Текст книги "Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии"

Глава 2

Nous étions quelques-uns

Qui attendions la gloire1515
  Мы были теми, кто жаждал славы


[Закрыть]

Лето, Белград, 1940

В воскресенье, начиная с полудня, Белград со всех сторон стекается на брусчатые улочки близ Скадарлии, живя, дыша и кружась в празднике музыки, танца, фокусов и уличных спектаклей. Неисчислимое множество артистов, поэтов, самородных авторов-исполнителей, танцовщиц, скрипачей, аккордеонистов, жонглеров, акробатов, на ходулях, моноциклах или просто своим ходом, словно муравьи снуют из стороны в стороны, таща за собой баулы своего творческого багажа. Затем, выбрав себе местечко наименее занятое и наиболее открытое – желательно у угла какого-нибудь кафана, они обустраивают свое рабочее пространство, и принимаются за свое творчество – скадарльничают. Посетители заведений клюют на их перформанс, щедро одаривая их звоном аплодисментами.

Так, например артисты танца, забирают себе внимание зрителей постарше, поэтому поверх высоких голов в шляпах или причесок, бывает трудно что-либо разглядеть, если ты заранее не займешь место поудобней – например, на балконах или крышах домов. Процесс танцевального представления начинается всегда с чего-нибудь прогрессивно-современного – вальс-бостона, например, но заканчивается всякий раз чем-то знакомым и объединяющим: народным коло1616
  Народный танец


[Закрыть], с привлечением собравшейся публики, под аккомпанемент аккордеона или ритм пляшущих ног.

Музыканты же, извлекающие звуки из всевозможных, известных и не очень, подлинных и выдуманных инструментов, пребывают в самой привилегированной ситуации, так как звучание их гуслей, свирелей, бубнов, барабанов и мандолин слышно еще на площади Республики1717
  Площадь, возникшая после освобождения от Белграда от турков


[Закрыть]1818
  Площадь, возникшая после освобождения Белграда от турков


[Закрыть].

Так, проходя по залитой августовским солнцем Скадарлии, сквозь танцующий поток, где отовсюду доносятся самобытные мелодики местных композиторов, Вукашина, продвигающегося через толпу, передают друг другу из рук в руки все новые напевы и мелодики.

«Вот он, кафан дяди Цуры» – промелькает в голове, и Вукашин мимолетно бросает взгляд на противоположный кафан, куда он не так давно швырял сандаль скандального хозяина.

Связанная одной главной артерией – собственно брусчатой извилистой променадной дорогой, Скадарлия, наподобие скелета имеет примыкание с проулками, в которых выступают самые начинающие артисты. Эти артисты еще пока грезят успехом на главной улице, с постоянным собственным местом, и желательно у именного кафана, а пока поднаторевают в умениях перед публикой в местах попроще.

В одном из таких проулков одного молодого человека ожидает целая группа людей. Один из них, по-видимому, главный, оборачивается на остальных и командует:

– Если он не явится через три минуты, начинаем сами.

Все нервно кивают, надевая мешковатые костюмы из старых простыней, а одна невысокая цыганка неловко роняет свой наряд на брусчатку.

– А кто наверх тогда полезет? – доносится удивление сбоку.

– Я же говорил, он не придет – слышится откуда-то из глубины

– Придет, – возражает цыганка, но ее перебивает главный:

– Цыц! Готовимся и по местам!

**** **** ****

Тем временем, Вукашин, сворачивая на площадь Республики, в сотый раз прислушивается, как стучит его сердце.

Сейчас, сейчас.

Прошмыгнуть через толпу на площади лучше по периметру, ведь все сбиваются у памятника.

Дальше направо, «прыгнуть по-французски, сплясать по-македонски»1919
  Улицы и перекрестки, ведущие к Скадарлийской улице


[Закрыть].

Потом налево и сразу направо.

А потом нестись уже по своей улице, уводящей вниз и влево, касаться ее стен, держась за них, держаться курса, и вниз-вниз дальше, до самого атриума.

Это любимый маршрут Вукашина за последние несколько месяцев.

С того самого дня, как он оказался у красной выцветшей двери.

Или нет, даже раньше, как Талэйта нашла его и вернула «Небо Австралии».

А, нет! Еще раньше. Когда он забрел впервые в Скадарлию и сел в кафан злого дяди Цурры.

А значит, он должен быть благодарен судьбе за отказ газетных издательств, за подаренную бумагу с вензелями, по которым Талэйта отыскала тощего очкарика, за то, что тот не отказал незнакомке, и выдал ей адрес Вукашина, за то, что она вернула ему его недописанный труд.

Вукашин ускоряется, проносясь мимо плеч прохожих, перепрыгивая через выставленные щиколотки, и огибая острые локти праздных зевак. За его плечами весело подпрыгивают два костыля, больно ударяясь о спину, но бегущий Вукашин только громче от этого сопит, ускоряя свой бег.

Через триста метров улица будет тот самый проулок, в котором действо начнется, а пока Вукашин лишь сожалеет, что солнце сегодня чересчур беспощадно палит. Музыка, доносящаяся отовсюду, становится все громче, а просветы в толпе шагающих все уже, и вот Вукашин в последний раз взглянув поверх голов на угол заветного поворота, окончательно тонет в воскресном водовороте праздника Скадарлии.

**** **** ****

Ровно в четырнадцать часов, под шум аплодисментов и восторженно-удивленные возгласы на Скадарлийский атриум, с бычьей черной головой впереди выезжает огромная колесница. Она – в красно-черной мантии, с горящими углями глазами, ведома тремя ходаками позади себя: три фигуры – три грозных силуэта на длинных ногах, в мешковатых костюмах, с закованными в маски лицами управляют дьявольской колесницей на Скадарлийском празднике. Публика застывает в предвкушении.

– Пусти меня, сербский народ! Дорогу дай преданному Богу правителю! – разражается громом одна из фигур. Голос зычно пускается вперед и вверх, так что стая голубей, сидевшая на ветвях сирени, как на балконе в театре, взмывает со своих мест ввысь.

Толпа ропщет, но, кажется, только крепче сжимает ряды. Прохожие начинают перешептываться, а посетители близлежащих кафанов недовольно гудят.

Тем временем начинает литься зловещая музыка, она отовсюду, откуда-то сверху, и, переступая на длинных, как у цапли, ногах, три силуэта приводят в движение зловещую колесницу с бычьей головой, пугая прохожих в первых рядах. Вот они поочередно наступают влево и вправо, вот они неуклонно продвигаются внутрь, и кажется под страхом быть раздавленным огромным деревянным тележным колесом, народ уступает шаг-другой. Колесница продвигается под гулкие выкрики предводителя. Их не разобрать, кажется, он перешел на турецкие наречия, и вдруг…

Сзади, откуда-то из-за плеч, и сбоку, пробираясь, сквозь густую толпу зрителей, выходят фигуры, облаченные бело-голубой мантией, их лица скрыты под широкими капюшонами, и сами они безмолвны.

Кошачьи, мягкие движения – неуклонно наступательные, они ярко контрастируют с рваными и агрессивными наскоками сатанинского быка, запряженного в колесницу. Фигуры в мантиях одновременно выходят из-за спин зрителей, по всей окружности площади, замыкая кольцо, встав перед стиснувшими ряды прохожими.

Наконец, начинается бой.

Колесница размашисто по кругу, громыхая деревянной повозкой по каменной брусчатке, и размахивая руками, в длинных рукавах, проносится вдоль кольца, перед самыми лицами первого ряда. В воздухе чувствуется запах тревоги и серы.

Фигуры в бело-голубом, оттесняя прохожих в глубину, вдруг синхронно разворачиваются и в акробатическом прыжке с кульбитом, вторгаются в кольцо колесницы. Их шаги, передвижения и маневры очень легки и точны. Силуэты, управляющие вражеским быком, застывают на месте, перешагивая на длинных и тонких ходулях. Музыка становится еще тревожнее, в толпе людей напряжение можно взрезать секирой.

«Мантии» дождавшись смены музыкального такта, как по команде высвобождают из-под своих плащей собранную сеть, и ловким движением расправляют ее. Колесница оказывается в западне, несмотря на свое превосходство в размерах и мощи. «Мантии», с выставленной сетью начинают медленно шаг за шагом сжимать наездников. В толпе слышится одобрительный гул.

Окружив пленников со всех сторон, одна фигура в мантии, передав свою сеть ближайшему соратнику, и ловко цепляясь за выступы и опорки, взбирается по колеснице наверх, прямо по голове исполинского быка.

Гул становится еще одобрительнее, слышатся оскорбительные окрики, скорых на расправу прохожих.

Оказавшись наверху, человек в мантии, склоняется к ноге вниз, и достает из сапога клинок, который высоко задирает вверх, демонстрируя его взгляду восторженной публики. Силуэты на ходулях, осознавая свое положение, отступают на два шага. Бычья морда на колеснице теперь неуправляема и, покинутая, брошена на брусчатую площадь атриума Скадарлии.

Центральный силуэт сосредотачивается на «мантии» с клинком, пока силуэты с левого и правого флангов ввязываются в бой с «мантиями» на земле, которые пытаются их окончательно закольцевать и взять в сети.

Завязывается центральное сражение. «Мантия» с клинком артистично размахивая оружием, в такт музыке, издает воинственные звуки. Клинок при каждом взмахе увеличивается в размере, и становится длиннее, пока не превращается в копье с долгой рукоятью. Человек в мантии направляет свое орудие в длинные тонкие ноги силуэта, и тот поочередно падает на оба колена. Теперь фигура в бело-голубом возвышается над черным силуэтом, и взяв театральную паузу вонзает копье в тело врага. Черный человек обрушается под зловещую мелодию.

Толпа разражается громкими аплодисментами.

На звук оборачиваются прижатые силуэты. Их главнокомандующий убит. Разъяренными движениями им удается, отбиваясь, приблизиться к голове быка, при этом один из силуэтов, склонившись, достает из пасти зверя длинную палицу, с обмотанным тканью концом, а второй из них, с трудом отбиваясь от копья фигуры в мантии, разом обрушивает колесницу с ним на бок. Голова зверя от столкновения разбивается, и моментально сжимается, сплющивается, теряя форму, и исчезая в очертаниях фигур в мантиях и ходуль силуэтов.

Толпа ахает при виде опрокидывающегося монстра и человека. «Мантии» застывают тоже, оглядываясь на деревянный каркас и останки врага. Человека, орудовавшего копьем и заколовшего богоизбранного предводителя, не стало.

Тем временем, воспользовавшись преимуществом, черные силуэты производят контратаку. Правому из них удается оттеснить «мантии» к центру, и врезаться в их ряды, потерявшие стройность. Фигуры в бело-голубых цветах запутавшиеся в последовательности построений, начинают хаотически перемещаться, уходя от ударов длинными рукавами правого силуэта. Левый же силуэт внезапно взмахивает палицей, и та вспыхивает ало-ярким пламенем, под всеобщий изумление. Жар, возникший на конце его факела, объял, наверное, целую площадь, потому что, все инстинктивно попятились назад.

И правильно.

Не размахивая над головами зрителей, с направленным к земле огнем, силуэт в черном, прошел по кругу, словно разделяя зрителей и действующие лица.

Кто-то испуганно сообщает, что земля горит, и все панически отступает еще дальше от центра событий. Действительно, брусчатый камень улицы начинает магически искриться и пылать, и сквозь эту огненную дорожку видно, как тщетно сражаются силуэты в черном с бело-голубыми мантиями. Силы и возможности обеих сторон на исходе.

Еще несколько фигур в мантиях падают ниц, а одна из них, отступает, и, перемахнув, через огневую линию, скрывается в толще людей, сопровождаемая недовольным гулом.

Наконец, мантий не остается совсем.

Израненные и обескровленные силуэты в черном неровно передвигаются на своих тонких ногах. Музыка стихает, и они начинают осматривать поле сражений.

Их предводитель убит, монструозный зверь мертв. Сопротивление подавлено, но силы потеряны. Двигаться дальше незачем.

Обе фигуры подходят к остаткам колесницы и устало берутся за боковые рычаги управления. Поднимают ее, но обнаруживают, что теперь некому стоять впереди и приводить механическое чудовище в действие. Правый силуэт подзывает левого, кладет ему руки в длинных рукавах на плечи, и некоторое время они просто так стоят. Вдруг над площадью раздается громкий раскат грома, и левый силуэт аккуратно опускается на колени, а затем ложится на землю. Остается один черный силуэт. Он прямо на месте убирает боковые рычаги колесницы, затем поднимает оставшийся центральный рычаг, и вслед за собой укатывает колесницу в то же место, откуда выходил до боя. Нарастающий шум толпы переходящий в крик, свист и брань, сопровождает его, пока черный силуэт не скрывается за углом проулка.

Тем временем, огонь угасает, и центральная площадь начинает оживать. Многие прохожие заходят внутрь круга, и с интересом осматривают лежащих, причем двум черным силуэтам еще достается: кто-то даже незаметно каблуком пинает в бок их обоих. Под съежившейся мордой быка, оказывается то самое копье, что поразило главкомандующего черных силуэтов, но какой мантии конкретно оно принадлежало уже выяснить невозможно. Все фигуры в бело-голубом, кроме той, что предательски покинула поле боя, лежат поверженные.

Когда музыка окончательно стихает, и с близлежащих кафанов начинают доноситься приглашающие окрики о продолжении праздничного пиршества, а толпа расходится кто куда, горячо обсуждая увиденное, оставляя павшие фигуры без внимания, те медленно оживают.

Ровными и скромными движениями они собирают с площади следы своего присутствия и растворяются в свежей темноте ближайшего переулка.

**** **** ****

В округлом помещении, с большими зарешеченными окнами во всю стену, и высокими потолками оказывается не так, как на Скадарлии. Здесь пусто, тихо, полумрачно и свежо. Слышно только тяжелое дыхание распаренных лиц и шорох одежды, спадающей на пол. В зал поочередно входят люди, затем выходят и снова возвращаются, некоторые снуют, кое-кто, успевший лишиться одеяний, теперь обессилено сидит прямо на гранитном полу.

Сесть негде, поэтому Вукашин опускается на первый же стул перед ткацким станком и громко выдыхает, стягивая маску с красного лица.

– Ну как ты? – спрашивает у него сидящий рядом человек, оставшегося в бело-голубых широких штанах.

– Спиной ударился. И вот еще…

Вукашин молча показывает клинок, рукоятью вперед. Клинок ненастоящий, хотя выполнен очень искусно. Спустя мгновенье он взмахом руки проводит по воздуху, раздается щелчок, но ничего не происходит.

– Телескоп погнут! Выпрямлять надо. При падении смяло, видимо… – бормочет он, вытирая нос рукавом.

– А позвоночник у тебя, Вукашин, не погнут, случайно? – раздается веселый голос сзади. Звучный, он наполняет энергией всю тишину пустого ткацкого цеха, и на этот голос оборачиваются все сидящие. – Может, тоже выпрямим?

Входит высокий человек, с густыми черными волосами, и легкой проседью. У него плутоватый, но важный вид. В одной руке он волочит костыли, перевязанные тканями, во второй маску. Развивающаяся позади черная мантия дополняет образ, приковывая взгляд к каждому точеному движению этого человека.

Он проходит через центр и выходит на середину. Пробегает глазами всех присутствующих, при этом его взгляд ясен и чист, а губы сами сдерживают улыбку.

– Мы, кажется, сделали это, черт возьми! – негромко восклицает он, и потом, через мгновенье, роняя ношу на пол, и вскидывая руки в верх, вскрикивает, – мы сделали это!

Вслед за ним, к ликованию присоединяются женские тонкие голоса, затем слышатся и мужские возгласы. Раздаются аплодисменты и взаимные поздравления, но через минуту, все успокаиваются и главный голос продолжает:

– Дорогие мои сотоварищи! Я благодарю каждого из вас за труд и самоотдачу, за талант и вдохновение, с которым вы относитесь к нашему делу. Это наш с вами праздник, мы его заслужили! Славица, – он обращается к рыжеволосой высокой девушке, с веснушками на переносице и щеках, – я поздравляю тебя с преодолением боязни высоты! Я же говорил, что ты справишься с ходулями! Аплодисменты, нашей бесстрашной Славице! – девушка подыгрывает и кланяется аплодисментам, отвешивая очень неловкий книксен, – ну, не переигрывай, моя хорошая, роли благородных девиц еще впереди. Турецкие шехзады2020
  сын султана


[Закрыть] у тебя лучше получаются, – добавляет он, – Кристиян, дорогой мой! – он поворачивается к мечтательно улыбающемуся юноше, с голубыми глазами – Сколько раз мы репетировали, что ты не должен поворачивать телегу? Вы со Славицей держите баланс и равновесие, но управляю телегой я. Мы могли наехать на впередистоящих! Но все равно, ты большой молодец, хоть и братоубиец!2121
  Ссылка на постановку битвы на Косовом поле – важном историческом и фольклорном событии в жизни сербов, как символа национального самоопределения


[Закрыть] – Кристиян хитро кивнул головой, подпирая ее одной рукой у подбородка. – Аплодисменты и ему. Без него нам бы с вами, братцы, пришлось телегу самим с атриума тащить. Вы видали, как там один наглец мне ногой в брюхо двинул? Совсем публика от рук отбилась! – присутствующие смеются. А тем временем, из-под станков кое-кто выдвигает ящики, из которых достается пиво, слышится цоканье бутылок, и усталые, но счастливые люди, наполняются хмелем. Главный же продолжает:

– Давайте поднимем отдельный тост за нашего героя – Вукашина, который соизволил-таки успеть к началу спектакля, сумел свергнуть врага, и даже почти без последствий приземлиться! – через всеобщее веселье он добавляет, – если без шуток, ты цел, дружище?

– Все в порядке, Джура, успел оклематься – потирая бок, отвечает Вукашин. – Но в следующий раз отрепетируем падение сразу на брусчатке.

– А кстати, кто-то забрал бычью голову? – запускает вопрос в народ главный – этот Джура.

– Мы с Йожином притащил ее. Внизу бросили, там, у черного входа. Зачем, ее сюда волочь, подумали, – отзывается крупный, вспотевший парень. Он спокоен, и сдержанно весел. У него правильная и размеренная речь. Договорив, он спокойно продолжает глотать холодное дешевое пиво.

– Да, просто мы с Яковом увидели ее состояние… Мне кажется, нам пора переходить на сценические спектакли, Джура – проговаривает худосочный парень с длинными волосами. – Уличный реквизит слишком дорого обходится. Бычья башка-то издырявлена вся.

– Что, совсем не подлежит ремонту?

– Куда там! Вук ее всю истыкал, как… я не буду произносить вслух при дамах! – худосочный заливается блеющим смешком, при этом некоторые мужчины поддержали шутку, а реакция дам при этом различается:

Славица прыскает от смеха, чуть не подавившись пивом, но улыбается.

Талэйта, сидящая неподалеку, пропускает репризу мимо ушей.

А еще одна девушка, драматически закатывает глаза вверх, заламывая руки:

– О, боже, Йожин, что ты там стесняешься произнести! Тебе-то знать такое откуда?

– Это я ему давеча рассказывал, Славица, – пониженным голосом произносит еще один юноша. Невысокого роста, узкоплечий и с полосой усов над верхней губой, он близко подсаживается к девушке, и вкрадчиво продолжает – выпей еще немного, и я тебе тоже такое пок… расскажу…

Он подносит бокал с пивом, и выжидательно складывает губы в трубочку.

– Остынь-ка, сладенький Милош, – Славица ловко переворачивает стакан над головой парня, и тот под всеобщий хохот присоединяется к веселью.

– Ах, чтоб тебя, чертовка! Ну, что внутри, то и снаружи! – и вскочив, выплескивает на себя остатки в своем стакане. – Ух, бр-р-р, освежает-то как! А вы, что смеетесь? И вы охладитесь! – и, схватив стакан Славицы с остатками пива, выплескивает содержимое в толпу. Слышен троекратно усилившийся визг и прыскающий смех.

Чуть поодаль, наблюдая, как остальные смеются и веселятся, к Джуре подходит долговязый молодой человек.

– Йожин прав, Джура. То, что мы сделали сегодня – конечно, чудно, но нам, как театру нужна сцена. Нужно помещение. Нужен дом. Пока у нас не будет своего зала, у нас не будет своего зрителя. Пока у нас не будет зрителя, мы будем никому не нужны. Мы не сможем показываться только на праздники Скадарлии.

– Почему нет? – серьезно отзывается Джура. Он смотрит в грустные глаза собеседника, и понимает, что тот имеет в виду.

Это Лука. Он старше всех, и самого Джуры. Он правильно все говорит.

– Почему нет? – повторяет Джура, стараясь говорить непринужденно, переводя обратно взгляд на беснующуюся группу своих актеров. – Смотри, как они счастливы. Им больше ничего не нужно.

– Ошибаешься! – с жаром отвечает Лука. – Это сегодня, сейчас не надо, а завтра будет! И сразу, и много. И чтобы узнавали, и чтобы без масок играть, и чтобы со словами роль. Не вторая нога лошади в колеснице, а чтобы Кармен непременно, не меньше. Или принца Датского. И что ты им предложишь? Да ты сейчас посмотри на Тияну, она думаешь об этом мечтает?

Джура машинально переводит взгляд на Тияну. Он знает, что она талантливая актриса. Самая талантливая в труппе. Он знает, что она мечтает играть в театре. Он тажке знает, что придет время и он не найдет аргументов ее удержать. Сейчас она веселится, мокрая от пива, и уставшая от тяжелых и жарких мантий, но однажды она со слезами на глазах покинет этот ткацкий цех и не вернется в эту фабрику.

Все это он прекрасно осознает.

А что если?

Что если он действительно возьмет и найдет им пространство, оборудование, сцену. Лука напишет пару спектаклей, поставит их, тогда можно гастролировать с труппой! Как долго уже об этом, засыпая, размышляет Джура. И узнает о них весь мир.

А что?

Как чудесно жить в Белграде! Рядом с Югославией, вокруг столько стран, столько возможностей о себе заявить, себя показать! Да и внутри самой страны разве недостаточно мест?

– Мои дорогие друзья – голос Джуры снова обретает живую энергию металла, заставляющую остальных затихать и обращать свои взоры. – Я благодарен всем вам, за то, что вы у меня есть. За то, что вы у себя есть. За то, что вы есть у театра. Да, сейчас у нас не так много в карманах и о нас не знают миллионы! Но клянусь вам, о нас, о вас узнает весь Белград! А потом и вся Югославия!

– Ха, Югославия! Даешь всю Европу! – слышится из толпы.

– И Америку! – добавляет кто-то

– Что нам Америка, Австралией нужно мечтать – слышится голос Вукашина

– Почему ей?

– Далеко и незнакомо.

– Тогда и Антарктиду тоже, и Юпитер нам подавай!

– Лихо мыслите, друзья! – усмехается Джура, – Ладно, гуляем! Нам теперь все по плечу.

**** **** ****

Ведутся шумные разговоры, обсуждения, которые постепенно выходят за рамки заброшенного цеха и уплывают по улице, чьи каменные дороги еще помнят тепло тел, лежащих несколько часов назад на ней людей.

Солодовый напиток тем временем льется ручьем, и некоторые занятные беседы воспроизводятся с пущей силой.

Кристиян и Вукашин стоят у импровизированного шведского стола и активно работают челюстями:

– Мы думали, ты не успеешь.

– А кто бы тогда наверх залезал бы турка колоть?

– Не знаю, может я.

– Хорошо. В следующий раз, я уступлю тебе эту почетную роль.

– Отлично, – заключает Кристиян, – я обязательно напомню.

И возвращается к холодным закускам.

Тияна негромко беседует с Лукой:

– … что-нибудь драматическое, без маскарада, начистоту…

– Это невозможно, ты знаешь сама.

– Я поговорю с ним, прочти.

– Хорошо-хорошо, я прочту, но ничего не обещаю. Сейчас нужно исправлять недочеты «Героев», а потом уже браться за новое.

– Все равно прочти!

Повысив голос, Тияна, осекается и умолкает.

В центре зала самая многочисленная группа. Славица восседает на верстаке, свесив ноги, смотрит на зал поверх голов парней, собравшихся подле.

– Я думаю, мы действительно однажды выступим за океаном. Это моя мечта, – произносит Яков и громко причмокивает.

– Кто нас туда пустит, бродяг Скадарлийских? – шутит Йожин. Разве что прибирать в кафанах местных.

– А я согласна с Яковом! – доносится сверху, – если мы твердо решим туда ехать, у нас все получится.

– Скучно в этой Америке… – картинно зевает Милош.

– Ты что был там?!

– Был как-то… проездом.

– Проездом! И куда же ты направлялся? С Гренландии в Антарктиду? – снова подтрунивает Йожин.

– Да нет, так… Отца сопровождал. На пару дней в Нью-Йорке останавливались, а потом снова на пароход. Обычный портовый городок… Так что ничего особенного там нет, увы – загадочно произносит Милош, томно поглядывая на Славицу. Затем устало достает дорогой австрийский портсигар, и вынимает тонкую сигарету.

На девушку это не производит никакого впечатления, так как снизу доносится глухой, но отчетливый скрежет металла. Внезапный, он обращает внимание всей компании, приглушая все междуусобные разговоры. В цеху становится тихо. В замирающей тиши еще слышнее как лязгает тяжелый засов входной двери.

Проходит несколько секунд напряженного прислушивания, в этом состоянии всю компанию покрывает всеобщий мрак.

Раздаются выдохи изумления и тревожное перешептывание. Слабый свет сумерек из крошечных окон лишь понемногу освещает большое помещение цеха. Находящийся у окна Лука, вглядывается в темноту вечера.

Джура же встает первым на ноги и стремительно направляется к выходу. За ним, так же безмолвно, синхронно и не сообщаясь, встают Кристиян, Талэйта и Вукашин. Последними, не выпуская бокалов, выходят Яков и Йожин.

– Кто это может быть? – беспокойно озирается Славица, явно намереваясь последовать за ушедшими, но не решающаяся.

– Благодарные зрители, моя дорогая. Хотят присоединиться к нашему празднику, отметить шливовицей твою прекрасную игру, – шутит Милош, одиноко улыбаясь, среди серьезных и напряженных лиц.

– Там кто-то выкорчевывает нам двери. Вряд ли им так уж понравилось наше выступление – грустно вздыхает Тияна. – Пойдемте вместе посмотрим.

– Да-да, пойдемте все вместе, – подхватывает Славица, спрыгивая с места.

Тем временем, Лука, резко отходит от окна, вздыхает и обеспокоенно озирается.

– Нам лучше уйти. Кажется, это те самые… палилульцы.

– Кто?

– Палилульцы. Хозяева фабрики.

– Что ж мы стоим? – восклицает Славица, – побежали!

– Вот и я о том же – соглашается Лука. – Бежим!

И оставшаяся четверка, поспешно скрывается в темноте дверного проема.

Топот ног, спускающихся по узкому лестничному коридору, заглушает короткие, сбивчивые переговоры, роняемые на ходу. На втором пролете раздается мужской возглас, затем шаги стихают, и где-то на фоне становится слышно, как с шумом скрипит петлями железная дверь.

В темноте различимо только дыхание, судорожное, нервное, безуспешно пытающееся стать приглушеннее.

– Куда дальше? – раздается во тьме девчачий голос

– К черному входу, – отвечает ей тишина.

– Я не вижу ничего!

– Я тоже. Надо спешить!

– Стой, давайте вооружимся чем-нибудь?

– Чем? Да и не видать же ничего?

– А вы где?

– Кто?

– Я вас не вижу.

– Стой, я тут одна. Протяни руку.

– Тяну. Вот я. Иди сюда.

– А, вижу. То есть чувствую. А… ты одна?

– Да-а… Парни? – в голосе слышатся нотки тревоги. – Вы где? Идите сюда. Эй! Парни… Лука! – шепотом зовет голос. – Хватит, это не смешно! Нужно нашим помочь! Не время играться, выходите, вы! Милооош! Иди сюда, не то придушу!

– Ну-ка тсс! – шипит второй голос.

Тишина воссоединяется с темнотой на несколько секунд. Происходит прислушивание к этой гармонии.

– Пойдем! – твердо зовет первый голос.

– Куда?! А парни?

– Их тут нет.

– Как так «нет»?!

– Не знаю… Бежим к нашим. – отозвалась темнота.

**** **** ****

Внизу оказалось почти светло – отблески уличного освещения заходят до самого первого марша ступени, с которой Джура и остальные бесшумно скатываются в глубину коридора. Под лестницей есть небольшой закуток, в котором располагается электрический щиток. Других помещений, кроме одной двери с кладовой у входа, не было, а половина длины коридора занята брошенными остатками бычьей головы.

Но Джура, полуобернувшись, на свою свиту, показывает жестом «ниже», а затем, повернувшись куда-то в противоположную сторону игральчески восклицает:

– Это кто мне тут всю электрику искромсал? А ну-ка, покажись, разбойник!

Возня в кладовой становится тише, постепенно исчезает полностью. Джура напряженно вслушивается в каждый звук, стараясь определить количество незваных гостей. Пальцем показывает на дверь помещения, и затем пальцами же показывает цифры – «два», «три», потом «пять». Стоявшие за спиной товарищи безмолвно следили за его движениями.

– А за дверь вынесенную, кто отвечать будет? Выходи, кто смелый.

Из комнаты слышится легкий шорох, совещательный шепот. Одновременно, но уже сверху, за спиной громкими шагами прибывает легкая артиллерия армии Джуры.

– Что тут происхо… – не сдерживая голоса, восклицает Славица, а Талэйта не успевает рукой закрыть ей рот. От этого возгласа ток пробегает по спинам всех, и напряжение прорывается наружу.

– Э-э… да у тебя тут одни девчонки, герой сказок. А ну выводи своих курочек на улицу, пока яйца целы. – Из-под лестницы, куда смотрел Джура минуту назад, доносится голос. Ровный, спокойный, если и насмешливый, то совсем немного. Вслед за ним показывается и фигура. Силуэт, как давеча, из постановки театра Джуры в черном, и тоже с оружием. Какое-то продолговатое продолжение руки. Даже в полутемном коридоре это было отчетливо видно.

Для придания весомости своим словам, фигура аккуратно роняет конец своей конечности на твердь пола, и раздается гулкий звон соприкосновения металла и камня.

Как по сигналу, из комнат показываются тени фигур поменьше, и в коридоре становится темнее. Теперь свет улиц почти не достает до Джуры, а его, едва дышащая, свита, притаившаяся за спиной поодаль, скрыта во мраке полностью. Он задумывается, видно ли было их всех снизу, из-под лестницы.

– Ох, сколько вас. И не тесно вам было там? – беззаботно продолжает Джура.

– А ну спускайся сюда, падаль, не то придам ходу! – Фигура сбоку грозно шипит, и с размаху снова опускает палицу точно на перила. Раздается оглушительный звон, закладывающий уши. На сей раз Славица успевает зажать себе рот руками и не выдать себя.

– Тише, уважаемый. Ты что шумишь тут? Ты как сюда попал? Кто такой сам? – Джура старается говорить отчетливо и спокойно. Он задает вопросы, стараясь посчитать головы стоящих впереди опричников.

– Я тот, кто выпрет тебя отсюда навсегда. Ты в курсе, что это не место для ваших игр? Здесь рабочий народ трудится, так что лодыри, вроде тебя должны сваливать отсюда.

– А основания у тебя на это есть?

«Кажется их шесть, и этот седьмой».

– Хватит того, что ты сам тут незаконно. Фабрика ткацкая, и принадлежит рабочим, то есть нам. А вас – бездельников и на улице полно. Говорю же, выметайтесь отсюда!

– А тебе своей Палилулы2222
  Район (община) в Белграде. Традиционно считается промышленным округом


[Закрыть] мало? Зачем сюда пришел? Или ты, портниха?

Джура принимается раскачивать лодку. Впереди послышалось волнение, и даже в темноте ощущается, как незримая фигура покрывается краской.

– Я родился и вырос в Белграде, Белград весь мой, и Скадарлия, и Палилула! – голос фигуры начинает играть вибрировать, тень продолжает оправдываться – а вы, бродяги и шарлатаны, от вас проку нет. Выметайся, пока мы вас не упаковали сами! – он снова взмахивает своей длинной лапой.

Джура ухватывает момент на угрозе. Дальше нужно действовать по плану, надеясь, что ребята также поймут его замысел.

– Хорошо, не горячись. Я выйду, и девушка со мной выйдет. Нас двое.

– Только двое? Что вы тут место для утех себе придумали? Остальные где? Днем я видел других.

«Интересно, есть ли кто снаружи. И остался ли кто в кладовой?».

– Врет он, Горан, точно врет – слышится впереди. – Я своими глазами видел, как они целой сворой заходили.