Текст книги "Бесы с Владимирской горки"

Глава третья,
в которой много замкoв и мало ключей

Подымутся беси, молитву читай.

Федор Достоевский «Братья Карамазовы»

18 декабря

– Ау, есть кто-нибудь?

Даша Чуб вбежала в прихожую Башни Киевиц, стаскивая на ходу голубую куртку. Полягала в воздухе сначала правой, затем левой ногой, сбрасывая сапоги.

Рыжая кошка Изида Пуфик бросилась к ней с громогласным восторженным мурчанием. Но представителей рода человеческого в круглой комнате не обнаружилось.

Зато в полуденной темноте зимнего дня ее внимание сразу привлек необычный предмет – большая старинная банка, внутри которой то и дело вспыхивал свет, будто там был заточен фонарик или маленькая молния.

Даша подошла к ней, осторожно дотронулась до странной банки с огнем – ее стекло было холодным. «Разрыв трава. Купала-999» – прочла она надпись на этикетке, сделанную аккуратным почерком прошлой Киевицы Кылыны. Интересно… ее можно открыть?

Даша заглянула под крышку баночки с молнией, понюхала. Запах разошелся по комнате, как маленький фейерверк, и показался Даше приятным. От разрыв-травы, собранной на далеком купальском шабаше 1999 года, до сих пор шло тепло, как от лучей солнечного света.

Чуб пристроила крышку обратно, поставила банку на стол. Чихнула. Запах разрыв-травы хозяйничал в ее ноздрях.

На столе рядом с банкой возлежала громоздкая Книга Киевиц, а все пространство вокруг нее заполонили крохотные белые листочки с выписками, сделанными почерком уже другой Киевицы – Маши Ковалевой.

Все ясно! Со свойственной ей старательностью студентка-историчка проштудировала Книгу и выписала все ритуалы, в которых принимал участие заговоренный замóк.

Землепотрясная взяла несколько первых попавшихся стикеров, прочла:

Присуха № 64.

«Купить замóк, не торгуясь. В ожидании человека, которого нужно привлечь, замóк положить открытым на пороге, через который должен перешагнуть любимый. Ключ держать при себе. Как только нужный тебе человек перешагнет через него, запереть замóк, приговаривая:

Как замóк теперь никто не откроет, так и нас с тобой никто не разъединит».

Отсуха. № 24.

…Использовать разрыв – траву вместе с заговором:

«Разбиваю замóк, разрываю зарок. Разрыв – трава, разрыв – слова, все замки разбиваю, на волю всех выпускаю!»

Даша снова чихнула и раздраженно потерла нос. Запах не уходил. И, невесть почему, она подумала о Маше и Мире.

Она ведь давно собиралась поговорить…

* * *

Вечер был синим, того незамутненного чистого синего цвета, который делал Город Киев почти ирреальным: синее небо, темно-синие деревья Мариинского парка, синие холмы и синие дома на Грушевского.

Вечер был днем – как ни странно, Маша любила это унылое время перед зимним солнцестоянием, когда темнеть начинает еще в середине дня.

Иллюзорное время, чертово время – в древности люди верили, что эта самая тьма и плодит демонов, бесов, чертей.

Маша стояла на мосту Влюбленных совершенно одна. Ветер с Днепра бил ей в спину – невидимые наконечники его острых стрел вонзались в синюю куртку с остроконечным монашеским капюшоном.

Было холодно и неуютно, как и бывает в декабре, когда листья давно опали, холод пришел, а снег еще не выпал.

Было одиноко – хоть, казалось бы, чего ей грустить на Мосту Влюбленных? У нее есть любимый человек… Ну, пусть не человек – привидение. Не такая уж странная пара для Киевицы – хранительницы Вечного Города.

Маша прошлась по мосту, разглядывая висящие на перилах бесчисленные замки всех сортов: и розовые, украшенные блестящими стразами; и красные в форме сердец; и древние амбарные, похожие на замок, найденный Катей в «сундуке мертвеца». На замках были надписи и бесчисленные простейшие уравнения «Оля+Витя», и даже рисунки в виде схематичных мальчика с девочкой, держащихся за руки.

Замки заманили ее сюда – полдня она штудировала толстенную Книгу Киевиц, но так и не смогла разгадать тайну ржавого замка и чьих-то любовных чар. Потому и пошла на киевский мост Влюбленных.

Имя, противоречивое как сама любовь, этот романтический ажурный мостик стрелой получил не зря.

Большинство киевлян знали это место как мост Влюбленных или Поцелуйный мост. Здесь назначали свидания, здесь часто делали предложения руки и сердца, и сюда же влюбленные приходили, чтобы повесить на перила замок, который якобы должен навечно скрепить их взаимные чувства.

Хоть почему якобы? Книга Киевиц предоставляла десятки свидетельств: запирать за мужчиной замок – один их самых известных любовных приворотов. Оставалось лишь гадать, почему столько представителей сильного пола в здравом уме и трезвой памяти (хоть, может, и нет?) сами соглашались пройти здесь подобный колдовской ритуал.

Особенно, если учесть иные – страшные названия моста.

Маша достала из кармана льняной мешочек-саше с разрыв-травой, отпирающей все замки и засовы, прошептала заговор.

И сразу услышала десятки щелчков, словно мост Влюбленных восхищенно зацокал языком, преклоняясь пред силой Киевицы – все замки разом открылись, закачались на ветру. И, испугавшись, что при падении вниз, на асфальт Петровской аллеи – металлические, большие и малые, замочки пробьют крыши проезжающих машин или головы проходящих мимо людей, Маша поспешно прочитала обратное заклинание. Проверила на прочность ближайший замок, успокоилась…

И опять загрустила. И снова попыталась дать имя нахлынувшей грусти.

Он появился в ранних и синих сумерках – или из них?

Словно синие зимние сумерки у нее на глазах обрели очертания человеческой фигуры – столь же темной, столь же неверной. Иллюзорной.

Высокая темная фигура Мира Красавицкого проявилась рядом с еще не загоревшимся фонарем, у начала моста.

Он двинулся к ней…

Она обрадовалась, улыбнулась ему.

– Привет. О чем грустишь? – спросил Мир.

– Без причины.

– Ты забыла, что я могу считать твои чувства? – его голос показался ей непривычным и странным. – Ты стоишь тут, на мосту Влюбленных, и думаешь, что мы с тобой тоже могли бы пожениться, стать семьей, жить вместе. И ты бы чистила нам картошку на ужин и заваривала чай из трав… если бы я только согласился стать человеком!

– Ты сейчас сказал это – не я, – заметила Маша. – Я даже не думала ни о чем подобном. Может, лишь чувствовала, и не могла подобрать слова…

– Я подобрал их.

– Странно. Ты словно хочешь поссориться, – удивилась она. – Это совсем не похоже на тебя, Мирослав.

Он промолчал.

– Мы ведь все уже проговорили сто раз, – примирительно сказала она. – У меня есть сила, я могу воскресить тебя из мертвых, но ты не хочешь. Не хочешь быть живым человеком. Хочешь остаться призраком. Твое право! Мы закрыли вопрос. И мне неприятно, что ты пытаешься читать мои чувства… Эти чувства – мои!

– А кабы я был человеком – ты могла бы скрывать от меня свои чувства, – с неожиданной злостью сказал Мирослав. – Я был бы слабым и жалким. Это я сидел бы дома и чистил картошку, и ждал, когда ты вернешься с задания по очередному спасению Города и целого мира.

– Зачем ты завел сейчас этот нелепый разговор? – недоуменно спросила Маша. Этот спор о несовершенствах человеческой природы продолжался меж ними слишком давно, успел наскучить и им самим, и всем окружающим – и был официально признан тупиковым, бессмысленным. – Я ведь больше ни о чем не прошу.

– Но ты мечтаешь об этом. Знаешь, почему холод вызывает у тебя необъяснимую грусть? В глубине души ты мечтаешь о тепле – человеческом. О теплых носках, которые мне не нужно вязать… я ведь не мерзну! О детях, которых от меня невозможно рожать. Но, подумай, зачем тебе моя человечность? Зачем тебе человек, которого можно убить, заворожить? Сейчас я бессмертен, неуязвим, непобедим. Я могу пройти в Прошлое, даже на ту глубину, куда не пройдешь ты. Могу быть с тобой зримо и незримо… могу помочь, спасти, уберечь.

Мир говорил чистую правду. Призрак, не был ограничен законами реального мира, его возможности казались безграничными. Он мог зайти в Прошлое дальше Киевиц и однажды побывал даже в будущем. Он почти не подчинялся колдовству – и пусть, его как бабочку мог поймать любой некромант, слабости есть у всех. Даже у Киевиц.

– Я знаю, Мир, ты столько раз спасал меня, помогал… – Маша прижала пальцы к вискам, пытаясь понять, как ей не почувствовать все то, что она не хочет сказать.

– Хватит лжи… Я знаю, о чем ты думала, глядя на эти замки. О чем ты думала сегодня, выписывая заговоры Присухи с Отсухой. О чем ты подумала вчера, когда Катя сказала, что завидует нам… А ты ничего не сказала в ответ. Ты думала о любовных приворотах. Я не влюбился в тебя, однажды меня приворожили. И если я вновь стану человеком, приворот закончится, и эта любовь утратит силу.

– Или не утратит!

– Но ты никогда не сможешь это проверить. Никогда не узнаешь, была ли моя любовь неподдельной. Ты боишься, вдруг после Отсухи я разлюблю тебя.

– Мне кажется, это ты боишься, – Маша засунула руки в карманы, ее пальцы коснулись мешочка с разрыв-травой.

И вздрогнули…

Разрыв-трава, открывающая любые двери, замки и преграды, разрывающая цепи и чары, в том числе приворотные!

Она прямо посмотрела на Мира, проверяя себя.

– Ты боишься разрыв-травы? – с ужасом проговорила она. – Все, что ты наговорил мне сейчас – реакция на Отсуху. Она действует на тебя как на кота валерьянка. Ты говоришь обидные вещи, ты злишься и наезжаешь на меня без причин, ты словно в истерике… Потому что ты сам боишься меня разлюбить? Или ты правда… Мир, ты и правда перестаешь любить меня, когда чуешь Отсуху?

Она резко выбросила вперед руку с разрыв-травой.

Мир исчез.

И сразу стало темно – словно слившись с сумерками, темный дух Мира Красавицкого окончательно превратил день в ночь.

И словно в ответ на тьму, на мосту зажглись фонари. Невысокая фигура Маши отбросила длинную-длинную тень, а затем тень ожила, выпрямилась, обрела вес и объем…

И перед Машей явился Киевский Демон.

Дух вечного Города, господин Киевицкий, стоящий по Левую руку от трона Киевиц, он не появлялся уже очень давно, и вряд ли его появление сулило нечто хорошее.

И, черт возьми, как некстати он появился сейчас, когда младшая из Трех Киевиц собралась заплакать, словно девчонка-старшеклассница, от осознания уязвимости своей Великой любви.

– Позвольте дать вам совет, уважаемая Мария Владимировна, – произнес Киевский Демон. – Никогда не разбирайтесь с любовями на мосту Влюбленных. Насколько я помню, сразу после своего появления в 1910-м этот милый мостик был прозван Чертовым мостом и мостом Самоубийц. Ну, а заодно и мостом Влюбленных, ибо одно никак не исключало другого. Отсюда традиционно прыгали вниз все местные самоубийцы, гимназисты, гимназистки, студентки и прочий молодой романтический люд, разочаровавшийся в этой самой любви. Кажется, рядом с мостом даже специально поставили городового, дабы тот удерживал влюбленных от необратимых поступков! Но безрезультатно. И, насколько я помню, лишь в вашем XXI столетии с моста слетело уже человек двадцать… – Демон задумчиво посмотрел на черный асфальт дороги под мостом, омытый кровью влюбленных. – Люди, слепые, воистину удивительные создания. Неужто именно о подобной убийственной любви и мечтают все те, кто приходит сюда вешать замки и выяснять отношения?

«Да еще и нижняя терраса под Мариинским парком издавна именовалось киевлянами Провальем… – подумала Маша. – И само название Провалье как бы намекало: все лучшее, включая любовь, проваливается здесь в тартарары!»

Да уж, не стоило говорить с Миром тут. Но ведь она и не говорила, лишь принимала упреки. И осадок от разговора остался неприятный – липкий сгусток из чувства вины и без вины виноватости. И обреченности – будто тут, на мосту, годы их отношений и впрямь провалились в чертову бездну.

Зачем только Мир решил облечь ее грусть в такие ненужные слова? Грусть прошла бы… А слова останутся. Как и вопросы.

Неужели любовь Мира и в самом деле исчезнет, стоит лишь подобрать для него достаточно сильную Отсуху?

Не может, не может этого быть!

– Ваша нежить реагирует на Отсуху, как черт на ладан, – голос Демона был неприязненно-скучливым. Г-н Киевицкий не любил Мирослава, и тот платил ему абсолютной взаимностью. – Но ладан не убивает чертей – он лишь чертовски неприятен для них.

Маша невольно усмехнулась: наконец-то они нашли достойную тему для Чертова моста.

– Но уверяю вас, уважаемая Мария Владимировна, в Книге Киевиц нет Отсухи, способной изменить вашу нежить и заставить ее разлюбить вас, – сказал Демон, и Маша поняла: кабы подобный рецепт существовал в природе, он сам давно применил бы его, чтобы лишить Мирослава чрезмерной силы, столь раздражавшей духа Города, почти всемогущего, но не имевшего никакого влияния на ненавистную «Машину нежить».

– Так отсушить Мира невозможно?

– В нашем Городе нет невозможного. Есть лишь ненайденное. Непонятное. И еще не случившееся. Но мы снова обсуждаем ваши любови, а я здесь по иной, куда более важной причине. В Городе случилась беда… Проснулось старое зло.

– Какая беда?

– Неужели вы сами не чувствуете? – спросил он с нотой разочарования в голосе.

– Чувствую. Страх, тоску, уныние, – призналась она.

– Вы – Киевица, и должны отбросить все эти глупые женские чувства как мусор. И почуять беду.

Маша посмотрела на небо. Туча легла на Город большим рыхлым брюхом с сосками как у кормящей собаки, из каждого из них скоро пойдет мокрый снег. Маша чуяла приближение снега. Но Дух Города пытал не об этом.

Киевица положила руки на грудь. Помедлив, опустила ладонь на живот. Привычные жесты. Грудь вынашивает тоску, а живот отвечает за реальные боли. Хоть по правде у нее саднило сейчас в области горла, все еще намеревавшегося сжаться от подступающих глупых женских слез. Но одновременно, проводя ревизию собственных чувств, она обнаружила странную недостачу…

В душе было пусто.

Душа осталась равнодушной к их ссоре с Миром.

Душа, словно раковина с черной жемчужиной, таила иную боль.

В Киеве зародилась беда.

Черная…

Черная… Что-то черное…

Маша никак не могла поймать второе слово за хвост.

– Вам нужно научиться слушать себя, Мария Владимировна, – сказал ее Демон. – Не ваш разум, не вашу совесть, не ваши любовные сомнения – они не имеют значения. Хотите стать истинной Киевицей, научитесь быть эгоисткой, бездушной и злой – ко всем, кроме одного.

– Кроме Киева?

– Кроме самой себя. Потому что вы – и есть Город.

– Я весь день пыталась разобраться с замком, рылась в книге… – оправдалась она.

– А затем пришли сюда, в самое большое скопление заговоренных замков Города Киева, – понимающе кивнул он. – На мост, где приворожили сотни мужчин. И принялись размышлять о своей привороженной нежити. Мария Владимировна, Мария Владимировна, – странная нежность прозвучала в его укоре. – Вы позволили сердцу биться не в такт Городу, а в такт своим сиюминутным страстям.

– Я просто ищу наугад.

– И вы чуете беду, потому что ее предчувствует Город. Вы связаны с ним. Он всегда даст вам подсказку… И придет вам на помощь. Но слушать его – означает слушать себя. Настоящую себя!

Зазвонил телефон, Маша достала аппарат из кармана куртки – на экране светилось Дашино имя.

И еще до того, как она подняла голову, Киевица почувствовала, что ее Демон исчез. И впервые отметила: она всегда чувствует его приближение.

* * *

Оставив позади Чертов мост, Ковалева прошла бывший Царский сад и бывший Купеческий сад – ступила на новый мост, раскинувшийся прямо над Чертовым беремищем.

Черти словно шли по пятам… но меньше всего Маша боялась хвостатых чертей. Неназванная, так и не пойманная за хвост беда – вот что не давало покоя.

Минут пятнадцать спустя Маша уже шла по Владимирской горке. Они с Дашей договорились встретиться здесь перед дежурством. Катя обещала подъехать прямо на Гору. Последнее время они дежурили по очереди, но сегодня решили идти на Старокиевскую втроем, не дожидаясь полночи, с наступлением тьмы – слишком зацепила всех Трех неразгаданная тайна замка из «сундука мертвеца».

И появление Демона в роли «Летучего голландца» говорило о том, что дурные предчувствия отнюдь небеспочвенны.

Сумерки сгущались. Фонари на нижней террасе Владимирской горки, второй Лысой горе Киева, почему-то запаздывали. Лишь снизу, с Владимирского спуска и с верхней части парка шел рассеянный свет, позволявший Маше Ковалевой видеть контуры памятника князю Владимиру с огромным крестом в руках. И на миг ей показалось, что Владимир опустил лицо и прищурил глаза, словно внезапно разглядел под своим пьедесталом нечто неназванное, не пойманное за хвост, непонравившееся равноапостольному князю-крестителю.

«Интересно, – подумала Маша, – знал ли Киевский Демон лично князя Владимира?… Как давно Дух Города живет на этой земле?

И еще интересно, почему гора носит название Чертово беремище? Ведь по легенде, помянутой настоятелем Злато-Михайловского Феодосием Сафоновичем, под идолом, стоявшим некогда на месте памятника князю Владимиру, обитал вовсе не черт, а бес.

И лишь слепые люди способны мешать в одну кучу чертей и бесов, ибо разница между ними безмерна!»

Черти – ушлые как кошки, преданные как собаки, любимые домашние животные многих ведьм, постоянные участники шабашей, создания любвеобильные, и, в общем-то, безобидные – дальние отпрыски Пана и Фавна.

Бесы – нечто совершенно иное, опасное даже для самих киевских ведьм. Они бестелесны, они могут принять любую форму, войти в любого. И отогнать их способны только бесихи и бесогоны. Подчинить же и подавно неспособен никто. Даже в Книге Киевиц описание бесов крайне абстрактно, витиевато – и, похоже, ее создательницы не обнаружили силы, способной повелевать сим невидимым войском.

Помни, Ясная Киевица, бесы – страшнее волхва, колдуна, мольфара, некроманта, водяниц, упырей и чертей.

Бесы бесчисленны – имя им легион.

Бесы невидимы.

Бесы повсюду.

С бесом под сердцем может ходить по миру любой.

Бес может стать даже тобой!

Маша поднялась по узкой, изогнутой серпом, кирпичной дорожке к Верхней беседке, подошла к ограждению смотровой площадки над памятником. Не так давно Владимирскую горку отремонтировали, ограда над обрывом была совсем новенькой, но и на ней висел чей-то любовный замочек.

«Их и тут начали вешать…» – сделала отметку она и коснулась пальцем замка.

За спиной послышался детский смех. Она оглянулась. Было еще не поздно, невзирая на раннюю темень и холод по парку прогуливались люди, хоть Маша и не заметила среди них веселых детей, все гуляющие поодаль превратились в смутные тени.

А вблизи – между Машей и основной частью парка, пролегла очередная коммунальная яма, беспардонно разворотившая недавно сделанный ремонт, разогнавшая испуганные скамейки, разбросавшая выкорчеванные с корнем бордюры.

Вокруг ямы скучала сонная, уже уснувшая на ночь техника, стояли полые фигуры из красного пластика с привязанными к ним ограждающими лентами и несколько мужчин-рабочих, со скептическим видом взиравшие на невысокую возмущенную Даму в очках.

– …Я директор! – говорила им Дама. – И я еще раз повторяю, зачем вы вырыли посреди парка эту огромную яму?

Даже в сумерках было видно, что по возрасту Дама – еще девушка лет тридцати, но очки в дорогой оправе, светлое пальто цвета топленого молока и перчатки на тон темнее, несомненно, претендовали на Даму, как и ее начальственный тон.

– Распоряжение КМДА, – ответил мужчина, по виду типичный Старшóй. И бас его был потягивающимся и ленивым, демонстрировавшем Даме нелепость ее вопроса, на который она получает сейчас ответ только из вежливости, только потому, что она дама, да еще и директор, да еще и в очках. – Распоряжение у нас: завершить прокладку инженерных сетей.

– И когда вы сможете ее завершить?

– Так мы не начинали еще, – ответил Старшóй голосом безмятежно-бесстрастного Будды.

– Почему? – воззвала к его профессиональному буддизму Дама в очках.

– Денег на это не дали пока.

– Но ваша яма стоит тут уже месяц, – голос молодой директорши не смог удержать начальственную интонацию, сорвался. – Стоит под дождем. Ведь это опасно для ваших сетей. И люди по жуткой грязи ходят… Тут дети играют! У нас пони вчера в вашу яму чуть не упал!..

– Но денег ведь нет, – мужчина явно смотрел на очкастую директоршу как на человека с ограниченными умственными способностями.

– Так зачем же вы нам тут все раскопали, если денег на сами инженерные работы не дали? – едва не закричала Дама.

– Потому что первым пунктом в распоряжении сказано «вырыть яму», а уже вторым – «положить в нее инженерные сети», – объяснил ей Старшóй тоном учителя, в сотый раз повторяющего простейшее правило глупому школьнику. – Мы выполняем те пункты, которые можем.

– Но если денег на прокладку все равно нет, почему вы ее не зароете?

– Женщина, как вы не понимаете?… Потому что потом опять все раскапывать придется!

Дама молча схватила воздух ртом. Маша видела, как на ее тонких, тронутых нейтральной помадой губах трепещут украинский, русский, английский (свободно), польский (чуть хуже) и немного шведского. Но Дама не могла сыскать среди всего этого разнообразия слов ничего, способного охарактеризовать глубину и непреодолимость лежащей пред ней ямы.

А рабочие во главе со Старшим разом забыли про Даму-директора, как по свистку повернули головы влево – быстрой летящей походкой в их сторону шла Дашу Чуб, и патентованный перцовый пластырь мужского внимания был ей гарантирован.

На плече ее бескомплексно возлежала метла. Крепкие ляжки Землепотрясной облегали белые лосины в обтяжку, высота каблуков соответствовала норме «спрыгнешь – покончишь с собой». А куртка с рукавами и капюшоном, отороченными пушистым белым мехом, лежащие на груди длинные белые волнистые волосы – и подавно делали ее существом неземным. И в то же время чертовски телесным, румяным и пряным!

– До дежурства еще сорок минут. Выпьем кофе в «Двух зайцах»? – предложила она, поравнявшись с Ковалевой. – Ух ты, красота тут какая! – Дашины каблуки побежали по ступенькам вверх, на пьедестал серой парковой беседки. – А ты чего кислая? – Даша громко чихнула.

– Я с Миром поссорилась, – ответила Маша тихо, не желая развлекать приписанных к яме людей. – И Киевский Демон сказал…

– Ты видела Демона? Неужто наша пропажа нашлась?

– Только что, на мосту Влюбленных.

– Где-где? – даже опешила от такой наглости Чуб.

Для нее Мост Поцелуев был, прежде всего, местом встреч официально влюбленных, и высказать альтернативную версию его появления Маша уже не смогла – сметенная монологом:

– И что, прости, ты делала с Демоном на мосту Влюбленных? Круто ты зажигаешь, Маха! Ясно теперь, чего ты с Миром поссорилась.

– Не кричи. Все было не так…

На ближних берегах коммунальной ямы наступило молчание – все четверо взирали на них, возвышавшихся в беседке, словно на импровизированной сцене. Дама-директорша – недоуменно. Рабочие – с любопытством. Старшóй – с большим одобрением, но исключительно на Дашины ноги и зад.

Землепотрясная сделала в сторону публики комичный поклон, демонстрируя, что выступление закончилось, и покинула «сцену» – взяла Машу за рукав синей крутки и потащила на другую, ветреную, сторону беседки, к ограде над нижней террасой, где их слова слышали лишь памятник князю Владимиру, Днепр, и все черти беремища.

– Я ведь давно хотела с тобой поговорить. Ты ведь в теме, мне Мир никогда особо не нравился. Но я честная девушка и способна сказать «это нечестно!», даже если мне кто-то не нравится, – заговорила она быстро, не успевая подбирать подходящие слова, и Маша поняла: хоть Чуб и не репетировала подобную речь заранее, саму эмоцию подруга впрямь вынашивала в своих недрах давно. – Считай, что я теперь его адвокат. И я тебе честно скажу: ты обращаешься с Миром как эгоистка. Нельзя так! Пора уже расставить точки над «i». Кто он тебе – раб, собственность, бесчувственный чурбан, привидение на побегушках, няня твоему ребенку, между прочим, от другого мужчины… или все же любимый? Ты слишком привыкла, что он любит тебя, не смотря ни на что. Привыкла, что он рядом, не смотря ни на что. Привыкла и, прости, охамела. Ты разве ты не видишь, что Мир страдает?!

– Вы с Миром что, сговорились?…

«научитесь быть эгоисткой, бездушной и злой»

«…ты обращаешься с Миром как эгоистка. Нельзя так!»

Вот и попробуй настроиться на нужный лад.

– Демона, как и меня, беспокоит ситуация в Городе. Скоро может случиться беда!.. – попыталась свернуть в нужное русло она.

Не вышло.

– Вот видишь, Маша!.. Если ты решила завести себе двух любовников, я скажу тебе – это твое право. Но не надо тогда врать лучшей подруге. А тем более – себе. А если ты такая порядочная и настолько не думаешь ни о чем дурном, что не замечаешь, как поступаешь непорядочно и крутишь с Демоном натуральный роман, то нельзя же быть такой дурой!

– Но я не кручу с ним роман…

– Да все в Киеве знают, что он любит тебя!

– Неправда.

– Ой, все!.. С ним давно все понятно. А что с тобой? Ты любишь Демона? – Даша вполне могла бы сделать карьеру инквизитора.

– Нет.

– И не влюблена в него?

– Я же сказала…

– Ага, ты даже не знаешь, что это разные вещи! А когда ты рядом с Демоном, у тебя в ногах ничего не дрожит?

– Не дрожит.

– А в животе ничего не сжимается?

– Нет.

– А в груди, – Даша сжала руками свою обширную грудь, будто Маша могла перепутать помянутую часть тела, – ничего не стучит?

– Нет.

– А ниже живота?

– Перестань.

– Ты должна сказать мне сейчас чистую правду, как гинекологу!

– Ничего. И нигде, – Маша была тверда и честна, как на исповеди.

– Тогда что в Демоне нравится тебе больше, чем в Мире?

– Я люблю Мирослава!

– Это не ответ на вопрос. Почему тебе так нравится проводить с Демоном время?

– Он многому учит меня.

– То есть, он умнее Мира?

– Он просто прожил тысячу, а может и тысячи лет. Он знает больше.

– И ты смотришь на него снизу вверх?

– Пожалуй.

– А на Мира сверху вниз.

– Это неправда!

– Правда. Ты не всегда ведешь себя с ним, как с равным. Он сам виноват. Он тебя страшно разбаловал. А вот Демон не балует…

– Нет, он даже слишком строгий.

– Видишь, он держит интригу! Я – зáмок, попробуй меня взять, я замóк, попробуй сломать, – провозгласила Чуб. И Маша невольно посмотрела на одинокий замок на перилах. – А с Миром все совершенно понятно. А отсутствие интриги – это смерть отношений!

– Даша, ты очень умная, – признала Ковалева.

– Очень, – не стала отказываться от похвалы Даша Чуб. – Жаль, мой ум отключается, как только я сама встречаю мужчину.

Маша никогда не рассматривала свои сложноподчиненные отношения с Демоном под подобным углом. И давно не проводила исследований собственных чувств к Мирославу – они были для нее безусловными и несомненными.

И вот сегодня все, словно заранее договорившись, решили поставить их под сомнение – сначала сам Мир, теперь Даша Чуб.

Любовь Мирослава безусловна? Или она исчезнет, стоит ей отыскать неизвестную Отсуху?.

И так ли уж хороша безусловность любви, которая прощает все, терпит все?

Быть может, это – та же болезнь? А имя болезни – приворотное зелье!

– Так чем же Мир хуже Демона?

– Мир ничем не хуже, – горячо заверила Маша. – Но, понимаешь, – протянула она, – Миру не важно, буду ли я Киевицей, он любит меня любую. А Демон хочет, чтоб я была великой, великой Хранительницей Киева, открыла каждый свой дар…

– То есть, Мир любит тебя как женщину, а Демон как личность? Вот так штука, – звонко щелкнула языком Даша Чуб. – Никогда б не подумала, но… выходит Демон любит тебя даже больше, чем Мир!

– Демон не любит меня.

«Но любит ли меня Мир? – с тоской подумала Маша. – Можно ли в принципе построить долгую и счастливую совместную жизнь на удачной Присухе?»

«Ты ведь веришь, что Мир любит тебя?» – хотела спросить ее Чуб, но удержалась.

Маша, атакованная конницей провокационных вопросов, и без того выглядела деморализованной и немного прибитой.

Пару минут обе Киевицы стояли в безмолвии на ветреной Владимирской горке и созерцали ошеломительный вид на темный, наполненный огнями Город у большой черной реки, на Левый берег и Пешеходный мост, переливающийся разноцветными огнями, ежесекундно меняющий свет, похожий на северное сияние.

Маша непроизвольно мяла в кармане льняное саше.

Даша громко чихнула. Затем еще раз, и еще раз.

– А тебе не приходило в голову, – после паузы спросила она, – что намного честнее просто подобрать Миру Отсуху?

И впрямь сегодня все сговорились…

«Нет! – поняла Маша вдруг. – Нет никакого сговора!» Дело в разрыв-траве, которую она таскает с собой, вызывая неконтролируемую цепную реакцию у всех окружающих?

Заклятия с Отсухой, банка, которую она оставила на столе в Башне, мешочек-саше с ведовской муравой – они и запустили череду логических ассоциаций, магических воздействий, событий. И все, включая саму Машу, разом вспомнили то, о чем годами предпочитали не думать и не вспоминать.

– Это невозможно, – отрезала она. – Мира нельзя отсушить.

– Да ладно! Вон сколько Отсухи в нашей книге Киевиц, – не поверила Даша. И сходу подтвердила все Машины предположения. – Ты сама сегодня выписывала. Как там было – «Разрываю замок, разбиваю мой теремок…»

– Разбиваю замок, разрываю зарок, – автоматом поправила Маша и достала из кармана мешочек, указала Чуб на одинокий замок, демонстрируя воздействие простейшего заговора. – Разрыв-трава, разрыв-слова, все замки разбиваю, на волю всех выпускаю!

Она ожидала услышать тихий щелчок, увидеть, как дужка замка разинет «рот» в неуверенной улыбке.

Но случилось нечто иное – невероятное, совершенно немыслимое.

Послышался звук – угрожающий, нарастающий и беспокойный, и невесть почему, Маша подумала про кастрюльку молока – только очень большую. Звук шел с другой стороны беседки и, взбежав на пьедестал, они обе увидели, что сцена у ямы внезапно изменила название – стала сценой у фонтана с фигурами «трех мальчиков».

Один из рабочих стоял теперь на полусогнутых ногах, уперев обе ладони в коленки, и неотрывно глядел на дно ямы. Старшóй подбоченился, словно принял отработанную позу «к схватке готов», однако обещание победить в этом бою отнюдь не отображалось на его напряженной усатой физиономии. Третий же метался по краю ямы, пытаясь, заглянуть в нее то справа, то слева. Очкастая дама-директор молча медленно пятилась назад.

Яма стремительно наполнялась водой, грязной, бурлящей, разъяренной.

– Ща-с как бабахнет… – сказал, рабочий, стоявший на полусогнутых, и вопросительно посмотрел на подбоченившегося.

И самое главное – угадал.

Яма, бурлящая, похожая на ведьмин котел, действительно подозрительно напоминала колдовское зелье, которое варят, дабы вызвать дожди и бури. И темное небо забурчало в ответ, над кронами парковых деревьев прорисовались контуры новых туч, низких, громадных и грозных – бурчание сменилось рычанием, и вдруг вопреки всякой логике декабря послышался раскатистый гром, а вслед за ним яркой ослепительной вспышкой прямо в яму ударила молния.