Текст книги "Без рецепта"

Вероника долго не могла прийти в себя, разглядывая черно-белые фотографии, которые казались ей теперь почему-то фиолетовыми от того, что все вокруг было фиолетовым.

Ей стало жутко стыдно. Будто переворошила она не только бабкин архив, но и бабкину жизнь, пришла в чужую квартиру, стала наводить порядки. К сердцу подступала волна, только бы успокоиться. Как же теперь собрать эти фото в том же порядке.

Вероника дрожащими руками складывала фотографии и перевязывала их лентами, даже не оглядываясь на дверь комнаты. Ей и хотелось, чтобы бабка сейчас вошла в комнату, и было страшно обнаружить себя. Все ее методика и все те смыслы, которые она вкладывала в проект с бабкой теперь почему-то рассыпались, были таким же хаосом, как все эти фотокарточки, которые никак не удавалось собрать в стопки, как во сне, когда ты никак не можешь совершить одно простое действие, словно не в силах больше сдвинуться с места. Вся ее детокс программа показалась теперь такой глупой, неважной.

Наконец, она закрыла ящик комода и, чуть покачиваясь, вышла из комнаты. Наспех попрощавшись с бабкой, сказала, что завтра придет попозже и выскочила из квартиры.

На следующий день Вероника не пришла утром. Не пошла она и на работу. Весь день боролась с привычным искушением наглотаться таблеток. Но не стала, не наглоталась.

Так и бродила по квартире в ступоре, словно попав в темную нору и не видя никакого просвета.

А когда вечером решилась все-таки прийти, нашла бабку в фиолетовой комнате.

Та сидела у граммофона, на котором крутилась старая детская опера. Алевтина не обернулась, когда Вероника осторожно зашла в комнату. Перед ней стояли графин и стопка. Бабка смотрела в одну точку и вдруг залпом опрокинула стопку себе в рот.

Вероника вскрикнула и кинулась было вынимать из рук бабки стопку, но та резким движением вытянула руку в сторону Вероники и сказала:

– Нет, – жестким, не своим голосом сказала Алевтина. – Стой там. А лучше уходи, давай, хватит. Уже достаточно.

Вероника вздрогнула от ставшего металлическим голоса бабки. Та явно обнаружила вероломное нападение Вероники на ящик и ее личные владения.

Вероника стояла на пороге комнаты, с совершенно растерянным видом. Такой бабку она еще не видела. Ровная спина, вытянутый вверх подбородок, руки, сложенные на коленях. Лицо разгладилось, как будто кто-то смахнул морщины. Она то ли молилась, то ли чему-то преклонялась.

Вероника помялась на пороге, не в силах пошевелиться.

Смотрела и смотрела на Алевтину, прислонившись плечом к дверному проему.

Наконец, тело бабки словно смягчилось, она аккуратно сняла сверток с колен и положила в ящик комода, закрыв на замок.

– Никого не спасешь, Вера-ник, – никого не спасешь, – сказала та привычным голосом, снисходительно растягивая гласные. – Иди уже к себе, молодая еще, справишься, а меня оставь в покое. Побаловались и хватит.

В теле Вероники происходили изменения. Она схватилась за сердце, грузно осела на пол.

– Не выгоняйте меня, – хрипло сказала она.

Страшное, давно знакомое чувство поднималось сейчас в ней и рвалось изнутри. Вместо привычных таблеток рука потянулась к горлу и из него вырвался громкий сип.

Она осела на пол и, широко открыв глаза, сидела и смотрела в одну точку. Вдруг в голове стали появляться давно забытые образы, картинки.

– Я оставила ее тогда в больнице, умирать! Мне тогда нужно было сидеть рядом и держать ее за руку. А я собралась и уехала в командировку. Мне хотелось сбежать, я не могла ее видеть.

Слова лились, словно оторванные от ее сознания, откуда-то из самой глубины. Вместе с капающими из широко раскрытых глаз слезами.

– Я подошла к кровати, чтобы сказать, что уезжаю, а она плюнула в меня, и попала на руку и когда плевала, изо рта у нее выскочила нижняя челюсть. Меня тогда чуть не стошнило. Я ненавидела ее тогда, ей всегда хотелось схватить меня и держать рядом. Я сбежала. Мне казалось, она всю жизнь будет преследовать меня и держать пальцами.

Бабка молчала.

Вероника монотонно, словно разговаривая с кем-то, кого не было в этой комнате, медленно произнесла:

– Однажды, спустя много лет после смерти, она пришла ко мне во сне. Вцепилась в мои бока, и у нее были не пальцы, а железные когти. И она давила меня, давила, чтобы выдавить из меня неугодную ей меня, меня, которую она ненавидела.

– И я просила тогда, мама, перестань, пожалуйста, мама, не убивай меня. Но она, сжав челюсти, давила меня все сильнее, пока я в ужасе не проснулась. Я не могу забыть этот сон. Все забыла, а его не могу.

Глаза Вероники почти замерли, она смотрела в точку, из которой было не убежать, не уйти. Этот груз так и тащился за ней все эти годы. Вот что она поняла сейчас. И никакими таблетками было не заглушить этот вопль, что рвался сейчас из ее сердца.

– Ничего вы не в моменте живете! Вы так же, как и я, пытались все забыть! – вдруг зло крикнула Вероника бабке, и ее лицо исказилось от боли. – Пили таблетки, как будто ничего не было. И вот в один момент все лопается как пузырь.

Бабка смотрела на нее и будто укоризненно молчала.

– Да, я вчера смотрела ваши фотографии. – Эта девочка… – сказала, всхлипывая Вероника. – Я как та девочка, потерянная, давным-давно. Куда иду, зачем все это.

– Забыть! Таблетки, чтобы забыть, – повторила вслед за Вероникой бабка.

– Простите, простите меня, – закрыла лицо руками Вероника.

Алевтина тяжело поднялась, подошла к Веронике и вдруг начала трясти ее за плечо.

– Ты давай, давай, плачь, плачь громче. Кричи. Соседи орут, и ничего, вот и мы поорем сейчас.

– Вы не такая как она. Вы всегда будто все не по-настоящему, понарошку. А у матери моей всегда было настоящее горе. Горе на горе.

– Или тебе так казалось. Нам кажется то, чего на самом деле нет.

Вероника смотрела на нее, будто не видя бабку.

– Мне пятьдесят три года. Всю жизнь я потратила на то, что ненавидела свою мать. Я ненавидела и боялась свою мать.

– Вот и пришло время себя спасти. Ты себя спаси, а потом других будешь. Себя спаси.

Бабка сказала, держа теперь Веронику за плечо не нежно, но и не отстраненно как раньше:

– Я думала, это я таскаю за собой призраков. – А это мы все так. Все таскаем.

– Давай, пойдем, налью и тебе пятьдесят грамм, – вдруг повеселевшим голосом сказала Алевтина Дмитриевна.

Вероника в ужасе отшатнулась от бабки.

– Нет, нет, мне нельзя, нельзя.

– Ну тогда корвалольчику давай, столько лет пили и ничего, еще разочек для успокоения выпьем.

И потом еще долгое время две женщины сидели и сидели. Одна – разжав губы и чуть опустив челюсть, уткнувшись взглядом в ящик комода, другая – безутешно всхлипывая, раскрасневшись от рыданий, сглатывая слезы, которые никак не могли перестать течь из опухших глаз.