Текст книги "Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии"
Автор книги: Л. Шан
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Голос был гиенский. Однако, он сообщил имя главного, что уже неплохо. Нужно нажимать на это, нельзя пропускать возможность.
– Здесь нас только двое, Горан. Наверху девчата, костюмы складывают. Парни разбирают реквизит в центральном цехе. Дай мне всех позвать, и мы уйдем.
– Нет! Выходите сейчас же. Вы, двое!
– А наши друзья?
– Сами их выпрем. Живей!
– Тогда помогите нам забрать его. – И Джура указывает на пальцем на темное место в глубине коридора.
Сзади, если прислушаться, можно было уловить легкий смешок.
– Что там?
– Голова быка. Это же тоже наш реквизит. Мы его полгода собирали. Ладно остальные, – Джура в темноте играет свою лучшую роль, и наверняка, где-то в глубине души сожалеет, что его лица никто не видит, – но без нее мы не уйдем.
Он делает шаг вперед, наклоняется, его силуэт почти не виден, потом распрямляется и говорит:
– Мы это вносили впятером, а теперь я должен один с девчонкой это вынести! – картинно возмущается Джура, обращаясь к замолчавшей в углу тени. – Кристияна, иди-ка сюда! Из темноты в этот же момент отпочковывается одна тень. Она спускается и становится рядом Джурой.
– Что замолкла? – куражась, командует тот, и в темноте кладет теплую ладонь на руку силуэта в тени, – Напугалась? Я и сам чуть в штаны не наложил! Забираем это и уносим ноги отсюда!
Теперь две тени наклонились, раздался тяжелый выдох, потом одна разогнулась:
– Может, поможете уж тогда? Или хотя бы дорогу дадите? Свет обесточили, над душой стоят! Тут девица тяжести тащит, а они стоят глазами хлопают. Тоже мне рабочий класс! Ну-ка, ты, Горан, кто ты у вас там – главный по швеям или как? Скажи, пусть подсобят.
Джура говорит, и считает свои слова. Если ему дают так много говорить, только говорить, то значит, они не очень решительно настроены. Значит, они тоже смущены. Или не знают что делать дальше, так как заложники не напуганы, и послушны. Но почему-то впрягают в свои дела, хотя вроде и не перечат открыто. Нужно скорее перехватывать инициативу, пока пришельцы раздумывают. Раз идет проявление силы, подыграем, но без страха. Мы выполним ваше требование, но мы вас не боимся. Даже наоборот. Мы сами вам прикажем еще.
– Ладно, подсобим. Двое остаетесь с ними, остальные за мной, – наконец доносится в углу, из-под лестницы.
– Вот за ручки там хватайте, тут рулевой рычаг. И поволокли, – вовсю трещит языком Джура.
Через неподъемного быка стали просачиваться другие тела. Кряхтеть, отпрыгивать, извергая бранные выкрики.
– Стойте! – восклицает вдруг Джура и устало выдыхает!
– Что еще там?
– Бык весь коридор занимает. Нам сначала его вытолкать на улицу нужно, а потом уж прыгать через него удобней будет.
– Я глазом на что-то наделся, Горан, – слышится соглашающийся голос.
– А я боком на какой-то штырь, – вторит ему кто-то
– Это рулевой рычаг, – тихо поправляет Джура. – А теперь слушай мою команду, – зычно гаркнул он следом, и присутствующие прислушались, – Давайте парни все вместе за него возьмемся, и-и насчет три, начинаем! Приготовились?
– Да черт бы тебя брал с твоим быком! – доносится из-за спины, по-видимому, этот тот самый Горан, но Джура этого уже не слышит – он имитирует всеобщее синхронное поднятие бычьей головы, и в этот момент наклоняет голову и приседает.
– Я сейчас включу фонарик, на счет «три», и начинаем, – шепчет Вукашин в другом краю коридора, в секунду когда Джура начинает отсчет. Йожин с Яковом согласно кивают, а Вукашин, Талэйта, Славица и Тияна готовясь, закрывают глаза.
– Раз, два, три! – громко считает Джура и сильно, до боли зажмуривается.
Свет ударяет по глазам всех, находившихся внутри, кроме тех кто успел предварительно закрыть глаза.
Яркий луч пронзает небольшую площадь коридора, и через секунду пропадает, но ее оказывается для всех достаточно.
Вукашин успевает увидеть фигуру с палицей – лом ли, гвоздодер – неясно, решительно выходящую из-под пространства лестницы и двигающуюся по направлению к Джуре.
Сам Джура вместе с Кристияном, тщательно прячующим лицо, оказываются восседающими в импровизированном троне, образовавшимся от сдувшейся головы быка, пока какие-то другие люди по периметру безуспешно держат кто колеса, кто рулевые рычаги колесницы не в силах поднять их вес.
Их изумленные лица тоже озаряет свет, и тут же поглощает тьма.
А дальше в этой тьме Вукашин с криком обрушивается на человека с палицей, снося того с ног. Звук гулкого металла, опрокинувшегося на каменный пол, утопает в криках и возне, рождающейся где-то наверху, где Йожин с Яковом налетают на колесницу, оттесняя ее еще дальше в глубину, к двери черного входа. Не до конца пришедший в себя Джура, стягивает с головы быка Кристияна, и между толпой ослепленных палилульцев и полузрячих актеров, образуется заслон в виде быка.
– Поднимаем его!
Четверо, взявшись кто за что, запрокидывают бычью голову, вдавливая палилульцев в стены, а тех, кто не у стены, выдавливая в открытую дверь.
Снова загорается свет, на этот раз не короткий, а постоянный.
На полу лежит Горан, на нем сверху восседает Вукашин. Над ними, еще выше, стоят спиной друг к другу Тияна, Славица и Талэйта – все вооруженные: лопатой, метлой и пружинным фонариком. Кристиян, морщась, подобрал выпавший из рук Горана лом.
Йожин с Яковом выталкивают оставшихся палилульцев, растерянных и не сопротивлявшихся на улицу. Их лица недоуменно смотрят на сцену у лестницы, пока их обзор не скрывает закрывающаяся дверь. В нее тут же обрушивается град тарабанящих кулаков.
– Слезь с меня, гад! – процеживает лежащий на полу, оставшись один среди скадарлийцев.
К нему подходит Джура и внимательно его рассматривает, взяв в руки фонарик.
– Так значит ты – Горан? А я Джура. Приятно познакомиться
Тот молчит, краснея и брыкаясь под Вукашиным.
– А зачем ты нас хотел выгнать? Да так грубо. Силой. Мы же актеры, а не воины. Мы только играем воинов. Посмотри, – Джура не оборачиваясь, указал на остальных – они все младше тебя, а ты с ломом, ворвался к нам, выломал двери. Но мы же никому не делаем зла, что здесь обитаем. Эта фабрика пустует. Мы здесь собираемся и готовим спектакли. А ты хотел нас этой трубой выгнать? Даже их? – Джура не переводя взгляда, указывает на девушек.
– Слезь с меня!
– А брыкаться не будешь? – спрашивает Вукашин.
– Не будет, Вук, пусти его. Мы же не они, – серьезно смотря на лежачего говорит Джура.
Отряхиваясь, Горан встает. Все следят за ним.
Стоящие у дверей Йожин и Яков тоже прислушиваются к разговору.
– Ладно, актеришки, сегодня вам, считайте, повезло. Провели вокруг пальца. Хотели вас по-хорошему прогнать, не получилось. В следующий раз с центрального входа, с главной улицы будем атаковать. Выпускайте меня.
И двинулся к двери.
– Мы тебя так просто не отпустим, – кровожадно ухмыляется Кристиян и в свой черед взмахивает трубой.
– Нет, выпустите! – настаивает Горан, и оборачивается на молчавшего Джуру. – Вы же не мы. Кишка тонка. Для вас это – он обвел рукой помещение, – всего лишь игра, веселье, потеха для детишек на праздниках. А для меня, моих детей, для семей вот этих парней – это все работа и жизнь. Здесь наш хлеб.
За дверью слышится шум, состоящий из знакомых и не очень голосов. Йожин прислушивается и улыбается.
– Газета «Вечерняя Скадарлия», скажите, что за несанкционированное собрание вы проводите у черного входа, в такое время, каков ваш посыл, кому он адресован, и кто у вас ответственный? – слышится голос Луки. – Вы главный у нас, уважаемый?
Он обращается к одному из стоявших палилульцев, держащегося за ушибленный подбородок.
– Я? – испуганно отвечает он.
– Не вы, а кто тогда? – быстро спрашивает Лука? – Кто ваш предводитель? Дайте пару слов для газеты «Вечерняя Скадарлия». Милош, ты снимаешь?
Милош стоит рядом с фотоаппаратом, быстро щелкая затвором, и ослепляя и без того красные глаза стоящих рядом палиллульцев.
Наконец бычья морда отодвигается, дверь из коридора открывается, и из нее высыпаются люди.
Кто-то восклицает «Горан», кто-то с осторожностью разглядывает хищное чудище и не выпускающих из рук оружие актеров, наконец, выходит Джура и подходит к Луке.
– Мы, театральное сообщество, проводим закрытое собрание по уборке придворовой территории силой нашей труппы, и для привлечения дополнительной помощи приглашали присоединиться представителей производства – ударного, рабочего класса соседнего района Белграда. На данный момент все работы окончены, работники расходятся по домам. Спасибо за внимание.
– Большое спасибо за пояснение, – машинально отвечает Лука, разглядывая уходящие силуэты палилульцев. – Скажите, как называется ваше сообщество, для читателей, желающих следить за вашими успехами.
– Дети Скадарлии, – спустя секунду отвечает Джура.
– Э-э, ну что же… Спасибо вам, успехов, как говорится.
Лука вытирает пот, когда силуэты скрылись за углом. Милош, выдыхая, опускает фотоаппарат.
**** **** ****
Наверху в цехе было суетливо. Складывались костюмы, собирался реквизит, прибиралась посуда и остатки пира.
– А я считаю, мы – герои! – восторженно сказала Славица, отставляя веник. – Такое пережить – врагу не пожелаешь. Но мы отстояли нашу фабрику. Я так рада… Я к ней уже привыкла.
Кристиян на это лишь выразительно фыркнул.
– Чего фырчишь? Постоянно тебе не нравится, что я говорю! Что смеешься?
– Да смеюсь с тебя, что мы – герои. Ты видала же их – они мелкое жулье. Наверное, на металлолом хотели растаскать все, да мы не дали. Зато вот – он показывает свой трофей – на память останется!
– Нам нужно думать, чем дверной засов укреплять. Если эти жулики, как говорит Кристиян, его простой монтировкой свернуть смогли, – складывая свой комбинезон говорит Яков. – Я пока его забаррикадировал тем, что под рукой было, но лучше предусмотреть другой механизм.
– А я предлагаю охранную систему внедрить! Вроде сигнализации. – Славица даже хлопает себя по лбу – мы тогда будем знать, что с фабрикой даже когда нас нет рядом. И вокруг тоже услышат люди! Точно!
– Зачем нам другие люди, если мы сами герои? – улыбается Йожин.
– Не говори, еще предложи ловушки расставить.
– Точно, выроем яму с аллигаторами у входа и замаскируем.
– Зачем аллигаторы, когда у нас Кристиян с трофеем есть. Пусть там сидит.
Тияна молча подсаживается к Луке.
– Где вы все время были?
– Мы?
– Ты же нам сам сказал «бежим»?
– Ну да.
– И куда вы с Милошем убежали?
– Мы? На улицу… А вы?
Тияна не отвечает, пристально заглядывая в глаза Луке. Негромко приближается сам Милош.
– Мы думали, «бежим» – значит «бежим их окружать». Ты же видела, какая идея с журналистом нам пришла в голову?
– Да, кстати, они сразу ушли, увидев газетчиков, – соглашается Лука. – Это более эффективный, и менее кровожадный путь решения проблемы.
– И к тому же творческий, – добавляет Милош.
– А еще очень дружеский и мужской, – отрезает Тияна, и возвращается на свое место.
Джура первым затягивает свой мешок.
– Друзья, мы сегодня провели насыщенный день. Начинался он волнительно, закончился тоже. Я благодарю всех за вклад каждого в наш успех. Без командной работы и чувство локтя ближнего у нас бы ничего не получилось. И не получится никогда. Важен каждый игрок нашей команды. Мы защитили сегодня нечто важное, куда большее, чем четыре стены, стянутые сверху крышей. Мы отстояли свое право на любимое дело. Сейчас все отдыхают, встречаемся, там же, как обычно. Всем пока!
И направляется к выходу, больше ничего не сказав.
– Так, а когда, Джура? – доносится сзади.
– А?
– Ты не сказал когда встречаемся.
– Не сказал, да?
Глава 3
Рождество, 1941, Белград
А в наших краях, снег теперь не редкость. Скорей уж наоборот…
Бывает, выйдешь на улицу – а утро-то еще совсем заспанное! И снег так громко по пустой улице похрустывает под ногами, а из-под высокого воротника клубится выдыхаемый тобой пар. Выпускаешь его!…
Пройдешь один двор, другой – на тебя только уныло посмотрит черная собака, с косматой мордой, и, убедившись, что у тебя нет ничего съестного, равнодушно отвернется от тебя. Ты усмехнешься про себя, не сбавляя ход, и пойдешь дальше, сквозь арку на улицу. Через несколько часов, дети повылезают из всех щелей, таща за собой санки, заполнят весь двор, и начнут раскатывать снежное одеяло, как твоя бабушка тесто… Но пока оно, еще нетронутое, натянутым полотном греет черную землю от январских стуж. На том полотне времена года рисуют портрет твой жизни.
Оказавшись в городе, ты направишься – куда? Естественно, в центр, на площадь Свободы. Там, как обычно, в одна тысяча первый раз ты поднимешь свой взгляд на красный панцирь кафедрального собора Светог Ивана Непомука, задержишь дыхание, ну-у-у, хотя бы из уважения, по меньшей мере. Хоть на секунду, но посмотри на этот собор, прежде чем снова продолжишь свой путь. Старыми ботинками по площади – тук-тук-тук, дальше, прочь, мимо центра. Площадная брусчатка скоро закончится, и через несколько минут ты окажешься у зимней Беги. Здесь можно остановиться закурить, ты непременно закуришь, хотя обещал бросить, еще на позапрошлую Пасху. Да и как не посмотреть на холодный поток черной воды? Она, еще не скованная льдом, пробивает себе жизнь движением ледяного потока. Ты замедлишь ход, ей-богу, замедлишь. Копнешь носком сапога рыхлый снег у самой воды канала, и запустишь руку в карман. Обжигающий сигаретный дым сейчас то, что тебе нужно, твои мысли вот-вот разлетятся над пустынной площадью, если только не…
Но, вот же чудо! Твои замерзшие пальцы нащупают в глубоком кармане темного пальто нечто совершенно другое, непохожее на старый армейский портсигар. Что-то иное, что-то такое, что привлекает твое внимание, заставляет задуматься о чем-то, вспомнить давно забытое, оживить то, что, казалось, кануло в лету. Твоя сосредоточенность столкнется с тысячью препятствий на своем пути, прежде чем ты сведешь все воедино. Одним из них станет: табличка, встречающего всякого возле Мали Моста, и надпись, от которой на глазах выступит влага.
Ты, держа руку в кармане, обдуваемый зимним ветром, вспомнишь, как уже много десятков лет любишь этот мост, молчаливый друг твоих тихих раздумий и соратник твоего уединения. Мост, небольшой и аккуратный дуговой каркас, соединяющий два берега в местечке, где ты родился и вырос, несколько столетий скрепляет уплывающие друг друга стороны для того, чтобы ты успел перебраться с одного берега Беги на другой. Однако ты не станешь спешить, ведь так? Сначала нужно узнать, что же у тебя там в руке.
Ты вытащишь руку из кармана пальто на свет сумрачного утра. Снег, так же как и сейчас, упадет тебе на раскрытую ладонь, и ты увидишь как снежинки, вальсируя, опускаются на желтую поверхность металла. Итак, твоя находка эта металлический коробок, округлой формы. Еще не понимая до конца, что за находка у тебя в руке, ты почувствуешь, как сердца начнет биться чаще, но пока еще не придашь этому значения. Что же дальше? Прислонишь ее к уху, приблизишь к лицу, рассмотришь получше? Попробуешь расслышать запах старины и возбудить в памяти связанные воспоминания, которые закрыты, словно точно такой же крышкой?
Давай, ну же! Смелей. Рассмотри их поближе.
Под этой металлической оболочкой, мерно тикает чья-то жизнь! Все это время, представь, сколько ты пропустил! Ты почувствуешь запах золота, ударивший в нос настолько, что, кажется, передается даже вкусовым рецепторам, и во рту, словно по-настоящему, ощущается вкус этого благородного металла. Это карманные часы, и они живут своей многолетней жизнью. Открой же их! Давай.
Ну, разумеется, ты их откроешь…
В момент, когда ты резче повернешь ладонью от себя, и верхняя крышка легко откинется наверх, на стареньком тоненьком штифте, зимний ветер, словно нарочно, припорошит тебя сверху новой порцией снежной кашицы. Ты встряхнешься, выхлопнув снег из большой шапки, и смахнешь его с воротника своего холодного пальто.
Однако, точно – часы будут идти! Даже сквозь расстояния будет слышен их мерный стук – еще один «тук-тук-тук». Ты услышишь его.
«Тук-тук-тук».
А затем увидишь Ее.
Выцветшая, затертая, миниатюрная фотография, пускай и с надорванными, кое-где разворсившимися краями фотобумаги, но аккуратно вырезанная кружочком когда-то много лет назад, и вставленная в верхнюю крышку этих часов. С тех пор эти часы будут храниться у тебя. Каждый раз когда ты их будешь открывать с этой фотографии тебе все так же будет улыбаться все та же молодая девушка, во все том же черном платье с большими красными маками.
Теперь и твое сердце вторит в такт часам – «тук-тук-тук».
Сейчас ее черты едва различимы твоим усталым глазам, и, скорее в памяти, чем наяву ты вспомнишь ее большие черные глаза, розовые губы, изогнутые в изящной линии улыбки, и раскидистые волны густых иссиня-черных волос по тонким контурам плеч.
В одна тысяча первый раз, ты поднесешь часы с фотографией поближе, стараясь уловить давно выдохнувшийся аромат девичьих духов и ее волос. Вместо этого ты близко-близко увидишь ее красивое лицо, улыбающееся тебе так же, как и прежде; и ты снова, в тысяча первый раз, осторожно коснешься пальцем снимка там, где у девушки запечатлены волосы. Проведешь, едва касаясь бумаги, миллиметр за миллиметром… А потом, еще более осторожно поднимешь часы поближе к лицу, поднося фотографию к своим губам. Едва коснешься губами бумаги, ровно в том месте, где та девушка будет улыбаться тебе своей когда-то розовой улыбкой.
**** **** ****
Вокруг жарко, шумно и суетливо. Снуют девушки в передниках, разносящие горячие и горячительные напитки, танцуют люди, не в такт живому аккордеонисту. Низкие потолки со свисающими люстрами, раскачивающимися от задеваний шляпами, и крепкие дубовые стулья, о которые спотыкаешься от непрямого шага. В углу столы сдвинуты, и в целое окно выглядывает большая группа молодых людей, которые о чем-то увлеченно беседуют вот уже третий час. Девушки сидят на скамьях по-турецки, поджав ноги, а юноши заливисто хохочут, громко ударяя стаканами.
– Нет, Лука, это белиберда какая-то мыльная, – слышится мужской голос
– Нормальная белиберда, зато напечатанная! – возражает ему женский, – вот когда тебя будут печатать, дашь нам почитать свою мыльную.
– Ха-ха, да такое мне никогда не исполнить, это у нас только Лука мастак воду на воздух мазать. Зачем такое накопление географических привязок? Это что за город, Зренянин?
– Нет, не это главное! Скажи, Лука, а кому здесь что сыграть? Часы или памятник?
– Или снег в нашей округе? Представляешь, я такой выхожу, с табличкой «я снег в нашей округе. И я теперь не редкость».
– Лука все равно скажет, что фальшиво сыграл.
– Спасибо, братцы, за поддержку. Я всегда знал, что могу на вас рассчитывать. Кстати, я напомню вам о ваших словах при распределении ролей в следующей пьесе.
– Так если пьеса из-под твоего пера Лука, то пререканий, поверь, не будет.
– Ну, разумеется, если ты снег! Какие тут пререкания? Максимум, можешь выпасть наискосок, ха-ха-ха.
Лука выделяется из толпы хохочущих. Во-первых, он выше остальных, во-вторых у него единственного борода, скрывающая хотя бы наполовину бледность его лица. Он складывает газетный лист, и прячет его в пол своего клетчатого пиджака.
– Давайте за успех Луки выпьем, ребят, без шуток – предлагает Талэйта. – Мы все очень гордимся тобой, наш мастер! Ждем твоих новых работ многомиллионным тиражом.
– Фи, как приторно! – кривится Йожин. – Лучше деньгами, Лука, бери деньгами!
Но тянется к нему с бокалом.
Все ударяются, выпивают.
– А ведь снег и вправду стал не редкость. Смотрите, как валит, – задумчиво говорит Тияна.
– А давайте все вместе Савиндан2424
День святого Саввы – праздник православных сербов, связанный со многими символичными обычаями
[Закрыть] отметим у меня, – предлагает Милош. – За городом у отца дом пустует, в нем выходные проведем. Поиграем, выпьем, покатаемся на лыжах.
– А что, неплохая идея! – подхватывает Кристиян. – Я сто лет не катался. Вы как, ребят?
Все соглашаются. Джура улыбчиво кивает и говорит:
– Ребята, уже поздно. Засиделись мы. Не знаю как вы, а я домой. Да и вам не советую допоздна засиживаться.
– Да, точно, мне тоже пора.
– Парни провожают девушек, не забывайте – бросает Джура напоследок и уходит.
– Встречаемся у Милоша тогда, правильно?
– Всем пока! Лука не расстраивайся, это только начало. Мы еще не раз вот так посидим за твой успех.
Стулья скрипят по полу, народ попарно расходится, укутываемый в дубленые шубы, прощаясь с другими. На улице толпа окончательно рассоединяется, подхватываемая ветром и уносимая в водовороте снежинок. Тияну провожает молчаливый Лука. Они беседуют мерно, дозированно и в основном об искусстве. В этом силен Лука, эта тема интересна Тияне, а других точек соприкосновений, Лука как ни старается, найти не в силах. Славица уходит, сопровождаемая целым выводком парней, пляшущим вокруг нее – не смешно только Милошу, который никак не дождется, когда Кристиян, Йожин и Яков разойдутся по своим домам, оставив их наедине. Последними на крыльцо выходят Талэйта с Вукашиным.
– Домой? – спрашивает он.
– Может, погуляем еще?
– А ты не замерзнешь?
– А сам не проголодаешься? В Савиндан опасно с голодными волками гулять2525
Считалось, что в канун дня святого Саввы следует остерегаться встреч с волками и избегать острых предметов. Вукашин в переводе с сербского означает волк
[Закрыть].
И они убегают вниз по улице, скользя по гололеду, а при торможении хватаются за стволы деревьев и фонарные столбы. Потом, добежав до парка, обессиленные, падают прямо на землю и лежат, всматриваясь, как снежинки опускаются сверху на их лица и ресницы. Потом, вдоволь набросавшись в друг друга снежками, как два снеговика они бредут по освещенным улицам Белграда домой.
– Здорово, что ты поддержала Луку, – признается Вукашин. – Ему очень важно было услышать слова похвалы. Ты же знаешь, как он переживает по этому поводу.
– Я действительно за него рада – он такой молодец! – отвечает Талэйта, не поднимая головы.
– Тебе, правда, понравилось?
– Ну да, а что?
– Нет, так… просто интересуюсь, – в голосе Вукашина слышится металл. – На мой взгляд, размыто все-таки. Пожалуй, соглашусь с Кристияном.
– Лука – демиург, ваятель, а Кристиян исполнитель, причем не очень утонченный, как мы все знаем. Его мнение можно учитывать, но не как единственно существующее.
– Погоди, ты действительно считаешь, что Лука у нас творец? Тебе нравятся его пьесы?
– Не все, разумеется. Но он творец. Он занимается тем, что ему нравится, что приносит ему удовольствие. Он творит. Он в творчестве. Он и сейчас, пока идет с Тияной, небось, об этом же и судачит – об искусстве и других мирах, которые он создает. Конечно, он творец.
Талэйта задумывается о чем-то своем, и выпускает из виду молчание Вукашина. Оно напряженное, невыраженное, явственное нависает над ними.
– Я вот так не смогла бы, – добавляет Талэйта. – Я люблю воспроизводить красоту мира в красках, на холсте. Но я воспроизвожу мир. Я не могу нарисовать то, чего нет в природе, сделать это красиво, придумать. Я могу постараться лишь как можно ближе повторить красоту. И от этого я иногда хочу забросить кисточки. А тебе и Луке я завидую даже.
– Мне? – изумляется Вукашин.
– Ты ведь тоже писатель.
Вукашин снова надувается, не успев оттаять от предыдущей обиды.
«Тоже»!
Вукашин задумывается. По большому счету, за все месяцы, проведенные в коллективе, он так и не стал ближе к дописанию своей поэмы, но почти об этом не распространяется. Талэйта помнит об этом с самого начала, с того момента, когда все и началось. Вукашин внутренне улыбается.
«Нужно как-нибудь сесть дописать».
– Ты что сердишься на что-то, Вук? – спрашивает Талэйта?
– С чего ты взяла?
– На лице видно же. Голодный, что ли?
– А ты замерзла – вон щеки все красные. Тоже все видать.
Под ее домом в общине Земун – большим, двухэтажным, вы привычно стоите подолгу.
– Зайдем? – зовет Талэйта.
– Нет, поздно уже.
– Тем более, все спят. Поешь.
– Нет, пойду я.
– Осторожно иди.
– Ага.
Неловкое молчание, пауза.
– Что-то руки озябли, дай обниму тебя, что ли – говорит Вукашин и приближается к Талэйте. Та улыбается, но не отвечает на его объятия, и отступает на шаг.
– Ты чего это?
– Страшно мне в канун Савиндана с волком обниматься.
– А-а-а… – Вукашин окончательно краснеет. – Ну, тогда я зарядку сделаю.
И принялся с распростертыми руками приседать и наклоны делать. Талэйта с интересом наблюдает, а потом и сама пускается в легкий пляс.
– Мы как сумасшедшие, да? – спрашивает она, через время.
– А кто нас видит? Только звезды? – отвечает запыхавшийся Вукашин. Он заканчивает упражнения, Талэйта тоже останавливается.
– Ладно, что я – волк, разобрали. А твое имя что значит?
– Талэйта с цыганского – означает «маленькая девочка».
– Ты серьезно?
– Нет. Просто хочется, чтобы ты так думал.
– Ладно. Пусть «маленькая девочка». Тогда до встречи в доме отца Милоша. Доброй тебе ночи!
– И тебе, серый волк.
**** **** ****
Дом отца Милоша огромен – это поистине особняк. Расположенный в Бела Црква2626
Город в Сербии, на границе с Румынией, окруженный горами.
[Закрыть], он стоит в гуще леса, так напоминающий Вукашину его родную Шумадию.
Приехав накануне, в пятницу, все гости Милоша устраиваются в большой гостевой комнате. В ней, расставив по углам ненужную мебель, большая компания, устилая всеми собранными с комнат коврами пол, усаживается прямо у большого камина.
– Продолжение сочельника, – объявляет Яков, а в его глазах пляшут огоньки пламени.
– Давайте погадаем, – предлагает Славица.
– На что? Жениха тебе искать снова? – шутит Йожин. Все смеются, кроме Милоша. Он по-хозяйски предлагает всем друзьям редкие экземпляры алкогольных запасов своего отца.
– Говорят, в Савиндан знамения случаются, так что давайте знак у Вселенной спросим какой-нибудь? – продолжает Славица. – Только это должно быть что-то, что нас всех объединяет, не то знак будет непоказательный.
– Нас всех многое объединяет, – отвечает Кристиян, – одним делом занимаемся.
– Давайте погадаем, что нас ждет театральное в этом году?
– Это гадать не нужно – достаточно прижать Луку к стене.
Компания смеется, а Лука парирует:
– Меня-то что, тискать? Я четыре пьесы подготовил, но репертуар-то у нас, Джура выбирает согласно зрительской конъюнктуре.
– Чего? – отвечает Йожин. – Девушки закройте уши, а ты, Милош, Луке больше не наливай. Он ругается.
Насмеявшись, Джура продолжает.
– Вы-то сами, что думаете играть? Что вам нравится самим?
– Сценический спектакль. Лучше всего драму! – первой выпаливает Тияна, и ее щеки заходятся румянцем.
– А мне наоборот, уличное что-нибудь, с постановкой сражений, темповое, историческое, наподобие наших героев – возражает Кристиян.
– Я тоже за сцену, вообще-то. Зря мы ее, что ли у палилульцев отвоевывали, – замечает Яков. – Хотя и от улицы не откажусь, но не раньше конца весны и не позже сентября.
– Ага, а еще на этот раз без ходулей.
– Да, а еще лучше в зрительском ряду!
Все снова смеются, разглядывая камин. Наступает тишина, в которой каждый думает о своем.
– А я бы за границей хотела… – произносит негромко, но четко Славица.
– Недурно!
Все невольно оборачиваются на Славицу.
– Что-то мы за тобой таких амбиций не замечали, – замечает Джура. – Что это тебя на иностранного зрителя потянуло?
– А что? – отпивая, объясняет Славица. – Ролей на сцене у меня немного, и почти все они второстепенные, а иногда и вовсе без реплик. Чем же я рискую? А уличные постановки – они у нас полностью немые! Какая разница, на площади какого города какой столицы какой страны нам с вами выступать? Мы коленки сшибаем о Скадарлийскую брусчатку, за наши югославсике динары мерзнем на холодной земле, а можем ведь и на Марсовом поле, или там Трафальгар Сквере? Разве нет? Или у британцев не такое восприятие прекрасного, как у наших белградцев? Что скажешь, Джура?
Славица снова отпивает, под всеобщее молчание. Джура внимательно смотрит на ее раскрасневшееся лицо, выдыхает и последний отводит взгляд. Все остальные чувствуют себя немного лишними.
– Кто еще думает так же, как Славица?
– Насчет ролей?
– И их тоже.
– Роли действительно не всегда с репликами, – робко начинает Милош, стараясь разбавить всеобщее молчание. Он говорит, прерываясь, и посекундно смотрит то на Славицу, то на ребят, то на бокал с ракией, – я к тому, что… в этом плане… тем, кто не владеет, так сказать, … языками. Было бы проще. Но мне все равно. Я могу и здесь выступать… – заканчивает он. – Кто-нибудь хочет еще ракии?
– Ты можешь и здесь выступать? – переспрашивает Джура? – А где еще ты мог бы выступать?
– Нет, ты не правильно его понял, Джура, – приходит на помощь Талэйта, – Милош имел в виду, что ему нравится наш белградский зритель. Так ведь?
– Именно это я и имел в виду. Подлить тебе? Я сейчас! – Милош поспешно ретировался на кухню за новой порцией алкогольных напитков.
– Ребята, вы должны понимать, что театр – это сложный механизм, в котором все винтики важны, и большие шестеренки приводятся в действие маленькими. И самый незначительный эпизод может быть ярче и запоминающейся, чем главная роль, если его правильно сыграть. Неужели вы этого не поняли до сих пор?
– С этим вопросов нет – отвечает Славица, раскрасневшись.
– А с чем есть? – снова оборачивается к ней Джура.
– Что делать с амбициями?
– Какими? Актерскими?
– Нет, повидать другие места, и себя другим показать.
– А разве не интересно сначала здесь чего-то добиться? Создать свое что-то.
– А мы разве уже не добились? Не создали?
Славица не отступает. Джуре становится тяжело выдерживать перепалку, под немым недоумением остальных. Милош, подоспев обратно, оценивает расклад сил, но памятуя о своем недавнем вмешательстве, решает пока повременить с подмогой.
– Что еще мы можем дать Белграду? Что сыграть? Как выступить? Мы хотели сцену – мы ее получили! Это наша сцена, и теперь к нам ходит наш зритель. У нас есть наша улица, нас узнают. Но за пределами этих домов, и этих стен, мы с вами ничего не знаем. И не узнаем. Это стагнация, мы не развиваемся. И не станем лучше никогда, пока не выпрыгнем из гнезда. Мы должны летать, а не сидеть в клетке, если уж мы такие артисты.
– Подожди, Славица, ты сейчас клеткой Скадарлию называешь? Мы же ее «дети», «Дети Скадарлии», мы так называемся, помнишь?
– Помню. Я – то помню! А вот кто еще кроме нас об этом знает? Не рассказать ли об этом миру?
– Что мы «дети Скадарлии»?
– Да! Конечно!
– А зачем? Мы любим ее, Скадарлию, или любим об этом кричать на весь мир?
– Я тебя не понимаю, Джура! Даже дети рано или поздно должны уходить из дома, и жить в большом мире. Это не говорит о том, что они разлюбили родителей и свою детскую комнату.
Славица отворачивается на этих словах. Милош незаметно подходит и забирает у нее стакан. Вукашин мрачно хмурит брови.
– Пойдемте на улицу? А то уже винные пары в воздухе висят, – предлагает кто-то.
Все выходят. В доме остается Милош, суетливо прибирающий стаканы, и Джура, одиноко сидящий все так же у камина. Он смотрит в окно, через стекло на Славицу, и задается вопросом, как он это все не замечал в ней раньше. Затем Джура приглядывается и замечает, что, несмотря на то, что Милош в доме, Славица не одна. Сначала к ней близко подходит Яков, скрестив руки на груди. Затем он полуповорачивается, закрывая их от остальных. Через время к ним присоединяется Кристиян, и кладет руку на плечо Славице. Та кивает.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
