Текст книги "По краю заката. Таинственные истории"

По краю заката
Таинственные истории
Лала Вива

© Лала Вива, 2023

ISBN 978-5-4483-9534-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

За сущие копейки

Таня приехала в Питер и поступила в институт. Жила Таня в двух часах езды от города, в небольшом посёлке городского типа. В общежитии селиться не хотелось, полдня проводить в дороге тоже, поэтому решено было на семейном совете снять для Тани квартиру или хотя бы комнатку. Семья у неё была не из богатых, но на жизнь хватало, к тому же тётка, сестра бати, обещала помочь деньгами.

Таня накупила газет и начала обзванивать людей, сдающих жильё. Буквально сразу ей попалось интересное объявление о сдаче, где за сущие копейки предлагалась двушка в старом фонде. Таня позвонила и договорилась о встрече.

Старушка, сдающая квартиру, оказалась словоохотливой милой дамой в старомодной накидке. Она вежливо улыбалась, сверкая белоснежными фарфоровыми зубами и сама вся была словно из фарфора, такая же беленькая и изящно скроенная. Она объяснила Тане, что в деньгах не нуждается, но ей очень бы хотелось иметь за квартирой надлежащий уход. После того, как её родную сестру разбил паралич, пришлось переехать за пять остановок отсюда. Таня ей сразу понравилась и она со спокойной душой сможет доверить ей свою квартиру и переехать к сестре.

На том и порешили. Таня перевезла вещи и была совершенно счастлива. Одну комнату решила отвести под спальню, а другую превратить в учебный кабинет, чтобы в тишине и спокойствии грызть гранит науки. Но с самого начала что-то пошло не так, ночью она, то никак не могла уснуть, то ей снились жуткие кошмары. К тому же постоянно пропадали самые необходимые вещи, которые потом оказывались в каких-то неожиданных местах.

На занятиях в институте из-за постоянного недосыпа, девушка практически ничего не понимала и не запоминала, глаза сами собой закрывались и голова соображала очень туго.

Как-то с утра, когда Таня опаздывала на лекцию, но никак не могла справиться с замком, соседняя дверь приоткрылась, и кто-то позвал её по имени и поманил пальцем. Ключ наконец-то провернулся, и Таня с любопытством подошла узнать в чём дело.

Худой высокий старик втащил Таню внутрь и трясясь, как в лихорадке и поминутно заикаясь, стал что-то быстро ей говорить. Кроме слов «старуха, умерли, прОклятая», Таня не поняла ровным счётом почти ничего. Она постаралась успокоить старика и сказала, что зайдёт вечером после института.

Целый день в голове крутились стариковские слова и вместо знаний была самая настоящая каша из сомнений, боязней и домыслов.

В конце концов, она всё-таки решила не поддаваться панике и поступить разумно.

Вечером купит тортик и зайдёт к этому старику на чай, хорошенечко выспросит про хозяйку и квартиру, и всё прояснится.

После занятий она забежала в магазин за сладким, и уже подходя к своему парадному, увидела машину скорой помощи. Поднявшись на свой пятый этаж, заметила приоткрытые двери квартиры напротив, заглянула туда и увидела врачей, склонившихся у постели, на которой лежал старик-сосед. Лицо его было воскового, жёлтого цвета, черты худого лица ещё более заострились. Он лежал с закрытыми глазами и глухо стонал. Медики заметили постороннего человека, и Таня поспешила объясниться.

– Я соседка напротив, ещё утром всё было в порядке.

Вдруг старик открыл глаза и вцепился в молодого фельдшера, на этот раз он уже не заикался.

– Скажите ей, что квартира проклята! Это всё старуха, это она! Там было пять смертей, пускай проваливает оттуда, если хочет жить.

Тут тело его обмякло, и он потерял сознание.

– Бред больного воображения! – пожал плечами молодой врач и ободряюще улыбнулся Тане. Старика положили на носилки и вынесли во двор.

Таня в полном «раздрае» подошла к дверям своей квартиры, открыла и села, не раздеваясь, у порога.

На кухне горел свет и слышались мелодичные звуки, похожие на звон поминального колокола. Тане стало страшно, если она забыла выключить свет с утра, то откуда этот звук?!

Схватив в руки металлический рожок для обуви, лежавший на краю обувной полки, она на цыпочках, прокралась на кухню. Сердце бешено стучало, норовя выскочить из груди, в горле пересохло.

Она выскочила из-за угла и выставила перед собой рожок, как рапиру. На кухне никого не было, лишь распахнутая форточка и колышущаяся на ветру портьера. Занавеска висела на металлических кольцах, которые от ветра бились друг об дружку и позвякивали тонко и мелодично.

Таня глубоко вздохнула и без сил упала на кухонный стул…

Словно в туманной дымке закружились какие-то тени, мужские и женские силуэты, донеслись нежные детские голоса, тихий смех; затем задул ледяной ветер и в унисон ему зазвучали унылые и протяжные стоны. Теней становилось всё больше и больше, они сворачивались в клубок и разлетались бесплотными призраками, зависали под потолком и покачиваясь, молча смотрели на неё тёмными провалами глазниц…

Тётка нагрянула без предупреждения. Она везла племяшке деньги, овощи с огорода, немного варенья и свежих сладких яблок, прямо с сада. У тётки были кое-какие дела в городе, да и по Тане она уже порядком соскучилась. Накануне она позвонила Тане на мобильный и удивилась настроению, с которым та разговаривала. Голос был вялый, безжизненный, как у безнадёжно больной. Таня говорила сдержанно и без эмоций, употребляя только короткие – «да» и «нет».

И тётка решила свалиться, как снег на голову.

– Устала, может, переучилась и всё такое, да и родителей рядом нет, поеду, подбодрю.

Приехала она уже под вечер, лифт не работал, со всеми авоськами она еле поднялась пешком на пятый этаж, зазвонила в квартиру и прислонившись к дверному косяку, перевела дух.

Открылась дверь, и на пороге возник женский силуэт. Это была Таня, но несколько странная Таня, не такая, какой они привыкли её видеть. В длинном тёмном платье, широкополой шляпе с небольшой вуалеткой, она зябко куталась в боа из гладких чёрных перьев, нервно перебирая их неровные ряды пальцами в чёрных перчатках.

Глаза смотрели в пространство бесстрастно, белое лицо неестественно бледно выглядело на фоне тёмной одежды.

Тётка чуть не выронила авоську на каменный пол.

– Таня! Ты что это тут за театр устроила?!

Таня ничего не ответив, прошла вглубь квартиры, оставив причитающую тётку у порога. Та шустро проскочила внутрь, поставила гостинцы, скинула плащ и нашла Таню, сидевшую за столом в одной из комнат. Перед нею стояла старинная пепельница. В руках она держала длинный мундштук и курила сигарету, глядя куда-то в даль.

На небольшом старинном столике, накрытом кружевной тканью, пел старинный патефон. Шепеляво и со свистом играла какая-то старинная мелодия, крутилась пластинка с оборванной наклейкой по центру.

Тётка метнулась к Тане, выхватила из рук сигарету, сорвала шляпу с её головы и начала хлестать по щекам, одновременно тряся за плечи.

– Да что же это с тобой такое! Что ж тут происходит-то, на самом деле?!

То ли от пощёчин, то ли от тёткиных криков, Таня, будто, наконец проснулась и зарыдала, забилась в истерике на тёткиной тёплой груди…

– Тётя Катя, увезите меня отсюда, они мучают меня, я не хочу! Я хочу домой!

– Да кто тебя мучает, бандиты, что ли?

Тётка, придвинула поближе заплаканное лицо племяшки и нахмурила брови.

– Так мы в полицию пойдём, заявление напишем!

Таня перестала плакать и только смотрела измученными глазами на тётку.

– Ты не поймёшь, не поверишь… Никто не поверит… Никто. Они добьются своего, я покончу самоубийством, им нужны жертвы, а я не хочу умирать, я ещё молодая!

Тётка умыла Тане лицо и уложила её спать, накормив снотворным.

Часы пробили одиннадцать. Тётя Катя легла в другой комнате, на старый плюшевый диван. Не спалось, мысли лезли в голову.

Сквозь сон послышался где-то колокольный звон. Среди ночи, будто что-то толкнуло её в бок, тётка моментально проснулась и села на постели. Проходя мимо Таниной спальни, она решила заглянуть, спокойно ли спится племяннице и приоткрыла дверь.

То, что она увидела, ввело её в ступор, она открыла двери и как под гипнозом зашла в комнату.

Таня лежала на кровати неподвижно, вытянувшись в струнку. Вокруг неё, летали, кружили, покачивались призрачные тени, слышалось хлопанье больших крыльев, падали чёрные перья и пропадали, едва достигнув пола или стены. В изголовье у Тани сидело нечто в сером балахоне. Нечто обернулось на звук распахнувшейся двери, сверкнуло раскалённым огнём глаз из-под капюшона и издало ужасающий рык.

Мгновенно закололо слева, невозможно мучительная резкая боль пронзила рёбра, стало вдруг нечем дышать, и женщина грузно осела на паркет.

*******

Катерину похоронили на Большеохтинском. Медики констатировали обширный инфаркт. Таня бросила институт и мама отвезла её домой.

Старушка всё также сдаёт квартиру, за сущие копейки…

Пёс бежал по краю заката…

Пёс бежал по краю заката. Солнце расплавленным золотом тонуло в чёрной глади воды, оставляя после себя тепло догорающего дня. Пёс бежал, почти уткнув нос в пахучий, уже остывший песок и с жадностью впитывал запахи вместе с новостями.

Детские ноги, следы больших мужских сандалей, женские пятки с ароматом мускуса и пачули. Дети пахли почти всегда яблоком и лавандой и ещё чем-то сладеньким, давно забытым.

Тогда он был совсем щенком, мать ощенилась семерыми, у хозяйского забора, в яме. Хозяин был неплохой человек, добрый, любяший, но пьяньчужка. От него всё время пахло чем-то резким и горьким, отчего в пасти возникал какой-то вяжущий привкус. Хозяин вечно напевал унылые песни без слов, и хозяйка ругалась, толкая его в бок: – Опять завёл свою шарманку! Ну, до чего надоел ныть, ну до чего!

Тот безропотно улыбался и продолжал свою немую песню, подходил к псу и гладил его по косматой голове, а то и кидал ему вкусные мясные обрезки. Пёс мгновенно съедал и изо всех сил колотил хвостом по бокам, умильно прижимая уши, выражая тем самым вечную преданность.

Иногда псу перепадал сахар, кусковой серый сахар. Хозяин издалека кидал ему сладкий кубик, и пёс в высоком прыжке, на лету ловил его зубами, дробя в мелкие крошки…

Да он помнил этот сладкий запах, запах дома…

Сначала умерла хозяйка, говорили, какая-то врачебная ошибка, что ли…

Хозяин пил почти постоянно и всё чаще и чаще забывал покормить пса. Пёс гремел пустой алюминиевой миской, цепью, потом либо ложился рядом, сложив морду на лапы, либо начинал лаять с подвыванием и метаться вдоль забора.

Хозяин, по большей части спал, потом появлялся заспанный, в стеблях соломы откуда-то из сеновала или из погреба и хлестал пса хворостиной. Пёс забивался в будку и виновато смотрел оттуда голодными глазами.

Как-то хозяин ушёл на базар за очередной чекушкой и больше не пришёл.

Пришли какие-то чужие люди и сын хозяина. Сын расстегнул цепь и вывел его за забор. Сначала пёс обрадовался, стал носиться, как угорелый, а когда пришёл в себя, сына уже не было рядом. Он кинулся в дом, но со двора полетели камни и кто-то стал громко ругаться

– А ну пошёл, отсюда! Вон, я сказал!

Один камень угодил ему в бок, и он завизжал-заскулил отчаянно, даже не от боли, а от обиды. С тех пор он не знал, что такое дом.

Пёс бежал и бежал без устали, нужно было обойти обширную территорию своего района.

Все запахи мира умещались в его носу. Они смешивались там и распадались на отдельные составляющие, они дразнили, успокаивали, манили его куда-то.

Он всегда знал, откуда идёт запах, и чем он ему грозит или не грозит. И если кто-то умирал, в мозгу взрывалась целая вселенная. И букет запахов менялся, исторгая из себя уже не существующий аромат. И псу становилось безумно грустно, и он садился и выл, оплакивая того, кто уже никогда не будет пахнуть и, вообше, никогда не будет…

Никто не видел его, но это было и к лучшему. Зато он видел и осязал всё и всех и продолжал свой ежедневный бег, свою сторожевую обязанность следить за порядком в этом сумасшедшем мире.

Он давно уже не имел своего запаха, но это была такая мелочь…

Кошка

Лошади несли бешено, фыркая раздутыми ноздрями и сверкая вывороченными белками глаз, мокрые крупы лоснились от пота, хвосты развевались на скаку, как тысяча разозлённых змей. Топот копыт вздымал плотную пыль, смешанную с мелкими камнями, эта ядрёная смесь впивалась в кожу, под ремни упряжи, разъедала глаза, и от этого лошади зверели ещё сильнее и несли, несли пустую уже повозку, ничего не соображая.

Улицы были пусты в эти дневные часы фиесты, солнце шпарило, как прокажённое, и до вечера, несущего мало-мальскую прохладу, было ещё далеко. Дул горячий ветер, играя песком и «перекати полем» и ещё каким-то мусором, заполняя кривые узкие пространства.

В одном из дворов приоткрылась калитка, и наружу показался малец лет двух, закопчённый, с чёрными смоляными кудряшками волос, в серой рваной рубашонке. Он деловито плюхнулся в придорожную пыль, бросил в неё глиняные черепки, прихваченные из дому, присыпал их горячим золотистым песком и засмеялся довольным смехом, повизгивая от восторга.

Из калитки важно вышла чёрная кошка. Она невозмутимо подошла к ребёнку и всем телом приласкалась – потёрлась о его спинку, потом несколько раз лизнула его в ухо и шею, и не дожидаясь, когда он схватит её за чёрный длинный хвост, грациозно прошествовала вдоль раскалённой от солнца стены и скрылась в тени чахлых придорожных растений.

Малец насыпал в черепки песка и пошел, рассыпая песчаный след по дороге вперед, потихонечку перебирая маленькими крепкими ножками туда, где узенькая улочка пересекалась с другой, более широкой, и создавала подобие перекрёстка. В другое время здесь стояли гружёные арбы, верблюды, мулы, погонщики и продавцы всевозможного товара. Кипела торговая жизнь, тут и там слышались гортанные крики, звон монет и шелест разворачиваемых тканей, крики ишаков и возгласы, призывающие купить что-нибудь, во что бы то ни стало…

Сейчас здесь было тихо и безлюдно.

Мальчишка дошёл до скрещения улочек и сел, рассыпав свои черепки перед собой. Видимо, для него они уже были не просто разбитой посудой, а превратились во что-то живое и дружественное, так как он стал нежно лопотать им, словно о чём-то рассказывая, наклоняя лицо прямо в пыль, улыбаясь и поглаживая их своими маленькими загорелыми ручками.

Между тем, лошади несли уже помедленнее, порядком подъустав сворачивать на кривых улицах и переулках, но останавливаться ещё и не думали.

Какой-то бес нёс их, не давая остановиться и передохнуть.

Они опять стали набирать тот же бешеный темп, и копыта глухо, но стремительно приближали их к тому месту, где в пыли играл ребёнок. Вожак, будто одержимый, вёл свою четвёрку, высоко взметая копыта и кося налитыми кровью глазами. Мальчик сидел спиной, но в последний момент, словно что-то почувствовав, обернулся назад и увидел огромные лошадиные морды. Он развернулся и, словно загипнотизированный этим зрелищем, во все глаза смотрел на приближающуюся неотвратимую смерть.

И тут маленькая чёрная молния мелькнула из кустов. Она изо всех сил впилась в бок одной из лошадей и тут же пропала где-то под копытами в плотном облаке пыли. Лошадь дёрнула в сторону, увлекая всю адскую четвёрку за собой, послышался резкий скрежет, и повозка свернула на соседнюю улицу, продолжив свой сумасшедший путь.

Ребёнок заплакал так громко и пронзительно, что на крик стали выскакивать люди.

Выбежала сомлевшая от жары и работы мать, схватила на руки мальца, одновременно кутая его в свои юбки, вытирая ему грязные слёзы руками, целуя и ругая, качая и причитая…

Откуда-то, проскользнув между человеческих ног, появилась кошка. Она несколько раз потёрлась о женскую юбку и словно убедившись, что все живы-здоровы, потянулась и исчезла из поля зрения.

Мы всегда рядом

– Выноси, выноси его на седьмой, не давай уйти на девятый, иначе потом будет не вернуть! Им заказали план, 139 и ни одной живой душой меньше, этот 138, надо успеть!

Кто-то громко кричал сквозь грохот разрывающихся бомб и свист пуль. Горячая волна коснулась сгиба локтя, и звуки будто накрыло толстенным слоем ваты. Нет, они были слышны, но где-то далеко и нереально. Во рту стало солоно и горячо, а тело, казалось, скрутило жгутом, невозможно ни пошевелиться, ни тем более встать и выйти, выползти, наконец, из этой чёртовой игры под названием «не на жизнь, а на смерть». Сознание вдруг помутилось и единственное, что я запомнил, как земля внезапно осыпалась мне на лицо, за шиворот и на ноги, во рту солёный вкус заменил вкус дроблёных камней и песка. Я видимо умер…

Было темно. Я приоткрыл ресницы; свет, белый потолок, ещё шире, – стекло вокруг, лежу на чём-то мягком. Мерное гудение, небольшое подрагивание всего тела было даже приятно, несмотря на странность ситуации. Вопрос первый, где я, вопрос второй, всё ли со мной в порядке?

Если это больница, то почему такая маленькая палата, может быть это барокамера, какой-то новый вид выхаживания больных, раненых; чёрт, кто я, в конце концов?! Хотелось бы уже поскорее узнать! Только у кого?!

Шевельнуться я мог, но не настолько, чтобы почувствовать себя полноценным человеком. Пространство, в котором я находился, действительно, напоминало барокамеру со стеклянными стенами. Это всё, что я понял.

Вибрация прекратилась, ласковый тихий голос отчитался. – Сканирование закончено. Прошло успешно.

Потолок разъехался в разные стороны, и я оказался на блестящем, серебристом столе.

Вокруг были… не совсем понятно, кто же был вокруг. Я их вроде бы и видел, и в тоже время они были прозрачны как стёкла, или даже как плёнка, подвижная прозрачная плёнка. Их ещё можно было сравнить с медузами в воде. Да, точно, медузы. В уме я договорился с собой, что буду называть их так. Хм, интересно, они опасны?!

– Нет, спешу уверить, что мы не опасны! – Раздался голос, видимо, одного из них.

– Вы были спасены, но вышла одна неувязочка, душу вашу мы спасли, а вот тело не удалось. Если бы тело тоже было спасено, вы отправились бы к своим родственникам и продолжили прежнюю жизнь. Но так как в новом состоянии это невозможно, то вам придётся привыкать к своему новому облику и новому существованию. Здесь. У нас.

Добро пожаловать! Бэй проводит вас и ознакомит с инструкциями. Иногда вы всё-таки сможете видеться с семьёй, но проходить это будет, с их точки зрения, во снах. Но не часто и не долго. Всего хорошего.

Один прозрачный, протянул ко мне руку, и я соскользнул со стола. Я тоже был прозрачен, как слеза. Только в барокамере я этого почему-то не заметил, хотя до того ли мне было?!

…..

Девочка сидела у окна и ждала маму. Мамы не было, хотя она должна была прийти уже около часа назад. Девочка вздохнула, достала из ящика небольшого комода лист бумаги и карандаши и начала рисовать. Она рисовала войну и солдата с ружьём, в большой защитной каске. Девочке казалось, что если она нарисует ему большую-большую каску, то его никогда не убьют, каска обязательно защитит его от смерти. В дверях послышался поворот ключа, открылась дверь и на порог зашла мама с тяжёлой сумкой. Девочка подбежала к ней, поцеловала в щёку и протянула листок. Мама посмотрела на рисунок и слегка пошатнулась.

– Каблуки неустойчивые… – сказала мама и поцеловала девочку в макушку.

Ночью девочке приснился сон. Зазвенел дверной звонок, она вышла в прихожую и открыла дверь. В прихожей был полумрак, но когда дверь открылась, она увидела папу! Лица видно не было, фигура еле угадывалась в темноте, но это точно был её папа! Она хотела закричать от радости и включить свет, но папа приставил палец к губам и запретил это делать.

– Папочка, где же ты; нам сказали, что ты умер?!

– Нет, дочка, я не умер, я просто нахожусь в другом месте, вот, только не могу сказать в каком!

– И как ты там живёшь, хорошо?!

– Да, мой зайчик, только очень скучаю по вам: по тебе и маме. Передай ей, что я очень её люблю! А сейчас мне нужно идти – пора, я люблю тебя, детка…

Дверь закрылась, прихожая погрузилась во мрак.

Наутро девочка, едва проснувшись, прибежала к маме в постель.

– Мама, представляешь, вчера ко мне приходил папа, и сказал, что очень любит нас с тобой. А ещё, вот, посмотри! – она протянула листок с рисунком. – Это он тебе прислал!

На рисунке у солдата вместо ружья, каким-то образом, оказался букет маминых любимых цветов – тюльпанов…

Сумка

Он влюбился сразу и бесповоротно. Как только увидел её в этом красном, вызывающим прилив адреналина, платье. В толпе поклонников, дразнящую мужское самолюбие, с этим сочным ярким ртом в саркастической усмешке. Всякий раз, когда кто-то острил, она запрокидывала голову назад и громко хохотала, встряхивая белокурой гривой волос. Закатывала зелёные глаза вверх и жеманно пожимала плечами, поворачиваясь так и эдак. Её было весело. Она была пьяна и восхитительна…

Он буквально вымолил её любовь, вернее не так… Благосклонность. Едва ли она была в состоянии кого бы то ни было любить, кроме себя. Он ползал у неё в коленях, таскался за ней по всем злачным заведениям, подавал сумки, ридикюли, чемоданы. Он караулил под её окнами, молчаливо охранял от назойливых пройдох. В конце концов, она всё-таки привыкла к его постоянно маячившей вблизи фигуре и с удивлением обнаружила, что его даже в какой-то мере не хватает в её жизни.

Они стали жить вместе. Ничего не изменилось, кроме того, что он порядком её надоел. Как-то она заехала в магазин и купила ему сумку, покидала туда какие-то его вещи и велела убираться восвояси.

Но не тут-то было. То ли от унижений, то ли ещё от чего-то, он стал как тигр. Он отхлестал это порочное бездушное создание по щекам, сорвал гардину с окна, сгрудил туда все её банки, склянки, кремы, косметику, стоящую баснословных денег, запихал туда же первые попавшиеся французские вечерние туалеты, и завязав всё это узлом, выкинул через открытое окно.

И вот тут она приползла к нему… На коленях, с размазанной тушью, с синяком на колене и убитой наповал гордыней.

Она положила свою хорошенькую головку ему на плечо и сказала.

– Я такая дрянь… Прости меня