Текст книги "Вихреворот сновидений"

– А как же, – с лицемерной отеческой улыбкой говорил ей корявым тоном руководитель отдела Иван Палыч – конечно, конечно же, Вера, мы все понимаем, рождение и воспитание детей – это реализация важнейшей государственной программы!

Но эти постоянные отсутствия на работе, конечно, не сближали ее с коллегами, и она никак не могла вписаться, стать своей в этой Стае.

Хотя и это бы ничего! Главное заключалось в том, что все эти внешторговские девочки и мальчики моментально вычисляли её индийские или соцстрановские – даже если венгерские! – джинсы. И это несмотря на то, что Венгрия была в те годы настоящей витриной социализма, и на то, что она виртуозно научилась приспосабливать к ним фирмóвые американские наклейки. Внешторговской Стае, конечно же, претили и её польские духи «Быть может», и болгарское розовое масло, обретенное в магазине «Варна» на Ленинском проспекте, не говоря о парфюмерных изысках продукции «Новой зари». А ведь это был максимум того ширпотреба, который можно было даже не купить – достать! – в стране перманентного дефицита! Шептались за её спиной, что муж у нее невыездной… Может, еврей, а то фамилия какая-то подозрительная? Не-е, француз, конечно, хихикали они! И все равно, ничего он в этой жизни не достиг, да и статус семьи подкачал, подумаешь, ученые, научные работники, гуманитарная интеллигенция – второй сорт, в общем… А однажды Вера услышала, проходя по коридору: «Да-а… герлушка что надо! Высокая, фигурка точеная… Её б одеть только нормально, отпад бы был! Правда, я б и теперь не отказался…»

Их разговоры в курилке или в институтской столовой за обедом сводились к тому, что и кто кому привез и кто с кем сейчас спит, притом ребята открыто и цинично смаковали самые интимные подробности своих и чужих постельных сцен с девочками-сотрудницами отдела. Долго обсуждали вопрос о том, кто за кого удачно вышел замуж, кто от кого залетел, кто и какой по счету и опять же от кого сделал аборт. Девчонки шушукались в присутствии ребят о том, что надо бы побыстрей закадрить Сашку Савельева: он парень аб-балдеть какой сексуальный, и доставала, и фарцóй слегка промышляет, так что и бабок у него карманы всегда полны, и упакован! Хотя… этот для дискотеки, а читай – для койки, может, и сгодится, а вот замуж – не-ет!

Вот захомутать бы лучше этого лопуха, их нового мэнээса Витьку Краснова, пока его папочка не женил… Он, конечно, мямля, кисель, но не беда. Вот где можно развернуться! Ведь папашка у него посол, правда, пока в какой-то занюханной азиатской стране, но это же дело времени, и если взяться с умом, то при умелом воспитании этого киселеобразного лопуха… – как знать, при папашкиных-то связях! А там, глядишь, и папа-посол наш приподнимется рангом повыше, до какой-нибудь нормальной, западноевропейской страны, а то и до Штатов дослужится. Так неужели он сыночку и снохе, а особо внучатам не поспособствует? А работая в капзагранке, и прибарахлиться можно, и заработать прилично – на квартиру хорошую, на машину, лучше уж сразу на Волгу нового образца, чем плохо, ведь на иномарку слабó? Только надо бы поскорей подсуетиться, а то эта шустрая Машка Быстрова уже глаз на этого киселя положила, у нее точно губа не дура! Ну а на худой конец пока сойдет и директорский сынок… Тоже не Бог весть что, но неужели его энергичный папаша наверх не продвинет?

А Алешка, кстати, сокурсник Веры – вот молодец, шустрый какой! Этот тоже неплохо устроился для начала! Он без году неделю проработал в информотделе, а почти сразу переспал с заместительницей заведующего отделом, хотя был уже женат по любви на своей однокурснице и ребенка грудного имел. Но когда это одно другому мешало, хвастливо вещал он в курилке! Наоборот, хороший левак, как известно, укрепляет брак.

Любовь Михайловна, Любочка, была женщиной несколько старше его и на хорошем счету в институте. К её многочисленным достоинствам Алексей отнес и то, что именно она каждый день отмечала опоздавших или ушедших раньше времени сотрудников в журнале приходов и уходов, и это позволяло нашему жиголо приходить к обеду или вовсе отсутствовать на работе в какие-то дни. Ведь он знал: уж она-то его прикроет при любой проверке. Кроме того, Любочка была членом месткома, остра на язычок, вредна и имела доступ к заказам, путевкам и к острому дефициту, который и придерживала исключительно для своих, и уж кто-кто, а Алешка наш точно не прогадал! Он тер ее, когда она хотела, а в награду получал то, что он хотел, и катался, как сыр в масле, и нисколько не прогадал, о чем время от времени и рапортовал своим приятелям в курилке или на черной лестнице, вовсю смакуя с ними некоторые интимные подробности своих отношений с любовницей.

Именно с Любовью Михайловной Вера однажды схлестнулась не на шутку. Они сидели в своей комнате, просматривали поступившую свежую прессу – и вдруг зашедшая к ним на огонек, а скорее всего, в поисках своего любезного, Любочка присела за пустым столом (сотрудника почему-то не было в тот день) и завела занудный разговор о женской эмансипации, о феминистках прошлого и настоящего…

– Они руководствовались настоящими, истинными революционными, а потом советскими ценностями, феминистки ХХ века, ну, наши революционерки, скажем. И они не прельщались пустым блеском украшений, которые дарили им их самцы и за которые они должны были годами унизительно расплачиваться стоянием у плиты, приготовлением борща, закруткой варений, солений, выпрашиванием у мужиков денег, вынашиванием детей, а главное, они не должны были, как прежде, расплачиваться своим телом… – вещала Любочка, одетая в джинсовое американское великолепие, потрясая золотыми цепочками на груди и на руке, разглядывая новенькое шикарное колечко у себя на пальце (с фианитом? А может быть, и с бриллиантом – никто не знал!), отхлебывая чай и аккуратно укладывая в рот очередной кусочек торта с жирным кремом. – Все это теперь в прошлом, к счастью, в нашем советском обществе такое немыслимо и представить!

Тут Любочка сделала эффектную паузу, посмотрела на своих слушателей с чувством несомненного превосходства и продолжала поучать:

– Наши советские женщины абсолютно независимы: она теперь и коня на ходу остановит, и в горящую избу войдет, и вообще может быть не женщиной, а лошадью, кобылой, шпалы может укладывать, на тяжелых физических и ночных работах вкалывать… И зачем ей шмотками себя украшать – она же сильная! Вообще все может сама, и обеспечивать себя может получше любого мужика, потому что не пьет, и детей вынашивать да рожать без всякой помощи мужика, и прилично содержать их. И видите, ребята, что получается? В нашем социалистическом обществе женщина абсолютно самодостаточна, и не нужна ей женственность, и всякие украшения и финтифлюшки, все это мещанство, и выряжаться ей, в общем-то, не надо, да и мужик ей в принципе не нужен совсем!

«Надо же, прямо как на партсобрании выступает!» – с ехидством подумала Вера, не поднимая головы от своих газет.

– Но как же, Любочка, ведь не складывается тут что-то у вас, – прервал этот бесконечный словесный поток Владик Ахиндеев, комсомольский вожак с большим стажем, готовый в партию на выданье, – ведь зачать-то ребенка должны все-таки двое, и происходит этот процесс не без участия мужчины, причем от этого самого процесса зачатия мужчины, я так думаю, едва ли когда откажутся…

– А и ничего, Владичек, всё у меня как раз и складывается! – тут же нашлась Любочка. – И знаешь, мой хороший, ведь и наука наша тоже не стоит на месте, и уже теперь ученые многого добились, и скоро будет возможно искусственное оплодотворение, так что достаточно только немножко… ну скажем так, мужского материала… – тут Любочка ханжески, конфузливо замялась, – и все, решена проблема.

– Ну-у, думаю, нашим советским мужикам такая идея вряд ли понравится… – пробубнил Владичек.

Информотдельский народ захихикал, глазки у всех маслено заблестели.

И тут неожиданно в разговор вмешалась Вера, которая обычно не участвовала в таких дискуссиях и сегодня, казалось, была погружена в свежий выпуск Messaggero:

– Любовь Михайловна, а вы знаете, ведь даже и советские женщины при социализме хотят красиво одеваться, иметь модную стрижку… – тут она сделала паузу, демонстративно скептически оглядела узкую американскую джинсовую юбку, изящный французский замшевый жакет, свежую Любочкину стрижку, наверняка сделанную у модного мастера в дорогущем салоне «Чародейка» на Калининском проспекте. – И потом все-таки, как быть с женственностью, если она уже есть, с нарядами?

– Да, Любочка, – вмешалась в разговор Зоечка Прохоренко, – все-таки ведь действительно мужеподобные шкафообразные асфальтоукладчицы или необъятных размеров работницы железных дорог в оранжевых жилетах – это как-то уж чересчур!

– Ну… – не нашлась Любочка.

– Любовь Михайловна, – продолжала Вера, – так что, а может быть, вы хотите стать амазонкой?

Вера задала этот вопрос негромким, подчеркнуто доброжелательным тоном, и Любочка не почувствовала подвоха. Народ в комнате замолчал, задумался, а сидящая всегда почему-то на столе и накручивавшая диск телефона тонким карандашиком, чтобы не испортить свеженаманикюренных ноготков Танечка Макарова отставила в сторону телефон и подошла к Вере.

– Вер, я чего-то не поняла… ты это к чему? Что ты имеешь в виду? – озадаченно посмотрела на нее Любочка.

– Ну а как же, Любовь Михайловна, – парировала Вера, чувствуя, что пришел, наконец, ее звездный час, – можно мне вас так называть? Мне как-то неудобно называть вас иначе, я все-таки намного моложе… Так вот, Любовь Михайловна, если мы все снова станем воинственными, пусть даже мужеподобными амазонками, то как раз исполнится ваша мечта, потому что мы тогда будем опять сильными, мужественными и сами будем выполнять тяжелую работу, и бить молотом по наковальне, и оборонять наше государство от врагов, а себя самих – от мужчин, а главное – тогда нам не нужны будут мужчины для оплодотворения и зачатия наших детей!

Танечка Макарова подняла за спиной у Любочки большой палец в знак одобрения.

– Нет, но я всё-таки не поняла, к чему ты клонишь-то вообще? – недоумевала Любочка, как-то пропустив Верину колкость относительно собственного возраста. – Да, все правильно, ну, были когда-то такие амазонки, и было их царство, ну и действительно, обходились они без мужчин… Кажется, даже в момент зачатия… И надо полагать, было им хорошо, солений-варений мужикам они не закручивали, борщи у плиты не стояли-не варили, по-всякому их не обихаживали… Так что же тут плохого? Молодцы! Многое можно было бы и нам позаимствовать. Чистый матриархат!

– А то плохое, Любовь Михайловна, – сказала Вера отчетливо и с расстановкой, – то плохое, что амазонки были лишены любви и нежности, и никто их не любил, и они оплодотворяли сами себя, а уж это распоследнее дело, потому что – а как же сладостный процесс?..

Комната поперхнулась, затем взорвалась хохотом, тем более, что Любочке очень нравился именно этот самый сладостный процесс, о чем во всеуслышанье и во всех подробностях вещал ее любовник Алешка всякий раз после бурно проведенного с возлюбленной вечера в постели.

Любочка сразу не нашлась, что ответить, хотя обычно за словом в карман не лезла, потом с неприкрытой ненавистью посмотрела на Веру, обронила тихо: «Всё умничаешь, самая тут ученая нашлась!» – и гордо удалилась под каким-то предлогом.

– А хорошо ты её… срезала, молодец! – медленно проговорила Танечка Макарова.

«Да, прямо как в рассказе Шукшина „Срезал!“», – подумала Вера, но вслух ничего не сказала. Здесь излишняя эрудиция – излишня…

…Да, это был особый, замкнутый сам на себя, закрытый круг. Привычные, предсказуемые устои и каноны уютного мирка – вот что правит бал! Стая. Мир, живущий по понятиям. Здесь процветала круговая порука – род кумовства. Здесь торжествовал принцип ты – мне, я – тебе. Касты, стаи – это ведь не просто замкнутые коллективы, а типичная классическая патронимия[51]51
  Патронимия – (греч.), дословно – наименование по отцу. Одна из форм социальной организации общества, характерная для патриархально-родового строя и часто сохраняющаяся в общественных структурах традиционного типа, например, в Средние века в Европе или в восточных культурах.


[Закрыть]! Потому что отличительными чертами Стаи стали приоритет коллективных интересов над интересами индивидуальными, а, главное, эта самая круговая порука и значит, обеспечение безопасности интересов всех ее членов. Как в традиционном обществе Средневековья.

Они сидели в своем узком привилегированном и предсказуемом, а потому удобном мирке и носа до поры до времени не высовывали. Пока вдруг не удавалось подняться по карьерной лестнице – и выскочить на более высокий уровень, попасть в следующий круг. Не здесь ли, размышляла Вера, в своеобразной форме проявилась вдруг традиция российского общинного коллективизма, идущая из глубины веков нашей государственности и вдруг снова восставшая, словно феникс из пепла, в советской действительности? Ей, как историку, это было очевидно. К тому же и социальная справедливость в Советском Союзе на высоте, другой такой страны нет!

Сильные мира Внешторга. Мир цинизма и подозрительности, самоизоляции, подхалимажа, социальной зависти и агрессии. Точно вывернутые наизнанку, изуродованные представления о жизни, о человеческих отношениях, о самоуважении, о том, что важно, а что не очень. Стая – род касты. Узкий круг, куда чужака, постороннего без опознавательных знаков не допускают, где американский джинсовый лейбл вкупе с партбилетом заменяют любой документ или пропуск. А если человек не станет своим в этом кругу избранных, не сделает карьеру, не выскочит на поверхность, его доест социальная зависть. Впрочем, это чувство не оставляло их и позднее: ведь нет пределов совершенству.

А первые лидеры государства еще убеждают советскую массу, что у нас все равны, у нас построено общенародное государство, у нас бесклассовое общество. Да уж, конечно, все равны, но некоторые все-таки равнее.

Замкнутое на свою страту кастовое общество. Касты рабочих-передовиков производства, работников торговли и сферы обслуживания, дипкорпус, внешторговцы, партийцы-аппаратчики и так далее… Словом, общество, состоящее из замкнутых концентрических и практически не пересекающихся кругов. А что там, внутри кругов? Одинаковость. Миры стереотипов. Всего два-три устойчивых стандартных набора типовых инструментов, к тому же во многом схожих. Что и говорить, выбор не столь уж велик.

Но в таком случае типовой набор качеств, черт характера, поведения имеется, пусть в разной степени, у всех людей, живущих в Советском Союзе. Здесь и социальное лицемерие, и изрядная доля цинизма, и фарисейство, и подозрительность, и страх, конечно. А как же? Людьми, которые боятся, легко манипулировать. В условиях советского образа жизни, в результате постоянной дрессировки, эти качества произрастают, будто сорная трава, становятся доминирующими. Впрочем, что-то подобное она читала в спецхране. Да, кажется, у Михаила Геллера в отрывках из его «Утопии власти», перепечатанной в одном итальянском журнале[52]52
  Михаил Геллер (1922–1997) – советский диссидент, узник советских лагерей. В 50-е гг. эмигрировал из СССР (в 1963, по другим данным в 1957 г.). Крупный специалист в области русской литературы и новейшей истории России, он написал, совместно с историком Александром Некричем, также эмигрировавшем из Советского Союза, книгу «Утопия у власти», Лондон. 1982, о советском менталитете и образе жизни советского человека.


[Закрыть]. К сожалению, и так называемый советский «средний класс», если использовать категорически запрещенную в СССР западную терминологию, характерную для капиталистического общества, не представляет исключения в отношении советского менталитета[53]53
  Термин средний класс было категорически запрещено употреблять в советской научной и публицистической литературе; его употребление считалось проявлением крайней формы ревизионизма, поскольку подрывало основы марксистско-ленинской классовой теории, и грозило увольнением с работы и исключением из партии.


[Закрыть].

Разумеется, думала Вера, информотдел – это еще не весь мир, это клоака, это самая гуща клоаки Внешторга. И когда она поступила в аспирантуру, а потом в отдел, где можно было хоть как-то заниматься наукой, а не курить бесконечно в курилке, не резать бездумно газеты и журналы, не копировать статьи по разным странам и проблемам для институтского ученого дяди, не формировать институтское досье для спецхрана и открытого доступа в библиотеке, из которого специалисты затем извлекают информацию для своих монографий, статей, заданий для ЦК КПСС, ВЦСПС, она почувствовала себя больше на месте. Хотя и здесь социальный статус человека и его принадлежность к аппаратной элите значили намного больше, чем его научный потенциал.

Но тогда, думала Вера, где же каста советской интеллигенции – интеллектуалов-шестидесятников? Их больше нет как таковых? Они разгромлены в период неосталинизма конца 60-х – начала 70-х? Кто-то из них – самые отчаянные! – испробовали на себе действие карательной медицины за своё инакомыслие, за поддержку томящихся в тюрьмах советских диссидентов, за протест на Красной Площади против советских танков в Праге. А многие ушли в глухую оборону, растворились в свинцовые годы брежневского застоя 70-х в других кастах, не вписались, эмигрировали или выпали из активной жизни, уйдя во внутреннюю эмиграцию – и стали маргиналами в своей стране?

Глава 8
Разбор полетов наяву

Спустя два часа Павел Аршакович позвал Веру в свой кабинет:

– Так… ладно, Вера, я все прочитал – в целом перевод неплохой у вас получился. («И на том спасибо!» – порадовалась она про себя). – Правда, вы тут что-то всё же нагородили в двух-трех местах… Так, сейчас… а, вот, нашел! Ну, вот, например: «Коммунистическая идеология есть доктрина, взявшая за свою основу манихейство[54]54
  В первом значении: религия, зародившаяся в III в. н. э. на территории между Месопотамией и Персией. Её основатель Мани полагал себя создателем универсальной религии. В манихействе противостоят извечные антагонизмы – Свет и Тьма, Добро и Зло, Дух и Материя, которые в этом мире постоянно противоборствуют, причём местом схватки служит душа человека. Оно распространилось ещё на несколько веков в Европе и на Востоке, после чего постепенно растворилось в других религиях (католицизм, катаризм, янсенизм). Во втором значении термин «манихейство» употребляют для обозначения философских течений и идеологий, абсолютизирующих противопоставление Добра и Зла, как если бы все добро находилось на стороне идеологии, претендующей на абсолютную правоту, непогрешимость и универсальность.


[Закрыть] в чистом виде»…

– Ну так что же: так ведь в тексте…

– Ну и что ж, что в тексте? А соображение имеете, для кого переводите, а? Хотя, конечно, по сути-то вы правы… Но, во-первых, что же тут имеется в виду: «коммунистическая идеология» или «доктрина» – выберите, что же?.. Разница все же есть. И притом еще и «в чистом виде», к тому же. А Бог его там знает – в чистом или в нечистом! Давайте это уж хотя бы опустим, а? Это идеологически не очень выдержано… Вы же для Международного отдела ЦК пишете или, может, забыли? Или вот здесь… так, обождите, сейчас… где это? Вот, нашел: «Побуждающий дух» – ну разве это по-русски? Ну, ведь коряво же сказано. Давайте уж сразу заменим на… как это? «побудительный дух» – или как лучше сказать? – вот как! – «импульс» Октября полностью исчерпал себя. И вот еще – уберите слово «полностью». Потому что черт его ещё знает, полностью или там частично, а? Тем более этим нашим цековским читать… Хорошо попали мы с вами, а?! Ну как вам? Согласны так? Ведь это ваш перевод-то, в конце концов… Вам и отвечать, в случае чего. Слушайте, а может быть, так: всепобеждающий? Гораздо лучше звучит, да?

– Ну это же совсем другой смысл… – задумалась Вера. – Нет, всё же побудительный! Побудительный импульс – так точнее.

– Хорошо, всё… Ладно, Вера, вот теперь гораздо лучше. Правда… – Шеф Аршакович шумно, безнадежно вздохнул, с сомнением покачал головой:

– Слушайте, ну я всё понимаю, что так написано в докладе Берлингуэра. С ним-то всё понятно – ну ясное же дело… Как же, конечно, ревизионизм чистый, а сам он неомарксист, западноевропейский коммунист, то есть вообще-то говоря, и не коммунист вовсе, если уж так по совести рассудить, и наш реальный социализм подвергает критике, и отвергает в принципе! М-да, сторонник конвергенции, то есть побуждает нас как бы соединить в одном флаконе реальный социализм и социальные достижения европейского капитализма. Ренегат, одним словом… Но поскольку Ленина и Шестую статью мы им ни за что не отдадим, может быть, нам смягчить хоть немного в тексте, а, Вера? Сами-то вы не боитесь такое писать, нет? А то «побудительный дух… исчерпал», да еще полностью – как вы считаете?.. С одной-то стороны, ну да, конечно, исчерпал… кто бы спорил, но, с другой – прямо вот так – полностью исчерпал… Ну вот подумайте сами: мы пишем в идеологический отдел ЦК КПСС – в Центральный Комитет партии, шутка ли? – что побудительный импульс Октября себя полностью исчерпал! Это значит, что же, нам теперь на капиталистическую идеологию ориентироваться теперь? Ревизионизм же чистый! Вы б тогда еще о конвергентном обществе[55]55
  Теория конвергенции (конвергентное социальное общество) – моделирование социума, которое вобрало бы в себя в теории и на практике наиболее благоприятные национальные и социальные, особенно социалистические, черты развития Советского Союза и западного социального государства. В советские времена считалась проявлением ревизионизма, в особенности, когда её положения выдвигались теоретиками еврокоммунизма.


[Закрыть] написали и о возможности конвергенции, о сближении наших коммунистов с европейскими коммунистами и социал-демократами! Как вам это? Самой-то вам не страшно такое писать?

Да, вот уж воистину – правдоносец, подумала Вера. И именно так: не правдолюбец – потому что на самом деле шеф не любит правду, и не нужна она ему. Но и не правдоборец – он никогда не станет бороться: слишком уж длинные выросли у него заячьи уши, слишком уж любит жизненные удобства и комфорт европейской жизни. А вот правдоносец – это в точку!

– Нет, Павел Аршакович, вот уж о конвергенции я писать точно не буду! Но «побудительный импульс» – так ведь написано в докладе, вы же сами видели, а переводить надо точно, сами говорили, разве нет? И потом, мы же будем еще давать комментарий, вот и объясним там, смягчим, если уж вы так…

Ну вот и влип ты, дорогой мой шеф Аршакович, – подумала Вера не без ехидства. – Мне-то что, я простой мэнээс, даже не защитилась пока, вот и статью никуда пристроить толком не могу без твоей помощи, да и то в одни закрытые реферативные сборники, потому что кто же это про еврокоммунизм напечатать осмелится, даже если словом этим ревизионистским явление это не называть, а прибегать к эвфемизмам, смягчать, писать иносказательно! И чего они там так боятся, интересно? Если этот еврокоммунизм никуда не годится, как он может кому-то понравиться? Но в любом случае, я же беспартийная, а значит, меня в расчет не очень-то принимают и ни в какие командировки точно не пошлют, тем более в Италию, во Францию… А как же в капстрану такую безыдейную и беспартийную посылать?

Хотя, конечно, как можно серьезно заниматься историей и современностью страны, региона, ни разу там не побывав! Такие вот получаются специалисты по Италии, Испании, Франции… Они знают свою страну специализации абстрактно, поверхностно, по прессе, по рассказам побывавших там сотрудников. Большинство институтов не дают возможности молодым ученым съездить хотя бы в краткосрочную командировку, а тем более поработать там, понять страну, увидеть изнутри, почитать серьезные источники, правдивые документы.

Да, но это мы, аспиранты и мэнээсы, если, конечно, не блатные, если нет у нас большой волосатой руки! Какой с нас спрос… А вот тебя, шеф Аршакович, коммуниста с большим стажем, в случае чего, в посольство в Париж работать уж точно не пошлют, как ты мечтал (если Машка права, конечно!), вместе с твоей драгоценной супругой и упакованной бездельницей дочуркой-студенткой МГИМО – ведь ты же сам на нее сколько раз горько жаловался! И тогда ты, высокоморальный партиец, замдиректора, зампред парткома, завотделом, работник идеологического фронта на длительную работу в посольство приличной капстраны с высоким уровнем развития точно не попадешь. Если не аморалкой, с разводом и незаконнорожденным Анечкиным ребеночком в прошлом проекте, так политикой или идеологией тебе судьба выезд в загранку закроет. Телега куда надо из Первого отдела – и привет родителям! А ведь какие деньги заработать можно. Доченьке на машину, даже, может, на престижнейшую Волгу, квартиру и богатого мужа хватит, и еще останется, да и жена в обиде не будет, и все фокусы его и эскапады терпеть станет. Ещё бы, за такие деньги!

Да, уж очень некстати свалился на твою голову именно сейчас, особенно если то, что сообщила ей всезнайка Машка, правда! – еврокоммунист Энрико Берлингуэр с этим самым его «побудительным импульсом Октября», черт бы его побрал, который исчерпал себя, да еще и полностью! И у французских коммунистов позиция непонятная… как в случае с Афганистаном – ведь промолчали же они, не осудили наше вторжение. А теперь вот как завернут наверху твою кандидатуру – и все дела… И не будешь ты рулить по Парижу, проезжать под Триумфальной Аркой, по другим городам и весям на рено, ситроене или на чем там еще, как мечтал – только и всего! То-то ты так сейчас испугался!

– Ладно, Вера, в конце концов, и правда, все напишем в сопроводительной записке… Все! Идите работайте. И учтите, работать опять придется до позднего вечера.

И кто б сомневался!

Выходя из кабинета шефа, Вера внимательно посмотрела на него. Сегодня Аршакович был какой-то особенный – или ей только кажется? Нет! Элегантен до невозможности, хотя он и всегда такой вроде бы. Права Машка – такие нравятся женщинам. Да уж… Всегда подтянутый, свежая стрижка – обалдеть, волосы «соль с перцем», как говорят итальянцы… И, разумеется, итальянский пиджак цвета кофе с молоком, в мелкую коричневую клеточку, ослепительно нежная голубая рубашка, а еще и галстук в тон, идеально начищенные мокасины, тоже цвета кофе с молоком и мягкие даже на вид… тоже, естественно, итальянские. Все прямо из-за границы вывезено, конечно: у нас такого не купишь ни за какие деньги. Просто умереть – не встать… Говорит с ней только о работе, подчеркнуто официально – но подтекст, взгляд! И смотрит ей прямо в глаза вкрадчиво, обволакивает, взгляд обещает… А глаза! Глаза его, обычно матовые, лакированные, сейчас блестели, в них зажегся первозданный мужской огонь… только вот… он был холодный, огонь – он не согревал.

М-да, видно, верно говорят: седина в голову – бес тянет за бороду… Хоть шеф и намного старше ее – лет на пятнадцать-то уж точно, но он очень даже ничего себе… он всегда ей нравился, только как-то отвлеченно.

* * *

Вера работала, не поднимая головы, еще несколько часов. Тем временем – буфет в субботу, конечно же, был закрыт – Машка, организовав себе в помощь двух ребят из информотдела, сбегала по-быстрому в магазин. Закупили хлеба, кучу лежалых позапрошлогодних плавленых сырков, мало съедобное печенье, какой-то до невозможности жирный торт, весь испещренный розочками почему-то сплошь ядовито-зеленого или сизого цвета. Нарочно такие, что ли, ваяют, чтоб не съесть его много? Сделали чаю, немного перекусили все вместе, затем Машка отдала свои материалы шефу, спросила Веру, не нужен ли ей хороший растворимый кофе и сколько банок взять на ее долю, а то в понедельник это дефицитное счастье придет в заказе мужу на работе. А может, – настаивала дотошная Машка, – Вере еще что-нибудь нужно? Например, хорошие конфеты в коробках или черные колготки в сеточку – мечта, но это еще если будут! (Машка постоянно что-то доставала через многочисленных знакомых). И – убежала домой объясняться с неверным мужем, попрекать его мокрыми детскими варежками, скандалить и страдать.

А тем временем по опустевшим коридорам и кабинетам института уже бродил шалый субботний вечер, с недоумением вопрошая, что же делают люди в пустом учреждении.

Вера отложила ручку и задумалась. Перевод навел ее на мрачные размышления. Такого ведь не напишешь, даже в ее закрытой диссертации ДСП ну никак не напишешь. Непременно вычеркнут – если не научный руководитель, то Витька Николаев из Первого отдела[56]56
  Первый отдел в советском учреждении отвечал за идеологическую чистоту сотрудников и контролировался КГБ. Сотрудник этого учреждения, как правило, возглавлял или курировал его.


[Закрыть]. Он, конечно, не так чтобы уж очень-то в этих проблемах разбирается, но уж при последней читке сообразит как-нибудь, по ключевым словам. Чик – и все! А ведь как здорово было бы включить эти материалы, которые она сейчас перевела, в текст… Прямо так и просятся. Без этого ее диссертация – да кому она, в сущности, вообще нужна, если нельзя писать даже не всю правду, а только, может быть, совсем чуточку этой правды? Зачем тогда вообще ее научная деятельность, да что – ее! Всего их института.

Но нет. Такое уж точно не пропустят. Так же, как и этот самый еврокоммунизм, будь он неладен! В диссертации главлит[57]57
  Главный орган цензуры в СССР: через этот идеологический фильтр в обязательном порядке проходили рукописи монографий, диссертаций и пр.


[Закрыть] зарубит, и даже в этой справке в ЦК шеф не разрешит написать все как есть, хотя наверх они требуют материалы самые острые и объективно отражающие реальность.

А ведь, по сути дела, это именно тот самый третий путь, который, вероятно, ни в теории, ни на практике еще не полностью исчерпал себя, который еще единственно возможен, если речь идет о социалистической альтернативе загнивающему капиталистическому обществу. Это западноевропейский путь левых движений – парламентский путь. Это выборы, работа фракций в парламенте, работа в массах, чтобы увеличивать свою численность и опору среди избирателей, борьба за свое место в многопартийной системе европейских стран, за расширение парламентского представительства. Это альтернатива западным несоциалистическим государствам и советской системе, это разумная альтернатива советской КПСС и Китайской компартии. И если ещё лет десять назад Берлингуэр и его окружение в партии не отрицали открыто позитивный опыт российского Октября, не критиковали политический курс СССР и советскую систему социализма, то сейчас… В общем, как пишут у нас, они, конечно, эволюционировали от левого еврокоммунизма (хотя Вера не могла взять в толк, что это такое!) в сторону западноевропейской социал-демократии.

Нет! Ничего не выйдет, и написать об этом не дадут. Жуткий ревизионизм. Хуже американского империализма, израильского и международного сионизма вкупе с германским реваншизмом! Но это только ярлык, а что стоит за этим? Ведь тогда советская империя, – а про Империю тоже открыто писать нельзя, потому что так пишут только западные аналитики и советские диссиденты! Тогда советская империя может потерять контроль над компартиями в мировом масштабе. И какая же это тогда будет Империя?

Итальянское коммунистическое руководство делает, по сути, все возможное для того, чтобы подорвать идеологическое могущество Советской Империи в мировом масштабе. И если это получится – а почему бы и нет?.. Ведь неплохо работает идея западноевропейского коммунизма. Сначала была Венгрия, потом Чехословакия, Пражская весна. Теперь вот уже и Польша восстает против советской ортодоксальной теории… Лех Валенса, Солидарность… И может быть, это начало конца?

Конечно, верится с трудом. Огромная могущественная Империя. Но внутри-то гниль и разложение, безразличие и пьянство.

Как это пел Высоцкий в одной из самых ее любимых песен?

 
«Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред Великою да сказочной страною…
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна…»
 

Однако так она ничего не успеет и домой сегодня точно не попадет! Надо скорее заканчивать перевод.

Но что-то пошло не так, её вдохновение пропало, перевод споткнулся и чуть было не упал… Вера оторвалась от работы, встала, подошла к окну.