Текст книги "Вихреворот сновидений"

Глава 5
Гимн быту и внештатная рабочая ситуация

Не поднимая головы, Вера просидела над переводом до обеда. Текст оказался довольно непростым, и дело было вовсе не в языке. Доклад Энрико Берлингуэра начинался с чисто философских размышлений, пестрел, особенно в начале, сложными философскими категориями и понятиями, в которых она мало что понимала и через которые продиралась с немалым трудом.

Майка принесла ей из столовой обед, и она сделала небольшой перерыв. После обеда вместе попили чаю. Сотрудники сектора, не задействованные в задании, разошлись, кто в библиотеку, а кто и домой, пораньше по случаю пятницы, а шеф сначала закрылся в своем кабинете и тоже работал над переводом, а потом отправился к директору, так что подруги были одни в комнате.

– Слушай, Вероня, знаешь что?.. Я раньше не могла сказать, но… Послушай, у меня опять проблемы.

– А что такое, снова Володька доставал?

– Ну да, а кто ж еще, он, естественно. Но на этот раз все более чем серьезно. То есть не просто доставал. Это не то слово! Ну вот представляешь, он вчера явился к нам вечером без звонка, прямо так, со мной даже не поздоровался, только посмотрел злобно, но и с Петькой тоже практически не общался, так, чуточку поговорил с ним, ну, там, повоспитывал, всякое занудство, покажи дневник, да какие отметки, да почему тройки, а по математике вообще вон двойка, это что, мать за тобой совсем, что ли, не следит, да почему лентяйничаешь, да почему то, да почему это, и еще как в школе учится и чем занят… и вообще, что лентяй и не в его породу пошел. А потом, знаешь, такое началось! У-ух! Потом мне на кухне закатил целый скандал! Орал прямо на весь дом – я так думаю, у метро слышно было даже!

– Как же так, вот прямо ни с того, ни с сего, завёлся с полоборота?

– Ну, ты же знаешь, мы ведь с ним не общаемся, вообще просто никак, и когда он к Петьке приходит, а это с ним редко в последнее время случается, чтобы он с сыном общался, так вот, он со мной вообще даже не здоровается, представляешь? А тут зашел ко мне в кухню и прямо с ходу, без всяких предисловий, без здрасти-до свидания: «Давай-ка разменивать квартиру, и немедленно, прямо завтра пойдем смотреть, я, дескать, уже и вариант подходящий нашел. Жирно вам тут вдвоем в большой двухкомнатной, а я должен ютиться бог знает где и как, как бездомный какой!» – Тут Майка заговорила противным тоном со странными интонациями, очевидно, изображая своего бывшего мужа Володьку.

– Да уж! Вот гад! – посочувствовала Вера. – Только как же, ведь ты говорила, у него вроде бы есть где жить. И что ты теперь будешь делать?

– Вот просто даже и не знаю что… – Майка горестно вздохнула, даже всхлипнула, потом встряхнула своими черными, как вороново крыло, слегка вьющимися волосами и продолжала: – Представляешь, у родителей его квартира трехкомнатная на Комсомольском проспекте в старом доме…

– Ну ничего себе! – изумилась Вера. – Там же квартиры огромные, старые еще, потолки высоченные – простор! Мы там недавно были с Валеркой у Сережки, ну, у друга его, помнишь, ты видела его. И что же, это называется – жить ему негде?

– Ну вот же! Именно. И окна прямо на Москву-реку и Парк Культуры, ты представляешь? Но ее разменивать родители никогда не дадут, а с ними жить он не хочет. И вот теперь говорит: давай нашу квартиру разменивать, мы её во время брака получили, и вообще, это ты была инициатором развода, и виновата кругом, так что, если не согласишься, будем разменивать принудительно, по суду… вот так!..

– Нич-чего себе! – выдохнула Вера.

– Представляешь? И что мне теперь делать, а?

– Да уж, хоть бы эти его родители внука своего пожалели! А так, ведь если эту вашу двухкомнатную на Академической разменивать, то хоть и дом хороший, и район, и квартира прямо у метро, у вас с Петькой в лучшем случае может получиться только крошечная однушка, да и то где-нибудь в Чертанове или Отрадном, а не как у вас – почти в центре и у самого метро…

– Ну вот и я о том же! Здорово, да? – Майка опустила голову, и Вера поняла – сейчас подруга разрыдается. Потом, всё же совладав с собой, она продолжала: – И потом как же тогда со школой Петькиной, что, мне его из английской спецшколы забирать? А с моей работой? Мне сейчас от дома до работы полчаса, а если из какого-нибудь Чертанова?..

Подруги немного помолчали, затем Майка, залпом прикончив совершенно уже остывший чай в большой белой чашке с красной надписью Teapot, тяжело вздохнула:

– Слушай… Представляешь, а Петька-то мой теперь стал отца своего даже бояться, нет, прикинь, как тебе это! Меня потом просил: «Ма-ам, ты ему лучше сама скажи: не надо, чтоб он приходил!» Знаешь, что этот тут в один из последних приходов сказал? «Сынок, знаешь, а я тут собачку завел, она маленькая, но о-очень злая…» Ты представляешь? Вот как это понимать, а?.. А еще меня Володька вчера лярвой обозвал и еще как-то, я уже плохо помню…

– Да уж, жалко мальчишку, несладко ему, и потом, мал он ещё для таких представлений! – Вера медленно допила чай и сочувственно покачала головой. – Вот гад-то! А, кстати, что это такое – лярва? Никогда такого слова не слыхала.

– Да я и сама чего-то не поняла: ну, вроде как стерва или что-то в этом духе…

Вера покачала головой.

– Да сам он такой… Ну, а кстати, знаешь, у меня ведь тоже после развода дела лихо так складывались… это когда Катькин отец вдруг являлся к нам, как ясное солнышко в непогоду, без всякого предупреждения… Ну, скажем, в субботу с утра пораньше его вдруг нелегкая приносила, здорово вообще, да? Но, правда, вот хватило-то его не очень надолго, довольно быстро куда-то отвлекся, там у него потом, на наше счастье, очередная девица появилась… А потом у нее еще и ребенок какой-то там родился, я не знаю, и вообще… ну сама понимаешь, что получается, когда отец с ребенком не живет, в воспитании участия не принимает, да, по-хорошему, и никогда не принимал. А потом уже Валерка на горизонте возник, а когда Катькин папашка с ним пару раз носом к носу как раз столкнулся у меня дома… в общем, так все на нет быстренько и сошло. Правда, знаешь ли, ведь нам с ним и делить-то было особенно нечего: у него какая-никакая, но своя обшарпанная однушка имелась, и у нас с Катюшкой своя квартирка… Я, кстати, при разводе и от алиментов отказалась, потому что не хотела, чтобы он в нашу жизнь лез, да к тому же, если по исполнительному[41]41
  Согласно решению суда, по исполнительному листу выплачивались алименты на содержание несовершеннолетних детей.


[Закрыть], то это вообще смех, а не деньги! Потом и Валерка это моё решение поддержал…

– Вот хороший всё-таки он у тебя, Валерка… – задумчиво проговорила подруга.

– Да, ничего так… Но у тебя, конечно, другое дело… Известно ведь: квартирный вопрос испортил москвичей – это еще классик советской литературы, хоть и критической, нам в свое время четко разъяснил.

– М-да… Только вот как бы дело-то до суда не дошло, вот я чего, по правде говоря, боюсь… – еле слышно произнесла Майка, низко опустив голову. Защиты у меня нет, и знаешь, тут еще и мать моя на меня до кучи набросилась. Все время ведь клюет прямо в темечко: вот, дескать, надо было раньше думать, лучше смотреть, за кого замуж выходишь, от кого детей заводишь… И бу-бу, и бу-бу, представляешь?

– Да уж, если и самые близкие люди не понимают, поддержать не хотят… – посочувствовала Вера. – Вот лучше бы мама твоя как-нибудь приехала да с Петькой посидела, уроки помогла ему сделать, пока ты на работе. Нет, в самое нутро лезет, проедает до печенок, а чтобы приехать и помочь, так и нет ее?

– Ну… Вот так уж… Я всегда думала, имеют ли близкие, мать, в данном случае, до такой степени влезать в жизнь своих детей?

– Нет, я думаю! Но наверно… это уж как поставишь, как поведется в семье… Слушай, а что, думаешь, правда, так всё серьезно, ну, с разменом? Как тебе кажется, пойдет твой Володька на это, ведь собственного ребёнка выселяет из квартиры?..

– Ну… знаешь что… в принципе не исключено… он может!

Слушай, Веронь… – тут Майка сделала паузу, тяжело вздохнула. – Вот… знаешь… а ты, ну если… в общем, если что, если он подаст на принудительный размен квартиры, пойдёшь свидетелем в суд?

– Ну о чем ты, подруга! Еще спрашиваешь! Да конечно! Сделаю всё, что надо, а то!.. Ой! – Вера взглянула на часы. – Слушай, а время-то как летит, уже пять без трех минут! Знаешь, сейчас шеф Аршакович ка-ак от директора вернется, да ка-ак увидит, что мы тут с тобой языками сплелись, да я еще к тому же утром сильно опоздала, и сейчас работа стоит – ну, он тогда меня просто по стенке размажет!

– Ладно, всё, Веронь! Я тогда к Петьке уже побегу… Ой, опять чуть не забыла! Слушай, кстати, тебе не нужен кубик Рубика[42]42
  Любимая у детей и остро дефицитная игрушка в начале 80-х гг.


[Закрыть]? А то тут маме одна знакомая продавщица позвонила – она нам два отложила, ну так вот, один я для Петьки взяла, а другой ты не хочешь купить для Катюши? И потом, знаешь, опять же маме еще в заказе четыре банки сгущенного молока без сахара дали и печенья «Юбилейного» несколько пачек, так что могу с тобой поделиться, хочешь?

– Майк… не знаю даже… молока, наверно, возьму… Катюшке на полдник давать… две банки, и печенья… только, знаешь, можно деньги в понедельник? А? А то у меня сейчас только семьдесят копеек осталось с собой… А кубик, знаешь – наверно, нет, он же дорогой… давай я у Валерки спрошу.

– Да нет, вроде не очень… – задумалась, что-то подсчитывая, Майка, – но, впрочем, смотри сама, я все ж таки могу придержать вам. А насчет денег тоже не беспокойся: можно и до середины недели, и потом, у нас скоро зарплата, или потом как-нибудь отдашь, когда сможешь – это не беда, подумаешь, дела!

– Слушай, Майк, а ты не в курсе, почему у нас в последнее время совсем заказы прекратились? Не знаю уж, по всему институту или только до отделов они не доходят? А без них никак! В очереди стоять не успеваю, надо автореферат и статью дописывать, возвращаюсь поздно, все уже раскупают, да и знать бы еще, где чего дают… Ну сколько можно макаронами с котлетами покупными или с колбасой питаться! Вот же у мамы твоей, смотри – регулярно заказы бывают, ведь каждую неделю, кажется, да?

– Веронь, так ведь она в министерстве работает, учти, а там совсем другое снабжение, сама понимаешь… А мы в наших институтах – кому мы нужны?.. В общем, я и на твою долю возьму. Ну, все! Я тогда побежала, мне давно домой пора, а то ведь Петька теперь уже три часа почти как из школы вернулся, один сидит, чем занимается, непонятно, да ещё голодный, злой, как собака уже, наверно! Сам-то ведь толком не разогреет, не поест, хотя я ему всё прямо на плите оставляю… Ленивый – ужас, в отца, что ли? А если тут ещё этот папаша его до кучи опять как заявится! Не дай бог! Ладно, давай вечером попозже созвонимся, обсудим еще дела мои печальные, идет?

– Нет, Майк, знаешь, едва ли получится… я сегодня с переводом скорее всего здесь допоздна зависну, а потом ещё и дома буду ночью сидеть, так что даже и поспать не удастся – так, если только каких-то пару часов! А утром снова в бой – сюда, на ковер к шефу с переводом и с комментариями! Вечный бой, знаешь ли, покой нам только снится!

– Ой, Веронь, значит, ты сегодня не скоро, наверно, уйдешь? Слушай, пожалуйста, забеги тогда ко мне в отдел, распишись там в журнале приходов-уходов за меня, а то вдруг кадры журналы на проверку сегодня вечером заберут!

* * *

Вера сидела за переводом сложнейшего текста до самого вечера. К этому времени институт совершенно опустел: после трех часов редко кто засиживался в стенах учреждения, а уж тем более, в пятницу. Работа оказалась не из легких, и чем дальше, тем больше, и не из-за лексики или терминологии – если бы так! Нет, сам текст был очень острым с идеологической и политической точки зрения. Как-никак речь шла о западноевропейском коммунизме, то есть о том, о чем в Советском Союзе можно было прочитать только в закрытых документах из спецхрана[43]43
  Спецхран – специальное хранилище в научных институтах и библиотеках по общественным наукам, где хранились закрытые документы, опасные с идеологической точки зрения. Такие документы выдавались сотрудникам только после предъявления специального допуска – так называемого «отношения», полученного по месту работы или учебы.


[Закрыть]. Но даже и там зловещее, страшное для советских идеологов слово еврокоммунизм употреблять отнюдь не приветствовалось. Кому-кому, а уж Вере-то это было хорошо известно: в своей диссертации она писала именно о еврокоммунизме Энрико Берлингуэра[44]44
  Энрико Берлингуэр – генеральный секретарь итальянской компартии с 1972 г. (и до смерти в 1984 г.), теоретик и практик еврокоммунизма.


[Закрыть], но сам этот термин умудрилась не употребить ни разу. Ведь она отлично помнила, как, прочитав текст ее диссертации, консультант из Института Общественных Наук при ЦК КПСС процедил сквозь зубы, негромко, зловеще сдвинув густые, с проседью, кустистые, а ля Брежнев, брови:

– И, дорогая Вера, зарубите на симпатичном вашем носу: Ленина мы им не отдадим, понятно? Ни Ленина, ни Шестую статью[45]45
  Шестая Статья Конституции СССР провозглашала руководящую роль КПСС в советском обществе.


[Закрыть], понимаете? Вот не отдадим – как хотите!

Нет, даже не процедил – не то слово, неточное! – прошипел, как злобная очковая змея, хотя в его словах было не так уж много шипящих звуков. Ну как можно так исследовать проблему! Это и скучно, и неинтересно, и в таком виде вообще непонятно тогда, кому нужна ее работа, в чем реально, не для протокола, конечно, и не для статуса ее актуальность, научная новизна, в чем её предмет и что она вообще дает… А ведь даёт! И чем больше Вера вчитывалась в тексты последних выступлений Берлингуэра – на последнем съезде, а а январском пленуме – тем больше она это понимала. Демократия, свобода в её первоначальном, либеральном и, наконец, в христианском понимании, реальная возможность осуществления базовых прав человека. А главное, читая лидера итальянских коммунистов, она все больше проникалась идеей о том, что демократическая власть должна давать человеку реальную возможность быть счастливым…

Но обо всем этом нельзя было открыто написать. И не хотелось работать на корзину или, в лучшем случае, в стол, чтобы ее диссертация пылилась потом вместе с тысячами посредственных работ где-то на полке, хотя бы и в спецхране библиотеки. И зачем тогда защищать диссертацию под грифом «Для служебного пользования», если даже и в этом случае нет возможности написать правду? Тысяча и одна предосторожность на всякий случай? Но где же здесь логика, где простой здравый смысл? Защита для престижа, для научной карьеры? Потому, что повышает ее личный статус, потому, что noblesse oblige[46]46
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть]?

Да, статус… Но, вероятно, в этой стране только так это и возможно – ведь недаром поется в песне «Я другой такой страны не знаю…»

Вера тяжко вздохнула и снова склонилась над переводом. Какое-то время она еще спокойно работала, понимая, что ей некуда спешить. Валерка, конечно, сильно ворчал и пыхтел, позвонив ей на работу и узнав об аврале в ее институте, но отправился в гости один и теперь неизвестно, когда придет (дай бог, чтобы не завтра утром!), а Катьку из садика забрала мама, и скорее всего, дочка там останется до воскресенья – иначе этот любознательный шестилетний несносный ребенок со своим миллионом вопросов не дал бы ей закончить перевод.

Неслышно ступая, незаметно подошел вечер и горестно вздохнул. Вера посмотрела на часы – ой, как уже поздно, а она за работой и не заметила: ведь в январе темнеет так рано…

Неслышно ступая, сзади подошел шеф, обдал ароматом дорогого приятного парфюма, неловко обнял Веру за плечи. Ну ничего себе! Дела…

– Ну как дела, Вероня? – сладким густым баритоном пропел Павел Аршакович и еще ниже склонился – как будто над ее переводом, а сам… Ну вот зачем, зачем было надевать сегодня эту кофточку с глубоким вырезом? Да затем только, что она сегодня опять проспала и потом, конечно же, эта её любимая, тонкой шерсти, идеально облегающая фигуру васильковая (так удачно оттеняющая цвет глаз) кофточка попалась ей на глаза в первую очередь – она отложила ее с вечера!

Шеф вплотную придвинул стул, уселся рядом, нежно, как-то словно шутя, вскользь, обволакивающим движением обнял за плечи, посмотрел на нее скользящим взглядом, прошептал вкрадчиво:

– Мы здесь одни сейчас… Вероня… Синеокая златовласочка… Да?

И впился в её губы стремительным нахальным поцелуем, обжигающим, как кипяток. После чего молча вытащил, как фокусник, непонятно откуда, может, из-за спины, три великолепных розы – две алые и одну желтую, чайную – и это в конце января, о боже, где только достал? Да он просто волшебник!! Широким красивым жестом шеф опустил благоухавшие розы в стоявший перед ней высокий бокал, из которого она пила чай. К счастью, бокал был пуст, и лишь на донышке оставалось немного чайной заварки.

– Это тебе… Вам. Извините…

Затем Аршакович быстро встал, аккуратно пристроил стул на место, сказал как ни в чем не бывало:

– Так. Поздно уже… Все. Идите теперь домой, Вера. Только дайте мне сейчас то, что успели перевести, я еще сегодня просмотрю, и отправляйтесь с богом, но завтра – вы помните? – чтоб как штык на рабочем месте, да не к десяти, а к девяти, и чтоб на сей раз никаких опозданий, а то с вами это частенько случается, но это не тот случай, ясно?

– Да уж… Ладно, хорошо. – Она тоже делала вид, будто ничего не случилось.

– «Ладно, хорошо»! – передразнил её шеф. – А всё равно позволяете себе опаздывать! Так, значит, тогда мы завтра до середины дня закончим перевод, потом все куски сведем воедино, затем вечером прогноз напишем… Кстати, продумайте вашу позицию, вам это легко, это же ваша тема! И тогда отдадим машинисткам. Я сейчас с Машей директорской договорился, а она уж там среди девочек-машинисток распределит как-нибудь. В понедельник утром они нам все это отдадут, мы весь текст считаем – и все! Успеем, только времени терять нельзя ни минуты! Да, и перед уходом в журнале распишитесь, не забудьте! У нас проверки по институту начинаются, кто когда пришел-ушел!

Повернулся – и тоже ушел.

Хорошо – напомнил, она бы забыла. Кстати, и за Майку тоже – забежать к ней в отдел!

Ну ничего себе дает Аршакович! Что теперь будет дальше? Ведь, по правде говоря, он совсем не был ей неприятен…

Ах, как красивы, как изящны были розы, какой свежий, душистый аромат они источали – особенно чайная… Как приятно получить в подарок розы в разгар хиленькой плаксивой московской зимы.

В общем, разудалый день у нее приключился.

* * *

Дома никого не было. Валерка еще не вернулся: ну, точно, загулял в своих гостях. Конечно, затеяли сочинский преферанс с именинником и другими приглашенными, а если так, то муж почти наверняка вернется домой с первой электричкой метро.

Вера поставила цветы в вазу (что она Валерке скажет?), сварила себе в турке крепчайшего кофе, разложила бумаги, начала быстро-быстро переводить текст. В институте дело у нее продвигалось почти в идеальном ритме – ровно до тех пор, пока не явился Аршакович с обволакивающим взглядом темно-карих, почти черных, лакированных восточных глаз и со своим обжигающим центростремительным поцелуем… А вот дома за письменным столом что-то сразу не заладилось. И ведь не мешал никто: Катька у мамы, Валерки ещё нет, конечно… Однако итальянский перевод вел себя в точности, как её муж, когда тот не хотел отвечать на какой-нибудь каверзный вопрос: строил невинные глазки, шутил, пытался отвлечь внимание – в общем, ускользал.

Поношенный день, измызганный, истерханный вечер, подумалось вдруг.

Вера тяжело вздохнула, снова пошла в кухню, заварила себе прямо в чашку крепкого чая – хорошо, что бабушка дала ей на прошлой неделе пачку со слоном (жуткий дефицит!) – потом вытащила из припрятанной от мужа пачки «Космоса» сигарету, закурила. Вообще-то курила она редко – только чтобы поддержать компанию после бокала хорошего вина или, вот как сейчас, для вдохновения за рабочим столом. Постепенно удалось, наконец, прогнать образ целующегося шефа. Как ни странно, это ей вовсе не было неприятно, наоборот, бодрило… Правда, непонятно, как на всё это реагировать, если он опять начнет… Вера вернулась к переводу и работала, не отрываясь ни на минуту, несколько часов, пока не поняла, что не встанет завтра ни в восемь, ни даже в десять, если сейчас немедленно не ляжет спать.

Она нырнула в сон моментально, не успев даже погасить свет: только потянулась к выключателю – да так и заснула. Но спала, казалось, всего несколько минут, потому что вдруг почувствовала на себе требовательные горячие Валеркины руки, мгновенно расстегнувшие, сдернувшие с нее пижаму, его ищущие настойчивые губы, горячее требовательное, навалившееся на нее сладкой тяжестью тело мужа, уверенного в своем праве обладать ею.

Но как же сильно хотелось спать…

– Вероня, вот так… так…

И она подчинилась ему совершенно, сначала ещё в полусне, затем, по мере того, как его движения делались всё быстрее, требовательнее, грубее, проснулась окончательно, отвечая всем телом на его мощные ритмичные толчки. Впрочем, открыть глаза все же не решалась: почему-то боялась вместо лица мужа увидеть сладострастную физиономию и лакированные темно-коричневые глаза целующего её шефа Аршаковича…

Финал оказался бурным, обжигающим и довольно громким. Правда, было бы еще лучше, если бы мысли не были заняты еврокоммунистом Берлингуэром вкупе с шефом и его центростремительным поцелуем… Но что поделаешь!

После жёсткого секса Валерка еще какое-то время обнимал её, теперь уже удовлетворенно, нежно, и она чувствовала: он уже засыпает. Ну, вот и всё – отвернулся к стенке, засопел.

Зато её сон пропал совершенно. Теперь уже точно не заснуть! Промучившись ещё некоторое время, Вера осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползла с дивана, подхватила перевод и отправилась в кухню продолжать своё скорбное дело.

Невыспавшееся пожилое утро застало её еще за работой, но бóльшую часть доклада Берлингуэра она уже перевела. Всё! Вера решительно встала, сложила листы в плотную пачку, сунула материалы в сумку. Теперь – по обычной программе: горячий-горячий, чтобы прийти в себя после бессонной ночи, душ, затем две чашки обжигающего крепчайшего кофе, а есть она не станет совсем: и некогда, и ничего в горло не полезет! Потом быстро одеться, накраситься, но это всё минутное дело, сумка, перчатки, шапка, пакет, ключи, завихрение у входной двери, а Валерка спит, как убитый. Вот везёт же кому-то! Вихревый поток – и всё, и нет её! Была – и вся вышла!