моралистов-классиков, и начинает ее с обсуждения мнений главных авторов того времени. Когда Цицерон говорит о щедрости в трактате «Об обязанностях» (II.17.58 и II.22.77), он определяет это качество как желание «избежать малейшего подозрения в скаредности», а также заявляет, что никакой грех не является более отвратительным в политическом лидере, чем скряжничество и алчность. Макиавелли отвечает на это утверждением, что называемое нами щедростью на самом деле есть не щедрость, а грех. Он утверждает, что правитель, желающий избежать репутации скряги, столкнется с тем, что ему придется тратить деньги чрезмерно и напоказ. В результате придется обложить всех подданных неподъемными налогами, чтобы оплачивать собственную щедрость, и такая политика скоро сделает правителя предметом ненависти собственных граждан. И наоборот, если он оставит любое желание действовать на широкую ногу, его сперва будут называть скрягой, но в итоге посчитают более щедрым. На деле он явит миру истинную добродетель щедрости (59).

Сходный парадокс обсуждается в следующей главе – «Жестокость и милосердие». Эти два понятия представляют любимые темы римских авторов. Эссе Сенеки «О милосердии» стало самой известной работой на данную тему. Согласно тексту эссе, милосердный правитель всегда продемонстрирует, «насколько тягостно ему прибегать к наказанию подданных», и «он делает это, только когда великие и непрекращающиеся злодеяния переполняют чашу его терпения»; налагать наказание он будет с большой неохотой, оттягивая его как можно дольше и стараясь осуществить в самой милосердной манере (I.13.4, I.14.1, II.2.3). В ответ на эту традиционную точку зрения Макиавелли заявляет, что думать так – серьезно заблуждаться, не понимая самой сути милосердия. Если вы начинаете править, пытаясь быть милосердными, вы «будете попустительствовать развитию беспорядков», и вам все равно придется обратиться к наказаниям, поскольку возрастет число убийств и ограблений. Ваше наказание в ответ на это будет гораздо менее милосердным, чем наказания правителя, у которого хватает храбрости начать правление, в качестве примера разобравшись с зачинщиками смуты. Макиавелли приводит в пример своих земляков-флорентийцев, которые не хотели выглядеть жестокими, столкнувшись с бунтом, и действовали таким образом, что в результате был разрушен весь город – итог ужасающе более жестокий, чем любая другая намеренная жестокость. Обратным примером становится поведение Чезаре Борджиа, которого «считали жестоким», но чьи суровые меры «установили порядок в Романье, объединив ее, сохранив в ней мир и верность граждан», и все это при помощи «мнимого порока» жестокости (58).

В конце главы Макиавелли рассматривает вопрос с тем же, намеренно обостренным, парадоксом в основе: «Лучше ли быть любимым, чем вселяющим страх, или наоборот»? (59) Ответ в рамках классической традиции дает Цицерон в своем трактате «Об обязанностях»: «Страх – плохой страж длительному властвованию», тогда как любви «можно доверить хранить свою власть вечно» (II.7.23). И снова Макиавелли возражает: «Гораздо более безопасно» для государя править так, «чтобы его боялись, а не любили». Причина заключается в том, что те качества, за которые государя могут полюбить, также могут сделать его объектом презрения. Если ваши подданные не «испытывают ужаса перед наказанием», они будут использовать малейший шанс, чтобы предать вас и соблюсти собственную выгоду. Но если вы проявите себя как правитель, которого надо бояться, вы увидите, насколько легче вам будет удерживать власть над ними (59).

Последующие аргументы в этой главе отражают еще более жесткое отрицание основ гуманистической морали. Макиавелли предполагает, что, даже пренебрегая добродетелями, правитель должен беспокоиться об одном: полезно ли это управлению государством и как влияет на удержание власти.

Рис. 3. Титульный лист трактата «Государь», перевод Эдварда Дакра; первое печатное издание

Основная задача, как видит ее автор, – напомнить недавно избранным правителям об их самом главном долге. Мудрый правитель «не должен беспокоиться о том, что он прославится “злыми” деяниями, без которых, как видно, сложно удержать власть». Правитель увидит, что такая – осуждаемая – слава есть неизбежная плата за выполнение принятых на себя обязательств, самое главное из которых – управление вверенным государством (55). Объяснить это можно, прибегнув к такому примеру, как грех скряжничества. Поскольку мудрый правитель уверен, что скупость «есть грех, помогающий править», он перестанет беспокоиться о том, что будет выглядеть скрягой (57). То же самое касается и жестокости. Готовность действовать жестоко в определенных ситуациях первостепенно важна для сохранения порядка в обществе и военных делах. Это значит, что мудрый правитель «не должен беспокоиться, что приобретет славу жестокого правителя», а командующему армией даже задумываться об этом запрещено, поскольку без этой славы «вам не удастся сохранить в войсках единство и готовность к военным действиям» (60).

И наконец, Макиавелли рассматривает вопрос, важно ли для правителя сторониться меньших грехов – грехов плоти, если только он желает править достойно. Авторы книг – наставлений сильным мира сего – обычно рассматривают этот вопрос в сугубо морализирующем ключе, повторяя аргумент Цицерона из первой книги трактата «Об обязанностях» и считая, что пристойность является «основой моральных устоев», и любой человек, стоящий у горнила власти, должен избегать малейших промахов в управлении собственной жизнью (II.28.98). На это Макиавелли лишь пожимает плечами – мудрый государь, считает он, «должен стремиться избегать таких грехов», если у него получается; если же он видит, что не в силах это сделать, он определенно не будет утруждать себя напрасными сетованиями о таких ординарных пристрастиях (55).